Январь 1999 года

За ночь насыпало почти полфута снега, а синоптики обещали еще более обильные снегопады. Расчищая подъ­езд к гаражу, я вновь почувствовал боль в пояснице, долж­но быть, сказываются годы, проведенные в неестествен­ной позе над операционным столом. На мгновение в голо­ву пришла мысль взять новенький «джип» Хейди, с моим «кадиллаком» на скользкой дороге намучаешься, потом подумал, что мост и хайвэй должны хорошо посыпать пе­ском с солью, и, отбросив сомнения, сел в свою машину.

Чтобы не застрять среди автомобилей родителей, под­возящих своих чад к школам вдоль Четвертой авеню, я свернул вправо и поехал вдоль Гринвудского кладбища. Сейчас оно было похоже на почтовую открытку с изобра­жением Черного леса. Влево по Шестой авеню, снова на­право по Девятой. Пять минут пришлось потратить, что­бы разминуться с мусоровозами и понаблюдать, как ог­ромные шины выплескивают снежную кашу на тротуары,

заставляя прохожих отпрыгивать в стороны, чтобы не оказаться по уши забрызганными грязной жижей. Было пять минут девятого, когда я въехал на больничную пар­ковку, пять минут назад началось ежемесячное заседание ККК, Комитета по контролю качества нашего отделения. Пока я мчался по коридорам, мысли невольно возвраща­лись к дружеской беседе недельной давности...

* * *

Мой друг Нильс, профессор из Швеции, выслушав мои претензии к Манцуру и Сорки, долго молчал и лишь после приличной паузы спросил:

:— Как такое вообще может у вас происходить, как в конце девяностых в Нью-Йорке, где медицина высоко развита и настолько контролируема, что адвокаты пря­чутся за каждым кустом, кучка хирургов продолжает без­наказанно действовать как ей вздумается?

— Очень просто, — ответил я без колебаний, ведь мои
размышления над этим вопросом длились более трех
лет. —_: Они продолжают действовать, управляя механиз­
мом контроля за качеством лечебной работы и зная ка­
ких больных лучше избегать, они настоящие мастера
по использованию системы в свою пользу.

Простота моего ответа обескуражила Нильса, у них в Швеции система была устроена явно несколько иначе. Профессор быстро спросил:

— Как организована ваша система контроля качества лечения?

— Вначале все осложнения представляются на М&М конференции в виде письменной рецензии с формальным минутным разбирательством. Поскольку у нас универси­тетская клиника, все доклады готовят резиденты.

— Понятно, в принципе, неплохая возможность для то­го, чтобы учиться на чужих ошибках. Естественно, они начинают анализировать причины произошедшего?

— Нет, они не должны выступать в роли судей или про­куроров, от них требуется лишь представить объектив­ную картину. В мои обязанности преподавателя входит

контроль за тем, чтобы наши резиденты готовили качест­венные и научно-обоснованные презентации случаев. Вот так я и оказался втянутым в это дело. Прошло время, и я просто не мог не замечать и не заносить в свой список очередных жертв Манцура или Сорки.

— Ты как академический хирург мог сделать что-то
в такой ситуации, ты бил тревогу?

На этот вопрос не было простого ответа.

— И да, и нет, пойми, наша задача — просто предста­
вить факты и подвести научное обоснование, мы не долж­
ны предварять обсуждение на М&М конференции, мы
только представляем материалы. Конференция выносит
свое собственное решение, у нас нет права иметь субъек­
тивное мнение! На конференции не озвучивается фами­
лия пациента, и обсуждения обычно заканчиваются вы­
водами типа: «лечение соответствовало стандартам», «тех­
ническое осложнение» и так далее. Ты знаешь, что задача
М&М конференции не судить, а информировать, учить...

Нильс поднял руки, заставив меня замолчать, выраже­ние его лица менялось от глубокой задумчивости до без­мятежного непонимания, складка кожи поднялась над сведенными бровями.

— Скажи мне следующее, предположим, ты действи­
тельно на чем-то прокололся, скажем, забыл в животе за­
жим или салфетку, или что-то еще в этом роде. Резидент
подробно докладывает, кто из врачей это сделал, описы­
вает, как все произошло, а в итоге будет записано «техни­
ческое осложнение»...

Я увидел, что он стал понимать ситуацию, хотя я толь­ко начал подходить к главному. Я продолжил:

— И то, чего не должно быть в принципе, типа удале­
ния «не того» органа, тоже скорее всего будет расценено
как «техническое осложнение». Большинство разбира­
тельств на этом и заканчивается, сами заключения зна­
чат мало, главное — это процесс. Разумеется, озвучива­
ние ошибок довольно болезненно для самолюбия, и в
нормальных обстоятельствах оно должно стать тревож­
ным сигналом для хирурга.

— Может кто-нибудь избежать расспросов на конфе­ренции?

— Да, нужно просто не прийти на разбор, когда докла­дывают твой случай. Когда так бывает, случай автомати­чески направляется на следующий уровень разбиратель­ства, в Комитет по контролю качества.

Нильс откинулся в кресле, он был заинтригован моим рассказом:

— Ну и здесь-то им труднее выкрутиться, я полагаю?

— Это в теории, а на практике наш комитет не делает ничего, он просто все списывает, это один из ловких трю­ков Манцура.

— В смысле?

— Манцур вообще редко приходит на М&М конферен­ции и никогда не отвечает на письма, которые ему посыла­ет комитет. Понимаешь, все серьезные осложнения, такие, как «смерть на столе» или «срочная повторная операция», автоматически регистрируются и пересылаются в комитет специально следящей за подобными вещами медсестрой. Это вовсе не означает, что комитет будет вникать в суть проблемы, достаточно просто зафиксировать сам факт произошедшего, чтобы соблюсти все формальные требова­ния приказов министерства и законов штата Нью-Йорк. До тех пор пока госпиталь следует букве закона, все в ажу­ре. Кто-то может даже сказать, что из-за множества инст­рукций, приказов и законов основной ролью Комитета по контролю качества помощи становится контроль за соблю­дением формальностей. Качество, которое они контроли­руют, — это не качество помощи, а качество бумаготворче­ства, поскольку именно от него зависит финансирование.

— И это все, только два этапа разбора осложнений на уровне отделений?

— Нет, есть и третий этап — внешний контролирую­щий орган, он представлен так называемым Медицин­ским правлением.

— Полагаю, он отслеживает все отделения госпиталя как внешний проверяющий орган, докладывающий ре­зультаты руководству?

— Именно так.

— Значит, нельзя избежать или пропустить разбор на этом уровне?

— Нет...

Нильс озадаченно уставился на меня:

— Тогда в чем тут подвох?

— В председателе правления!

— Не пойму, хоть убей.

— Председатель правления — сам Терминатор-1, соб­ственной персоной!

— Ты имеешь в виду Сорки?

— Да, но есть и более очаровательный момент. Сорки и Манцур — другой, более умелый убийца, Терминатор-2, если хочешь, — являются членами Совета попечителей. Именно этот Совет контролирует верхушку руководства госпиталя, которому правление Сорки и должно доклады­вать! Они крепко держат нашего главного врача Ховарда за яйца, и он это понимает...

— Марк, — сказал Нильс, покачивая головой с выраже­нием явного изумления на лице. — Это невероятно, у нас такого просто не могло бы произойти. Конечно, и у нас есть плохие доктора, они везде встречаются, но ваши масштабы просто поражают. А что пациенты, родствен­ники, адвокаты? В Штатах адвокатов больше, чем врачей, как их до сих пор не забросали судебными исками?

Я набрал в легкие побольше воздуха и, выдохнув, про­изнес на память мою любимую цитату: «Доктора те же адвокаты, с тою только разницей, что адвокаты только грабят, а доктора и грабят и убивают».

— Хорошая фраза, а?

— Кому она принадлежит, Марку Твену?

— Нет, Антону Чехову. Он знал об этом из первых рук, так как сам был врачом.

Нильс рассмеялся и заметил:

— Думаю, адвокаты с удовольствием раскрутили бы ваши ошибки, чтобы заработать деньжат.

— Нет, они предпочтут более перспективные дела, к то­му же, даже если пациент обратится к адвокату, он скорее

подаст в суд на хорошего, квалифицированного специа­листа, а не на бессовестную бездарь.

— Марк, это бессмыслица! Подумай сам, твои слова звучат нелепо...

— Хорошо, возьми, к примеру, опытного хирурга. Он своевременно делает повторную операцию больному, у ко­торого разошлись швы на кишке, открывает живот и видит несостоятельность швов, перитонит, делает все, что требу­ется. Пациент умирает, а родственники подают в суд на хи­рурга за то, что разошлись швы, а он не выявил осложне­ния раньше. Правильно? А теперь представь плохого хи­рурга, он не распознает осложнения, не делает повторной операции, а лечит больного антибиотиками. Так? Его паци­ент тоже умирает, но родственники никогда не узнают, что причина смерти в несостоятельности швов, в США вскры­тия делаются очень редко. Смерть спишут на «естествен­ные причины», пневмонию или старческий возраст.

— Все равно это нелепо.

В ответ я продолжил крушить остатки его недоверия:

— И на вершине всего сказанного факт, что большинст­во исков подаются не на виновников очевидных ошибок в лечении. Мы с тобой знаем, что плохой исход и неудачи часто происходят не из-за неправильного лечения. Если пациент умирает после операции от инфаркта, это вовсе не означает, что его плохо прооперировали, правда? Я знаю цифры, я их анализировал! Установлено, что в США от сорока четырех до девяносто восьми тысяч больных умирают каждый год в госпиталях от ошибок врачей, ты веришь, что большая часть этих случаев рассматривается в суде? Действительность в том, что малоприбыльных практиков редко привлекают к суду.

— Ты хочешь сказать, что адвокаты просто идиоты и не знают на кого подавать иски?

— Забудь об адвокатах, им глубоко наплевать на меди­цинскую практику и качество лечения, их заботит одно — как заработать побольше денег! Посмотри на это по-дру­гому, судебный процесс начинается по заявлению потер­певшего пациента или его родственников, не находят же

их адвокаты на улице, в конце концов. Клиентуру адвокатов можно разделить на три типа, мы сейчас не говорим о тех, кто не будет судиться. Первый тип—люди бедные и желаю­щие слупить денег с врача и госпиталя. Но бедные обычно не застрахованы, либо страхуются по минимуму, поэтому для терминаторов это парии, к которым они не прикасают­ся. Второй тип — люди, принадлежащие к какому-либо ра­совому меньшинству, им хочется наколоть богатого белого врача. В нашем случае это опять же незастрахованные па­циенты, а следовательно, они не интересны терминаторам.

— А что, разве имеет значение белый пациент, черный или латинос?

— Еще бы, я работаю в Бруклине, если я буду обвинен в Бруклине чернокожим пациентом, мои шансы выиг­рать процесс приближаются к нулю. Присяжные практи­чески всегда не белые и будут симпатизировать бедному несчастному больному, которого якобы искалечил бога­тый белый хирург. Не скажи, цвет кожи имеет значение.

— Ну а третий тип?

— Третий тип — это хорошо информированный интел­лигентный человек, он осознает, что ему причинен вред, это нехарактерный для Бруклина персонаж. Представители этого типа предпочитают выбирать себе врачей в «башнях из слоновой кости», госпиталях или клиниках Манхэттена.

Больные, на которых Сорки, Манцур и им подобные па­разитируют, обычно пожилые обитатели домов престаре­лых, застрахованные, несколько ниже среднего класса, белые, от которых, к тому же, можно избавиться, не при­влекая особого внимания. Заметь, терминаторы облада­ют известностью и шармом. Манцур и Сорки, например, входят в список «лучших врачей» Нью-Йорка, отлично владеют словоблудием: «Мне очень жаль, мы очень стара­лись сохранить вашей маме ногу, но ее несчастное сердце не выдержало...»А столетняя мама и так была полуживой! Или: «Раковая опухоль распространилась на несколько органов, мы постарались удалить ее всю, но...» Людям и в голову не приходит подавать в суд на хирурга за умерше­го восьмидесятилетнего пациента, да и неудобно судиться

с «известным» и «доброжелательным» врачом. Не надо за­бывать и того, что в ряде случаев родственники только об­легченно вздохнут при неблагоприятном исходе.

— Марк, это ужасно, как ты можешь работать и выжи­
вать в таких условиях?

Я пожал плечами:

— Не знаю, но параноиком становиться не хочу. В кон­це концов мы говорим о меньшинстве, подавляющее боль­шинство врачей делает все возможное для своих пациен­тов. И все-таки для меня принципиально важно, чтобы кто-то остановил эту вивисекцию, все вокруг знают, что происходит, но предпочитают смотреть в другую сторону.

— Советую держаться подальше от этих проблем, — за­ключил Нильс. — Делай свою работу, а разборки оставь администрации и председателю отделения.

* * *

«Знаю», — ответил я сам себе уже в коридоре, стоя перед дверью кабинета Малкольма Раска. Я встряхнул головой, от­брасывая ненужные мысли, последний глубокий вдох, немно­го кислорода для мозгов, они мне, пожалуй, потребуются.

Хорошо смазанные петли двери не скрипнули за моей спиной, только характерный дцелчок замка дал знать о вошедшем.

Отделенческий комитет по контролю качества уже засе­дал. Председательствовал Малкольм Раек, который недавно заменил на этом посту Лоренса Вайнстоуна. Высокий, худо­щавый, безукоризненно выглядевший, с незаурядным да­ром говорить, исключительно корректный Раек был идеаль­ным кандидатом на эту роль. Сын польских иммигрантов, родившийся и выросший в штате Висконсин, он стремился придать себе внешность англосакса. Манера речи, привыч­ка одеваться в безупречные костюмы-тройки, белый платок в нагрудном кармане — я думаю. Раек был раньше Раско-вецким или что-то вроде этого. Он был самым безобидным хирургом из тех, кого я когда-либо встречал, он не мог нико­му причинить вреда. Но и соблюдения дисциплины потре­бовать не мог, за глаза Сорки всегда его высмеивал.

Раек прервал собрание, чтобы поприветствовать меня:

— Садись, Марк. Как всегда ужасные пробки на дороге?

— Да уж, — ответил я, вспоминая громыхающие отвра­тительные мусоровозы, встретившиеся мне на пути.

— Ты слишком далеко живешь, — прокомментировал доктор Готахеди. — Почему бы тебе не купить дом на Хол­ме сразу за мостом, мне потребовалось сегодня всего пят­надцать минут на дорогу.

Готахеди частенько бахвалился своим домом ценой в три миллиона, он знал, что я не могу себе такого поз­волить.

— Марк, — Раек пытался вернуть нас в русло рабочего
совещания, — посмотри повестку, мы начали обсуждать
первый случай, который нам представила Джуди.

Джуди Кеннеди, сидевшая справа от Раска, была медсес­трой, ответственной за контроль качества. Средних лет, высокая, довольно полная ирландка с мягкой и приятной речью. В силу занимаемой должности Джуди знала обо всех хирургических катастрофах и неудачах в госпитале, она не была дурой и понимала, что происходит. Я несколь­ко раз испробовал на ней свой сарказм и язвительные во­просы, однако она ни разу не поддалась на провокацию, на­против, держала себя как корректный и объективный спе­циалист. Шпионила ли она для Сорки, была ли связана с больничной мафией? Вполне возможно, она была вдовой, а вдовам надо выживать, как впрочем, и всем остальным...

Раек продолжал:

— Повторюсь, пациент умер во время операции на со­
судах брюшной полости.

Имя пациента как всегда не было упомянуто.

— Доктор Илкади, вы анализировали историю болез­
ни? Пожалуйста, поделитесь с нами результатами анали­
за и скажите свое мнение.

Я подошел к кофеварке и налил себе чашечку кофе, се­годня не было пончиков, что, впрочем, было и неплохо для моей фигуры.

Я заранее знал, что скажет Илкади, я также знал, что он сам участвовал в операции, его вызвали из дому, надо было

выручать Манцура, своего старого учителя. Что ж, на то он и заведующий сосудистым отделением, но как он может объективно разбирать случай, в котором сам участвовал? Илкади начал:

— Мужчина в возрасте девяносто одного года, стра­
дал ишемической болезнью сердца, сердечной недоста­
точностью, хроническим обструктивным бронхитом,
три года нйзад — преходящее нарушение мозгового кро­
вообращения. Госпитализирован к нам с большой, около
шести с половиной сантиметров, аневризмой брюшной
аорты. Заключение кардиолога до операции: плановое
оперативное лечение возможно, показатель сердечного
выброса удовлетворительный.

«Разумеется, пациент обязан быть пригодным для опе­рации!» — язвительно подумал я. По мнению заведующего кардиологией доктора Гедди, все больные Манцура были «пригодны» для хирургического вмешательства.

Я сам анализировал эту историю болезни, но интерес­но, что будет дальше.

— Не буду многословным, просто отмечу, что пациенту выполнялось обычное протезирование разорвавшейся аневризмы аорты. После наложения проксимального ана­стомоза началось обильное кровотечение из забрюшин-ного пространства, потребовавшее переливания большо­го количества крови, попытки остановить кровотечение оказались безуспешными. Несмотря на переливание све­жезамороженной плазмы и тромбоцитарной массы, раз­вился синдром внутрисосудистого диссеминированного свертывания крови. Всего перелито двадцать пакетов крови и около пятнадцати литров растворов кристаллои­дов. В конечном итоге наступила остановка сердца и была констатирована смерть.

— О, священная корова! — прорвало Сэма Глэтмана, второго сосудистого хирурга комитета. — Из мужика сде-лалимедузу!

— Доктор Илкади, что произошло на самом деле, что было причиной кровотечения? Повреждение нижней по­лой вены, почечной вены? Были технические проблемы

104'

с наложением анастомоза? Что вызвало коагулопатию? — спросил Раек с выражением настойчивого желания добрать­ся до истины сквозь очень заметный слой фальши. Его глаза сфокусировались на Илкади, губы были плотно сжаты.

— Малкольм,—я встрял в обсуждение, не в силах более
себя сдерживать, — из больного вытекла вся кровь из-за
введения урокиназы. Ему назначили урокиназу, которая
препятствует любой возможности свертывания крови.

Раек казался удивленным:

— О чем вы говорите, урокиназа противопоказана при
таких операциях!

ГЪтахеди вступил, чтобы помочь своему собрату:

— Доктор Зохар, дайте Илкади высказать свое мнение,
никто не просил вас давать рецензию или комментировать
происшедшее, к тому же вы не сосудистый хирург. Пожа­
луйста, доктор Илкади, скажите нам о причине смерти.

Илкади был озадачен.

— Урокиназа? В протоколе операции ничего не сказа­
но об этом. Наше заключение, мое заключение... — он
колебался, неосознанным жестом вытирая ладони
о свои стильные брюки. — Коагулопатия развилась из-за
цирроза печени.

— Доктор Раек, я не сосудистый хирург, — быстро
проговорил ГЪтахеди, чтобы ослабить витавшее в возду­
хе напряжение, — но у каждого из нас есть на памяти
подобные случаи. Вы начинаете плановую операцию,
сталкиваетесь с недиагностированным ранее хроничес­
ким заболеванием печени — я имею в виду цирроз —
в результате пациент начинает кровить, как губка, ни­
чего нельзя поделать. Я не вижу здесь ничего экстраор­
динарного, мы можем перейти к следующему случаю? —
ГЪтахеди взглянул на свой золотой «Ролекс»: — У меня на
полдесятого запланирована операция — изящная пожи­
лая дама с рецидивной послеоперационной грыжей, она
меня просто обожает.

«Посмотри на это мелкое ничтожество», — прошептал мне на ухо Глэтман. — Каков Нарцисс!

Я почти не слышал его, поскольку выпалил:

— История о циррозе печени — полная чушь. Доктор Илкади, есть какие-то указания об этом в истории болез­ни? Предоперационное обследование, анализы, проведе­на ли биопсия печени, можно посмотреть документацию?

— Марк, — включился Раек, прервав мои обвинения, — время вышло. Можем мы перейти к следующему случаю? Джуди, сколько еще осталось разобрать?

— Два случая и кое-что из предыдущих вопросов.

Не обращая внимания на эти слова (пилотам знакомо подобное состояние — «туннельное зрение», я не видел ни­чего кроме зрачков Илкади), я продолжал:

— Малкольм, перед тем как мы закроем этот разбор, я прошу разрешения лично просмотреть документацию, мне известно, что пациенту во время операции вводили урокиназу.

— Что же это такое? — вступил в перепалку заведую­щий неврологией Стиг Расмуссен. — Еще одна жертва «охоты на ведьм» доктора Зохара? До сих пор мы наблюда­ли, как Зохар устраивал травлю доктора Сорки, теперь он взялся преследовать и доктора Манцура?

— Стиг, пожалуйста, никаких имен, мы не упоминаем имен при разборе! — Раек попытался призвать всех к по­рядку.

— Вздор, полная чушь! Указываем имена или нет — не имеет значения, мы все знаем, в чем тут дело! — пухлый палец Расмуссена нацелился на меня. — Этот человек на­чал личную вендетту против наших коллег, это недопусти­мо и должно быть прекращено!

Стиг Расмуссен, огромный, лысеющий, краснолицый и вечно потеющий скандинав, с большой головой и па­рой пронзительных синих, как лед, глаз. Это был специа­лист с большим послужным списком. Он закончил ме­динститут в Стокгольме, стажировался по нейрохирур­гии в Швеции, Норвегии, США и Корее, где и женился, правда, кореянка позже подала на развод. Виртуально Расмуссен работал везде, включая Объединенные Арабские Эмираты и Саудовскую Аравию, и казалось, все шейхи королевской семьи были его личными друзьями.

Утверждали, что он свободно говорит на многих языках. Расмуссен поработал в ряде госпиталей Бруклина, пока два года назад не перешел в Парк-госпиталь, где был ра­душно принят Сорки и его прихлебателями в Медицин­ском правлении.

В обыденной жизни Расмуссен обладал неким шар­мом, вкусы его больше склонялись к Востоку, включая любовь к «суши» и маленьким, хрупким восточным жен­щинам. На госпитальных вечеринках он каждый раз по­являлся под руку с новой пассией, при комплиментах его любовницам он от души смеялся и часто предлагал: «Может, заказать и для вас одну/? Никаких проблем!» Мы допускали, что Сорки и Сусман частенько пользовались его предложением.

Что привело шестидесятилетнего Расмуссена в наш госпиталь, точно не мог ответить никто. Однако Вайнсто-ун как-то заметил, что у Расмуссена есть в запасе ворох грязных историй, так что его можно сравнить с ящиком Пандоры, который вряд ли кому-то захочется открыть. Не зря он бросился на защиту своих друзей, видно, предви­дел, что ответная помощь потребуется и самому.

— Доктор Расмуссен, — запротестовал я, — здесь нет
ничего общего с личной местью, я только хочу выяснить,
что произошло. Никто не будет возражать, что исследова­
ние осложнений и внесение корректив и есть задача на­
шего комитета.

Раек поднялся и снова попытался прервать наш спор:

— Пожалуйста, прекратите оба, как председатель коми­
тета я закрываю эту дискуссию. Этот случай представ­
лялся на М&М конференции? Нет? Что же, мы дадим зада­
ние резидентам провести анализ истории болезни и пред­
ставить ее на М&М. Доктор Илкади, есть возражения?

— Не возражаю.

— ДокторГотахеди?

— Согласен, доктор Раек, в любом случае ее надо пред­ставлять на М&М конференции. А что касается качества оказанной помощи, это кошерный случай, я предлагаю записать, что мы утвердили доклад Илкади.

— Полный бред! — прокричал я. — Все, что я хочу, по­
смотреть записи в истории болезни!

Я чувствовал, что покраснел как рак.

— Извините, но я отказываюсь принимать участие в
этой нескончаемой междоусобице. — Расмуссен поднялся
и демонстративно вышел из комнаты.

Раек кивнул мне, как будто ничего не произошло, и сказал:

— Отлично, посмотрите записи. Доктор Фальков, вы
анализировали случай, пожалуйста, вам слово.

Митч Фальков был частнопрактикующим торакаль­ным хирургом, бедняга оказался сейчас в глубоком дерь­ме. На прошлой неделе он прооперировал больного не на той стороне грудной клетки, этому нет оправданий...

* * *

После заседания комитета Сэм Глэтман проследовал за мной в кабинет, жуя сэндвич с ветчиной и яйцом, я же умирал от голода, где он только его раздобыл?

— Хочешь куснуть? — спросил Сэм, по-видимому, за­
метив, что я не отвожу глаз от его бутерброда.

Мне, конечно, жутко захотелось отхватить большой ку­сок, но мой желудок вряд ли справится с этим сейчас, яй­цо, майонез и соляная кислота плохо сочетаются. Я пока­чал головой.

— Эх, а я голоден до чертиков! Почему бы Вайнстоуну
не организовать нам немного жратвы на этих малоприят­
ных совещаниях?

Он откусил еще и с набитым ртом проговорил:

— Ладно, Марк, что там за история с урокиназой, где ты
это откопал? Ты считаешь, что Манцур просто приговорил
больного таким назначением. Он же не сумасшедший.

Я плотно закрыл дверь.

— Хорошо, Сэм, я объясню.

Глэтман вытер крошки с усов рукавом своего белого халата, посмотрел на потолок, а затем на рабочий телефон на столе.

— Марк, твоя комната случайно не прослушивается?
Тебе надо быть осторожнее.

Я постарался собраться с мыслями.

— Ты знаешь, я не стану клевать на пустяки, две неде­ли назад я сидел здесь в кабинете, когда около пяти вече­ра зашел Адаме.

— Адаме?

— Джим Адаме, резидент второго года, он из Бостона, неплохой малый.

— А, да-да, встречал его пару раз на операциях, ничего парень, мне он понравился. — Тут еще один большой ку­сок отправился Сэму в рот, сопровождаемый громким чав­каньем. — Продолжай!

— Адаме выглядел неважно, бледный, подавленный, я спросил его, в чем дело. Он начал говорить: «Доктор Зо-хар, мы потеряли пациента в операционной... Приступи­ли к операции с самого утра, она длилась до сих пор... па­циент умер на столе». Сэм, представь резидента второго года. Это была для него первая смерть на столе, пациент пришел в операционную на своих ногах, а покинул ее уже мертвым, для Адамса это было слишком.

Глэтман посмотрел на часы, я еще плохо завладел его вниманием.

— Да-да, кончай комментировать и выкладывай кон­кретные факты, я должен идти.

— Адаме рассказал мне об аневризме, как больной кро-вил отовсюду, как вызвали Илкади, как они пытались ушить проксимальный анастомоз — и все бесполезно. Я старался его приободрить: «Джим, это случается в нашей практике, если ты оперируешь, могут быть и осложнения».

Глэтман опять посмотрел на часы, торопится черт!

— Адаме вдруг мимоходом спросил меня: «Доктор Зо-
хар, как вы думаете, зачем они вводили урокиназу?» Я
подпрыгнул в кресле, когда Адаме рассказал, что Манцур
ввел в аорту почти сто тысяч единиц урокиназы.

Сэм выпрямился, наклонил голову, наконец-то он стал более внимателен.

— Я объяснил Адамсу, что урокиназа является силь­
ным противосвертывающим средством, образно гово­
ря, она растворяет все тромбы. Ее можно использовать
при операциях на сосудах конечностей, вводить в сосу-

ды для растворения тромбов, но она абсолютно проти­вопоказана при операциях на аорте, особенно когда имеется большая раневая поверхность, как в этом кон­кретном случае.

— Неудивительно, что пациент кровил изо всех дыр, — громко заговорил Глэтман. — Кровь просто не могла свер­нуться. Они пробовали аминокапроновую кислоту или криопреципитат, чтобы прервать тромболизис?

— По словам Адамса, нет. Я сказал ему, что этим они убили пациента. На всякий случай уточнил введенную дозу. Он еще раз ее подтвердил и заверил меня, что именно Манцур попросил медсестру об урокиназе. По его мнению, она должна была записать это в протокол.

— Что заставило старика использовать урокиназу? — спросил меня Глэтман. Он уже забыл про часы.

— Он работает по привычке, теряет навыки. Исполь­зовал урокиназу при бедренно-подколенном шунтиро­вании для растворения остаточных тромбов и просто забыл, что в данном случае имел дело с аневризмой брюшной аорты.

— Ну а Илкади, он же не дурак?

— Илкади позвали уже после того как. Он понятия не имел, что вводилась урокиназа. Анестезиолог дремал, сестры выполняли требования, резиденты тянули крюч­ки — обычная история.

— Марк, а кто был старшим резидентом, может, он что-нибудь объяснит?

— Старшим был Ассад, он обожает Манцура, мечтает только больше оперировать, он не скажет ни слова против Падрино.

— Скорей всего, так, — согласился Сэм. — Послушай, Марк, ты знаешь, что я не гигант, так, средний хирург, у меня самого достаточно проблем и осложнений. Но эта история вызывает отвращение, а Вайнстоун вряд ли по­ставит вопрос ребром.

Он глубоко вздохнул.

— Что-то нужно делать, но я понятия не имею, что
именно.

- Сэм, ты хорошо знаешь, что делать, ты же местный па­рень, знаешь все ходы и выходы, знаешь кто чем дышит, — ехидно заметил я.

- Я ничего не могу без твоего списка, ты знаешь, о чем я говорю.

- Пока нет, Сэм, сейчас я не могу. Зарплату мне пла­тит Вайнстоун, ты хочешь, чтобы я совершил финансо­вое самоубийство? Я буду действовать, но не сейчас, еще не время.

- Тогда ладно, — закончил Сэм и решительно сме­нил тему. — Чем ты занимаешься в выходные, не подст­рахуешь меня? Я улетаю на Багамы, надо порадовать мою подружку.

Глэтман подмигнул мне, прежде чем я успел что-либо ответить, он знал, что я отвечу «да».

* * *

Беверли, секретарша Вайнстоуна, поджидала меня у дверей моего кабинета с синим компакт-диском в руках. Она носила туфли на высоких каблуках и настолько ко­роткую юбку, что воображению негде было разгуляться. Я знал об эффекте высоких каблуков, но ноги ее мне пока­зались еще длиннее и изящнее, чем раньше. Я сделал вид, что ничего не замечаю, и надеюсь, мне это удалось. Бевер­ли проследовала за мной в кабинет и уселась по другую сторону стола. Мне нравятся женщины, изображающие недоступность, и она это знала. Однако Беверли не стара­лась выглядеть такой уж скромной.

— Доктор Зохар, как вы сегодня? — Она провела
по столу рукой с ярко накрашенными ногтями. — Вам
нравится?

Эта сучка меня дразнила, я постарался сохранить деловой тон, меня мало волновали ее ногти, что она припасла еще?

- Выглядит великолепно, — ответил я, оценивая ее соблазнительную фигуру. — Вы ждали меня?

- Без особой причины, так, дружеский визит. Вам на­лить кофе? С молоком и без сахара, как вы любите? Что слышно у нас, какие новости?

Дружеский визит, с чего это вдруг? Насколько помню, я закрывал свой кабинет...

- Нет, спасибо, как ваш друг?

- Брюс просто прелесть! Он великолепный любов­ник, но мне иногда кажется, что он слишком юн для ме­ня, вы понимаете, о чем я? — произнесла она с очарова­тельной улыбкой.

«Опасность!»

- Бев, Брюс отличная пара для вас, он вас любит. Муж­чины постарше могут быть поопытней, но мы еще и лы­сые, менее опрятные и, что хуже, часто импотенты. А сей­час я должен извиниться — накопилась куча дел, не за­будьте, вы обещали мне кофе.

- Да, конечно, вы правы. А чем вы сейчас заняты, пи­шете очередную статью? Возьмите меня в помощницы, я хороший редактор, в колледже я была ответственной за выпуск газеты.

- Отлично, буду иметь вас в виду.

Беверли поднялась, я снова взглянул на ее ножки, на них не было ни капли лишнего жира. Разумеется, я сделал абсолютно безучастный вид, но это было равно­ценно попытке замаскировать огромный прыщ на кончи­ке носа. Я шумно глотнул, ее голос провоцировал карти­ны, которые лучше не выставлять на всеобщее обозре­ние. Женат? Да. Погребен? Нет!

— Вы свободны в четыре пополудни?
«Личная встреча, в моем кабинете, возможно ли?»

- Доктор Вайнстоун хотел бы видеть вас у себя в каби­нете, доктор Манцур тоже должен быть там.

- Ну и чего он хочет? — спросил я с раздражением. Ненавижу, когда мечты сменяются реальностью, да еще так быстро.

- Понятия не имею, — призналась Беверли. — Виде­ли мои новые сережки? — она откинула волосы, чтобы по­казать ушки. — Разве не великолепны? Подарок Ларри на Рождество, настоящие бриллианты! Он прелесть!

Она вышла, помахав мне напоследок синим ком­пакт-диском.

* * *

Ровно в шестнадцать часов я постучал в дверь кабинета Вайнстоуна. Он сидел на черном кожаном диване, Ман-цур расположился в одном из кресел рядом.

— Добрый день, доктор Вайнстоун. Доктор Манцур, — я улыбнулся, приветствуя их.

— Марк, спасибо, что зашли, садитесь, пожалуйста. — Вайнстоун протянул мнеруку для приветствия.

Я пожал его теплую руку, а затем и руку Манцура. Меня удивило, насколько похожи их рукопожатия, интересно, а как психологи это расценят? Я пытался догадаться, зачем меня вызвали. Конечно, я бываю в кабинете Вайнстоуна несколько раз в день, но это была первая официальная встреча с обоими.

— Марк, вы в курсе, зачем мы вас пригласили?
«Вайнстоун не улыбался и не шутил, как обычно, он был

слишком серьезен — плохой знак».

— Понятия не имею.

— Хорошо, речь идет об одном конкретном пациенте.

— Он глянул на клочок бумаги. — Хосе Валес, это имя вам
о чем-нибудь говорит?

— Доктор Вайнстоун, — я усмехнулся и едва не рассме­
ялся. Возможно, он и не столь серьезен, каким хочет ка­
заться. — Я имел дело с сотнями людей с таким именем.

Он не удивился.

— Давайте говорить только об одном из них, вы кон­
сультировали его в клинике восьмого января.

— Я не знаю, о ком идет речь. «Интересно, чего же они хотят?»

— Я говорю о пациенте с опухолью пищевода.

— Ага, теперь припоминаю, — сказал я, переведя дух.

— Молодой мужчина, испано-американец, лет около соро­
ка, направлен к нам с диагнозом рак пищевода. Если
я правильно помню, опухоль была в средней части, где-то
на уровне двадцати пяти сантиметров, биопсия показала
плоскоклеточный рак.

Вайнстоун крутил в руках карандаш все время, пока я говорил.

— Отлично, и какие меры вы приняли, пациент еще
не прооперирован?

«Кто этот кусок дерьма? Должно быть, Ассад, вот кто, вероятнее всего, бегает к Манцуру с докладами. Манцур для него идол. Между соглашательством и целованием задницы разница только в чувстве меры, которое у Ассада отсутствует». Я посмотрел на Манцура (он казался безуча­стным) и ответил Вайнстоуну:

— Нет, пациент пока не прооперирован. По данным ком­пьютерной томографии, у него довольно запущенная опу­холь, поэтому мы направили его для химиотерапии и облу­чения, чтобы добиться уменьшения размеров опухоли. Вы знаете, по последним научным данным в литературе...

— Доктор Зохар, — прервал меня Манцур, — рак пи­щевода — это хирургическое заболевание, и место для опухоли может быть только одно — в банке с формали­ном у морфолога.

— Не совсем, доктор Манцур, сейчас подходы к лече­нию изменились.

Манцур повысил голос:

— Какая литература, какие подходы? Я удаляю эти опу­
холи уже более тридцати лет, в университете, где я специ­
ализировался по торакальной хирургии, мы оперировали
по несколько больных каждую неделю. Химиотерапия, лу­
чевая терапия? Глупость! Пациентам надо дать возмож­
ность пить и есть. Со временем все они умрут, разумеется,
но и перед смертью, и даже умирая, они должны иметь
возможность поесть; пациент, который ест, счастлив.

Я удовлетворенно заметил, что сумел-таки его разо­злить.

— Марк, — сказал Вайнстоун, — доктор Манцур тора­
кальный хирург, эксперт по раку пищевода. Мы должны
концентрировать всех сложных больных в опытных руках,
я предлагаю передать этого больного доктору Манцуру.

Две трети больных раком пищевода, прооперирован­ных Манцуром, умирают, семь из последних десяти резек­ций закончились смертью пациентов, а Вайнстоун назы­вает его «экспертом»?

Я с сомнением произнес:

— Это не лучшая идея. У пациента сохранена проходи­мость пищевода, полного препятствия нет, думаю, надо начинать с химиолучевой терапии.

— А потом вы планируете и оперировать больного? Вы уже считаете себя торакальным хирургом?

Раньше Манцур никогда не был саркастичен.

— Если не торакальным хирургом, то специалистом
по раку пищевода, и опытным, к вашему сведению. Я
уверен, что удалил опухолей пищевода не меньше, чем
вы, доктор Манцур, кроме того, я планирую пригласить
доктора Фалькова.

Я знал, что Манцур терпеть не может Фалькова. Что же, битва проиграна, все ясно: Вайнстоун хочет продемонст­рировать Манцуру свою поддержку, отчитав меня и пере­дав ему моего больного.

— Доктор Зохар, — продолжил Вайнстоун, — вам изве­
стно, что доктор Манцур является нашим вице-председа­
телем, он будет вести всех бюджетных больных с заболе­
ваниями пищевода.

К группе «бюджетных больных» Вайнстоун относил па­циентов, у которых не было никакой медицинской страхов­ки, либо было только обязательное минимальное страхова­ние «Медикэр». Этих больных лечили исключительно врачи госпиталя, частные хирурги обычно не хотели тратить на них свое время. Манцур сумел добиться, чтобы госпиталь оплачивал его работу с такими больными по максималь­ным тарифам «Медикэр», поэтому ему платили за операции не меньше, чем зарабатывали частные хирурги.

Несмотря на уверенность в своей правоте, мне при­шлось сдаться.

— Понятно, пациент ваш, доктор, — сказал я Манцу­ру. — Что-то еще, доктор Вайнстоун?

— Да, я надеюсь, вы согласны, что мы должны рабо­тать вместе, одной командой? — Он любезно указал в сто­рону Манцура.

Падрино улыбнулся и кивнул головой, как мудрый старец.

— Спасибо, доктор Зохар, благодарю вас за сотрудни­чество!

В конце коридора я нажал на кнопку вызова лифта и посмотрел на верхнюю панель, где поочередно зажига­лись и гасли индикаторы этажей: кабина слева, по-види­мому, застряла на втором этаже, а правая поднялась на верхние этажи. Немного подождав, я не выдержал и ре­шил пойти пешком. Резонирующий металлический звук сопровождал мои шаги, через несколько секунд до меня дошло, что источником звука были мои ключи.

Когда-то это была одна из наших детских забав. Мы жи­ли тогда в развалюхе на окраине Хайфы, все знали, как раздражает этот звук нашего соседа, поляка Поднарски со второго этажа. Однажды я бежал вниз по лестнице, бря­цая ключами по прутьям перил, и лицом к лицу столкнул­ся с Поднарски. Он зажал уши руками, безумные глаза ус­тавились на меня, с губ слетали жалобные причитания на незнакомом языке. Он начал плакать, Я убежал, осознав наконец, что наш сосед тяжело болен, и удара ключей по металлу вполне достаточно, чтобы выбить из него послед­ние остатки разума.

Странным образом устроена наша память... Поло­жив ключи в карман, я поплелся по ступеням. Почему Вайнстоун становился слепым в отношении Манцура? Конечно, каждый из нас, можно сказать, угробил одного-двух больных, а некоторые даже чуть больше. Чрез­мерное стремление к операциям ради денег стало стандартом, а не исключением из правил. Однако дея­ния нашего «крестного отца», нашего Падрино достиг­ли крайней точки в шкале ошибок, они выходили за рамки преступной небрежности или халатности. Инкурабельным больным с гангреной стопы выполнялась открытая эндартерэктомия из подвздошных сосудов, пациентам с метастазами рака легкого в головном моз­ге делалась торакотомия для «биопсии опухоли» или «декортикации легкого», а умирающим больным со старческой деменцией и большими пролежнями де­лались операции по исеечению пролежней и закрытию

их кожной пластикой, что приводило к медлен­ной, но верной гибели пациентов. Список был ужасаю­ще велик.

В прежние времена «крестный отец» был, несомненно, хладнокровным и уверенным хирургом, его техническое мастерство выручало в случае неверных тактических ре­шений. Но практические навыки уже давно не помогали, и почти каждый пациент после операции на сосудах под­вергался повторной операции из-за кровотечения или тромбоза. Я собрал все случаи его осложнений за послед­ние три года, это было моей обязанностью при подготов­ке и проведении М&М конференций. Рассматривая каж­дый случай в отдельности, можно за деревьями леса не увидеть: тут ошибка в диагностике, там техническое осложнение, здесь неблагоприятное стечение обстоя­тельств. Но статистика не рассматривает каждый кон­кретный случай, она дает общий результат. Да, конечно, восемьдесят пациентов Манцура с серьезными осложне­ниями в итоге выжили, но проблема в том, что другие со­рок два — нет. Их приговорили к смерти в операционной!

Мне стало не по себе, я вспомнил Хосе Валеса. В этот момент в моем сознании всплыла старая мелодия, и я стал напевать мотив из фильма с Джеком Николсоном. «Всегда смотри на светлую сторону твоей жизни...»Что это был за фильм? «Хорош, насколько это возможно...» Мне нравилась игра Николсона, его чувство юмора и сарказм в небольших дозах воодушевляли.

Действительно, можно смотреть на все по-другому: ес­ли мистер Поднарски умудрялся жить, то почему это не удастся Хосе Валесу? Даже в концлагере Аушвиц смерт­ность не достигала ста процентов.

* * *

Я выехал с больничной автостоянки и двинулся на юг по Четвертой авеню в направлении скоростной трассы, по которой хотел выехать на верхнюю часть моста Вер-разано. Приближаясь к автоматическому шлагбауму, я посмотрел назад и увидел находящийся в слепой зоне

новенький с виду «пикап Ф-350», это был довольно массивный грузовик. Странно, но это меня забеспокои­ло, возможно, причиной были слухи, что якобы Сусман поговаривал о найме верзил, чтобы выбить из меня не­послушание. Кажется, мне уже кто-то попадался, внеш­не похожий на криминальную братию, а может быть, все это выдумки.

Водитель грузовика замедлил ход, пропуская меня. Завершив перестроение, я помахал в знак благодар­ности рукой и сбросил скорость до двадцати километ­ров для проезда пункта оплаты. Вновь посмотрев в зад­нее стекло, я попробовал разглядеть водителя грузови­ка. У него было приметное лицо: высокий лоб, прикры­тый темными волосами, густые брови практически сливались в одну линию, а морщины выдавали его воз­раст, ему было лет сорок пять. Я заметил широкие мощные плечи, рука, лежавшая на руле, была, пожа­луй, как две мои.

Я старался не смотреть в зеркало, но получалось, что я смотрел в него чаще, чем на дорогу. Лицо водителя не выражало никаких эмоций, казалось, он был поглощен какой-то целью, я почувствовал холодок под ложечкой: неужели он преследует меня? Значит, это не сплетни и не домыслы, Сусман действительно нанял кого-то?

«Хватит дурить, ты просто параноик несчастный!»

Мы проехали несколько миль и въехали на эстакаду возле моста на Нью-Джерси, этот путь привел к южной части скоростной трассы. Грузовик не отставал от меня более чем на десять метров, несколько раз я менял полосу движения, оставляя позади транспорт, движущийся мед­леннее, но он по-прежнему следовал за мной. Вдруг он на­чал мигать мне фарами, водитель пытался что-то пока­зать жестами, но понять его было трудно.

Паника охватила меня, шум движения значительно усилился, создавалось впечатление, что я ехал по обо­чине, хотя машина по прежнему находилась в левом ряду. Постепенно перестраиваясь, я подъехал к обочи­не. Я вовсе не хотел расправы около дома, если уж мне

суждено быть битым, то только не на глазах у жены. Плавно притормаживая, я остановился, обе руки сжи­мали баранку, а глаза были прикованы к зеркалу задне­го вида. Грузовик остановился позади моей машины. Вот так, пора платить по счетам...

Адреналин начинал действовать, я готовился к драке впервые за последние пятнадцать лет. Мне хотелось быть храбрым и вести себя как положено мужчине, но это оказалось сложно, я был напуган, мне даже в голову не приходило, что у парня могут быть совсем иные на­мерения.

Мне вдруг стало интересно, сколько Сусман ему запла­тил, надеюсь, не слишком много...

Он постучал в окно, я нерешительно посмотрел на него, меня никогда не останавливали на дороге, чтобы побить, поэтому я не знал, что делать. Распахнуть дверь и начать драку первым, схватить стальной рычаг блокировки и размахивать им как шашкой? Пожалуй, тогда вместо ба­нального избиения получишь пулю в голову. Выскочить через правую дверь и кинуться навстречу движению, взы­вая о помощи?

Я слегка опустил стекло.

— Не повезло? — спросил он басом, неудивительным для его габаритов.

— Да уж, — ответил я, пытаясь сдержать дрожь в голо­се, мне не хотелось, чтобы он рассказывал Сусману, как я плакался и молил о пощаде. Если он попытается дотя­нуться до меня, я смогу схватить блокиратор и хорошень­ко врезать ему пару раз.

Стоп, я же до сих пор пристегнут ремнем безопасности, если я хочу повернуться назад, мне надо его отстегнуть... Может, лучше нажать на акселератор и уехать, или это только оттянет неизбежное?

— Знаете, в наше время никто и не подумает остано­
виться, чтобы помочь вам на дороге.

Он прав, кто в Нью-Йорке будет разнимать дерущих­ся на обочине? Все проедут мимо, сделав вид, что ниче­го не видели. Конечно, они расскажут об этом попозже,

сидя с друзьями в баре. Я молил Господа, чтобы по шос­се проехала патрульная машина...

— Пожалуй, — согласился я, посмотрев на него. Его
рост был под сто девяносто.

Он наклонился над моим окном:

— Что же, нам все равно придется это сделать.

— Да, да, придется.

Первым делом я расстегнул ремень безопасности, за­тем разблокировал двери и вышел из машины. Я соби­рался схватить блокиратор, но здравый смысл возобла­дал: у таких ребят всегда есть запасной вариант, что-то типа сорок пятого калибра.

На его лице по-прежнему не было никаких эмоций. Насколько он закоренелый бандит, можно ли с ним дого­вориться? Он не показался мне чересчур агрессивным. Я направился к багажнику своей машины, стараясь дер­жать плечи расправленными, мне хотелось сохранить до­стоинство, хотя я понимал, что это вряд ли удастся.

— Ну? — сказал водитель.

— Я мог бы решить этот вопрос, но я не уверен, что можно для вас сделать... Возможно, деньги... у меня с со­бой немного, но...

— Нет, — он покачал головой, — для меня это привыч­ное дело, даже если бы вы предлагали кучу денег, я бы не взял. Так вы готовы?

— Что ж, бейте меня, — заорал я, демонстративно выставив нос. — Давайте, лупите, но я не изменю своего решения, они никогда не дождутся этого!

Гигант вздрогнул и, оттолкнув меня, отскочил в сторону.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, придурок, у тебя заднее колесо спущено...

— Что-о-о? — опешил я.

— Твое колесо, — повторил он, указав на спущенное заднее колесо с правой стороны и на дырку сбоку. — Я все­го лишь хотел тебе помочь.

Около минуты я стоял, соображая каким идиотом только что был. Наконец поняв в чем дело, я расхохотал­ся. Мужик стоял с ошарашенным лицом около своего

грузовика, дизель которого продолжал работать, было заметно, что до него тоже постепенно доходит комич­ность ситуации.

Я подошел к багажнику и нажал замок.

— У меня запаска всегда на месте.

* * *

Я выбежал к бассейну на заднем дворе нагишом, све­жий снег был мягким и обжигающе холодным для босых ног. Сняв покрытие, я погрузился в парящую горячую во­ду, это была одна из самых приятных процедур зимой — лежать в горячей ванне, когда все вокруг покрыто снегом, над головой звездное небо, откуда доносится постоянный приглушенный гул самолетов, приближающихся к Нью-Йорку со стороны океана. Я глотнул немного бренди, ста­кан был ледяным, однако содержимое по-прежнему оста­валось жидким и приятно согревало, и закрыл глаза.

Хейди вышла из дома, сняла халат и тоже опустилась в воду:

— Как хорошо. А вот выбираться из бассейна будет кошмарно, чертовски холодно, передавали, что сегодня двадцать градусов и снова пойдет снег.

— Мы можем поспать здесь, если захочешь.

— Мы просто утонем, — Хейди шмыгнула носом и су­нула его в мой бокал.

— Что ты пьешь, шнапс? Он вонючий.

— Бренди.

— Все равно воняет, — она посмотрела, как я сделал очередной глоток. — О чем ты думаешь?

— Как обычно, ты же знаешь, госпиталь, отделение...

— Ты просто одержим, — она брызнула в меня водой, поддразнивая. — Ты приходишь домой и садишься за компьютер, затем ужинаешь, за ужином только и гово­ришь о Манцуре, Сорки, Вайнстоуне и об этом толстяке...

— Сусмане.

— Да, кто бы он ни был... А после ужина ты опять идешь к компьютеру, даже сейчас ты думаешь об этом дерьме, это уже симптом!

— А о чем я должен думать?

— Ну-у, не знаю. Разотри мне пятку, я сегодня так уда­рилась в спортзале.

— Ладно, давай, — я поискал ее ногу в темной воде.

— Хочешь расскажу, что сегодня со мной произошло?
Хейди положила ногу мне на колени, и я бережно начал

массировать стопу.

— Я возвращался из госпиталя, и какой-то грузовик замигал фарами, чтобы я остановился.

— М-м-м, — пробормотала довольная Хейди. — И за­чем?

— Мне стукнуло в голову, что кто-то из наемников Сус-мана преследует меня, чтобы проучить за строптивость.

— Ты думаешь, они способны на такие идиотские меры?

— Нет, — соврал я. — Но я себе много чего навообра-жал, к тому же мы выезжали из госпиталя одновременно. Водитель знает меня, потому что его отец, представь се­бе, пациент Сорки. Я думаю, они сегодня общались, и я их видел вместе. Когда я увидел его вновь, следующим за мной по пятам...

— Ты решил, что это наемный громила, — Хейди ус­мехнулась. — У тебя больное воображение!

— Я не знаю, чего ждать от них, особенно от Сусмана. Как я могу обезвредить этих негодяев? Они слишком мо­гущественны, чтобы от них можно было избавиться циви­лизованным способом. Теперь, когда Вайнстоун у них в руках, они практически неприкасаемы. У меня остается единственная возможность, я должен сообщить о них в министерство.

Хейди резко выпрямилась, подняв волны в небольшой ванне.

— Ты не будешь ни на кого доносить, они тебя раздавят!

— Я могу сделать это анонимно. Департамент здраво­охранения принимает анонимные жалобы от кого угодно в случае наличия доказательств и даже при сомнительных обвинениях. Помнишь случай со мной пару лет назад? Я тог­да вывел не ту часть кишки для колостомы у негритянки

с запущенной злокачественной опухолью, бедняга умерла. Это была катастрофа, меня вызвали на комиссию ОНПМД. Кстати, я так и не знаю, кто сообщил об этом случае.

— Не могу запомнить все эти аббревиатуры, что такое ОНПМД?

— Отдел нарушений профессиональных медицинских действий, точнее, непрофессиональных. Мне повезло, и я отделался выговором, а могло быть гораздо хуже. Я могу сообщить о них в ОНПМД. С этими списками по Манцуру и Сорки неизбежно будет начато расследование, в отделе только обрадуются возможности убить одним выстрелом двух зайцев.

— А что насчет Вайнстоуна?

— Тут есть проблема, мои действия могут иметь эф­фект домино, если они решат, что Манцур плох, возникнет вопрос к Вайнстоуну, почему он его не контролировал. Могут начаться сложности. Есть еще одна возможность— обратиться к журналистам из крупной газеты или журна­ла, но они могут создать еще больше проблем.

— Это точно, им нельзя верить, как только ты что-то им расскажешь, это уже не твоя история, а их пересказ. Ты будешь страдать, а для них это путь к процветанию, все они проститутки.

— А что в этом нового, Хейди? Любой профессионал в какой-то мере продажен.

Обычно мягкую манеру речи Хейди сменило раздра­жение.

— Я не собираюсь диктовать тебе, что делать, — отре­
зала она. — Но прежде чем совершить какой-либо сума­
сшедший поступок, подумай о том, что мы не сможем
прожить без твоей зарплаты. Я подсчитываю все плате­
жи и знаю, о чем говорю. Три тысячи по закладной, две
тысячи за машины и страховку, полторы тысячи за кол­
ледж, плюс все остальные страховки, не говоря уже о еде
и вещах. Мы не продержимся более трех месяцев. Преж­
де чем ты начнешь действовать как отважный герой,
имей в виду, что я не собираюсь с детьми жить на улице
из-за твоей идиотской гордыни. В Америке, как только

ты перестал зарабатывать деньги, — ты «ноль», никто. Мы уже через это проходили. Не делай ничего без под­держки Вайнстоуна, он не святой, но кто из нас не гре­шен; ты ему симпатичен, и он на твоей стороне, заруби это себе на носу, доктор.

Хейди выбралась из воды и побрела к дому. Я допил бренди, жалея, что стакан опустел.

Возможно, она права, никто не идеален, и я не так бла­городен и бескорыстен. Взять, к примеру, Вайнстоуна. Он зарабатывает приличные деньги, никто не знает финан­совых условий его контракта, однако все знают, что он за­гребает не меньше миллиона в год. У него нет явных вра­гов, и никто не наступает ему на пятки. Внешне его про­грамма подготовки резидентов двигается успешно, что отражается в повышении уровня кандидатов, подающих заявки на обучение. Его команда постоянных сотрудни­ков легко контролируема. Раск и Бахус сами о себе хорошо заботятся, вряд ли это у кого-нибудь получится лучше.

И еще был я. Я уверен, что Ларри Вайнстоун испытыва­ет ко мне в некоторой степени отеческие чувства, он ува­жает меня и, возможно, гордится мной. Разумеется, я не­обходим ему для программы резидентуры, ему приятно похвастаться растущим списком опубликованных книг и статей с его фамилией в числе соавторов.

Что касается политики госпиталя, он знает мою доволь­но противоречивую натуру и понимает, что я физически не способен держать язык за зубами. Он также знает, что я завишу от него и пока еще не получил должности про­фессора. Платежи за дом съедали большую часть моих до­ходов, ведь я был новоприбывшим в США. Следовательно, не мог себе позволить обходиться без гарантированного заработка более чем несколько месяцев. Чтобы искать другую работу, мне снова была нужна поддержка предсе­дателя для получения солидной рекомендации, на не­сколько лет я был в его полной власти, по крайней мере мне так казалось.

В то же время он знает, что у меня есть «список», и не в одном экземпляре, он знает, что я презираю Манцура,

я сам говорил ему это несколько раз. А пару недель назад, когда он рассказал мне о стремлении Манпура и Сорки сместить заведующего терапевтическим отделением и выдвинуть на эту должность Сусмана, я сделал предполо­жение, что дальше может последовать смещение его само­го и назначение Сорки.

— Возможно, что ты прав, — ответил тогда Вайнстоун. — Давай посмотрим, что будет через год.

Ничего нового в моих словах для него не было, он был весьма дальновиден. Работая по контракту, Вайнстоун знал, что госпиталь не будет выкладывать миллионы, чтобы от него избавиться.

А у меня всего лишь трехмесячное уведомление, Хейди была права.

Тогда какого черта я не согласился с ней? Ненавижу спать на диване.

Глава 9

Поиск по сайту: