Чем объясняется возрождение романтизма в Германии?

Оно связано с патриархальными иллюзиями писателей, которые противопоставляли своего героя окружающему миру – как дворянскому тщеславию, так и мещанскому убожеству. Главными жанрами «поэтического реализма» станут роман воспитания, повести, рассказы и новеллы. В новелле произойдут существенные изменения. Изменится ее структура, излюбленной формой повествования станет рассказ-воспоминание, ярко будет выражено лирическое начало. Так появится новый жанр – лирическая новелла.

Заметное место в немецкой литературе этого периода займет творчество

Теодора Шторма (1817-1888).

Выдающийся поэт и новеллист. Родился в семье адвоката. По желанию отца стал юристом, но в жизни главным оказалось литературное творчество. Известен как поэт и как собиратель народного творчества. Был дружен с И.С.Тургеневым.

«Иммензее» и другие новеллы Шторма положили начало поэтическому реализму. Многие новеллы Шторма строятся как рассказы-воспоминания. Этот прием всегда был любим немецкими романтиками.

Лирическая новелла отличается: небольшим объемом, повышенной эмоциональностью, бессюжетной композицией, ярко выраженным субъективным переживанием. Значение новелл Шторма, в том числе и «Иммензее», состоит в том, что Шторм предвосхищает интерес к внутренней жизни человека, ее потаенным глубинам, что будет особенно популярно в конце века.

Достоинства «Иммензее»: стихотворные тексты играют роль лейтмотивов; тонкое знание человеческой психики и мира чувств; элегический тон рассказа и доминирующее в нем грустное настроение; общий меланхолический тон повествования гармонирует с игрой нюансами света, цвета, мелодии.

Это история «утерянной любви». Отдельные фрагменты новеллы стали узлами припоминаний: «Дети»,«В лесу», «Письмо» и др. Это, по существу, самостоятельные сценки лирического сюжета, которые крепятся переживанием героев. Важным оказывается не столько сюжет, сколько художественные средства, с помощью которых автор воплощает свой замысел. Главное внимание уделяется не столько движению действия, сколько созданию лирического настроения. Повествование представляет собой «детализированное изображение», где смысл произведения передается посредством лейтмотивов, деталей, жестов, мимики и т.д.

Будем вместе анализировать новеллу Шторма. Чтобы не искать в Интернете, пересылаю вам текст.

ИММЕНЗЕЕ

Старик

Поздней осенью в тихий вечерний час по дороге к городу медленно спускался пожилой, хорошо одетый господин. Казалось, он возвращался домой с прогулки; его старомодные, с пряжками, башмаки были покрыты густой пылью. Под мышкой он держал длинную трость с золотым набалдашником; его тёмные глаза, странно сочетавшиеся с белыми, как снег, волосами и, казалось, затаившие в себе горечь несчастливой юности, спокойно глядели по сторонам иливниз, на город, расстилавшийся в дымке закатных лучей.

Можно было подумать, что он нездешний: прохожие редко здоровались с ним, хотя многих невольно притягивал к себе его глубокий серьёзный взгляд. Наконец он приблизился к дому с высоким фронтоном, в последний раз взглянул на город и вошел в просторные сени. На звук колокольчика у входной двери отодвинулась зеленая занавеска на маленьком окошке, выходящем в сени, и показалось лицо пожилой женщины. Старик сделал знак тростью. «Не надо света»,— сказал он с едва заметным южным акцентом, и экономка снова задёрнула занавеску. Он миновал широкие сени, затем комнату, где по степам стояли большие дубовые шкафы о фарфоровыми вазами, и очутился в темном коридоре, откуда узкая лесенка вела в покои верхнего этажа. Он медленно поднялся и отпер дверь в небольшую комнату. Здесь было тихо и уютно; одну из стен почти целиком занимали книжные шкафы и полки, на другой висели портреты и ландшафты. На столе, покрытом зеленой скатертью, лежало несколько раскрытых книг; рядом стояло тяжелое кресло с красной бархатной подушкой.

Поставив в угол трость и повесив на нее шляпу, старик сел в кресло и сложил руки, отдыхая после прогулки. Так он сидел долго: а в комнате становилось все темнее; наконец в окно скользнул лунный луч и осветил картины на стене, светлое пятно медленно передвигалось, и старик невольно следил за ним взглядом. Вот оно упало на небольшой портрет в простой черной рамке. «Элизабет!» — тихо проговорил старик. И едва он вымолвил это имя, как время перестало существовать для него — он вернулся мысленно в годы юности...

Дети

К нему приблизилась грациозная маленькая девочка. Звали ее Элизабет, и было ей лет пять; а сам он был вдвое старше. Шейка девочки была повязана красным шелковым платочком, который очень шел к ее карим глазам.

— Рейнгард! — воскликнула она. — Нас отпустили! Занятий больше не будет, и завтра тоже!

Рейнгард поспешно сунул на дверь аспидную доску, которую держал под мышкой, и дети выбежали в сад, а через садовую калитку — на лужайку. Нежданные каникулы были как нельзя более кстати. Рейнгард с помощью Элизабет соорудил па лугу маленький домик из дерна: здесь они собирались проводить летние вечера; не хватало только скамейки. Мальчик принялся за работу; гвозди, молоток и доски лежали уже наготове. Элизабет пошла вдоль вала, собирая в фартучек семена дикоймальвы, похожие па колечки; онахотела сделать яз них себе ожерелье и браслетки; а когда Рейнгард все-таки соорудил скамейку, забив гвозди, правда, вкривь и вкось, и вышел на солнце, она была уже далеко, на другом конце луга.

— Элизабет, — крикнул он, — Элизабет! — Она прибежала, кудри ее развевались па бегу. — Пойдем, — сказал он, — наш дом готов. Ты разгорячилась, иди же, посидим на новой скамейке, а я тебе что-нибудь расскажу.

Они вошли в «дом» и уселись на новой скамье. Элизабет вынула из фартука колечки и стала нанизывать их на длинную нить; Рейнгард начал рассказ:

— Жили-были три пряхи...

— Ах, — сказала Элизабет, — я уже знаю все это наизусть; не рассказывай мне всегда одно и то же!

И Рейнгарду пришлось оставить сказку о трёх пряхах и начать другую, об одном несчастном, которого бросили в ров со львами.

— А была как раз ночь, — сказал он, — понимаешь? Темная-претемная, и львы спали. Иногда они зевали со сна и высовывали красные языки, тогда человеку становилось страшно, и он вздрагивал, ему казалось, что уже утро. И вдруг его озарило сияние, и когда он поднял глаза, то увидел ангела. Ангел поманил его рукой и прошел сквозь скалу.

Элизабет внимательно слушала.

— Ангел? — спросила она. — А у него были крылья?

— Это просто такая сказка, — ответил Рейнгард, — ведь на самом деле ангелов не бывает.

— Рейнгард, что ты говоришь? — сказала она, испуганно глядя на мальчика. Но когда он сердито посмотрел на нее, она с недоумением спросила: — Зачем же о них все время говорят? И мама, и тетя, да и в школе?

— Не знаю, — ответил он.

— Но послушай, — продолжала Элизабет, — а львов тоже не бывает?

— Львов? Как же, львы бывают, например, в Индии! Там жрецы запрягают их в повозки и едут па них по пустыне... Вот я вырасту и сам туда поеду... Там в тысячу раз красивее, чем здесь у нас: там даже нет зимы. И ты со мной поедешь. Хочешь?

— Да, — сказала Элизабет. — Но мы возьмем с собой мою маму и твою тоже.

— Нет, — сказал Рейнгард, — тогда они уже будут совсем старенькие и не смогут поехать.

— Но меня же одну не пустят!

— Еще как пустят. Тогда ты по-правдашнему будешь моей женой, и тебе никто не посмеет приказывать.

— Моя мама будет плакать!

— Но ведь мы вернемся, — резко сказал Рейнгард. — Скажи лучше прямо, поедешь ты со мной или нет? А то я отправлюсь один и никогда больше не вернусь.

Малышка готова была расплакаться.

— Тольконе смотри на меня так страшно, — сказала она, — я поеду с тобой в Индию...

Рейнгард в дикой радости крепко схватил ее за руки и увлёк на лужайку.

— В Индию, в Индию! — запел он и закружился вместе с Элизабет с такой быстротой, что красный платочек слетел у нее с шеи. Вдруг он отпустил ее и серьезно сказал:

— Ничего из этого нс выйдет. У тебя не хватит смелости...

— Элизабет! Рейнгард! — раздался голос у калитки.

— Идем, идем! — отозвались дети и, взявшись за руки, побежали домой.

В лесу

Так дети вместе подрастали. Иногда она казалась ему слишком робкой, а он ей - слишком шаловливым, и всё же они дружили по-прежнему. В свободные от занятий часы они почти никогда не разлучались. Зимой играли в тесных комнатах, то у нее, то у него, летом — на поле и в лесу. Как-то школьный учитель в присутствии Рейнгарда стал бранить Элизабет; мальчик со злостью швырнул на стол свою аспидную доску, лишь бы обратить гнев учителя на себя. Но тот и не посмотрел в его сторону. А у Рейнгарда пропал всякий интерес к уроку географии, он тут же начал сочинять длинное стихотворение, в котором сравнивал себя с молодым орлом, учителя — с серой вороной, а Элизабет — с белой голубкой, орел клялся отомстить серой вороне, как только у него отрастут крылья. Глаза юного стихотворца затуманились слезами — он казался себе настоящим рыцарем. Придя домой, мальчик достал новую записную книжку в пергаментном переплете; на первых страницах он старательно вывел строки своего первого стихотворения.

Вскоре он перешел в другую школу и завел дружбу с мальчиками-сверстниками. Но это не помешало ему дружить с Элизабет. Он стал записывать самые любимые сказки Элизабет, которые рассказывал ей по многу раз, и часто при этом его охватывало желание дополнить сказку собственным вымыслом; но трудно сказать почему, только это некогда ему не удавалось. Он записывал сказки так, как сам их слышал, потом отдавал листки Элизабет, и она бережно складывала их в свою шкатулку. И особое удовольствие испытывал он, когда Элизабет по вечерам иногда читала в его присутствии эти сказки своей матери.

Прошло семь лет. Для продолжения образования Рейнгарду предстояло уехать из города. Элизабет никак не могла примириться с мыслью, что она останется одна, без Рейнгарда. Она очень обрадовалась, когда он сказал ей, что по-прежнему будет записывать для нее сказки и пересылать их в письмах к своей матери; пусть только она напишет, нравятся ли они ей. Приближался день отъезда; немало новых стихов пополнило книжку в пергаментном переплете. Однако, это оставалось тайной для Элизабет, хотя она была единственной вдохновительницей и всей книжки, и большинства песен, мало-помалу занявших почти половину чистых страничек.

Дело было в июне накануне отъезда Рейнгарда. На прощанье решено было устроить пикник в последнее воскресенье и провести вместе. Собралась большая компания, и все отправились в ближайшую буковую рощу. До опушки елового леса — всего час пути — проехали в колясках, выгрузили корзины с провизией и дальше пошли пешком. В лесу было тенисто и прохладно и всю землю устилала мягкая хвоя. Через полчаса из елового сумрака вышли прямо в буковую рощу; здесь было светло и зелено, сквозь густую листву пробивались солнечные лучи. Над головой с ветки на ветку перепрыгивала белочка.

На поляне, где вершины старых заповедных буков образовали прозрачный лиственный свод, решили сделать привал. Мать Элизабет открыла корзинку, а некий пожилой господин взял на себя роль распорядителя.

— А ну-ка, птенцы, слетайтесь ко мне! — крикнул он. — И послушайте внимательно, что я скажу! Каждый из вас получит только по две булки…масло осталось дома, и вам придется самим поискать чего-нибудь еще… В лесу много земляники, конечно для тех, кто сумеет ее найти... А нерадивым придется есть сухой хлеб. Так оно и бывает в жизни. Поняли?

— Конечно! — откликнулась молодежь.

— Так вот, — сказал распорядитель. — Это еще не всё. Нам, старикам, немало пришлось поработать на своем веку, а посему мы останемся дома, то есть здесь, под тенистыми деревьями; начистим картошки, разложим костер, расселим скатерть, приготовим еду, а когда пробьет двенадцать часов, сварим яйца. А за это вы отдадите нам половину собранной земляники, чтобы и у нас было кое-что на десерт. А теперь ступайте на все четыре стороны и принесите честно свою долю...

Молодежь слушала, лукаво пересмеиваясь.

— Погодите!— снова воскликнул старик. — Хотя, пожалуй, об этом и говорить не стоит, но имейте в виду: с того, кто ничего не найдет, и спросить будет нечего, но и от вас, стариков, он ничего не получит. Ну, пока хватит с вас нравоучений, а если вы к тому же соберете и землянику, можете считать, что сегодня вы уже сумели чего-то добиться в жизни.

Молодые люди шумно изъявили свое согласие и парами разбрелись во все стороны.

— Пойдем, Элизабет, — сказал Рейнгард, — я знаю одну прогалину, она вся усеяла землянкой; тебе не придется жевать сухой хлеб...

Элизабет связала зеленые лепты своей соломенной шляпки и повесила ее па руку.

— Ну что ж, пойдем! — сказала она. — Вот и корзинка.

И они углубились в лес. Все дальше и дальше продвигались они сквозь влажный сумрак, где царила глубокая тишина; лишь высоко в небе раздавался крик сокола;они пробирались сквозь частый кустарник, такой частый, что Рейнгарду пришлось идти впереди и прокладывать путь, — то обламывая ветку, то отводя в сторону усики растений; но вскоре он услышал оклик Элизабет. Он обернулся.

— Рейнгард! — кричала она. — Подожди же, Рейнгард!

Он не сразу заметил ее, невдалеке от него она пыталась пробиться сквозь кустарник; ее изящная головка едва виднелась над остроконечными листьями папоротника. Ему пришлось возвратиться и вывести ее из буйных зарослей трав и кустарников на просторную прогалину, где среди одиноких лесных цветов порхали голубые бабочки. Рейнгард отвел влажные от пота волосы с ее разгоряченного личика, потом попытался надеть на нее соломенную шляпку, — она ни за что нехотела, но он долго просил ее, и она согласилась.

— Где же твоя земляника? — спросила она наконец, остановившись и еле переводя дух.

— Она росла здесь, но нас, видно, опередили жабы или куница, а может быть, эльфы.

— Да, — сказала Элизабет. — Вот остались листья, только не надо злесь говорить об эльфах. Пойдем, я совсем не устала, давай поищем еще...

Они вышли к небольшому ручейку, за которым снова начинался лес... Рейнгард взял Элизабет па руки и перенес ее на другой берег. Вскоре они опять очутились на широкой поляне.

— Здесь должна быть земляника, — сказала девочка. — гак сладко пахнет. Они обошли, внимательно приглядываясь, всю залитую солнцем поляну, но ягод нигде не было.

— Нет, — сказал Рейнгард, — это пахнет вереск.

Малинник перемежался кустиками дикого горошка; воздух был наполнен сильным ароматом вереска, покрывавшего все пространство вперемежку с низкими травами.

— Здесь так пустынно, — сказала Элизабет. — Где же все остальные?

О том, как выбраться назад, Рейнгард не подумал.

— Погоди-ка, я узнаю, откуда дует ветер, — сказал он и поднял руку вверх. Но не почувствовал ни малейшего ветерка.

— Тише, — сказала Элизабет. — Мне послышались голоса. Покличь-ка!

Рейнгард крикнул, сложив рупором ладони:

— Идите сюда-а-а!..

— Сюда-а-а! — прозвучало издалека.

— Они отвечают! — сказала Элизабет и захлопала в ладоши.

— Нет, это эхо...

Элизабет схватила Рейнгарда за руку.

— Я боюсь! — сказала она.

— Не бойся, — ответил Рейнгард, — не надо... Здесь так хорошо. Сядь в тени, среди цветов. Давай, отдохнем немножко, а потом найдем остальных.

Элизабет селя под тенистым кустом и прислушалась. Рейнгард опустился на пень в нескольких шагах от девочки и молча смотрел на нее. Прямо над ними в вышине сияло солнце; палил полуденный зной; маленькие золотистые и синевато-стальные мошки роились в солнечных лучах; вокруг них в траве слышалось тихое, неумолчное стрекотание и жужжание, а временами из лесу доносился стук дятла и пронзительные крики лесных птиц.

— Послушай, — сказала Элизабет, — колокольный звон!

— Где? — спросил Рейнгард.

— Позади. Слышишь? Сейчас полдень.

— Значит, позади город, и если мы пойдем напрямик в ту сторону, то встретимся с остальными.

И они пустились в обратный путь; им уже было не до земляники — так устала Элизабет. Наконец они услышали среди деревьев смех и говор; потом увидели разостланную на земле белую скатерть и целые горы земляники... Пожилой господин, засунув в петлицу салфетку, продолжал свои нравоучения, старательно нарезал жареное мясо.

— Вот и отставшие! — закричала молодежь, увидев среди деревьев Элизабет с Рейнгардом.

— Сюда, сюда! — позвал распорядитель. — Вытряхивайте все, что у вас есть. Ну-ка, выкладывайте, что нашли...

— Голод и жажду! — сказал Рейнгард.

— Если это все, — ответил старик, показывая им полную миску земляники, — то с тем и оставайтесь. Уговор вы помните. Бездельников не кормят.

Но он уступил просьбам, и все принялись за еду под аккомпанемент дрозда, рассыпавшего свои трели в кустах можжевельника…

Так прошел день... И все же Рейнгард нашел в лесу кое-что, хотя и не землянику. Придя домой, он записал в старую книжку в пергаментном переплете:

В лесу на горном склоне,

Листва не шелестит.

Свисают низко ветви,

В тени дитя сидит.

Сидит средь тимиана,

Впивая аромат,

Вкруг синенькие мошки

Сверкают и жужжат.

Глядит на лес вмолчаньи,

Так ясен взор очей.

В каштановые кудри

Вплелся венок лучей.

Ку-ку звучит далеко.

Мне видится порой

Она золотоглазой

Царицею лесной.

Он не просто охранял ее; она олицетворяла для него все то милое и чудесное, чем были наполнены его юные годы.

Поиск по сайту: