КНИГА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Гасдрубал, карфагенский военачальник, просил Голоссу ходатайствовать за Карфаген перед Публием (1). Ответ Публия Гасдрубалу; похвальбы Гасдрубала; порочность его (2). Величайшее несчастье эллинов — заблуждения их перед разгромом Коринфа (3). Очерк тяжелых испытаний эллинов в прежнее время (4—5). Почему автор так долго останавливается на этом предмете? Важность правды для историка (6). Оскорбление ахейцами римского посольства; милостивое отношение римлян (7). Римское посольство в Пелопоннесе; торжество партии Диэя и Критолая (8). Козни Критолая против римлян в Тегее; смуты в среде ахейцев, посеянные Критолаем (9). Дальнейшие мероприятия римлян к мирному улажению дел с ахейцами; противодействие этому со стороны Критолая; объявление войны ахейцами лакедемонянам или римлянам (10—11).

1. Просьба Гасдрубала к Голоссе ходатайствовать перед Публием за Карфаген....Карфагенский военачальник Гасдрубал¹ был тщеславный хвастун, вовсе не обладавший дарованиями ни государственного человека, ни главнокомандующего². Образчиков его легкомыслия множество. Так³, прежде всего, он явился для переговоров к нумидийскому царю Голоссе⁴ во всеоружии, в пурпуровом⁵ плаще, застегнутом на груди, в сопровождении десяти оруженосцев; потом вышел вперед шагов на двадцать от оруженосцев из-за рва и вала, кивком головы подозвал к себе царя, хотя подходить-то следовало ему. Во всяком случае, Голосса подошел к нему один, в простом одеянии, по обычаю нумидян, и на близком расстоянии спросил, кого он так боится, что пришел сюда в полном вооружении. Когда тот ответил, что боится римлян, Голосса продолжал: «Оно и видно, иначе ты без всякой нужды не дал бы себя запереть в городе. Что же тебе угодно и о чем твоя просьба?» — «Я прошу тебя, — отвечал Гасдрубал, — принять на себя посольство к римскому военачальнику и от нашего имени дать обещание выполнить всякое его требование. Только пощадите наш злосчастный город». — «Друг любезнейший, — был ответ Голоссы, — просьба твоя была бы прилична ребенку. Каким образом ты желаешь получить милость, какой вы не могли добиться через послов еще до начала военных действий⁶, пока римляне держались под Утикой⁷; теперь же ты заперт в городе с моря и с суши, и для тебя утрачена чуть не всякая надежда на спасение?» Гасдрубал возразил, что Голосса сильно заблуждается, что он возлагает большие надежды на иноземных союзников, — до Гасдрубала не дошла еще весть о поражении мавров и войска, стоявшего в открытом поле⁸, что сами карфагеняне не теряют веры в собственные силы, а главное, рассчитывают на богов и на их содействие, «ибо боги, — продолжал он, — не оставят своим участием тех, кто сделался жертвою явного предательства⁹, напротив, всячески помогут им и спасут их». Поэтому он просил Голоссу ходатайствовать перед римским военачальником во имя богов и судьбы о пощаде города, и напомнить ему, что карфагеняне, если просьба их не будет уважена, скорее перережут друг друга, нежели пожертвуют своим городом. После этих речей Гасдрубал и Голосса разошлись, обещая друг другу сойтись снова через три дня.

2. Ответ Публия Гасдрубалу. Когда Голосса сообщил об этой беседе военачальнику Публию, тот со смехом сказал: «Ты, вероятно, заготовлял эту просьбу в то время, когда учинил столь тяжкое бесчинство над нашими пленными¹⁰, и теперь неужели ты возлагаешь надежды на богов, когда преступил законы божеские и человеческие?» Царь, однако, настойчивее всего внушал Сципиону, что необходимо закончить войну, ибо приближаются консульские выборы, и Публию следует озаботиться, дабы не застигла его зима и главными плодами¹¹ трудов его не воспользовался, не обнажая меча, другой военачальник, — не говоря уже о неведомых превратностях войны. Публий внял этой речи и поручил Голоссе передать Гасдрубалу, что дарует жизнь ему самому, жене, детям, десяти родственным с ним или дружественным семействам, кроме того, дозволяет ему взять с собой десять талантов из своих денег или всех слуг¹², каких пожелает. Такого рода милостивый ответ понес Голосса Гасдрубалу на третий день после первого свидания, а тот опять подходил к нему медленною поступью, в пышной багрянице и в полном вооружении, так что был гораздо торжественнее театральных тиранов¹³. Порочность и наглость Гасдрубала. От природы человек плотного сложения, Гасдрубал имел теперь огромный живот; цвет лица его был неестественно красный¹⁴, так что, судя по виду, он вел жизнь не правителя государства, к тому же удрученного неописуемыми бедствиями, но откормленного быка, помещенного где-либо на рынке. Как бы то ни было, Гасдрубал подошел к царю и, выслушав предложения римского военачальника, несколько раз ударил себя по бедру, потом, призвав богов и судьбу в свидетели, объявил, что никогда не наступит тот день, когда бы Гасдрубал глядел на солнечный свет и вместе на пламя, пожирающее родной город, что для людей благомыслящих родной город в пламени — почетная могила. Доверяя речам, можно было удивляться мужеству Гасдрубала и его душевной доблести; но при виде поступков нельзя было не поражаться его подлостью и трусостью. Так, во-первых, когда прочие граждане умирали от голода, он устраивал для себя пиры с дорогостоящими лакомствами¹⁵ и своею тучностью давал чувствовать сильнее общее бедствие. В самом деле, невероятно велико было число умирающих, не меньше было и количество перебегающих к неприятелю из-за голода. Потом, издевательством над одними, истязаниями и казнями других он держал народ в страхе и этими средствами властвовал над злосчастной родиной так, как едва ли бы позволил себе тиран в государстве благоденствующем¹⁶. Вот почему, я думаю, есть основание сказать, что трудно было бы найти людей более похожих друг на друга, как были сходны между собой тогдашние правители Эллады и Карфагена. Мнение наше подтверждено будет сравнительным описанием тех и других правителей (О добродетелях и пороках, Свида).

3. Величайшее несчастье эллинов; их заблуждения перед разгромом Карфагена....В тридцать восьмой книге рассказывается завершение несчастья¹⁷ эллинов. Правда, Эллада и раньше много раз терпела невзгоды и вся целиком, или по частям; однако никакие прежние беды не отвечали в такой мере имени и понятию несчастья, как беды нашего времени¹⁸. Действительно, во всяком, кто вникнет в самое существо событий, эллины вызывают жалость к себе не столько испытаниями, выпавшими на их долю, сколько теми заблуждениями, какими они уготовали себе несчастье. Так, если обрушившееся на карфагенян испытание кажется ужаснейшим, то не меньшим, скорее даже большим несчастьем должно почитать то, которое в описываемое время постигло Элладу¹⁹: карфагеняне оставили потомкам хоть какую-нибудь возможность защитить их от обвинений, тогда как в защиту эллинов нельзя привести ни одного довода, как бы кто ни старался оправдать их ошибки²⁰. Под тяжестью бедствий карфагеняне по крайней мере совершенно исчезли с лица земли и на будущее время утратили чувство собственного несчастья; напротив, эллины не только сами своими глазами видели свои бедствия, но еще передали память о них детям и через детей внукам²¹. Насколько более жалкими почитаем мы тех людей, которые влачат дни свои под тяжестью кары, нежели тех, кто пал жертвою самого преступления, настолько же бедствия эллинов заслуживают большей жалости, нежели судьба карфагенян, если только не оставлять без внимания требований долга и чести и в своих суждениях не сообразоваться единственно с выгодой. Что мы говорим верно, решит всякий, кто приведет себе на память тягостнейшие бедствия Эллады в прошлом и сопоставит их с несчастьем, о котором говорится у нас теперь.

4. Очерк тяжелых испытаний эллинов. Величайшую, по-видимому, беду ниспослала судьба на эллинов, когда Ксеркс переправился в Европу, и хотя опасность угрожала тогда всем эллинам, но пострадали лишь очень немногие, а из них наибольше афиняне. В мудром предвидении будущего они вместе с женщинами и детьми покинули родной город. Правда, афиняне в то время пострадали, ибо варвары захватили Афины в свои руки и безжалостно разрушили их; однако не было здесь ни бесчестья, ни посрамления; напротив, афиняне стяжали себе у всех народов величайшую славу тем, что пренебрегли собственными выгодами и решились разделить судьбу всех эллинов²². И потом доблестным поведением они не только обратно добыли родной город и собственную землю, но вскоре стали оспаривать главенство над остальными эллинами у лакедемонян. Потом, побежденные спартанцами, они должны были срыть стены родного города. Однако и тут не афинян можно было бы укорить, а лакедемонян за то, что они не в меру жестоко воспользовались дарованным судьбою превосходством. В свою очередь спартанцы, осиленные фиванцами, утратили главенство над эллинами и, перестав господствовать над другими народами, вынуждены были довольствоваться пределами Лаконики. Однако ничего нет постыдного и в том, если в борьбе за драгоценнейшее достояние²³ народ потерпел неудачу и должен был возвратиться к размерам власти своих предков. Посему-то события эти, хотя и могут называться неудачами, ни в каком случае не были несчастиями. Далее, мантинейцы²⁴, расселенные и разметанные лакедемонянами, вынуждены были покинуть отечество и сесть на жительство по деревням *. Но по этому поводу все поносили безрассудство лакедемонян, а не мантинейцев. Потом, когда Александр задумал переправиться в Азию и решил, что наказанием фиванцев он устрашит эллинов и отвратит их самих от смуты, фиванцы видели гибель своего города²⁵. Но и на сей раз все сочувствовали фиванцам и говорили, что они незаслуженно претерпели напасти; в то же время никто не решался защищать образ действий Александра. И вот, спустя немного времени при содействии²⁶ других народов они снова зажили спокойно в родном городе. Дело в том, что жалость посторонних людей есть ценный дар для несправедливо обиженных, и потому нередко можно видеть, как с переменою настроения в народе меняется судьба людей, как сами победители раскаиваются и смягчают чрезмерные бедствия побежденных. Далее, от времени до времени халкидяне, коринфяне и другие народы, привлекая завоевателей удобствами местоположения своих городов, подпадали под власть македонских царей и держали в своих стенах чужеземные гарнизоны, и тоже все по мере сил старались освобождать порабощенных, а поработителей ненавидели и всегда считали врагами. Вообще говоря, в прежнее время терпели поражения и беды отдельные города эллинов, одни в борьбе за главенство и власть, другие по вине вероломных самодержцев и царей. Посему все эти народы не только не навлекали на себя позора своими невзгодами, к ним не применимо даже название несчастных. Жертвами невзгоды²⁷ должно почитать те государства и отдельных граждан, которых постигли непредотвратимые бедствия; несчастны те только, кто собственным безрассудством делает себя предметом позора. В описываемые нами времена впали в несчастье пелопоннесцы, беотяне, фокидяне <...> локры, некоторые из народов, живущих на побережье Ионийского залива, после них македоняне <...> не только по количеству <...> но и по <...> не невзгоду претерпели, но несчастье позорное в высочайшей мере и постыдное. Они показали себя и вероломными, и трусами и своим поведением <...> Таким образом, утратив всякое достоинство, одни <...> другие <...> в то время без сопротивления приняли в свои города пучки прутьев и секиры²⁸. Действительно, в тягостном страхе держала их чрезмерность собственной вины, если можно называть собственною их вину: я по крайней мере утверждаю, что народ преступил свой долг по неведению, а виновны те, от кого исходило столь тяжкое ослепление народа.

6. Не должно удивляться, что, вопреки правилам повествовательного изложения, мы говорим об этих предметах с большею серьезностью и с большим увлечением, чем бы следовало. Быть может, кто-либо кинет нам упрек за то, что мы злословим против эллинов, тогда как нам подобало бы больше всего прикрывать их заблуждения. Важность правды для истории. Я, однако, полагаю, что люди благомыслящие никогда не почтут истинным другом человека, который стесняется или боится говорить откровенно, равно как не назовут и добрым гражданином того, кто из боязни мимолетной хулы одного, другого гражданина станет замалчивать истину. Даже немыслимо, чтобы историком государственных событий был писатель, для которого что-либо иное дороже правды. Чем шире распространяются известия, закрепленные письмом, и чем они долговечнее, нежели скоропреходящее устное сообщение, тем ценнее должна быть правда для пишущего, нежели для говорящего, и тем ревностнее обязан читатель поощрять в историке правдивость. Долг эллина оказывать в трудных обстоятельствах всяческое содействие эллинам, то защищая их или прикрывая их слабости, то смиряя гнев властителей; все это мы исполняли добросовестно на деле, когда требовалось; напротив, письменное повествование о событиях, которое назначается для потомства, должно быть свободно от всякой неправды, дабы читатели могли получить из чтения истории не какое-нибудь мимолетное удовольствие, но прочную пользу для души и не повторяли бы много раз одних и тех же ошибок²⁹. Но довольно об этом (Сокращение ватиканское).

7. Оскорбление римских послов ахейцами. Решение римлян по этому делу....Посольство³⁰ с Аврелием во главе прибыло из Пелопоннеса и с преувеличениями, в отборных выражениях рассказало, что произошло с ними, как они едва не поплатились жизнью. Действительно, по их словам выходило так, что посольство не случайно попало в беду, но что ахейцы сделали нападение на легатов с умыслом, дабы прочим римлянам преподать урок³¹. Никогда еще сенат не испытывал такой досады, как теперь. Он тут же выбрал новых уполномоченных и, поставив во главе их Юлия *, отправил в Пелопоннес со следующими полномочиями: в умеренных выражениях высказав осуждение и укоризну за все случившееся, собственно просить ахейцев и увещевать не следовать пагубнейшим внушениям советников и по необходимости не входить во вражду с римлянами; еще есть время ахейцам, должны были прибавить уполномоченные, загладить несколько свой грех, если они подвергнут виновных ответственности за преступление³². Отсюда совершенно ясно, что сенат и в то время, когда давал полномочия Аврелию и товарищам, не имел намерения расторгнуть союз ахейцев, но желал только застращать их и тем сломить их упорство и неприязнь³³. Хотя кое-кто полагал, что римляне скрывают свои настоящие виды <...>³⁴, так как война с Карфагеном была не кончена, однако в действительности было не так: с давнего времени римляне благоволили к союзу и, доверяя ему больше, нежели какому-либо другому из эллинских народов, решили при виде непомерной гордости ахейцев только настращать их, вовсе не желая объявлять войну ахейцам или разрывать всякие с ними сношения (О посольствах).

8. ³⁵ Римское посольство в Пелопоннес. Торжество партии Диэя и Критолая....По пути из Рима в Пелопоннес посольство Секста ** встретилось с Теаридом и товарищами³⁶, коих ахейцы отправляли послами в Рим просить сенат о снисхождении, и осведомить его по делу об обидах, нанесенных Аврелию и товарищам. Римские уполномоченные при встрече советовали ахейцам возвратиться в Ахаю, ибо им поручено переговорить с ахейцами обо всем этом деле. Когда Секст и товарищи прибыли в Пелопоннес, то в переговорах с ахейцами в городе эгиян они в пространных и любезных речах обошли молчанием насилие над послами, как будто римляне придавали этому меньше значения, нежели сами ахейцы; в общих выражениях они только просили ахейцев воздерживаться от дальнейших ошибок относительно римлян, а равно и лакедемонян; благомыслящая часть собрания с радостью слушала эти речи, сознавая вину за ахейцами и ясно представляя себе последствия ослушания требованиям римлян. Большинство собрания не могло ничего возразить против основательных доводов Секста и его товарища, и потому молчало, хотя продолжало упорствовать в пагубном заблуждении. Наконец Диэй³⁷, Критолай и все единомышленники их, — понятно, это были наихудшие как на подбор граждане из каждого государства, ненавистные богам и роковые для союза³⁸, — принимали, согласно поговорке, левой рукой то, что римляне давали правой³⁹, и, выражаясь кратко, совсем обезумели. Они вообразили себе, что римляне, будучи озабочены делами Ливии и Иберии, боятся войны с ахейцами, и потому-то произносят столь любезные речи и готовы на всякие условия. В том убеждении, что настал благоприятнейший момент, они ласково отвечали римским уполномоченным, что Теарида с товарищами ахейцы все-таки отправят в сенат, и сами они последуют за уполномоченными в Тегею и там постараются посредством переговоров с лакедемонянами полюбовно привести войну к концу. Дав такой ответ, Диэй и Критолай повлекли несчастный народ к исполнению давно задуманного безумного замысла. Так и должно было случиться, если принять во внимание неопытность и испорченность тогдашних властей.

9. Козни Критолая против римлян в Тегее. Вот каким образом исполнился гибельный конец эллинов⁴⁰: когда Секст с товарищами прибыл в Тегею и призвал туда же лакедемонян для мирного улажения их распри с союзом и для прекращения военных действий⁴¹ до тех пор, пока римляне не пришлют уполномоченных для окончательного расследования на месте, Критолай и его товарищи по совещании решили никому из них не ходить в Тегею, кроме Критолая. Критолай явился в Тегею, когда посольство Секста потеряло чуть не всякую надежду видеть его; а когда начались переговоры с лакедемонянами, он ни на что не соглашался, говорил, что не имеет полномочий решать что бы то ни было без соизволения народа⁴², обещая при этом внести дело на обсуждение ахейцев в ближайшее собрание, имеющее быть через шесть месяцев. Сенат и товарищи прекрасно понимали козни Критолая и, обманутые таким обращением, отпустили лакедемонян домой, а сами направились обратно в Италию, унося с собою презрение⁴³ к Критолаю, как разъяренному безумцу.

Демагогическое поведение Критолая. По отбытии⁴⁴ римских уполномоченных Критолай всю зиму провел в том, что переходил из города в город, повсюду собирая вече под предлогом, что желает сообщить ахейцам содержание переговоров с лакедемонянами и находившимися в Тегее римлянами, на самом же деле для того, чтобы выступить с обвинениями против римлян и, перетолковав в дурную сторону каждое сказанное ими слово, внушить народу вражду и озлобление против них. Рядом с этим он возбранял властям взыскивать что-либо с должников, не принимать тех, кого приводили бы для заключения под стражу за долги⁴⁵, отсрочить до окончания войны разбор жалоб по недоимкам в товарищеские казнохранилища⁴⁶. Такого рода угодничеством Критолай достиг того, что народ верил каждому его слову и, не умея заглянуть в будущее, обольщаясь мимолетным участием и льготами, исполнял охотно всякое его требование.

10. Старания Метелла предотвратить войну с ахейцами. Находившийся в Македонии Квинт Цецилий⁴⁷ * прослышал об этих действиях Критолая, равно как о брожении умов и смутах в Пелопоннесе, и отправил туда уполномоченными Гнея Папирия и Попилия Лената-младшего⁴⁸, вместе с ними еще Авла Габиния и Гая Фанния. Им случилось прийти в Пелопоннес как раз в такое время, когда ахейцы созваны были в Коринф на вече. Здесь, представ перед собранием, уполномоченные говорили долго и дружественно, приблизительно то же, что раньше говорил Секст **, прилагая все старание к тому, чтобы ахейцы не доходили до открытой вражды с римлянами, будет ли то под прикрытием распри с лакедемонянами, или же вследствие неприязни их к самим римлянам. Народ, однако, не имел терпения выслушать речь уполномоченных до конца, и они были прогнаны из собрания среди насмешек, шума и криков. Лишь очень немногие сочувствовали словам уполномоченных. Дело в том, что никогда не собирались на вече в таком большом числе ремесленники и простолюдины, как в этот раз, и все государства, наипаче коринфский народ, были в состоянии умоисступления⁴⁹. Что касается Критолая, то, как бы ухватившись за любимый сюжет⁵⁰ и выступая на театральных подмостках перед сборищем людей, подобно ему исступленных и обезумевших, он поносил власти ахейцев, ругал своих противников⁵¹ и, не стесняясь в выражениях о римских уполномоченных, уверял, что желает иметь в римлянах друзей, но иметь в них господ ни за что не потерпит. Всячески подстрекая ахейцев, Критолай обещал, что они непременно добудут себе союзников, если покажут себя мужами, или же господ, если будут трусами. Долго еще в том же смысле похвалялся Критолай и лгал⁵², чем возбуждал толпу и раздражал. Тут же он давал понять всю тонкость своих расчетов, намекая на то, что несколько царей и вольных государств уже примкнули к его замыслам.

11. Воззвание Критолая к ахейцам. Когда члены совета старейшин⁵³ вздумали было вмешаться в дело и остановить подобные речи Критолая, он отдал грозный приказ⁵⁴ воинам выстроиться вокруг него, предлагая кому-либо подойти к нему, стать поближе и коснуться разве только плаща его. Наконец он сказал, что дольше терпеть он не в силах и желает высказаться. Собственно не лакедемонян нужно бояться и не римлян, говорил Критолай, но тех из ахейцев, которые действуют заодно с врагами, ибо иные ахейцы более преданы римлянам или лакедемонянам, нежели своему государству. В подтверждение своих слов он указывал на то, что Эвагор из Эгия и тритеец Стратий передавали Гнею *** и товарищам все, о чем тайно совещались между собою союзные власти. Когда Стратий на это возразил, что, хотя с римскими послами он и имел сношения, не отказывается от них и на будущее время, ибо римляне — друзья и союзники ахейцев, но при этом клятвенно уверял, что из совещаний союзных властей не передавал послам ничего, — словам его поверили немногие, большинство принимало за правду изветы Критолая. Объявление войны лакедемонянам. Обвинениями против Эвагора и Стратия Критолай взволновал собрание и склонил ахейцев объявить вторично войну, которая только на словах была направлена против лакедемонян, на самом же деле была против римлян. Тут он провел и другое противозаконное предложение, согласно коему лица, которых будут выбирать в союзные стратеги, должны быть полновластными⁵⁵, благодаря чему Критолай приобретал чуть не власть самодержца.

Когда эти меры были приняты собранием, Критолай стал коварно и вызывающе действовать относительно римлян; оснований к тому не было у него никаких, но он пользовался для своей цели бессовестнейшими и подлейшими средствами. Из римских послов Гней удалился в Афины, а оттуда перешел в Лакедемон, чтобы следить за ходом событий; Авл отправился в Навпакт, а прочие два оставались в Афинах до прибытия Цецилия. Так-то стояли дела в Пелопоннесе⁵⁶ (О посольствах).

Поиск по сайту: