И снова зона - в третий раз

о и в лагере у меня были друзья, которые помо­гали нам, как могли, если это у них получалось.
Мне, сильно ослабевшему после БУРа, хотел помочь
еврей Леонид Ушерович, медбрат в санчасти. После
моего выхода из БУРа он поделился со мной про­дуктами и вписал меня в список на дополнительное
питание в столовой. Но его чистосердечная помощь
была отвергнута оперуполномоченным, капитаном
Аржанцевым, и вместо дополнительного питания он
поместил меня, и без того физически ослабевшего, в
штрафной изолятор.
Прошли годы,

и вот, незадолго до освобождения ко мне приехали Валентина с мамой. Я свидания был лишён. Но мир не без добрых людей.

Была суббота и лагер- Иван Федотов и Леонид Ушерович ное начальство отсутствовало. Дежурный по лагерю (в звании майор, его фамилии не помню, по националь­ности - коми), поговорив с моей мамой, разрешил нам

встретиться. В понедельник его уже уволили с рабо­ты! Да воздаст ему Господь! Это была моя последняя встреча с мамой, и я был очень счастлив, повидавшись с женой и мамой.

После разговора с мамой дежурный по лагерю ска­зал ей:

- Не понимаю, почему ваш сын сидит здесь с нами,
дураками, ему бы сидеть в Кремле!

Когда нас в «столыпинском» вагоне везли на Север, мы с Мурашкиным могли переговариваться. В Ярос­лавле на пересылке нас разделили: меня, как неодно­кратно судимого, - в камеру строгого режима, а Вла­димира - в камеру общего режима. Каждый нес своё бремя за имя Господа нашего Иисуса Христа. Меня привезли в Сыктывкар, Коми АССР, а Мурашкина - в Бубыл. Уже в лагере этап распределили по составу на­ших дел. Начальник лагеря, прочитав, что мы в Мало­ярославце строили дома длянаших братьев и сестер, воскликнул:

- Ах, вот ты какой! - и отправил меня на работу в
строительную бригаду.

Строгий режим отличается от общего более жест­кими условиями содержания. Нас возили на работу на машине, кузов которой был сварен из толстых метал­лических листов, без щелей и окон. Такая же дверь на­глухо запиралась снаружи. Эти машины напоминали гитлеровские душегубки, оставалось только выхлоп­ные газы от работы двигателя направить в кузов. Но эту недоделанную работу доделывали сами зэки, не­щадно курившие самокрутки, да ещё и жара, накаляв­шая железо. Для меня, никогда не державшего в руках сигареты, это был ад. Когда нас привозили на рабочий объект, то потерявших по дороге сознание просто вы­таскивали за ноги и швыряли на землю. Такую на-

грузку выдержи­вали здоровые и физически силь­ные люди, а осла­бевшие через не­сколько месяцев превращались в доходяг, т.е. ба­лансировали на грани жизни и смерти, от слабо­сти едва могли передвигаться, опираясь при этом на стену коридора или камеры.

Вскоре из управления пришёл приказ держать меня в промзоне. В моей медицинской карте было написано о микроинфаркте сердца и рекомендовано не эксплуа­тировать меня на тяжёлых работах. Это было послед­ствие двух моих предыдущих сроков. Начальник лаге­ря вызвал меня к себе, прочитал мне это и сказал:

- Мы тебя вылечим, ты будешь у нас по десять тонн
железа за смену перетаскивать! - и распорядился: -
Отправьте его на работу в цех металлоконструкций!

Я молился Богу, чтобы Он дал мне силы выдержать все это, и Он укреплял меня.

- Твой муж последний раз пошёл в узы, мы сдела­ем всё возможное, чтобы он больше в Малояросла­вец не вернулся! - сказал моей жене секретарь рай­
исполкома.

При строгом режиме свидание и передача разреша­лись только по истечении половины срока. Но когда прошло два с половиной года, меня лишили и этих льгот. Я был «экспериментальный зэк», как и мой при­говор, отпечатанный и разосланный повсюду, чтобы власти знали, как нужно судить сектантов. Я сомне-

ваюсь, что начальник лагеря действительно верил в то, что христиане-пятидесятники приносят людей в жертву. Думаю, он знал истинное положение дел, но условия моего содержания были зверскими. Такова была коммунистическая идеология, а все начальники лагерей были коммунистами, только им доверяли эту грязную работу. Люди с партийными билетами в кар­мане надевали на себя рясы православных священни­ков, пользуясь исповедью доверчивых людей, отправ­ляли их в тюрьмы, а настоящие, истинные священни­ки, погибали. О таких священниках Слово Божие гово­рит, обращаясь к верующим: «Но вы - род избранный, царственное священство, народ святой, люди, взятые в удел, дабы возвещать совершенства Призвавшего вас из тьмы в чудный Свой свет...» (1 Петр. 2:9).

Я вспоминаю свою первую отсидку, начало первого срока. В лагере кого только не встретишь, но больше всех радует встреча с близкими по духу. Один из об­ращенных мною преступников, Саша Шиндяков, при­шел ко мне однажды и говорит:

- Верующие пришли по этапу.

Я вышел к ним навстречу, чтобы познакомиться. Это были четыре человека, принадлежащие к ИПХ (истинные православные христиане). Власть осудила их за убеждения, они не хотели работать на «красного дракона». Их отправили в ссылку на пять лет. Но и в ссылке они не работали. Местный суд добавил всем четверым четыре месяца лагеря. Прибыв в лагерь, они и там отказались выходить на работу. За невыход на работу дали по пятнадцать суток изолятора. Выйдя из изолятора, они вновь отказались от работы - и на сле­дующий день снова отправились в изолятор. Один из них, по имени Павел, принял мою проповедь, принял веру евангельскую, вышел на ссылку и стал работать.

Впоследствии я узнал, что, отбыв ссылку, он пришёл в церковь пятидесятников.

Была у меня ещё одна встреча с одним из них - Ми­хаилом. Это случилось на пересылке. Меня после БУРа повезли на этап. С собой - только кружка и ложка, а кушать хочется. Иногда, бывает, так кушать хочется, что в глазах темнеет, а поесть нечего и взять негде. В камере на пересылке встретил я Михаила. Он-то мне и рассказал о Павле, который стал работать. Узнал меня Михаил и предложил мне несколько кусочков сахару, всё что у него было. Гонения и узы ломают перегород­ки инакомыслия.

Сейчас, в свободное от гонений время, при демо­кратическом строе, христиан не преследуют за убеж­дения, не оскорбляют чувства верующих. Но вот пра­вославный священник, известный «ловец сектантов» Александр Дворкин и в настоящее время открыто про­поведует, что пятидесятники, от Бразилии до Алдана,

приносят в жерт­ву детей. Своими измышления­ми он пытается вбить клин меж­ду православны­ми и протестан­тами. Что с этим делать? Как при­кажете это пони­мать? Неужели он принимает за правду лживые решения тех судов? Но человек, под­держивающий ложь, сам становится лжецом. И этот Дворкин, если здесь, на земле, и не даст ответ за свою клевету, то на Божьем суде - обязательно. Удивитель­но, что человек, который должен учить других, сам не дошел до познания истины. А христиане веры еван­гельской (пятидесятники) знают истину о единствен­ной, добровольной жертве Самого Господа Иисуса Христа на Голгофском кресте, и других жертв просто не может быть. От нас Богу нужны жертвы духа, жерт­вы молитвы, нашего покаяния в грехах.

«И услышал я громкий голос, говорящий на небе: ныне настало спасение и сила и царство Бога нашего и власть Христа Его, потому что низвержен клеветник братии наших, клеветавший на них пред Богом на­шим день и ночь» (Откр. 12:10). Господи, будь мило­стив к нему и прости этого грешника Дворкина, пусть он поймет свою неправоту и покается, чтобы не гореть ему в огне вечном! Нам-то что за разница, одной ло­жью больше, одной ложью меньше, а его простим, и да простит его Бог.

Однажды в пассажирском вагоне мне довелось

услышать, как одна пассажирка рассказывала, что в каком-то городе в жертву принесли ребёнка. Своим рассказом она так возбудила глупый народ, который почему-то верит, скорее, всякой лжи, чем правде, что многие пассажиры готовы были вершить самосуд и кричали:

- Растерзать этих сектантов, самих их повесить
или утопить!

Это называется синдромом толпы, и в Деяниях апостолов подобное явление тоже нашло отражение. Заведенные люди сами не знали толком, в чем дело: «Между тем одни кричали одно, а другие другое, ибо собрание было беспорядочное, и большая часть со­бравшихся не знали, зачем собрались... Закричали все в один голос, и около двух часов кричали: велика Ар­темида Ефесская!» (Деян. 19:32-34).

Тогда я стал проверять на прочность рассказ этой пассажирки и спросил:

- Вы сами видели, как ребёнка принесли в жертву? Кто это был, девочка или мальчик? Сколько ему или ей было лет?

- Сама я не видела, - ответила женщина, - но в автобусе слышала, как одна бабушка, которая своими глазами всё это видела, нам рассказывала.

Я прощупывал почву дальше:

- Их, наверное, поймали? Судили, в газете об этом
напечатали? Их фамилии назвали?

Я знал, какие задавать ей вопросы и что ей сказать, потому что хорошо знаком с этой коммунистической ложью. Но женщина испуганно ответила:

- Нет, я этого не читала.

- Тогда я должен вас призвать к ответственности за дачу заведомо ложных показаний - по статьям 192 и 227.

Откуда было знать несчастной женщине, что это за статьи; а нас ведь по ним судили.

- Вот упрячу вас в тюрьму годика на три, тогда вы
будете знать, как клеветать, не имея доказательств,
- дожимаю я.

И грозно спрашиваю её:

- Как ваша фамилия? Вам показать моё удостовере­ние, или вы попросите у честных граждан прощение?

А у неё, бедняжки, уже и губёнки трясутся.

- Простите меня, - шепчет, - доказательств я не имею...

- Так вот и не клевещите больше, чтобы с вами не случилось чего хуже.

На том и разошлись. А у меня действительно в то время уже удостоверение о реабилитации в кармане лежало.

Мои брат и друг Василии Ряховскии, без вины ви­новатый, в 1978г. был реабилитирован, т.е. признан невиновным. У моей жены Валентины тоже есть по-

добное удостоверение, хотя не многие знают о том, что она была судима. Такая уж она у меня - простая и скромная. Но до удостоверений этих еще надо было дожить, а точнее, выжить.

Наш лагерь находился на окраине Сыктывкара. Наш, потому что нам его дали. Здесь было много ба­раков и все они располагались по локальным участ­кам, каждый барак отделён от другого колючкой или стеной. Это тоже взято из опыта фашистских кон-

цлагерей. Общего режима здесь не было, общения между бараками тоже не было, ходить можно было только бригадой, все вместе. Заключенных постоян­но перемешивали, чтобы не было заговора с целью побега или ещё чего похуже, вроде государственного переворота в стране.

Начальнику лагеря капитану Киприну все казалось

подозрительным. Когда человек много лет работает на одном месте, на него ложится отпечаток его деятель­ности. Полное недоверие всем и во всем, даже своим сотрудникам, постоянная подозрительность, а вдруг кто-то, а вдруг что-то... Полная власть над осужден­ными: «Я так хочу!» - и вопрос решён. Он решил: «Фе­дотова на работу не посылать, пусть сидит в бараке, а то прилетит американский вертолет и унесёт его в Америку». А у начальника семья, дети, погоны капи­тана, и повышение обещают.

Международное потепление тех лет лично мне в то время боком выходило. Сидел я один, как бездельник, на участке в десять соток; четыре из них барак зани­мал, да ещё туалет - вот и все достопримечательности, и ни одной травинки, ни единого деревца. Три года я был лишён работы, а, значит, и денег на ларёк, чтобы там хоть что-то купить для моего крайне истощён­ного желудка. Деньги могли бы переслать с воли, но я был «экспериментальным заключённым» - ни свида­ний, ни посылок, ни писем. Охранники размышляли таким образом: а вдруг заговор, вдруг в словах жены «приветствую тебя, мой Ванечка» секретная инфор­мация заложена?

Бригада приходит, бригада уходит; бригада слуша­ет о Боге, а мне - БУР за проповедь, изолятор. Посыл­кой же со мной никто не поделится. Делятся с тем, у кого что-то есть или что-то пришлют, а у меня ничего нет и не будет, потому и не поделятся - закон волка. Чем больше срок, тем сильнее голод. Никаких льгот не будет, потому что не стал на «путь исправления». Что такое БУР и как там кормят и содержат, я писал выше. Только здесь всё это было построено из кирпи­ча и бетона (цивилизовано), но хрен редьки не слаще. Умер бы я там, всё к тому было готово и для этого уже

сделано, секретарь райкома партии свое слово неда­ром произнес.

Но Бог разрушает планы любых секретарей, ибо у Него Свои планы. Многие из них погоны потеряли и прежде времени на пенсию отправлены были. После трёх лет заключения дали мне двухчасовое свидание с женой; она у меня настойчивая, моя Валентина. В ком­нату свиданий меня привел тот самый капитан и оста­вил там старшину - наблюдать за мною. Я прихватил с собой мой приговор и спрятал его за пазуху. Вошла Ва­лентина, и вот, встретились мы, как жених с невестой. Она от моей ласки уже и отвыкла. Я говорю ей:

- Можно я тебя обниму и поцелую?

- Стыдно мне, смотри, на нас же смотрят...

- Если у них есть совесть, то отвернутся, - и это сработало, им стало неудобно.

Так мой приговор перекочевал за пазуху к Вален­тине. Через некоторое время возле советского посоль­ства в Вашингтоне собралась огромная толпа верую­щих, возмущенных тем, что в Советском Союзе по­пираются права человека, свобода вероисповедания. Они держали транспаранты и скандировали:

- Свободу Федотову! Свободу Мурашкину!
Советскому послу с красивой фамилией Добрынин

пришлось выйти к демонстрантам, и ему передали приговор осуждённых Федотова и Мурашкина. Везде­сущее американское телевидение транслировало эти события прямо с места происшествия. Печать и радио понесли информацию повсюду. Наше дело получило мировую огласку, стало известно в Германии, Швеции и других странах. Пришлось советским властям как-то реагировать, давать официальное опровержение.

Посол Добрынин прочитал приговор и попался: никакого уголовного преступления там не было, су-

дили-то практически за создание детской воскрес­ной школы.

Через некоторое время пришёл ко мне представи­тель КГБ и спрашивает:

- Как приговор попал в Америку, к послу Добры­нину?

У меня от удивления брови поползли кверху:

- Вы на свободе и стоите на деле, а я - за колючей
проволокой, под неусыпным надзором, и вы у меня
спрашиваете?

Больше вопросов не последовало. Да и что я знал? Мой приговор приняла моя жена Валентина, а как он

в Америку попал, ума не приложу. А друзей своих я не предаю, да и врагов тоже. Участь Иуды Искариота, предавшего Иисуса Христа, мне хорошо известна и его конец тоже.

Потом приехали представители администрации города и сообщили:

- Десять пасторов из США приехали в наш город, они интересуются вашим здоровьем и условиями со­держания.

Примерно через десять дней меня этапом повез­ли в Ухту и на несколько дней положили в больницу. Валентина приезжала ко мне в больницу, хотела меня хоть немного подкормить. Но сотрудники КГБ сказа­ли: «Нет!» - и не впустили ее. Увидев меня, она бы рас­сказала моим друзьям, насколько я плох, а так и ска­зать было нечего.

Вышла Валентина из больницы в большом потрясе­нии, отошла немного в сторону, к ограде, упала лицом в бурьян и плакала в бессилии своём, и принял бурьян её слёзы. А я и не знал тогда, что она приезжала.

В одном из писем Валентина писала мне:

«Я молюсь о тебе, не могу не молиться. Каждый раз, как склоняю колени свои, Пока будет сердце усталое биться, Твоё имя я Господу буду нести. Я молюсь о тебе, чтоб земные тревоги Пронеслись без вреда над твоей головой, Чтобы ты не ослаб на тяжёлой дороге, Чтобы грусть и тоска не владели тобой».

Здесь уместно напечатать ещё одно стихотворе­ние - Дарьи Шафуриной, написанное в 2006г., к 20-летнему юбилею освобождения из уз И.П.Федотова и В.Г.Мурашкина.

Поиск по сайту: