Мне приказала мать

Спустя несколько дней вся семья собралась под вечер, как обычно, на веранде. Двери были раскрыты настежь, Солнце уже село за лесом по ту сторону озера.

Рейнгарда попросили прочесть несколько новых народных песен, полученных с последней почтой от одного друга из деревни. Он поднялся к себе в комнату " вскоре вернулся, держа в руках свернутые трубочкой листки бумаги, исписанные аккуратным почерком.

Все уселись за стол. Элизабет поместилась рядом с Рейнгардом.

— Возьмем наудачу, — сказал он, — я сам еще не успел их просмотреть.

Элизабет развернула рукопись.

— Здесь и ноты, — сказала она, — тебе придется спеть, Рейнгард

Он прочитал для начала несколько тирольских песенок, порой напевая вполголоса веселый мотив. Маленькое общество развеселилось.

— Кто же сочинил эти прекрасные песенки? — спросила Элизабет.

— Да что там! — заметил Эрих. — Сразу видно, что сочиняли их портняжки да парикмахеры и прочие ветреные людишки.

— Их вовсе не сочиняют, — заметил Рейнгард, — они рождаются, возникают в воздухе, летят по стране, как паутинки бабьего лета, носятся из конца в конец, и поют их одновременно в тысяче мест. В этих песнях мы слышим отзвуки нашей жизни, и наших страданий, словно все мы принимали участие в их рождении.

Он взял другой листок: «Стоял я на вершине»…

— Это я знаю! – воскликнула Элизабет. – Запевай, Рейнгард, а я буду вторить.

И они запели вместе мелодию, такую удивительную — просто не верилось, что ее могли сложить люди; чуть приглушенный альт Элизабет вторил тенору Рейнгарда.

Мать между тем сосредоточенно сидела за своим шитьем. Эрих, сложа руки, благоговейно слушал. Когда песня была окончена, Рейнгард молча отложил листок в сторону.

В тишине вечера доносился с берега озера перезвон колокольцев: возвращались стада; все невольно прислушались; звонкий мальчишеский голос запел:

Стоял я на вершине,

Глядел в глубокий дол...

Рейнгард улыбнулся.

— Слышали? Вот так и передается песня из уст в уста.

— В этих краях ее часто поют, — сказала Элизабет.

— Да, — подтвердил Эрих, — это подпасок, оп гонит телят домой.

Все слушали, пока перезвон не замер наверху, за службами.

— Это первозданные мелодии, — сказал Рейнгард, — они дремлют в лесной глуши; бог знает кто подслушал их.

Он взял новый листок.

Уже стемнело; красный свет заката словно пеной окутал верхушки деревьев по ту сторону озера. Рейнгард развернул листок, Элизабет положила свою руку сбоку на лист и стала читать вместе с ним. Рейнгард начал:

Мне приказала мать

В мужья другого взять.

Про все, что было мило,

Чтоб сердце позабыло,

Но сердца не унять.

На мать свою пеняю,

Ее я обвиняю,

Что было бы святыней,

Греховным станет ныне.

Что делать — я не знаю.

За радость, счастья дни

Страдания одни...

Ах, что же это было?

Ах, лучше 6ы бродила

Я нищенкой в степи!

Во время чтения Рейнгард почувствовал, как лист слегка задрожал; когда он умолк, Элизабет тихо отодвинула стул и молча спустилась в сад. Мать глядела ей вслед. Эрих хотел было последовать за ней, но мать его остановила:

— У нее там дела.

Над садом и озером сгущалась тьма; ночные бабочки с шелестом пронеслись мимо открытых дверей, в которые вливалось все более сильное благоухание цветов и трав; с воды донеслось кваканье лягушек, под окнами защебетал соловей, другой вторил ему в глубине сада; луна поднялась высоко над деревьями. Рейнгард глядел в сад, туда, где скрылся в аллеях нежный силуэт Элизабет, потом свернул рукопись, попрощался и, пройдя через дом, спустился к озеру.

Безмолвно стояли леса, бросая на воду длинные тени, а посредине озера мерцал серебристый сумрак. Время от времени вздрагивали и шептались деревья; но то был не ветер, а тихое дыхание летней ночи. Рейнгард шел вдоль берега. Далеко на воде различил он белую лилию. Ему вдруг захотелось увидеть ее вблизи; он сбросил с себя одежду и вошел в воду. Было мелко, колючие водоросли и камешки больно резали ноги, — для того чтобы броситься вплавь, не доставало глубины. Вдруг дно ушло у него из-под ног, вода с бульканьем сомкнулась над его головой, и ему понадобилось немало времени, прежде чем он выбрался па поверхность. Он поплыл сначала по кругу и, осмотревшись, понял наконец, где вошел в воду. Вскоре он снова увидел лилию, одиноко белевшую среди больших блестящих листьев. Он медленно плыл к середине озера, высоко выбрасывая руки, и стекающие по ним капли сверкали в лунном свете, но казалось, что расстояние между ним и цветком не уменьшается, только очертания берега, когда он оборачивался, виднелись все более смутно. Все же ему не хотелось отказываться от своей затеи, и он продолжал отважно плыть дальше. Наконец Рейнгард так близко подплыл к цветку, что его серебристые в лунном свете лепестки стали видны совсем отчетливо; но вдруг он почувствовал, что запутался точно в сетях; скользкие стебли, поднимавшиеся со дна к самой поверхности воды, обвились вокруг его обнаженного тела. Неведомая глубь была черным-черна, позади плеснулась рыба; и вдруг ему стало так страшно среди чуждой стихии, что он с силой рванулся, высвободился из пут и, задыхаясь, торопливо поплыл к берегу. Оглядываясь на озеро, он увидел лилию: все такая же далекая и одинокая, покоилась она над темной глубью вод. Он оделся и медленно направился к дому. Когда он поднялся на веранду, Эрих и мать собирались в предстоящую им завтра деловую поездку.

— Где это вы бродили так поздно ночью? — воскликнула мать.

— Я? — переспросил он. — Я хотел проведать водяную лилию, но из этого ничего не вышло.

— Тебя не поймешь! — сказал Эрих. — Вот те на! Что это тебя понесло к водяной лилии?

— Знавал я ее когда-то, — сказал Рейнгард, — только было это очень уж давно...

Поиск по сайту: