Август — сентябрь 2000 года

Озеро Алгонквин было окутано густым туманом. Моро­сило все время, с первого дня нашего приезда на отдых. После ланча я разжег костер на лужайке перед озером и уселся за ноутбук с порцией разбавленного виски. Из кухни спустилась Хейди с кружкой чая в руках.

— Опять пишешь? Я думала, мы в отпуске.

— Я занимаюсь своей книгой. Где же мне писать, в ма­шине по пути в Бруклин?

— Ты можешь писать, сколько хочешь, но кто купит твою книгу? Неужели ты думаешь, что люди захотят чи­тать о бесконечных интригах врачей и о хаосе в госпита­лях? Ты действительно веришь, что у обычного человека хватит терпения следить за ходом твоих длинных М&М конференций? Не слишком приятно читать мрачные ис­тории про докторов, режущих старых бруклинцев. Про­должай развлекаться, но я сомневаюсь, что кто-то опуб­ликует твою книгу...

— Хейди, ты знаешь, сколько у нас госпиталей? Тыся­чи. Есть лучше, есть такие же, а есть даже и хуже, чем наш. И везде есть свои Сорки, Манцуры, Фарбштейны,

Ховарды и даже Вайнстоуны. Думаю, что немало и Зоха-ров, желающих разобраться, но не знающих, как это сде­лать, чтобы не испачкаться в дерьме. А я считаю, что вра­чи с удовольствием будут читать мою книгу, ведь люди любят читать про себя. Как ты думаешь? Хейди подкинула полено в огонь.

— Ну а неподготовленный читатель, по-твоему, ему бу­
дет это интересно?

— Люди читают Клэнси и им нравится его технический жаргон, им интересно знать про субмарины и радары. Удивительно, но даже Джона Гришама читают, а он без конца размышляет о судебной системе и законодательст­ве. Так почему же не взглянуть на работу хирурга с обо­ротной стороны? Не на истории с обычным «хэппиэндом», а на картинки реальной жизни?

— Не знаю, тебе могут не поверить, если ты будешь так сгущать краски. Никто не захочет и слышать, что на­ши врачи не самые лучшие в мире. — Она взглянула на небо. — Надеюсь, что солнце все-таки взойдет. На ка­ком месте ты сейчас?

— Я пишу о последних событиях, о нынешней стычке между Вайнстоуном и мной.

Она пододвинула ноутбук и пробежала глазами мои заметки, покачав головой, вернула ноутбук на место и вздохнула.

— Не понимаю, зачем тебе сердить Вайнстоуна? Ты
разве не видишь, что он твой единственный друг?

Мы наблюдали, как костер медленно догорает. Я объяс­нил Хейди ситуацию:

— Думаешь, что я плохой, а он хороший. Он на виду, он
капитан, который хочет провести корабль в нейтральные
воды и чувствует, что я на его стороне. Я могу быть полез­
ным в устранении Сорки, но потом я могу стать препятст­
вием. Он может приготовить почву для того, чтобы сделать
меня козлом отпущения, а позже сказать Ховарду, Фарб-
штейну и друзьям Сорки: «Знаете, я избавился от Зохара,
теперь мы можем начать мирное и плодотворное сосущест­
вование». При этом он, возможно, решит, что спасает меня.

— Что же ты намерен предпринять?

— Ничего, только ждать и наблюдать.

— Я заметила, ты посылал письма Джейн в «Нью-Йорк Репорт».

— Да, мы общаемся, ее интересует медицинская тема, хочет узнать побольше о госпиталях Нью-Йорка — вот я ей и помогаю. Она кое-что знает про Сорки и Манцура, но до тех пор, пока ОНПМД не соберется, она не имеет права писать об этом. Ты знаешь, что такое журналисты, они за­дают множество вопросов. Посмотрим...

* * *

У меня была экстренная консультация в семь двадцать утра, на сестринском посту полно врачей, спешащих на утренние обходы. Многие начали свой трудовой день еще в половину шестого, торопясь из одного госпиталя в другой. Беглый взгляд на больного, пожелание доброго утра, взгляд в историю болезни — пациента обследовать некогда, этим займется резидент. И самое главное -— еже­дневный дневник. Страховая компания именно это счи­тает первостепенным делом в лечении больного. Не за­писал — не заработал. Я насмотрелся на находящихся в состоянии постоянного стресса врачей, истерически строчащих страницу за страницей никогда и никем не читаемых историй болезней. Да если кто и взялся бы читать, вряд ли расшифровал бы их каракули. И это со­временная медицина!

Группа студентов-медиков крутится вокруг поста.

— Как дела, ребята? Не волнуйтесь, все будет нор­
мально!

В ответ слабая улыбка. Не стоит осуждать их за разоча­рование. Я сделал краткую запись в истории болезни больного. Его «острый» живот вызван увеличенной пече­нью, он нуждается в диуретиках, а не в операции.

Без пяти восемь я помчался в зал на М&М конференцию. Когда я вошел, заметил, что Махмуд Сорки восседает во втором ряду, позади него сидит нейрохирург Расмуссен, слева — отставной генерал, справа — доктор Лунгетти.

По повестке М&М его случай будет третьим, то есть ми­нут через тридцать. «Вздумала старуха помереть сразу же после операции, — возможно, так думает сейчас Сорки. — Ну и что? Она же болела». Его просил оперировать Сус-ман, он бы отказался, да было слишком поздно. Сорки ог­ляделся вокруг, он не заметил меня, решил, что я не при­сутствую. Мне показалось, что он вздохнул с облегчением. Ховард зачем-то сказал Сорки, что дружба между Вайн-стоуном и мной угасла и я ищу другое место работы.

Собрание началось, председательствовал Бахус. Он слишком быстро пробежался по первому случаю, похо­же, он и дальше не собирался вдаваться в детали. Вайнстоун еще не прибыл, возможно, чтобы избежать прямой конфронтации. Сорки подмигнул Расмуссену. «Аллах ак-бар», — наверное, твердит он сам себе. «Господь всемо­гущ». Последние события вновь пробудили в нем любовь к Аллаху. В прошедшую пятницу, говорят, впервые за двадцать пять лет он посетил мечеть. «Аллах поразит этих неверных...» С помощью Аллаха он победит ОНПМД и меня. Из сотен верующих, молившихся в мечети в про­шлую пятницу, он был, без сомнения, одним-единствен-ным, кого дома ждала бутылка водки. Аллах принимает всех своих детей.

Я не знаю, что заставило меня сесть прямо позади Сорки. Он наконец заметил меня и, похоже, маскировал нервозность — шутил и смеялся вместе с Расмуссеном. «Что он здесь делает? — вероятно, думает он. — Он же никогда не сидит сзади. Что он задумал?» Я знал, что ему невыносимо чувствовать меня за своей спиной.

Наконец появился Вайнстоун.

Случай Сорки был типичным. Джим Адаме, резидент четвертого года, зачитал все по бумаге:

— Миссис С, восемьдесят один год, поступила с деком-пенсированным диабетом, тяжелой сердечно-легочной недостаточностью и аритмией. При поступлении больная была в сопоре.

«Пациентка Сусмана была прикована к постели, умира­ющая», — прошептал мне в ухо младший резидент.

—На четырнадцатый день госпитализации, — продолжал Адаме монотонным голосом, — в связи с неспособностью пациентки самостоятельно принимать пищу гастроэнте­рологической службой ей было назначено наложение чре-скожной гастростомы для питания. Процедура была пре­кращена через семь минут после ее начала из-за семиде­сятипятипроцентной десатурации и аритмии.

Адаме сделал паузу, так как ждал от Бахуса главного во­проса. Поскольку вопроса не последовало, он продолжил:

— Потребовалась подготовка к открытой гастростомии. Четыре последующих дня пациентке проводилась общая, легочная и сердечная предоперационная подготовка.

— Какая анестезия была применена? — спросил Бахус.

— Эпидуральная. Открытая гастростомия была выпол­нена без трудностей. Больная была переведена в после­операционную палату, а затем в общее отделение. Спустя два часа был вызван резидент в связи с отсутствием ли­ний на мониторе. Больную обнаружили в состоянии асис­толии и без признаков жизни.

— Каковы были показатели газов артериальной крови до операции? — спросил Бахус, не отрывая глаз от бумаг.

— Сатурация была девяносто пять процентов, рСО₂
девяносто два.

Ясно, что у нее была дыхательная недостаточность, когда ее брали на такую плановую и бесполезную процеду­ру. Посмотрим, кто осмелится что-нибудь сказать.

Мертвая тишина. Бахус оглядел зал.

— Доктор Вайнстоун, ваши замечания?
Председатель встал и прокашлялся:

— В целом я не увидел показаний к гастростомии в
данном случае. Время для этого было выбрано неправиль­
но. Гастростомия — это, скорее, срочная, а не экстренная
операция. Больная была не в лучшей форме. Показатели
дыхания были неудовлетворительными. В данной ситуа­
ции я бы использовал для кормления альтернативный
путь, например назогастральный зонд.

— Еще комментарии? - спросил Бахус.
Уверен, он не хотел, чтобы они были.

— Кто-нибудь еще? Доктор Рубинштейн?
Отставной Рубинштейн не боялся никого, его слова

были понятны всем:

— Зачем было так спешить, почему бы не кормить ее внутривенно или не установить назогастральный зонд для кормления? Решение оперировать было неправильным, га-стростомия была не нужна, во всяком случае, данной сеп­тической больной с дыхательной недостаточностью.

— Проведение назогастрального зонда было невоз­можно, у нее был большой язык! — воскликнул Сорки.

Рубинштейн повысил голос:

— Ерунда, если можно провести эндоскоп, можно про­вести и зонд.

— Доктор Рубинштейн, почему вы не включили свой слуховой аппарат? Я же сказал вам, что зонд провести было нельзя.

Рубинштейн стоял на своем:

— Я не согласен с этим.
Сорки оглядел зал.

— Вы можете принимать это или не принимать, но я гово­рю вам, что несчастной женщине гастростомия была необ­ходима для введения лекарств, антибиотиков и кормления.

— Доктор Сорки, — сказал Рубинштейн, — вы могли ус­тановить мягкий маленький зонд с помощью эндоскопа, через него можно кормить и давать антибиотики.

— Три врача-резидента готовили эту больную к опера­ции, а вы говорите нам, что она не была подготовлена. По­чему на эту конференцию не пригласили гастроэнтероло­га? Он бы сказал вам, что эндоскопия была бы затрудне­на. А где анестезиолог, давший согласие на операцию?

Все слышали гневные интонации в голосе Сорки. «Неуже­ли он теряет контроль над собой?» Так подумали многие из присутствующих... Я прошел по проходу и поднял руку. Бахус игнорировал меня, бормоча заключительные слова. Я при­близился к Сорки на расстояние в два фута и громко сказал:

— У меня два вопроса к доктору Сорки. Первое, я хо­
чу знать, как питалась больная в течение четырнадца­
ти дней до операции? Я вижу, что ее питание не было

пониженным. И второе, доктор Сорки, почему вы люби­те оперировать больных, которые уже мертвы?

В зале наступила настороженная тишина.

— Доктор Зохар, повторите, пожалуйста, последний вопрос, — попросил Бахус.

— Я спросил доктора Сорки, почему он имеет привыч^г ку оперировать больных, которые уже мертвы. Мы знаем, что это не первый случай в его практике.

Сорки заорал:

— Я не собираюсь обсуждать это дальше, это была не моя больная, меня попросили сделать гастростомию, и я сделал ее. Чтобы продолжать обсуждение, необходимо присутствие здесь анестезиологов и лечащих врачей!

— Почему вы всегда обвиняете кого-то другого? — гром­ко осведомился я. — Вы хирург, это ваша ответственность, вы не впервые делаете гастростомию умершему пациенту.

Мы стояли так близко друг к другу, что я был готов к драке. Почти пять лет назад мы впервые встретились в этой аудитории, тогда я понял, что повстречался с моим заклятым врагом, моим моральным антиподом, с моей Немезидой. Держу пари, он так же воспринял меня. Сей­час взаимное отвращение достигло предела.

Сорки указал пальцем в мою сторону, а потом покрутил им у виска:

— Он сумасшедший, абсолютно сумасшедший.
Подняв обе руки, он дал знак своим друзьям и пошел

к выходу.

— Почему вы никогда не вступаете в академическую
дискуссию? — заорал я ему вслед. — Я задал вам вопрос,
ответьте на него!

Лицо Сорки скривилось от презрения, он усмехнулся: — Жалкий академический преподаватель — вот вы кто. Академик!

В дверях он обернулся и выпалил:

— Не забудьте донести на меня за эту операцию!

— Хорошая мысль, почему бы и нет?

Мне с трудом удалось выровнять дыхание, в конце кон­цов я публично обвинил его в убийстве. Собрание было

прервано, объединившись небольшими группками, хи­рурги обсуждали происходящее, я услышал чей-то голос: «Это возмутительно, такие скандалы недопустимы на М&М конференции».

Вайнстоун покинул аудиторию, не глядя на меня.

Чуть позже я зашел в кабинет Вайнстоуна, там сидели Бахус и Чаудри. Вайнстоун был мрачен, Бахус расстроен. Вайнстоун набросился на меня сразу, как только я вошел.

— Зачем? Зачем ты устроил эту сцену? Это серьезная
ошибка!

Я пожал плечами и ответил:

— Скажите, он оперирует покойников или нет? Вот я и спросил его. В чем проблема?

— Нет, нет и нет! — возмутился Вайнстоун. — Это боль­шая проблема, Зохар, я не смогу защищать тебя, если ты будешь продолжать в том же духе, ты не можешь давать во­лю эмоциям на М&М, ученый не должен так распускаться.

—Доктор Вайнстоун,—выпалил я,—мне нельзя давать волю эмоциям? Председатель не разрешает ученому быть человеком? Простите меня, пожалуйста, но я страдаю тя­желым психическим расстройством, я не могу сдержаться, когда больных убивают чаще, чем раз в неделю.

— Башир, — вздохнул Вайнстоун, — может, ты пого­
воришь с ним, объяснишь ему все.

Вместо него вмешался Чаудри.

— Марк, частные хирурги в растерянности, забудь
сейчас о друзьях Сорки. Я говорю о тех ребятах, которые
писали Ховарду письма с просьбой отменить твое
увольнение. Даже твой дружище Гарибальди, который
готовит для тебя макароны, сказал, что ты делаешь не­
допустимые вещи. Марк, частные врачи начнут бояться
тебя, у каждого есть свое кладбище больных. Они виде­
ли, как ты атакуешь Сорки, и каждый наверняка поду­
мал: «Это не редкий случай, многие так ошибаются»,
а потом они решат, что ты псих и после Сорки набро­
сишься на них. Сейчас они определенно против тебя,
скорее всего им уже хочется, чтобы ты ушел из госпита­
ля, ты стал опасен для них.

— Чаудри абсолютно прав, — решил просветить меня окончательно Вайнстоун. — Пока дело Сорки рассматрива­ют в ОНПМД, ты надеваешь на него мученический венец.

— Хорошо, доктор Вайнстоун, — усмехнулся я, — вы председатель и вам следовало изменить эту систему дав­ным-давно. Но на сегодняшнем собрании вы сидели раз­глядывая ботинки, а затем встали и вяло отметили, что не увидели показаний к операции. Он же будет продолжать, никто и рта не раскроет. Кому-то надо сказать правду. Но с меня хватит, я не собираюсь больше играть в ваши игры. Хотите меня выгнать? Пожалуйста!

Взгляд Вайнстоуна, направленный мимо меня, гово­рил, что я стал для него неинтересен, более того, я сделал­ся обузой. Пока я шел к дверям, услышал, как он начал рассказывать Бахусу: «Ты видел глубокую царапину на моем "порше"? На Айленде за ремонт просили тысячу сто долларов, я поехал к палестинцу на Атлантик-авеню, он сделал в два раза дешевле».

Когда я невольно оглянулся, на лице председателя не было и следа тревоги, он был доволен.

У каждого из нас была своя роль в театре марионеток Вайнстоуна. Раек, единственный коренной американец, считался министром иностранных дел. Чаудри был шпио­ном и советником по психологии. Бахус служил мальчиком на побегушках, принимающим телефонные звонки своего босса по ночам, а в выходные дни угодливо слушающим его бесконечную болтовню в машине. А что сказать обо мне? Моим заданием было ликвидировать Сорки, однако его выполнение привлекло слишком большое количество сви­детелей, оно стало настолько неконтролируемым, что под­вергало опасности самого босса. Моя роль марионетки в ру­ках Вайнстоуна, кажется, заканчивалась, и надолго.

Вернувшись в кабинет, я переобулся и сунул ноги в бе­лые шведские сабо. Как всегда с портрета на стене на ме­ня смотрел отец. Я взглянул на него, внезапно мне при­шла в голову мысль: «Почему бы мне не спасти Сорки? Меня выгнали сейчас, дай-ка я помогу ему выжить, пусть пожирают друг друга».

Поиск по сайту: