Часть 28. Начало конца

Следующим днём Джерард попросил всех остаться после обеда столь неожиданно, что Фрэнк, у которого сердце и так было не на месте, сжал зубы сильнее, чтобы выглядеть невозмутимым. Он никогда не задумывался ни о чём подобном до вчерашнего вечера, когда наставник сказал ему чётко и ясно: «Луиза должна уехать в Англию». В голове юноши тут же завертелись сотни похожих вариантов фраз, которые мужчина мог бы сказать столь же решительным тоном, не поддающимся возражению. И… что тогда? Как ему сражаться за то, что он выбрал для себя? Как вести себя, чтобы не впасть в крайности?

Джерард обвёл всех, собравшихся за столом, тяжеловатым рассеянным взглядом и, скрестив пальцы обеих рук, вздохнул, опуская взгляд к своим кистям. Фрэнк был уверен, что эту нависшую тучу почувствовали все вокруг: и жизнерадостная Маргарет, и молчаливый Поль. Они оба стали серьёзными и словно подтянутыми в ожидании слов Джерарда. И вот мужчина, наконец, открыл рот:

- Этот разговор будет не из приятных, я думаю, поэтому заранее хочу извиниться перед всеми за свою возможную резкость и за то, что в кои-то веки принимаю решение единолично, не спрашивая ваших мнений, - сказал он, переводя взгляд со своих пальцев на Поля, Маргарет, и очень быстро - на Фрэнка, затем снова впиваясь глазами в скатерть на столе. Ненамётанным глазом было видно, как тяжело даётся ему каждое слово, и он был бы очень рад не вести сейчас этого разговора, но не мог уйти от ответственности. Такой Джерард вдохновлял Фрэнка, но и пугал ещё больше - с подобным его воплощением было невозможно спорить, невозможно ослушаться. Он словно превращался в другого человека - властного, в чём-то даже жестокого.

- Жерар? О чём ты? - негромко и взволнованно спросила Марго. - Что-то случилось?

- Случилось, и тянется уже довольно долгое время, душа моя, - ответил мужчина, поднимая глаза на Маргарет и улыбаясь ей едва заметной улыбкой на краешках губ. - В стране неспокойно, и я, задействовав все свои аналитические способности, прихожу к выводу, что дальше будет лишь хуже. Затем ещё хуже, пока, наконец, не придёт к состоянию «хуже некуда». Я не вижу больше смысла медлить, поэтому хочу поставить вас в известность о своём решении…

Слова оборвались, и тишина остро наточенным лезвием вошла внутрь тела Фрэнка. Он чувствовал, что бледнеет, а пальцы его от волнения и паники становятся холодными, практически ледяными. Это было то самое. То, чего он так боялся. Ему приходилось до боли в скулах стискивать челюсти - чтобы не закричать; и сжимать кулаки на своих коленях - чтобы не ударить ими по столу, находясь в бешенстве. Он был на грани срыва, пытаясь ничем не выдать своего состояния, в то время как Джерард продолжил:

- Хочу отметить, что это не просьба, не вопрос и не предложение, - сказал он строго и очень серьёзно. - Это моё решение, настоятельное решение, я бы сказал.

- Не томи, продолжай, - чуть нахмурившись, попросила его Маргарет, сведя брови ближе к переносице.

- Через полторы недели баронесса фон Трир отбывает со всеми домочадцами в Сен-Мало, чтобы сесть там на корабль, отплывающий в Англию. Там они намереваются со всем удобством и спокойствием устроиться в огромном поместье её тётушки. Они уезжают насовсем, потому что смута в стране уже начинает приводить к беспорядкам в окрестностях. Если те люди, что держат сейчас транспаранты на улицах Парижа, немного наберутся смелости, а наказывать их вдруг окажется некому или некогда - первым делом их внимание падёт на наши богатые поместья в пригороде. Все влиятельные люди, хоть как-то связанные с монархической системой, их семьи и дома, утопающие в роскоши - вот куда потянутся взоры и руки этих несчастных запутанных людей, оставшихся без хлеба в этом году. И в этот момент вопрос будет не в том, чтобы сохранить, а в том, чтобы выжить. Оставаться здесь очень опасно, и именно поэтому… - он на мгновение перевёл дыхание, перехватывая настойчивый взгляд Маргарет, - я хочу и требую, чтобы вы втроём собрали самые необходимые вещи и примкнули к людям Шарлотты. Я много думал и решил, что это наилучший вариант. Этот дом очень скоро перестанет быть должным убежищем, я просто не смогу обеспечить вам защиту здесь. Поэтому я настоятельно требую вашего отплытия в Англию.

Джерард замолчал, и Фрэнк услышал, как внутри него лопнула какая-то туго-натянутая струна. Струна, что ещё несла надежду - наставник не сделает этого…

- Более того, если продолжить говорить о вопросах безопасности, я уверен, что за мной будет отдельная охота – ведь, по слухам, я обладаю невероятным компрометирующим материалом на всю правящую верхушку, включая монарших родственников и коронованных особ. И никому нет дела до того, что у меня ничего подобного нет и никогда не было. Этот дом, я уверен, окажется под угрозой раньше всех других…

В малой кухне вновь воцарилась тишина, и Фрэнк, украдкой посмотревший в сторону наставника, лишь на мгновение поймал его взгляд. Слишком быстрый, слишком нервный. Чересчур виноватый. Никто не хотел ничего произносить, и это было вполне объяснимо. Прозвучавшее стало подобно граду среди ясного тёплого летнего дня. И это было больно.

- Ты закончил, Жерар? - вдруг негромко и как-то нарочито спокойно спросила Маргарет, и Фрэнк, посмотревший на её лицо, не увидел на нём ни сдвинутых бровей, ни каких-либо негативных эмоций. Она была холодна, точно замершая в снеге фигура, и очень собрана.

- Да, Марго. Думаю, я сказал, что хотел.

- Отлично, - чуть улыбнулась женщина, а потом её лицо и тон вдруг резко изменились, вбирая в себя все присущие Маргарет черты - огненность, горячность, эмоциональность и крайне живую мимику: - А теперь послушай сюда, дрянной, невоспитанный мальчишка. Ты говоришь о подобных вещах и говоришь - «я настоятельно требую», значит ли это, что ты пытаешься командовать нами, словно мы твои слуги, а не старые добрые друзья? Словно мы - не те люди, что были с тобой в минуты бед и радостей, во времена твоих жестоких провалов и небывалых взлётов? Может, ты забыл, как много всего прошли мы вместе, и возомнил себя отцом семейства, ответственным за своих несмышлёных детей? Открой глаза, мой дорогой Жерар! Мы давно не дети, это во-первых, а во-вторых, ты, совершенно точно, не истеричный отец семейства. Ты взрослый и умный мужчина, что прекрасно знает - против воли мил не будешь, как бы правильно и логично не было всё, о чём ты говорил сейчас. Я не знаю, поддержат ли мои слова все присутствующие, но скажу как минимум за себя - успокойся уже. Успокойся и начни жить, как нормальный человек. Я никуда не собираюсь бежать. Мы вместе вырвались из паутины грязных Парижских улиц и вместе прошли ад, называемый тяжёлым трудом. Мы были вместе, и только поэтому у нас всё получилось. И если ты считаешь, что в эти поистине смутные времена ты справишься без нас, что мы - твоя обуза, то ты явно где-то ошибаешься и что-то путаешь. И если вдруг ты ещё не понял смысл моих слов, я скажу лишь предельно ясно - я никуда не еду! - с этими словами женщина встала из-за стола и, оправив длинные, в пол, юбки, гордо вышла через дверь в сторону кухни.

Поль и Фрэнк поднялись с резных стульев почти одновременно.

- Я целиком и полностью поддерживаю Маргарет, - уверенно сказал камергер, глядя в лицо Джерарду. Наставник смотрел на них, и ясно ощущалось - находился в шоке. Уже много и много лет никто его не отчитывал столь яро и праведно, как сделала это сейчас Маргарет. - Если вы не против, мы тоже пойдём. В поместье ещё много дел, - сказал он и, развернувшись на каблуках, последовал за женщиной. Фрэнк поспешил за ним, будучи не в силах остаться наедине с Уэем. Им всем требовалось сейчас время и личное пространство. Кому-то для того, чтобы осмыслить, а кому-то - чтобы прийти в себя от гнева, паники и подступающего к самой глотке возмущения.

Зайдя на кухню, Фрэнк притворил за собой дверь, оставляя Джерарда в одиночестве. Маргарет, как ни в чём не бывало, суетилась у очага, помешивая что-то ароматное в чугунной утятнице. Поль, не говоря ни слова, взял с вешалки у чёрного выхода рабочий фартук для сада и рукавицы и вышел на улицу.

Фрэнк никак не мог совладать с тем, что клокотало внутри него. С безумным напряжением, что вдруг так внезапно отпустило, оставляя в теле неразбиваемые куски льда. Он встал у окна с видом на сад и розарий, чтобы успокоиться и привести свои чувства в порядок. Поль начал с осмотра розовых кустов, невозмутимо обрывая отцветшие бутоны. Наблюдать за его работой было именно тем, что возвращало ощущение твёрдой почвы под ногами.

- Франсуа, милый, - донеслось из-за спины. - Ты знал о его планах?

- Только вчера догадался, Марго, - чуть помедлив, ответил юноша. От его тёплого дыхания запотело такое близкое к нему стекло. - Когда он сказал, что отправит малышку Лулу с мадемуазель Шарлоттой. Он говорил, что это не обсуждается.

Сзади что-то громко брякнуло, словно кастрюлю с силой припечатали сверху крышкой, а затем всё стихло.

- Она мне стала, словно родная доченька, - негромко сказала женщина, и Фрэнк в отражение стекла увидел, как Маргарет грузно и устало опустилась на грубоватый стул. - Наверное, это ирония судьбы. Едва я начну считать, что у меня снова появился ребёнок, как эта злодейка лишает меня его. Но, положа руку на сердце, я согласна с его решением. Она совсем малютка, и случись что, вина тяжким грузом ляжет на всех нас. Это недопустимо. Наш ангел должна быть там, где безопасно. Придётся согласиться с этим самодовольным мальчишкой, хоть моё сердце и обливается солёной кровью, и щиплет так, Франсуа, ты не поверишь, словно я обваренную кипятком руку уложила в кадку с рассолом от огурцов.

Между ними снова всё стихло, слышались лишь прерывистые вздохи женщины. Фрэнк понял чуть погодя, что она плачет. Тут же отойдя от окна, подошёл к Маргарет и обнял её, наклонившись. Он старался вложить в этот жест столько тепла и нежности, сколько мог. Он поглаживал женщину по выбившимся из-под чепчика каштановым прядям. В некоторых из них серебром мерцала ранняя седина.

- Всё будет хорошо, Марго… Всё будет хорошо. Я уверен, что всё наладится, и мы снова сможем жить здесь все вместе, как ни в чём не бывало, - шептал он, сам с трудом веря в свои слова. А потом вдруг сказал то, о чём так или иначе думал несколько раз, но ни за что не решился бы озвучить, если бы не вся эта странная атмосфера, витающая в поместье сегодня. - Знаешь, милая Марго… Недавно я задумался, что у меня не будет детей. Я задумался о том, что не смогу держать их на руках, качать, не услышу их плач и первый смех. Я думал, что это не взволнует меня, но, оказалось - очень сильно ошибался. Тоска забирается внутрь и холодит все вены, едва я размышляю об этом.

- Но почему ты так категоричен? - с лёгким интересом спросила почти успокоившаяся женщина. - Ты молод и здоров, я не думаю, что у тебя могут быть проблемы с этим.

- Разве я говорил о проблемах? - горько усмехнулся Фрэнк. - Я говорил о невозможности. О том, что двое мужчин, любящих друг друга всем сердцем, не могут иметь детей.

Маргарет похлопала его по ладони, обнимающей её шею, и, подняв голову, улыбнулась.

- Ты ещё так молод и неопытен, Франсуа, - сказала она. - Конечно, вы не сможете родить детей друг от друга, но, имея должный статус и влияние, нет никаких проблем в том, чтобы зачать женщине, что согласится выносить для вас дитя. Если предложить достойное вознаграждение, очень многие из простых здоровых служанок пойдут на подобное. Более того, я слышала, что такое уже не раз практиковалась втайне.

- Я понимаю это, - вздохнул Фрэнк. - Но это будет или мой ребёнок, или ребёнок Джерарда. Но никак не наш с ним.

- Мальчик, - чуть шире и мягче улыбнулась женщина, - мой маленький глупый мальчик, когда ты успел так вырасти? Кажется, совсем недавно ты разбивал колени на заднем дворе и гонял по улице кур, получая понукания от Поля. А сейчас ты размышляешь о том, как же здорово иметь своих детей… Кажется, я становлюсь старой, слишком старой, - притворно-тяжело вздохнула она, склоняя голову к руке всё так же обнимающего её Фрэнка. - Франсуа, - сказала она вдруг строго. - Если ты задумался о детях, тебе стоит усвоить лишь несколько вещей. Не тот твой ребёнок, что лишь от твоего семени. Ребёнок считается твоим тогда, когда ты вырастил его в огромной своей любви, не жалея душевных сил. И когда ты увидишь в нём, повзрослевшем, продолжение своих мыслей и верований, в поступках найдёшь твёрдость и силу - вот тогда с уверенностью можешь сказать: «Это мой ребёнок». Понимаешь, о чём я, душа моя? И если вы с Джерардом вырастите хотя бы одного человека в вашей любви, будет совершенно не важно, рождён ли он кем-то из вас от чужой женщины, или сирота по крови. Он будет вашим ребёнком, потому что именно вы вложили в него душу, мысли и чувства. Именно вы вырастили его, сделав тем, кем он и будет являться. И нет никаких кровных уз сильнее этого, вот что я хотела тебе сказать, мой мальчик.

Фрэнк молчал долго, осмысливая сказанное. Оно точно не было для него чем-то новым, каким-то откровением, потому что незримо обитало на краю его сознания. Но отчего-то всё равно произвело эффект порохового выстрела под самым ухом. «Вырастить в любви… Ведь и меня вырастили в любви в этом доме, и я совершенно точно могу считать Марго своей второй матерью», - думал он.

- А у тебя? - тихо спросил Фрэнк. - У тебя были когда-нибудь родные дети, Маргарет?

Женщина едва слышно усмехнулось. Фрэнк не видел её лица, но почувствовал некоторое напряжение.

- Я добывала хлеб, будучи уличной девкой, с шестнадцати лет. Конечно, у меня были дети. Много детей, если быть точной. Только они все умерли, - говорила Маргарет с какой-то злой иронией. - Беременная девка не нужна никому. Она вызывает жалость и отвращение у клиента и не может зарабатывать достаточно. Среди нашей компании из уст в уста ходили разговоры о разных способах того, как не дать ребёнку родиться. Кажется, после седьмого выкидыша я перестала беременеть. Оно и к лучшему, - тихо закончила женщина. На руке Фрэнка уже было мокрым-мокро от слёз, но он и не думал отстраняться, продолжая всё так же трепетно обнимать Маргарет за шею. - Понимаешь, судьба никогда не наказывает просто так, от вредности или злости. Все мы расплачиваемся за что-то, все мы несём заслуженное наказание. Как видишь, мои грехи слишком тяжелы, чтобы пенять на что-либо. Я просто стараюсь радоваться каждому дню рядом с вами, потому что видеть, как Джерард и как ты, - мои лучшие и любимые выстраданные дети, меняетесь на глазах, мужаете, становитесь сильными - это лучшая награда, что может получить моё сердце.

Юноша чуть покачивался из стороны в сторону, баюкая в своих объятиях открывшую ему свою душу женщину. Его вторую маму, которую он любил безмерно и искренне. Говорить не хотелось - слова теперь были лишними. Фрэнк не выходил из этого мерного транса довольно долго, пока не почувствовал, как его треплют за руку:

- А теперь, душа моя, поди в дровяную и наколи достаточно дров, иначе мне будет не на чем готовить для вас, проглотов, ужин.

Улыбнувшись, Фрэнк поцеловал женщину в висок и, прошептав: «Спасибо…», – вышел на улицу. Колка поленьев на мелкие чурбачки, идущие на растопку, была отличным делом для того, чтобы, не отвлекаясь от занятия, передумать тысячу мыслей и привести свою расстроенную голову в порядок.

Он не знал, что будет завтра, но был уверен как минимум в двух вещах. Первая - что он обожает Маргарет и ни за что не даст эту женщину в обиду. И вторая, не менее важная: никогда и никуда не уедет от этого упёртого и гордого мужчины, которого любит больше жизни. Так просто тот от него не отделается.

****

Вечером Фрэнк долго принимал ванну, распаривая своё тело до неимоверной мягкости, нежась в пене с терпковатым запахом чайных роз, проникая в себя неторопливо и нежно. На эту ночь у юноши были очень серьёзные планы, он буквально чувствовал время, утекающее сквозь пальцы мелким сероватым песком-пеплом. Медленные движения его руки, такие сладко-забытые, будоражили фантазию и заставляли его естество откликаться на ласки, которым сейчас не суждено было сбыться. Выйдя из остывающей воды после часового сидения, не меньше, он чувствовал себя так двояко: и до безумия уставшим от изматывающей физической работы, и лёгким, почти невесомым, когда оковы тела кажутся чем-то эфемерным, не более чем выдумкой. Тщательно пройдясь по ещё влажной коже ладонями, смоченными в благовонном масле, он натирал себя так тщательно, с некоторой иронией сравнивая с восточной наложницей, которую впервые готовят для ночи с султаном. Вот только вокруг него не было ни души, да и невинным и неопытным назвать его можно было лишь с огромной натяжкой.

Он хотел быть желанным. Он собирался стать дурманящим. Он мечтал оказаться податливым и мягким настолько, насколько этого захочет Джерард. И он намеревался идти до самого конца.

Когда одетый, с ещё влажными волосами, он спустился к ужину, в малой столовой его поприветствовал лишь Поль, уже управившийся со своей порцией. Через мгновение вошла румяная и вновь улыбающаяся Маргарет с дымящейся тарелкой кроличьего рагу.

- Жерар не спускался, - сходу заговорила она. - Думаю, ему нужно больше времени, чтобы смириться с нашим бунтом, - по-доброму усмехнувшись, женщина звякнула рядом с присевшим Фрэнком тарелкой и ложкой. - Приятного аппетита, милый.

- Спасибо, дорогая Марго, - улыбнулся Фрэнк и принялся за еду. Сегодня ему потребуется много сил, да и рубка дров взяла своё - аппетит был зверский.

Чуть позже, протомившись в своей комнате за чтением и поглядыванием на массивные часы, юноша решил, что пора.

Его почти трясло от охватившего всё тело трепета. Это было и волнение, и предвкушение... Да и начинающееся зарождаться от фантазий желание говорило в нём. Подойдя к шкафу, он, потратив некоторое время, нашёл в его глубинах то, что хотел. Неторопливо, пытаясь успокоить себя этим, снял одежду, оставшись совершенно обнажённым. Но и это не помогло, лишь раззадорив его еще больше.

****

В дверь постучали. Негромко, но очень уверенно, что Джерард, уже приготовившийся ко сну и читающий книгу, лишь удивился.

- Войдите, - сказал он достаточно громко, гадая, кого же ждать за дверью. Но ни одно из его предположений не подтвердились, едва он увидел вошедшего в комнату Фрэнка, тут же закрывшего за собой дверь.

Света канделябра на прикроватной тумбе не хватало, но это определённо был он - его мальчик, опершийся о дверь, одетый в одну лишь тонкую ночную рубашку. Дыхание перехватило так неожиданно и резко, что мужчина не сразу смог выговорить нужные слова:

- Фрэнки? Что ты делаешь здесь?

Он делал вид, что не понимал. Он притворялся, будто хотел узнать, в то время как на самом деле ему чудились в этом сумраке два голодных, по-звериному горящих глаза, устремлённых прямо на него. Сердце застучало с удвоенной скоростью, а пальцы ног похолодели, когда Фрэнк, переступая с грацией ленивой кошки, медленно пошёл к нему, не говоря ни слова.

Их зрительная связь отдавала почти физической болью. Книга выпала из ослабевших рук Джерарда, глухо стукнувшись о доски пола.

- Фрэнк? - очень тихо спросил мужчина, когда вдруг его правого запястья коснулись белые прохладные пальцы. Двое не отрывали взгляда друг от друга, и в этом неверном мерцающем свете юноша казался воплощением чего-то нереального: древнего и порочного, по чьей-то злой ошибке заключённого в хрупкое невинное тело. Мужчина не понял, что произошло. Он буквально был загипнотизирован немигающим взглядом таких тёмных сейчас глаз. Будто внутри них плескалась сама ночь. Джерард очнулся лишь тогда, когда обе его руки были накрепко перевязаны шёлковым шарфом, перекинутым через перекладину кровати. Он оказался в немыслимой и беззащитной позе - со связанными руками, поднятыми у него над головой. Нереальность происходящего мгновенно лишила его разума, и он, ещё стараясь сохранить остатки здравомыслия, серьёзно произнёс:

- Что ты делаешь, Фрэнк? Мне кажется, шутка затянулась… - он еле успел договорить, как на его губы лёг тонкий палец, заставляя подчиниться. Лицо Фрэнка, такое уверенное и спокойное, покоряло Джерарда. Никогда прежде он не выглядел так сосредоточенно. Никогда прежде не был столь горяч в этой своей взрослой серьёзности. По спине связанного Джерарда пробежали мурашки, заставляя собраться соски и всё тело - поёжиться. Он дёрнул руками, проверяя крепость пут. Узлы оказались мастерскими - при усилии затягивались сильнее, больно врезаясь шёлком в запястья. Но стоило лишь немного расслабить руки, опустив их на подушки - тут же смягчались, переставая приносить дискомфорт. Мужчина улыбнулся.

Палец Фрэнка, такой острый и прохладный, последовал вниз по наливающемуся жаром телу. Вниз, касаясь чувственной нижней губы и подбородка, нежно оглаживая адамово яблоко и выемку меж разверстых ключиц. Дальше начинался край одеяла, и именно его зацепил палец, следуя ниже - по груди меж двух коричневатых сосков, по напряжённому рельефному животу, стягивая одеяло и оголяя все больше матово мерцающей кожи… Мужчина наблюдал за лицом Фрэнка, закусив губу, чтобы не начать хрипеть от желания. Его руки, несмотря на приносимую путами боль, то и дело дёргались в глупых попытках освободиться. Лишить его возможности прикоснуться на самом деле являлось очень жестокой пыткой. Возможности сжимать мальчика в своих объятиях, ласкать его... Это походило на некую демонстрацию свободной воли, на брошенный ему вызов. Джерард буквально начинал сходить с ума от этого.

Юноша же, опустив глаза, серьёзно и заинтересованно наблюдал за тем, что открывается его взору. Проведя пальцем прямо по пупку, ненадолго нырнув в него, он пошёл дальше, по дорожке тёмных жестковатых волос. И чем ниже спускалось одеяло, тем медленнее двигался палец… Тем сильнее и неистовее вздымался живот Джерарда, пытаясь надышаться разлитым в воздухе напряжением.

Прикосновение прохладного пальца к почти затвердевшему естеству вырвало из глотки Джерарда хриплый сдавленный рык. Юноша же будто и не обратил внимания на это, продолжая спускать одеяло всё ниже, путешествуя по внутренней стороне бедра ноги. Ничто, казалось, не выдавало настроя Фрэнка. Кроме чуть порозовевших скул и заалевших кончиков ушей.

Оставшись полностью обнажённым под этим пристальным взглядом, Джерард впервые за долгое время почувствовал укол смущения. Его эрекция пришла в состояние твёрдости лишь оттого, что юноша смотрел на него с интересом, закусывая губу каждый раз, как член мужчины подрагивал от прилива. Джерард хотел говорить - много и несвязно, ругаться по-итальянски, освободить руки и распять этого дерзкого мальчишку под собой прямо на своей кровати без каких-либо предварительных ласк. Но, смирившись, он принял правила этой безмолвной, обжигающей разум игры.

Взгляд Фрэнка затапливал его жаром и стыдом. И хотя в происходящем не было ничего стыдного для обоих, мужчина с удивлением испытывал это давно забытое чувство. Словно всё самое сокровенное, что у него было, выставили напоказ, и теперь оценивают. Он негромко заскулил, сжимая ягодицы и напрягая пах, отчего эрекция с силой дёрнулась. Внизу живота вязко пульсировало, а в запястья врезался шёлковый шарф. Фрэнк же лишь смотрел, поглаживая себя через тончайшую ткань рубашки. Когда его руки начали двигаться? Джерард не мог сказать. Всё было на грани, будто опутанное дурманом желания.

В какой-то момент, когда он, застонав, снова прикрыл глаза, его тело едва не подкинуло от неожиданного прикосновения распущенных волос и носа к его животу. Фрэнк, присев на край кровати, склонился над ним и невыносимо чувственно начал проводить носом по его животу. Он не просто касался - он дышал им до дна своих легких. Чувственные крылья носа трепетали, втягивая аромат тела, и юноша довольно, сыто жмурился от этого терпкого запаха. Забрав свои тёмно-каштановые волосы в одну руку, он продолжал касаться его, опаляя горячим дыханием: касаться живота, лунки пупка, затем ниже, и Джерард, предвкушая невозможное, испустил стон в закушенную до боли губу. Если это то, о чём он думает…. Если это то, о чём он мечтает… То этот день достоин стать последним из дней.

Ни разу так и не ощутив жар рта, губ и языка Фрэнка на своей плоти, он мечтал об этом - не единожды, жарко лаская себя за закрытыми дверями. Это являлось чем-то вроде признания, чем-то, означающим согласие и покорность… Но вот так - со связанными руками, почти не имея возможности шевелиться… Всё обретало новый, совершенно другой остроты смысл.

Вопреки жарким мечтам мужчины, Фрэнк скользнул носом дальше, лишь едва заметно пройдясь по мошонке, спускаясь ниже по внутренней стороне бедра. Джерард подавленно выругался:

- Il diavolo ti prendi!..

Он не мог видеть, как Фрэнк улыбнулся на мгновение, тут же стирая улыбку с лица. Юноша намеревался пытать этого мужчину. Пытать на грани чувственности, чтобы их первый раз оказался чем-то самым запоминающимся, затирающим ощущения от всего, пережитого ими от близости в масках ранее.

Изучив носом бёдра и колени мужчины, заставляя того прогибаться и напрягать мышцы, юноша упивался мускусным, таким желанным запахом его тела. Это наслаждение выражалось в каждой мелочи - в блаженно прищуренных глазах, жадно вдыхаемом аромате, в румянце, со скул перетекшем на щёки. Джерард буквально съедал его взглядом, но всё равно пропустил тот момент, когда Фрэнк, такой отвлечённый, вдруг провёл влажным, до безумия жарким языком по его эрекции.

- Signore Gesù! - вскрикнул мужчина, подаваясь к желанной ласке. Возбуждение начинало приносить боль неудовольствия, запястья ныли, и он мечтал, чтобы Фрэнк поскорее впустил его внутрь себя. - Ti prego, l'anima mia… - шептал он, не разбирая совершенно языка, на котором говорил в этот момент. Он верил лишь в то, что Фрэнк поймёт его, потому что язык души и тела у любящих сердец один.

Руки юноши, до того бездействующие, заскользили по гладким, горячим бедрам, вызывая новые и новые потоки мурашек. Легли на живот, распластав по нему тонкие пальцы, и в этот момент губы, такие упругие и влажные, приоткрылись, чтобы медленно и неторопливо впустить его внутрь, так глубоко, как только Фрэнк мог себе позволить с непривычки.

Джерард метался в агонии. Он еле сдерживал желание начать грубо, неистово толкаться в это невероятное мягкое тепло. Он стонал, по вискам, подмышкам и груди давно струился пот, собираясь в тонкие влажные ниточки, мерцающие в свете свечей. Привыкнув, Фрэнк начал двигаться. Его впалые щёки мешали Джерарду сосредоточиться: Фрэнк с его плотью меж своих розовых губ был так невероятно хорош сейчас, что он, больше всего на свете мечтавший дойти до края, просто не мог пропустить столь восхитительного, несравнимого ни с чем по своей развратности, зрелища. Упругий язык юноши то и дело проходился по чувствительному месту, заставляя Джерарда вздрагивать, и он, в конце концов, не выдержал. Чуть подобрав под себя ноги, расставив колени в стороны, стал неторопливо, но настойчиво толкаться бёдрами навстречу, временами задевая такую восхитительную заднюю стенку горла. Это была феерия. Фрэнк, устроившийся меж его развязно раскинутых колен, придерживающий его за бёдра, был воплощением сорвавшейся невинности, рябью Фата-Морганы*, олицетворением первородного греха. Он был великолепен в своём раскрепощённом образе, он был чист и грязен одновременно, и от всех этих мыслей и ощущений Джерард уносился всё выше и выше, пока, наконец, дыхание с хрипом не прервалось, а его тело не напряглось в конвульсии, чтобы с силой, не размышляя ни о чём, излиться в жаркое, желанное лоно.

Время остановилось, застыло, потекло густой медовой патокой по чуть наклоненной поверхности бытия. Фрэнк, со спокойным и серьёзным разрумянившимся лицом, стоял на коленях между бёдер Джерарда и томно, почти навязчиво слизывал языком белесоватые потёки вокруг своего рта.
Мужчина дышал рвано и быстро, пытаясь успокоиться. То, что делал Фрэнк своим языком с губами, не давало ему настроиться на правильный дыхательный ритм. Он чуть вздрогнул, когда руки юноши легли на его колени, начиная поглаживать их мягкими, круговыми движениями. Джерард предпочитал не думать о том, что же ещё замыслил Фрэнк. Сегодня, несмотря ни на что, он намеревался позволить ему всё, даже если этому мальчишке вдруг взбредёт в голову взять его.

Но сейчас, забыв и про своё рваное дыхание, и о том, как сильно саднило измученные запястья, мужчина, не моргая, впился взглядом в хрупкую фигурку юноши, застывшую меж его колен.

Обхватив себя за бока, подцепляя края ночной рубахи, Фрэнк, не разрывая их сцепившихся взглядов, начал медленно и неторопливо тянуть ткань вверх. Джерард сглотнул, едва из-под края показался верх стройных бёдер, напряжённая эрекция и гладкий живот без каких-либо признаков растительности. Невероятно, но этому невинному развратнику пришло в голову выбрить свой пах. Мужчина застонал от вида гладкой белой кожи, посреди которой упрямо восставала тёмно-розовая плоть. Это было великолепно, и Джерард начал возбуждаться вновь много раньше того, чем понял это.

Оголив окружия розоватых аккуратных сосков, Фрэнк лишь выпрямил руки и откинул ненужный теперь никому кусок ткани на пол. Сердце Джерарда стучало так быстро, что он и вправду начал опасаться за свой сердечный приступ. Этот мальчишка выглядел слишком, до невозможности горячо. Помедлив лишь мгновение, юноша неторопливо спустился рукой к своей плоти, чтобы настойчиво обхватить себя, сжать, вырывая из губ идеальной формы тихий, робкий стон. Как же Джерард мечтал о том, чтобы этот ротик издавал самые громкие, жаркие раздирающие в своей честности звуки. Он уже сходил с ума от желания - снова, снова и снова, хотя Фрэнк лишь лениво, словно играясь, ласкал себя, возвышаясь над мужчиной во всей своей естественной красе.

Всё изменилось в тот момент, когда юноша, обильно вылизав пальцы другой руки, начал неторопливо, но настойчиво проникать в себя. Его спина инстинктивно прогнулась, принимая более удобную позу, и Джерард, преодолевая сопротивление пересохшего от волнения рта, прохрипел:

- Ti desidero talmente tanto, che questa cosa mi spezza il cuore...

Дальше всё поплыло в дурманящей, неверной дымке натянутой чувственности.

Перебравшись через бёдра Джерарда Фрэнк, смотря на мужчину с высоты своего положения, стал медленно, до агонии неторопливо опускаться на него сверху, помогая себе рукой. Глаза наставника были так широко распахнуты от подобной наглости, что он не мог издать ни звука, лишь с каждым мгновением всё больше ощущая упругое, мягкое, смело обволакивающее тепло любимого человека. Ни одна мышца не дрогнула на лице юноши, пока он, издав вздох наслаждения, не опустился до самого конца, встретившись прохладными ягодицами с горячечной кожей паха. Его точёные бёдра сжимали бока Джерарда, не давая слишком воли в движениях. И вот, чуть привыкнув, Фрэнк решил начать медленно, не отрывая взгляда от пьяных глаз мужчины, двигаться, каждый раз опускаясь до самого конца, закрывая глаза и дыша своим прекрасным, таким манящим ртом. Алеющие от покусываний губы, застывающие в округлой форме после каждого движения, приковывали к себе взгляд мужчины, гипнотизировали, в то время как тело продолжало обжигать своей податливостью и жаром.

Фрэнк изнемогал. Он терял ритм и силы, выдыхаясь, всё время ускоряя темп, пока в какой-то момент не рухнул на мужчину сверху, по-змеиному обвивая руками шею, жадно и бесконтрольно впиваясь губами в сухие желанные губы.

Это стало сигналом, яркой вспышкой под веками. Джерард, почти повисая на онемевших связанных руках, начал двигать бёдрами навстречу этому обезумевшему, расплавившемуся мальчишке, с каждой секундой желая большего: подмять под себя, доминировать, ласкать со всей нежностью и тут же прикусывать шею, оставлять метки на каждом сантиметре бледной кожи.

- Fai di me… - начал шептать Джерард, приближаясь к агонии. Слова царапали пересохшую глотку, прорываясь наружу. Он устал быть связанным, да и Фрэнк утомился вести в этой невероятно горячей их игре. - Fai di me! - вскрикнул он между поцелуями, надеясь, что почти отключившийся от наслаждения Фрэнк услышит и поймёт его.

Через мгновение юноша, выпростав руку, лишь легко потянул за свисающий край шарфа, распуская всё сложное плетение узлов.

Перебарывая онемение, саднящее в запястьях, и больное покалывание от восстанавливающегося кровообращения, Джерард сладостно и жадно обвил обнажённую спину Фрэнка, с яростью перекатываясь, подминая его под себя. Тёмные, почти чёрные в сумраке волосы упали на разгорячённые щёки юноши, словно обрамляя их траурным кружевом.

Фрэнк казался невменяемым. В его глазах было столько тумана желания, что он захлёбывался в нём. И Джерард, почувствовав, наконец, свою волю, начал с силой и рычанием вбиваться в его разгорячённое, упругое тело.

Мужчина искренне надеялся, что никогда не забудет восхитительных стонов, что разрывали пространство комнаты той ночью, отскакивая от стен, переплетаясь и наслаиваясь, словно шаловливые духи-пересмешники. Фрэнк отдавался любви самозабвенно, до самого дна, расчерчивая спину мужчины алыми полосами, целуя и кусая в губы, он кричал, шептал и стонал так невероятно, что у Джерарда туманило разум. Мужчина и не рассчитывал продержаться долго, но всё же надеялся успеть доставить удовольствие своему мальчику. Едва хрупкое тело Фрэнка дёрнулось, с силой выгибаясь под ним, обдавая горячей влажностью их животы, Джерард счастливо вздохнул и, на миг остановившись, позволил себе нырнуть в сильнейший, ярчайший свой оргазм.

Все потеряло значение и смысл. Реальность размывалась на гранях, туманясь очернаниями. Ничего не было дальше стен этой небольшой, очень аскетично обставленной комнаты. Только два жарко сплетённых тела, дышащих в унисон, и незримые сети чувств, что с невероятной силой опутали их.

- Я не уеду, - в полусонном бреду прошептал Фрэнк, со всей нежностью и требовательностью прижимаясь к телу Джерарда, словно ища защиты. - Что бы вы ни делали, что бы ни говорили… Я не уеду. Я никогда не оставлю вас. Я давно не беспомощный мальчик, я могу идти рядом с вами, плечом к плечу...

Он уже почти спал, когда в темноте над его ухом прозвучал ответ:

- Я знаю, любовь моя… Знаю. А теперь спи.

****

Их разбудил взволнованный, очень настойчивый стук в дверь. Джерард не успел ответить - более того, он не успел проснуться, всё так же сжимая в своих объятиях сонного Фрэнка, как в комнату влетела нервная, непривычно бледная Маргарет.

Женщина ничуть не удивилась переплетённым телам на размётанной постели, а если и удивилась, то ничем не подала виду.

- Жерар... - сдавленно начала она, задыхаясь и от этого то и дело приостанавливая речь, - я только что с рынка. На каждом углу кричат о новостях, - она снова замолчала, пытаясь перевести дух. - Народное ополчение рано утром штурмом взяло Бастилию. Не обошлось без жертв и стихийных казней без суда и следствия. И теперь эта толпа держит курс на Лувр…

___________________________________
* Il diavolo ti prendi (ит.) - дьявол тебя побери
* Signore Gesù (ит.) - Господи Иисусе
* Ti prego, l'anima mia (ит.) - молю тебя, душа моя
* Фата-Моргана (итал. fata Morgana — фея Моргана, по преданию, живущая на морском дне и обманывающая путешественников призрачными видениями) — редко встречающееся сложное оптическое явление в атмосфере, состоящее из нескольких форм миражей, при котором отдалённые объекты видны многократно и с разнообразными искажениями.
* Ti desidero talmente tanto, che questa cosa mi spezza il cuore (ит.) - я хочу тебя так сильно, что это разбивает мне сердце
* Fai di me (ит.) - освободи меня

Поиск по сайту: