Июнь — июль 1999 года

Трое мальчиков стояли около зеленой стены отделения интенсивной терапии и смотрели, как на каталке увозят их отца. Младшему из братьев было около двенадцати лет, старшему примерно восемнадцать. Юноша в центре, как начинка, выжатая из сэндвича, был на голову выше брать­ев, белокурый, с бледным веснушчатым лицом. У всех тро­их был отсутствующий взгляд, они старались не смотреть на отца, на его неестественно раздутое лицо. Мне стало не по себе. Они молча прощались с отцом, которому предсто­яла третья операция по поводу тяжелого перитонита.

Совсем недавно их отец был здоровым, стройным и пол­ным сил. Добродушный средних лет мужчина сидел во главе праздничного стола и отпускал веселые шутки. Сей­час он был неузнаваем, раздулся от физиологического раствора, накачанного в вены, жидкость просочилась в ткани сквозь капилляры, они дали течь. С эндотрахе-альной трубкой, торчавшей изо рта, отец казался чужим и безобразным.

Мальчики стояли, будто приклеенные к зеленой стене, и тихо плакали, глядя в никуда. Я третий раз буду опериро­вать их умирающего отца. Смотрю на них издалека, стара­ясь быть незамеченным. Родственники умирающих паци­ентов выводят меня из равновесия. Мне хочется прокри­чать им: «Отойдите вы от этой идиотской стены! Обнимите своего отца, поцелуйте его, почувствуйте его живое тепло».

Мы проходим мимо, направляясь к автоматической двери операционной, я бросаю последний взгляд на оне­мевших от страха сыновей моего больного. Если он умрет, они запомнят этот момент на всю жизнь, они будут жа­леть, что не подошли к отцу, не прикоснулись губами к его щеке, не сжали его руки.

У меня навернулись слезы на глаза. Я тоже был маль­чиком, когда моего отца примерно так же забирали у ме­ня. Чужие страдания часто напоминают собственное го­ре. Я снял зеленую шапочку, вытер глаза и начал мыть руки щеткой, обдумывая ход предстоящей операции. А перед глазами стояли дети, растерянные от обрушив­шегося на них несчастья.

Каким был мой взгляд, когда я провожал своего отца тридцать лет назад? Утром накануне серьезной операции мой отец старательно побрился, тщательно вымыл лицо и протер кожу хорошим лосьоном после бритья. Он тоже был хирургом и перед собственной операцией пожал руку своему хирургу, пожелав ему удачи. Потом попрощался с друзьями и родственниками, я был последним, кто при­коснулся к его мягкой, гладкой и приятно пахнущей щеке, этот запах я помню даже теперь.

На следующий день мне разрешили посетить отца в ре­анимационном отделении: интубационная трубка во рту, землистого цвета щеки и побелевшие виски сделали его почти неузнаваемым. С ужасом я отводил глаза, не веря своим глазам. Почему на прощание я еще раз не прикос­нулся губами к его изменившемуся небритому лицу? Че­рез несколько дней он умер, его щеки были так холодны...

Отбросив щетку в сторону, я вытер руки и вошел в опе­рационную. Тяжело больной человек лежал, опутанный

паутиной проводов. Я должен спасти его. Послеопера­ционная рана на животе выглядела ужасно — выделя­ющийся гной, кишечное содержимое и некротические массы. Операционная сестра и сестры-циркулянтки смотрели на живот больного с нескрываемым отвра­щением. «У него совсем нет шансов выжить», — навер­ное, думали они.

— Господи Иисусе, да он похож на надутый шар! —
воскликнул один из анестезиологов, распутывая прово-­
да. — Который раз вы собираетесь оперировать? Ясно,
что ему конец...

Мы очистили брюшную полость, удаляя зловонный гной и некротические массы отовсюду, от поддиафраг-мального пространства до мошонки.

— Этот парень в ацидозе, рН шесть и девять, — отме­тил молодой анестезиолог из-за ширмы. — Я не могу про­вентилировать его как следует.

— Позовите старшего, — крикнул я раздраженно. — У него отек легких, легкие потеряли эластичность. Уве­личьте ПДКВ* ради бога! Вы разве не знаете как вентили­ровать больного с СОДН**?-

Я прикрыл глаза. Почему они хотят погубить моего па­циента? Легкие мокрые, как губка, их нужно хорошо вен­тилировать. Куда делся старший анестезиолог? Почему никому нет до этого дела?

Когда пациент находится между жизнью и смертью,
чувствуешь, будто целый мир восстает против тебя. Ме­
дицинская сестра случайно удаляет дренажи, рентгено­
лог дает больному барий вместо гастрографина—сколько
раз мы говорили с ним об этом! Санитар во время транс-­
портировки больного случайно отсоединяет подачу кис-­
лорода. Резидент, да, да, какой-нибудь резидент делает
глупость без разрешения. -

Ничего удивительного, любой госпиталь — это нема­лый риск.

* ПДКВ — положительное давление конца выдоха. ** СОДН — синдром острой дыхательной недостаточности.

Итак, мы закончили чистить грязь из брюшной поло­сти, оставив живот снова открытым, больного увезли обратно в отделение интенсивной терапии. Было уже поздно, расписание составляют так, чтобы подобные операции делались в конце дня, когда операционная бо­лее или менее свободна. Меня ждала жена больного, ко­ренастая с правильными чертами лица женщина, оди­ноко сидящая в комнате для посетителей. Сыновей не было видно.

— Вы миссис О'Нейл?

— Как его дела, доктор?

— Пока не очень хорошо, гнойное воспаление продол­жает распространяться, перфорация двенадцатиперст­ной кишки, ушитая на предыдущей операции, разорва­лась... Есть и другая проблема — некроз тканей забрюшинного пространства, эта область находится сзади, не­кроз распространяется от зоны двенадцатиперстной кишки вниз до самой мошонки. Мы удалили разрушенное инфекцией левое яичко.

Она смотрела на меня невыразительно, будто попусту теряя время, покручивая рукой золотой крестик поверх простой белой кофты без рукавов.

— Сколько раз вы оперировали его, доктор? Разве мож­но выдержать столько операций? Он весь опух...

— Вы бывали у стоматолога?

— Да.

— Когда стоматолог лечит воспаленный зубной канал, он раскрывает его многократно, прежде чем закрыть его окончательно. А теперь подумайте об инфекционном про­цессе у своего мужа. Я буду открывать брюшную полость столько раз, сколько сочту нужным, иного пути нет.

— Он выживет, доктор? — посмотрела она пристально.

— Не знаю, — искренне ответил я. — Надежды мало, гнойное воспаление вышло из-под контроля, у него разви­лась полиорганная недостаточность — сначала легкие не справлялись со своей работой, а теперь и почки. Если со­стояние не начнет улучшаться в ближайшие день-два, перспектива мрачная.

Лицо женщины оставалось спокойным, почти непо­движным. Я попрощался:

— Спокойной ночи, встретимся завтра...

— У меня еще один вопрос, — нерешительно прогово­рила она. — Доктор, когда он вылечится, сможет ли он, будет ли способен?.. Ну вы понимаете, о чем я.

Я косо взглянул на нее и ничего не ответил, ее вопрос показался мне неуместным в такой ситуации.

* * *

Манцур сидел за письменным столом и просматривал бумаги. Он взглянул на меня поверх очков, я впервые был у него в кабинете, но он нисколько не удивился, вероятно, Вайнстоун предупредил его. Он вышел из-за стола и вяло пожал мне руку:

— Здравствуйте, доктор Зохар, чем могу быть полезен?
Он молча предложил мне присесть, плотно сжав губы.

Я решил действовать напрямик.

— Доктор Манцур, я должен показать вам кое-что, —
заявил я и отдал ему приглашение в ОНПМД.

Он схватил его и начал читать, шевеля губами, со­держание письма касалось его личных интересов:

«...В отделе нарушений профессиональных медицин­ских действий находится на расследовании дело част­ного хирурга Джозефа Манцура. По нашему мнению, вы можете располагать информацией, необходимой для расследования, мы хотим провести с вами беседу по данному вопросу».

Манцур читал медленно, я не слишком уважал его ин­теллектуальные способности, но не представлял себе, что он так медленно читает. Наконец он посмотрел на меня маловыразительно и спросил:

— Почему они привлекают именно вас?

— Скорее всего причина в моих обязанностях, я зани­маюсь организацией М&М конференций и являюсь ответ­ственным за их проведение. Доктор Манцур, мне только хотелось показать это приглашение и заверить вас, что я буду объективным по мере моих сил.

— Конечно, большое спасибо! — ответил он, пытаясь
улыбнуться.

Его не проведешь, он не поверил ни одному моему слову.

— Фаусто Кардуччи по специальности врач? Один из медицинских чиновников?

— Я расскажу вам, когда вернусь.

— Да, будьте добры, даже не знаю, чего они хотят от ме­ня. Все мои пациенты были преклонного возраста, вы долж­ны знать, в каком состоянии у стариков система кровоснаб­жения. Кому понадобилось доносить на меня и за что?

— Кто знает, у всех есть враги, — заметил я.

«Ты убил этих стариков, и донес на тебя я. И я сделаю все, чтобы уничтожить тебя», — думал я, забирая письмо обратно и поворачиваясь к двери.

* * *

Очередная перевязка мистера О'Нейла привела меня в отличное настроение. После стольких мучений — несколь­ких операций, многочисленных перевязок, тяжелой желту­хи —в один прекрасный день его общее состояние переста­ло ухудшаться, лабораторные показатели становились луч­ше, количество гноя уменьшилось, раны начали затяги­ваться. И тогда мы поняли, что он может выжить.

Такой итог воспринимается как награда. Победа хирур­га над смертью — это частичная компенсация за мораль­ные издержки, с которыми он сталкивается в работе. За­чем я трачу драгоценное время на борьбу с этими крети­нами? Надо просто лечить людей и держаться в стороне от этой грязной политики... Можно, конечно, все прекра­тить. Но в загаженном доме нельзя не замараться.

Вайнстоун сидел в своем кабинете и внимательно изу­чал книги, разложенные на столе; был вторник, и он гото­вился к очередному утреннему профессорскому обходу с нашими резидентами. Вайнстоун был великолепным преподавателем, его блестящая эрудиция была результа­том тщательной систематической подготовки к занятиям.

— Доброе утро, доктор Вайнстоун, вы хотели меня
видеть?

— Да, Марк, садись, — он показал жестом на стул на­против его письменного стола. — Между прочим, я про­смотрел много книг для методических рекомендаций, но так и не нашел ответа на вопрос, должна ли синтетичес­кая сетка, используемая при закрытии грыжи, удаляться в случае развития инфекции.

— Учебники очень туманно описывают такие случаи, — согласился я. — Может быть, включить это противоречие в нашу книгу?

— Почему бы и нет? Отличная идея.

Мы помолчали. Нарушив тишину, я продолжил:

— Я сегодня иду в управление штата, в ОНПМД.
Вайнстоун нервным движением поправил красный

шелковый галстук, хорошо сочетающийся с белой рубаш­кой и черной кожаной курткой.

— Манцур мне рассказывал о твоем визите, ты все сделал правильно, Марк. Однажды ты станешь хорошим политиком.

— Учусь у вас, доктор Вайнстоун.

Он, казалось, был польщен, не предполагая, что я учил­ся у него и умению манипулировать людьми... Или, может быть, это входило в его планы?

— Марк, я много думал в последнее время. С Сорки не­возможно договориться, он постоянно держит в напряже­нии весь госпиталь, стремится избавиться от всех нас. Я решил, что тебе стоит...

— Вы хотите отправить папку с документами о Сорки в ОНПМД?

— Нет, не надо! Позволь мне закончить. Ты слышал, что число гастропластик, сделанных мною за последний месяц, сошло к нулю, а Сорки оперирует три или четыре раза в неделю.

— Конечно, он забирает ваших пациентов.

— Вот именно! Я разговаривал с дежурной медсест­рой, она слышала, как Сорки заявил, что я больше не бу­ду делать гастропластику. Ты можешь в это поверить?

— Он потихоньку подминает под себя весь госпи­таль!

Как Вайнстоун заволновался, когда дело коснулось его личных интересов!

— Марк, я еще думаю, как поступить с ним, давай не будем принимать окончательных решений. Когда ты встретишься сегодня с доктором Армани в ОНПМД, поче­му бы тебе...

— Его зовут Кардуччи, Фаусто Кардуччи.

— Ах да. Почему бы тебе не сказать ему, что у нас есть маленькая проблема с одним из ведущих частных хирур­гов. Расскажи ему о Сорки, без подробностей, попроси совета, как поступать в такой ситуации. Ты понимаешь о чем я говорю?

— Конечно, — ответил я, вставая. — Это отличная идея, я поговорю с Кардуччи.

Сорки давно представляет опасность для пациентов, однако Вайнстоун не хотел предавать его правосудию. А теперь, когда страдает его гордость и ущемляются фи­нансовые интересы, он готов разговаривать с властями штата по поводу Сорки. Манцур же остается полезным, поэтому ему позволено свирепствовать в операционной сколько угодно.

Я поспешил в свой кабинет, чтобы собрать некоторые документы. Переоделся, вышел из госпиталя и направил­ся к станции метро.

В метро было жарко, я вышел весь потный на Тридцать четвертой авеню. На Манхэттене все было по-другому, контраст между ним и Бруклином всегда поражал меня. Все здесь — здания, витрины, люди — выглядело намного лучше. По пути я купил бутылку воды, в офисах управле­ния штата невозможно найти и стакана воды. Офис ОНПМД находился на шестом этаже, двери лифта откры­вались в просторном холле для посетителей.

— Доктор Зохар? — окликнул меня стоявший у лиф-­
та светловолосый мужчина в простом сером костюме. —
Я доктор Кардуччи, заходите, пожалуйста.

Он крепко пожал мою руку и придержал дверь, когда я входил в офис.

— Я очень рад вашему приходу!

Мы вошли в большой кабинет, где возле длинного сто­ла стояла женщина.

— Это миссис Томпсон, она будет присутствовать при
нашей беседе.

Миссис Томпсон улыбнулась мне, показав белые неров­ные зубы, ей было лет сорок, худенькая, начинающая се­деть женщина. Она была одета в дешевый деловой кос­тюм, на глазах очки — классический портрет государст­венной служащей Нью-Йорка. Мне были знакомы здеш­ние правила, я уже был здесь однажды при обсуждении одного несчастного случая. Миссис Томпсон будет выпол­нять функцию свидетеля при наших беседах с Кардуччи.

Кардуччи посмотрел на мой вспотевший лоб.

— Сегодня очень жарко, к сожалению, мы не можем предложить вам даже стакана холодной воды.

— Я знаю, вода у меня с собой.

Кардуччи рассмеялся. Мне понравились его манеры, вылитый отставной директор школы. У него был глубокий теплый голос, а в речи чувствовался итальянский акцент.

— Доктор Зохар, вы знаете, зачем мы вас пригласили.
Это может занять несколько часов, чувствуйте себя сво­-
бодно, не стесняйтесь задавать вопросы, если считаете
нужным. Миссис Томпсон даст вам для начала инструк-­
цию о функциях ОНПМД, прочитайте, не торопитесь.

Я пробежал глазами основные разделы: «ОНПМД прини­мает жалобы от различных источников: от пациентов, чле­нов их семей, друзей, профессиональных работников здра­воохранения, госпиталей, медицинских ассоциаций, госу­дарственных служащих и иностранных агентств. Каждая жалоба расследуется». О да, конечно! Сэму Глэтману потре­бовался почти год, чтобы привлечь их внимание к Манцуру.

«Некоторые жалобы отклоняются, поскольку выходят за рамки юрисдикции, другие решаются членами ОНПМД. Жалобы закрываются в административном по­рядке после расследования из-за недостатка свидетель­ских показаний в поддержку обвинения. Некоторые жало­бы после тщательного рассмотрения могут быть направ­лены в следственный комитет правления ОНПМД». С этим

я тоже был знаком. Приведу статистику. В 1999 году Ме­дицинский совет штата Нью-Йорк принял шесть тысяч шестьсот девяносто жалоб на врачей; в большинстве слу­чаев, около шестидесяти процентов, инициатором подачи жалоб была общественность, врачи жаловались друг на друга крайне редко; девяносто процентов жалоб закрыва­лись на начальном этапе расследования из-за необосно­ванности. В итоге только пять процентов врачей были на­казаны. Как их наказывали, это уже другой разговор.

Бегло просмотрев дальнейшее содержание документа, я вернул его миссис Томпсон.

— Спасибо, мне это хорошо известно.

Кардуччи был погружен в чтение своих записей. Он взглянул на меня.

— Что же, очень хорошо, разрешите мне представить­ся полностью, я Фаусто Кардуччи, медицинский коорди­натор следственного комитета, мне поручено вести дело доктора Манцура. Наш комитет будет рассматривать все предъявленные свидетельские показания, затем возмож­но несколько вариантов: от прекращения дела до направ­ления его на слушание. Мы можем также порекомендо­вать Государственному комиссару по здравоохранению немедленно приостановить действие лицензии на врачеб­ную деятельность на период следствия, это бывает в том случае, когда врач представляет потенциальную опас­ность для здоровья окружающих.

— Это происходит в исключительных случаях?

— Совершенно верно, такое бывает очень редко. Это должны быть очевидные преступления — пациент убит или изнасилован, к примеру. Мы не можем позволить втя­нуть себя в судебное разбирательство.

— Я понимаю.

— Кстати, — продолжал Кардуччи, — я сам бывший хирург, поэтому мы можем общаться профессионально.

— Отлично, могу я спросить, почему вы пригласили меня, а не кого-то другого?

— Доктор Самуил Глэтман ваш друг? Он передал нам ваш список, очень подробный список, он облегчает нам работу.

Он положил копию списка больных Манпура на стол.

— Перед тем как мы начнем говорить о докторе Манцу-
ре, расскажите, пожалуйста, немного о себе — занимае­
мая должность, образование и так далее.

— Я принес с собой автобиографию. Кардуччи перелистал ее.

— Вы пишете книги?

— Наука обязывает, и мне это интересно, — при­знался я.

— Я вижу, у вас написано несколько книг совместно с Вайнстоуном, вы тесно с ним связаны, да?

— Думаю, да.

Кажется, Кардуччи кое-что знает о Парк-госпитале... Он снова перелистал мою биографию.

— Вы член редакционного правления «Британского
журнала». Как вы сумели достичь этого?

Я пожал плечами.

— Не знаю, они пригласили меня.

Кардуччи положил документ на стол и сказал миссис Томпсон:

— Очень впечатляюще.

Я почувствовал на себе его испытующий взгляд.

В течение следующих тридцати минут Кардуччи рас­спрашивал меня о структуре нашего отделения, об обя­занностях сотрудников, о взаимоотношениях.

— Доктор Зохар, понимаете, — говорил он, — мы долж­ны быть очень осторожны, мы не можем вовлечь себя в персональную вендетту между врачами. Ваш друг Глэт-ман, например, сосудистый хирург, как и доктор Манцур, они конкуренты, следовательно, мы относимся к его жа­лобе очень осторожно. Однако ваш список производит впечатление! Возьмите копию.

— Я выстрадал этот список и знаю его почти наизусть. Вы обратили внимание на размах этого безумия? Манцур оперирует всех, кто попадает ему под руку...

«Нельзя волноваться, надо быть сдержанным, в моих словах не должна звучать ненависть. Буду академичным и беспристрастным», — мысленно остановил себя я.

Кардуччи терпеливо слушал меня, как будто у него был целый день для беседы со мной, миссис Томпсон все тща­тельно записывала.

— Доктор Зохар, могу я называть вас просто Марк?

— Конечно.

Кажется, он на моей стороне.

— Марк, давайте договоримся вот о чем, мы с вами
просто не осилим разбор всех случаев, представленных
вами, это ясно, ваш список очень длинный. Невозможно
рассмотреть все, у нас просто не хватит времени, я пред­
лагаю вам отобрать десять или двенадцать наихудших
осложнений. Возьмите красный карандаш и обведите са­
мые вопиющие факты, их мы и возьмем за основу.

Работать со списком было легко, я подчеркивал самые страшные нарушения красным маркером и рассказывал:

— Больной восьмидесяти пяти лет, бессимптомный сте­
ноз сонной артерии. Технический ляпсус в ходе эндарте-
рэктомии, он перевязал артерию. Инсульт и смерть... Не­-
большая аневризма абдоминальной аорты — запредельно
высокий коэффициент риска, нет показаний к оператив­
ному лечению, смерть... Другая бессимптомная сонная ар­
терия, пациент не мог глотать—у него не распознали кар­
циному пищевода... Бедренно-подколенное шунтирова­
ние, ужасающая инфекция трансплантата, неправильное
ведение, осложнения и смерть... Диагностическая торако-
томия у пациента с метастазами в головной мозг...

Я взглянул на Кардуччи, он был очень серьезен.

— Продолжайте, пожалуйста.

— Еще один случай с сонной артерией при терминаль­ной стадии болезни Альцгеймера... Торакотомия при неопе­рабельном раке... Резекция пищевода и радикальная неф-рэктомия при распространенном раке пищевода и малень­ком раке почки, почему нефрэктомия? Смертельный исход, конечно... Аневризма брюшной аорты — интраоперацион-ное введение урокиназы, кровотечение и смерть... Дистальный селезеночно-почечный шунт при циррозе, техничес­кая ошибка, он никогда не выполнял этих операций прежде и не знал, где разместить шунт... Двухстороннее, поэтапно

сделанное подмышечно-бедренное шунтирование, проти­вопоказанное на одной стороне, и смертельное кровотече­ние из анастомоза по этой причине... Я остановился и сделал глоток воды.

— Как вам эти примеры, всего лишь небрежность?
Кардуччи покачал головой и молча забрал у меня список.

— Я не хотел бы, чтобы все узнали о моем прямом участии в этом деле, могли бы вы поговорить и с моими коллегами?

— С кем из них мне лучше встретиться?

— С Чаудри, Раском и доктором Бахусом.

— Они будут говорить?

— Думаю, да. Они прекрасно знают Манцура и с отвра­щением относятся к его методам.

— Мы, конечно, пригласим и председателя вашей хи­рургии.

— Доктор Вайнстоун просил меня поговорить с вами и на другую конфиденциальную тему.

Кардуччи нетерпеливо заметил:

— Здесь у нас все конфиденциально, чего он хочет?

— Это не касается Манцура, и я бы предпочел говорить с вами наедине,—тихо сказал я и демонстративно посмотрел на миссис Томпсон, сохранявшую полную невозмутимость.

— Давайте сначала закончим с Манцуром. Марк, к нам все еще не пришли запрошенные истории болезней и рентгенограммы пациентов Манцура.

— Их забрал в свой офис Манцур.

— Всегда так,—вздохнул Кардуччи, откинувшись на спин­ку кресла, сняв очки и бросив их на стол. Он протер глаза.

— Они всегда пытаются изменить записи, скрыть дан­ные, повлиять на свидетельские показания. У вас есть до­ступ к заключениям М&М конференций хирургического отделения?

— Конечно, все у меня разложено по папкам.

— Пожалуйста, пришлите нам заключения по отоб­ранным вами сегодня случаям.

— Обязательно, — ответил я. — И что будет дальше?

— Сначала мы соберем все данные, это потребует време­ни, госпиталь не будет нам помогать. Затем мы проведем

экспертизу по каждому отдельному случаю в соответствии со спецификой операций с привлечением независимых экс­пертов — сосудистых, торакальных или общих хирургов.

— Будут ли они действительно независимы и объек­тивны?

— Несомненно, мы привлекаем хирургов из других го­родов и оплачиваем экспертизу, это довольно дорогой процесс. Затем эксперты вместе со мной будут принимать решения по каждому осложнению — подлежат ли они дальнейшему слушанию. Наше слушание похоже на суд с судьей и адвокатами с обеих сторон.

— Какие решения могут быть приняты при рассмотре­нии дел?

— Выговор или административное предупреждение

— самые мягкие формы наказания. Могут установить
апробационный срок или вовсе приостановить врачеб­
ную лицензию от нескольких дней до шести месяцев
и более. Самое суровое наказание — лишение лицензии,
врач может оспаривать его или подчиниться. Иногда
врач, желающий избавиться от значительных денежных
затрат и публичного унижения в ходе расследования, до­
бровольно сдает свою лицензию.

— Как вы думаете, какой будет судьба Манцура?

— Это невозможно предсказать, я думаю, его дело бу­дет направлено на слушание, а о возможных результатах я уже говорил. Сколько ему лет?

— Почти семьдесят.

— Как он себя чувствует сейчас?

— Наверно, ему не по себе.

— Скорее всего мы предложим ему последний вариант

— добровольно сдать лицензию, на этом он сэкономит
большую сумму.

Кардуччи посмотрел на часы.

— Вы хотели сообщить мне еще что-то? — Кивком го­
ловы он попросил миссис Томпсон выйти из комнаты.

Я рассказал ему кое-что о Сорки и передал некоторые документы, мы обсудили возможные связи Сорки и Ман­цура с их сторонниками.

— Сорки председатель, а Манцур вице-председатель Медицинского правления госпиталя, у них в руках власть.

— Я читал в газете, что ваш госпиталь включен в спи­сок десяти лучших госпиталей Нью-Йорка, — вспомнил Кардуччи. — Скажите, Вайнстоун прежде работал в гос­питале Джуиш-Айленд и получил несколько миллионов за свою отставку, не так ли?

— Да.

— Вайнстоун предлагает нам Сорки, чтобы отвести угрозу от Манцура, между ними какая-то особая связь. Ваш заслуженный председатель хочет расправиться с Сорки и пощадить Манцура, не правда ли?

В ответ я кивнул, Кардуччи сделал правильный вывод.

— Так нельзя. Передайте ему, если он печется о высо­ком качестве хирургической службы и желает торжества правосудия, ему следует относиться к обоим одинаково. Сейчас он сидит на двух стульях, а это нехорошо.

— Я согласен.

Было уже поздно, когда я вышел на улицу и потерялся в толпе, спешащей по домам. Наконец-то я перешел Ру­бикон и подал первый гудок к отправлению терминато­ров... По пути к станции я зашел в ирландский бар и уго­стил себя по этому поводу бокалом пива.

* * *

На Четвертой авеню сегодня многолюдно. В это время дня Парк-Ридж оживает благодаря яппи и становится не­много похож на Манхэттен.

В госпитале я прошел в экстренное приемное отделе­ние, там меня ждала пациентка с «острым животом». Радецки внес больную в список для экстренной операции, и я отправился в свой кабинет.

Ко мне зашел резидент Дэйв Джакобс, высокий, белоку­рый, с ровными чертами лица и глубокими синими глаза­ми. Очень талантливый парень, хотя наши шеф-резиден­ты часто жаловались на его легкомыслие и злоупотребле­ние ночной жизнью. Тем не менее Дэйв мне нравился, моя дверь для него всегда была открыта.

— Доктор Зохар, я вас ищу!

Он показался мне расстроенным.

— Мы можем поговорить?

— В чем дело?

— Мы только что закончили операцию с Сорки, он вы­полнил удаление узла из молочной железы у девятилет­ней девочки!

— Что?!

В моей голове что-то щелкнуло.

— Ты меня разыгрываешь... Речь идет об удалении опухоли молочной железы у ребенка?

— Доктор Зохар, — начал Дэйв, — девочка — дочь секре­тарши Сорки. Майк Силверштейн попросил меня заменить его и помочь Сорки на операции. Когда я вошел в операцион­ную, девочка была уже под наркозом. Я спросил у Сорки: «Что вы собираетесь делать, сколько лет этому ребенку?» Он отве­тил: «Девочка девяти лет с опухолью молочной железы, мы со­бираемся удалить опухоль, чтобы исключить рак молочной железы». Вероятность рака молочной железы в этом возрасте ничтожна, я говорил ему об этом. Но он сделал разрез, захва­тил опухолевидное образование зажимом Кохера, взял скаль­пель и был готов отрезать грудь одним махом. Я сказал ему: «Слушайте, доктор Сорки, почему бы не взять только часть для биопсии?» И он удалил половину.

Мне представилась молочная железа этой девочки не­распустившимся бутоном, безжалостно разрезанным на­пополам. У меня было всего несколько минут.

— Дэйв, он сумасшедший! Он удалил половину нормаль-­
ной груди у бедной девочки и изуродовал ее навсегда. Ты
помог сохранить ей другую половину груди, поздравляю!

Я хлопнул его по плечу.

— Сорки, чертов маньяк, совершенно неконтролируе­мый. Есть только один способ остановить его.

— Надеюсь, вы знаете этот способ? — осторожно спро­сил Дэйв.

— Возьми блокнот, —сказал я, выходя из кабинета, — и все запиши, потом передай мне.

Поиск по сайту: