Элизабет

На следующий день Рейнгард и Элизабет отправились на другой берег озера; они шли то по лесу, то по высокому обрыву над водой. Эрих поручил Элизабет за время своего отсутствия показать Рейнгарду самые красивые места в окрестностях, особенно же вид на дом с противоположного берега.

И вот они переходили с одного места на другое. Наконец Элизабет устала и села в тени под низко свисающими ветвями; Рейнгард стоял напротив нее, прислонясь спиною к стволу; где-то в лесу куковала кукушка, и вдруг ему ясно представилось, что все это ужо было когда-то. Он взглянул на Элизабет со страшной улыбкой.

— Пойдем собирать землянику?

— Сейчас не время земляники, — сказала она.

— Но оно скоро настанет...

Элизабет молча покачала головой; потом поднялась, и они пошли дальше; она шла рядом с ним, и взгляд его все время обращался к ней, он любовался ее грациозной походкой, — казалось, одежды сами несут ее вперед. Он часто невольно отставал от нее, чтобы окинуть взглядом всю ее фигуру. Они дошли до открытой, заросшей травой полянки, откуда открывался широкий вид на окрестность. Рейнгард нагнулся и среди трав сорвал какой-то стебелек... Когда он поднял лицо к Элизабет, оно отражало глубокую боль.

— Знаешь ты этот цветок? — спросил он.

Она вопросительно посмотрела на него.

— Это вереск. Я часто собирала его в лесу.

— У меня дома есть старая книжка, — сказал он, — я когда-то записывал туда песни и стихи, но этого давно уже не случалось. Между листками заложен тоже стебелек вереска, только он увял. Ты помнишь, кто мне дал его?

Она молча кивнула, но опустила глаза и глядела теперь только на стебелек, который он держал в руке. Они молчали долго. Когда она, наконец, подняла на него глаза, он увидел, что они полны слез.

— Элизабет, — сказал он, — за теми голубыми горами осталась наша юность. Где она?

Больше они не произнесли ни слова; молча, рядом спустились к озеру. Было душно, с запада надвигались темные тучи.

— Будет гроза, — сказала Элизабет, ускоряя шаг.

Рейнгард кивнул, и оба быстро направились вдоль берега к лодке.

Они плыли по озеру, и рука Элизабет лежала на борту. Рейнгард смотрел все время на Элизабет, но взгляд ее был устремлен вдаль, мимо него. Он опустил глаза и, не отрываясь, глядел на ее руку; и эта нежная рука открыла ему то, что таило ее лицо. На руке ее он видел едва уловимые черты тайного страдания, что так часто накладывает свою печать на прекрасные женские руки, покоящиеся ночью на груди, у страждущего сердца. Элизабет почувствовала его взгляд и медленно опустила руку за борт, в воду.

Возвратившись в усадьбу, они увидели у господского дома тележку точильщика; мужчина с черными до плеч кудрями с силой вертел колесо, напевая сквозь зубы цыганскую мелодию, а рядом, тяжело дыша, лежала выпряженная из тележки собака. В сенях стояла одетая в лохмотья девушка с полубезумным выражением красивого лица, она протянула Элизабет руку за подаянием.

Рейнгард начал шарить в кармане, но Элизабет опередила его и быстро высыпала все содержимое кошелька нищенке в раскрытую ладонь. Потом торопливо отвернулась, и Рейнгард услышал, как она зарыдала, поднимаясь по лестнице.

Он хотел задержать ее, но опомнился и остановился на ступенях. Девушка все еще стояла в передней, не двигаясь, зажав в руке милостыню.

— Что тебе еще надо? — спросил Рейнгард.

Она вздрогнула.

— Больше ничего, — проговорила она; потом, обернувшись к нему, глядя на него остановившимися безумными глазами, медленно пошла к двери. Он окликнул ее, назвал какое-то имя, но она уже не слышала; опустив голову, скрестив руки на груди, шла она по двору.

Знакомая старая песня зазвучала у него в ушах; ему стеснило грудь; постояв еще немного, он удалился к себе.

Он сел к столу, пытаясь работать, но мысли не шли ему в голову. Просидев напрасно час, он сошел в гостиную, но никого там не застал; в комнате царил прохладный зеленый сумрак; на рабочем столике Элизабет лежала красная лента, которая еще днем обвивала ее шею. Он взял было ее в руки, но положил обратно - ему стало больно. Рейнгард не находил покоя; он опять спустился к озеру, отвязал лодку и направился па другой берег; он снова обошел все места, по которым так недавно ходил вместе с Элизабет. Когда он пришел домой, было уже темно; на дворе ему встретился кучер, который собирался вести лошадей на луг; Эрих с матерью только что вернулись. Проходя через переднюю, он услышал шаги Эриха; тот ходил взад и вперед по веранде, Рейнгард туда не пошел, постояв немного, он медленно поднялся по лестнице в свою комнату и сел в кресло у окна. Он пытался уверить себя, что хочет послушать соловья, заливавшегося в живой изгороди из тисов, но слышал лишь биение собственного сердца. Внизу в доме все отправились на покой; пролетала ночь, но он и не заметил. Долго просидел он так, наконец, встал и присел на подоконнике раскрытого окна. С листьев стекала ночная роса, соловей в зарослях умолк. Постепенно глубокая синева ночного неба стала светлеть и на востоке показалась бледно-желтая полоска; задул свежий ветер и коснулся разгоряченного лба Рейнгарда; первый жаворонок, рассыпая трели, поднялся в небо. Рейнгард вдруг порывисто встал и подошел к столу; нащупав карандаш, он сел и набросал несколько строк па листке бумаги.

Окончив, он оставил листок на столе, взял шляпу и трость, осторожно открыл дверь и спустился в сени.

По углам еще лежали ночные тени; большая кошка потягивалась на соломенной циновке и выгнула спину, когда он машинально протянул к ней руку. В саду, на ветвях, уже чирикали воробьи, возвещая, что кончилась ночь. Вдруг Рейнгард услышал, как наверху скрипнула дверь. Кто-то спускался по лестнице, и, когда он поднял глаза перед ним стояла Элизабет. Она положила руку ему на плечо; губы ее силились что-то сказать, но не могли.

— Ты не вернешься, — проговорила она наконец, — я знаю, не отпирайся; ты никогда больше не вернешься...

— Никогда, — сказал он.

Она опустила руку и не сказала больше ни слова. Рейнгард направился было к дверям, но обернулся еще раз. Она стояла неподвижно на том же месте и смотрела на него помертвевшим взглядом. Он сделал шаг, протянул к ней руки. Потом усилием воли заставил себя отвернуться и вышел за дверь. Мир простирался перед ним, озаренный ясным утренним светом. Жемчужины росы, повисшие па паутине, блистали в первых лучах восходящего солнца. Рейнгард не оглядывался; он быстро шел вперед, все больше и больше отдаляясь от тихой усадьбы, — перед ним расстилался необъятный мир.

Старик

Лунный свет не проникал больше в окна, уже совсем стемнело, но старик все еще сидел в кресле, сложив руки и вглядываясь во тьму. Постепенно тьма вокруг него представилась ему широким и сумрачным озером; черные воды становились все глубже, уходили все дальше, и далеко, так далеко, что глаза старика едва могли различить ее, одиноко плавала среди широких листьев белая водяная лилия.

Дверь отворилась, и в комнату ворвался яркий луч света.

— Хорошо, что вы пришли, Бригитта, — сказал старик, — поставьте лампу на стол.

Потом он придвинул стул, взял одну из раскрытых книг и углубился в науку, которой когда-то посвятил всю свою юность.

Поиск по сайту: