Все, что тебе нужно, — это любовь

Сколько людей умирает из-за нерешительности, тех, к кому они обращаются за медицинской помощью.

С. Джонсон (1709—1784)

Десять часов, лекция закончена, никто не удосужился задавать вопросы. Приглашенный лектор, профессор из Детройта, был всемирно известным экспертом в области венозных тромбозов и, по мнению Вайнстоуна, одним из национальных героев хирургии. Все ожидали услышать оригинальные мысли и результаты исследований, но никак не повторение того, что можно найти в любом учебнике.

Из кармана моего халата торчала отпечатанная резо­люция М&М конференции. Это был конфиденциальный документ, после ознакомления его забирали у присутству­ющих и уничтожали, только одна копия оставалась в от­делении. Однако я оставлял и хранил эти бумаги у себя, тем более что многие делали то же самое. Такая страховка не помешает как профилактическая мера против потен­циальных врагов.

В коридоре я столкнулся с Сэмом Глэтманом, он хлоп­нул меня по плечу и похвалил: «Смело, Марк, очень смело, Падрино не любит твоих вопросов. Ты обратил внимание, как все были ошарашены? Спросить старого пердуна о показаниях, неслыханно для Парк-госпиталя!»

У Сэма симпатичное улыбающееся лицо, хорошо подстриженные каштановые усы и специально подо­гнанные по цвету каштановые кудри. Наши всё заме­чающие резиденты утверждали, что он носит парик, якобы однажды слетевший со скользкой лысины после тяжелой операции.

Мы направились к лифту.

— Знаешь, Марк, я наблюдал за Сорки во время обсуж­дения операции Падрино, Боже, он опасен! Смотри в оба! Сорки с Сусманом приятели, а у толстого Херба есть не­кие нехорошие связи в Бруклине.

— Сэм, спустись на землю, это всего лишь обыкновен­ный госпиталь, а не бандитский синдикат, но все равно, спасибо.

Мы вошли в холл, медсестры расступились, пропус­кая нас.

— Я знаю, это рискованно, но молчать не собираюсь,
когда-то этому надо положить конец. Почти четыре года я
здесь. Ошибки и оплошности случаются везде и со всеми,
но то, что происходит у нас, — ужасно.

Глэтман усмехнулся:

— Я с тобой, дружище, с тобой, но я их знаю немного
лучше, чем ты. Когда тебя еще здесь не было, Падрино пы­
тался лишить меня права заниматься сосудистой хирур­
гией практически ни за что, я точно говорю, почти на пус­
том месте. Вайнстоун все уладил и спас мою задницу. Мне
надо зарабатывать деньги. Ты знаешь, сколько получает
моя бывшая жена? Надо еще оплачивать закладные. У те­
бя дети тоже учатся в колледже, дорогое удовольствие?

Он очень коротко обрисовал свое положение, чтобы я мог сделать соответствующие выводы.

— Давай договоримся быть осторожней.
Я кивнул.

— Интересно, как отреагирует Вайнстоун? Ты с Баши-
ром и Чаудри завтра встречаешься с ним для обсуждения
программы резидентуры, он тебе много чего наговорит,
ты только молчи, слушай и глотай. Нравится тебе это или
не нравится — он твой босс.

Мы помолчали, я услышал, как в животе у Сэма неожи­данно заурчало.

— Проголодался? — спросил я его с улыбкой.

— Жрать хочется! Не могу жевать эти рогалики рано утром, пойдем перекусим — я плачу за второй завтрак.

— Спасибо, Сэм, в другой раз, сейчас мне надо идти на осмотр. Но что насчет Вайнстоуна? За кого он?

— Хочешь правду? — Сэм засмеялся. — Он лижет Ман-цуру задницу, если не можешь одолеть их, люби их. Все, что от тебя требуется, — это любовь.

Глэтман направился в кафетерий, напевая старую бит-ловскую песенку: «I love you...»

* * *

Во время обхода я встретил Радецки. Он выглядел уста­лым, колпак был забрызган кровью.

— Эй, Пав, тебе не мешало бы умыться и переодеться.

— Доктор Зохар, мы только что закончили релапарото-мию мистеру Пеллегрино. Вы говорили, что он закровит снова.

— Ну и?

Радецки скривил гримасу.

— Вам повезло, что вы не попали в эту историю...

— А я-то думал, почему тебя нет на М&М, и Сорки ушел раньше. Что же случилось? Рецидив кровотечения?

— Кровотечение? — воскликнул Радецки, вытаращив глаза. — Вы называете это кровотечением? Из мужика текло, как из трубы!

— Что вы сделали?

— Релапаротомию. Желудок огромных размеров, та­кой же, как при первой операции, только еще растянут сгустками.

— Ты имеешь в виду, что то, что осталось от желудка, было огромных размеров, так? Ведь мужику сделали ре­зекцию желудка... Продолжай.

— Ну, мы отрезали еще часть желудка, повыше, сдела­ли почти тотальную гастрэктомию, оставили только часть большой кривизны желудка. Потом...

— Стоп! — подняв руку, я резко остановил его, мой мозг настаивал, что я ослышался, в это трудно было поверить.

— Ты сказал, что вы опять вслепую отрезали часть же­лудка? И вы не выполнили гастроскопию, не осмотрели двенадцатиперстную кишку? Он же кровит из сосуда в двенадцатиперстной кишке, его вы так и не нашли на первой операции, когда выпихнули меня оттуда. Вы это понимаете?

Радецки смотрел на меня, его глаза сузились.

— Да я-то понимаю. Почему вы на меня кричите? Идите и кричите на Сорки! Он считает, что пациент кровит из-за геморрагического гастрита. Вы же его знаете: «Тампон сю­да, тампон туда... Степлер здесь, степлер там... Посмотри на часы — тридцать минут! Как я быстро управляюсь!»

— Что сейчас с пациентом?

— Плохо, он потерял много крови.

— Если сейчас же не открыть двенадцатиперстную кишку и не прошить кровоточащий сосуд, он помрет. По­сле перенесенного инфаркта его сердце не выдержит скачков давления.

Радецки пожал плечами, как резидент он знал, что такие «мировые проблемы» должен решать хирург-специалист.

Многие видели в Сорки лидера. Печально. Высокомер­ная задница. Я мог только догадываться, чего он нагово­рил сегодня жене мистера Пеллегрино, слава Богу, что мне не пришлось разговаривать с ней в прошлую пятни­цу. Радецки прав, эта история принимала такой оборот, когда лучше держаться от нее подальше. Но я понимал, что уже вовлечен в нее независимо от результата.

К концу недели мы получили еще один фатальный ис­ход: мистеру Пеллегрино сделали третью операцию, а за­тем его сердце положило конец экспериментам. Он скон­чался 10 октября в шестнадцать с четвертью.

Поиск по сайту: