От автора. Большинство хирургов, которых я знаю, — преданные своему делу честные врачи-трудяги, посвятившие свою жизнь избран­ной профессии

Большинство хирургов, которых я знаю, — преданные своему делу честные врачи-трудяги, посвятившие свою жизнь избран­ной профессии. Порой они совершают ошибки, но человеку свойственно ошибаться... Эта книга о других хирургах, о тех, которые причиняют много вреда, скрытого от людских глаз, а по­тому фактически неконтролируемых хирургическим и медицин­ским сообществами.

Вы можете спросить, происходила ли история, изложенная ниже, на самом деле? Могу ручаться, что ее хирургические, ме­дицинские и научные аспекты настолько точны, насколько мне, бывалому хирургу с активной практикой, под силу представить. Все остальное, конечно же, вымышлено. Я оставляю читателю право решить, в какой степени правдивыми получились мои ге­рои и конфликты, здесь представленные, и могут ли они иметь место в действительности.

Крис Майстер, Иан Маклеод и Джойс Гриффит, хочу засвиде­тельствовать ваш существенный вклад в эту книгу. Джоан и Ювал Гелфанд, Пол Рогерс и Хейди, благодарю за критические замечания. Друзья и коллеги издалека, Ахмад, Армии, Ави, Габи, Фил, По, Боб и Ули, большое спасибо за поддержку.

Пролог

Есть своего рода благопристойность среди мертвых,

замечательное благоразумие: вы никогда не найдете их,

сочиняющих жалобы на врачей.

Жан Батист Мольер. 1622—1673

У меня ничего не получалось, я старался захватить глу­боким стежком края рваной раны и затем осторожно стя­нуть их узлом, но каждый раз шов прорезал тонкую и рых­лую мышцу. Я пробовал снова и снова...

Розовая кровь шумно сочилась, потом стремительным потоком лилась из большой дыры в левом предсердии, текла в переполненные бутыли отсоса и хлюпала на полу.

— Мы теряем ее, — спокойно прокомментировал стар­ший анестезиолог, ему не впервой видеть молодого некомпе­тентного хирургического резидента*, теряющего пациента.

Я был доведен до отчаяния и парализован. «Черт! Это предсердие мягкое, как дерьмо, я не могу закрыть его, — ей конец», — лихорадочно думал я. Попробовал прошить еще раз. Все длилось, возможно, минуту или две, но поз­же, как при замедленной съемке, я буду часами прокручи­вать это в своем мозгу.

Мне довелось увидеть множество колотых ран сердца в первый месяц хирургической резидентуры в клинике Ле-ди-Мэрси. Я даже прооперировал несколько таких ран под наблюдением опытного Йоргуса, моего старшего рези-

* Резидент — врач, проходящий пятилетний курс обучения опре­деленной специальности (резидентуру) на базе клиники или отделе­ния больницы.

дента. Йоргус тогда мог похвастаться самым большим ко­личеством операций на поврежденных сердцах. Но сего­дня я был без него, это был мой «самостоятельный полет».

Всего двадцать минут назад я дремал с несколькими ре­зидентами в «яме» приемного отделения, когда привезли молодую женщину, мокрую от пота и уже с непроизволь­ной дефекацией. Пульс был едва ощутим, а слева от груди­ны определялось большое ножевое ранение. «Еще один пьяный и ревнивый любовник!» — в такое время ночи это было ясно без объяснений.

— Пошли! — прошипел я резидентам, которые двига­лись слишком медленно. Мы повезли раненую в операци­онную, крича: «Ножевое сердца!» — местный призыв к битве. Наши крики разбудили анестезиологическую и се­стринскую бригады. Нож Любске* к грудине... Открыли перикард... Палец в рану левого предсердия... Шелковый шов... Но на этот раз все шло не так: швы не держались на тонкой мышце предсердия, нить при стягивании проре­зала стенку сердца раз за разом...

— Это бесполезно, она ушла! — сказал анестезиолог с презрением, когда я заставил один шов держаться. — Вы можете продолжать, но она потеряла вдвое больше ее объема крови, она пуста... Давайте останавливаться! — Он выключил респиратор и вышел из операционной.

Я смотрел на труп, сотворенный мной, — на губах ос­татки красной помады, красный миникюр на ногтях. Никто не произнес ни слова, пока я зашивал кожу над зияющей грудной полостью и помогал медсестрам уда­лять трубки и катетеры. Мы помыли тело. Когда пере­кладывали его на носилки, я почувствовал, что очень хочу спать, и сразу же пошел искать кровать. Проснув­шись, понял, что мог бы спасти ее: «Я обязан знать, как работать на предсердии!»

После того ужасного случая мне часто снилось одно и то же: мои руки двигаются, я беру инструменты, но все де­лаю безуспешно, и так снова и снова.

* Толкование медицинских терминов см. в глоссарии (с. 320).

Клиника Леди-Мэрси была расположена в центре мно­гомиллионного густонаселенного южно-африканского го­рода. Двадцать лет назад это была зона уличных баталий большого города, и такой, вероятно, она осталась и сего­дня. Пятницы были худшими из дней, это были дни зар­платы. С наличными в карманах, со зловещим коктейлем из дешевого вина и кустарного пива в желудках местные жители пировали яростно. По пятницам ночью были только два типа граждан: жертвы и преступники.

Драки продолжались в течение всего уикэнда, и мы час­то просто захлебывались от наплыва жутких ранений. Хи­рургическая часть приемного отделения, прозванная здесь «ямой», напоминала перевязочный пункт в Сталинграде: пациенты на носилках, на стульях и на полу, повсюду брыз­ги крови из поврежденных сосудов, переломанных чере­пов, ножевых ранений и простреленных животов.

Днем все было по-другому, контраст поразительный. Академические профессора учили нас хирургии. Вечером они уходили, оставляя юных стажеров властвовать над событиями бурных ночей.

Вереница носилок у стен длинных и обшарпанных ко­ридоров заканчивалась в дверях шоковой палаты «ямы». На носилках лежали молодые парни-стоики, для которых страдание не было чем-то необычным. Большинство из них пребывало в полукоматозном состоянии, если не от опьянения, то от потери крови. Поначалу я бегал от носи­лок к носилкам, чтобы увидеть, кто из жертв, обернутых в запятнанные толстые шерстяные одеяла, предсмертно хрипит от ранения в грудь.

— Марк, — говорили мне мудрые врачи, — ты не мо­жешь спасти их всех, не трать попусту время. Будем брать по очереди.

И порой случалось, что, когда подходила очередь посту­пить в ярко освещенную реанимационную, пациент ока­зывался мертвым.

«Жизнь ничего не значит в этих краях!» — думал я тогда.

В бесконечные ночи мы работали с непрекращающим­ся потоком раненых непрерывно. Временами попадались

больные с естественными заболеваниями: женщина с ос­трым аппендицитом или старик с перфорированной гаст-родуоденальной язвой. Но в основном мы оперировали проколотые сердца, шили разодранные сосуды и засовы­вали обратно в живот выпущенные наружу кишки. Моло­дые и самоуверенные, мы брали на себя больше, чем уме­ли, накапливая собственный список мертвых.

«Жизнь здесь ничего не значит!» — успокаивал я себя после потери очередного больного.

Потом замерзшие, опьяненные, ужасно уставшие, за­брызганные кровью, мы обходили многочисленных паци­ентов, принятых в течение ночи. Критические больные ле­жали на носилках возле сестринского поста. Мы ничего не могли для них сделать, потому что интенсивная палата бы­ла всегда полна. Больные лежали на кроватях и на матрацах между кроватями и даже под кроватями... Пострадавшие с незначительными ранами, типа простого прокола легкого, были свалены прямо в коридорах. Они терпеливо сидели на твердых деревянных скамьях, куря самокрутки, набитые грубым черным зимбабвийским табаком, кашляли и пуска­ли пузыри из груди через дренажные трубки в бутылки с во­дой. Мы двигались от пациента к пациенту, иногда находи­ли труп под кроватью — «пропущенное ранение».

— Зохар, — сказал профессор, становясь на колени
с моей стороны, чтобы рассмотреть очередное пепельного
цвета тело, — вы осмотрели этого джентльмена?

Профессор жил совсем в другом мире, он всю ночь спал дома и скоро будет засыпан шарами на поле для гольфа.

— Да, сэр, — ответил я, пытаясь расшифровать мятую
бумажку — медицинскую карту мертвеца, — думаю, его
смотрел я.

Профессор поднялся и оглядел голое тело — на спине справа была крошечная колотая рана. Он делал все очень тщательно, боясь испачкать белые брюки.

— Зохар, вы справились с левосторонним пневмоторак­
сом хорошо, но пропустили то же справа, нужно исследо­
вать пациента полностью, каждый квадратный дюйм его те­
ла. Вы должны иметь полное представление о пациенте!

«Будем брать по очереди», — вспомнил я слова своих наставников.

Профессор пожал плечами и продолжил обход огромных, подобных ангарам палат. Поле для гольфа уже ждало его.

После мучительной работы в госпитале я ехал домой мимо подстриженных лужаек предместий, освещенных лучами утреннего солнца, стараясь не заснуть за рулем. Здесь никто ни за что не отвечал, люди умирали от легко устранимых причин. Жизнь здесь ничего не значила.

Я не мог себе и представить, что в будущем у меня бу­дут не лучшие времена. Прошлого, где хаос был еже­дневным торнадо, где жизнь поглощалась с аппетитом, этого прошлого мне не хотелось больше испытать. Но оно напомнило о себе, когда я переехал на работу в Нью-Йорк, в Парк-госпиталь. Там я понял, что жизнь может стоить еще дешевле...

Поиск по сайту: