Глава 1. Посвящается моему любимому вампиру, который каждый день меняет мою жизнь и не даёт покинуть этот рай

Рождённая»

Посвящается моему любимому вампиру, который каждый день меняет мою жизнь и не даёт покинуть этот рай. Тебе, моё бессмертие и мой порок! Твоё имя в моих венах. Моя жизнь в тебе. Тобою полна, тобою соткана… Твоё дыхание на моих губах.

Пролог. О, Боже …

Я проснулась молодым вампиром.

Это моё первое воспоминание о новой жизни. Судорожная боль, миг, пока ты никто… Глаза закрыты, но ты видишь тончайшую линию света в месте, где смыкаются твои веки. Ты стараешься вздохнуть, но лёгкие пусты. Ты жива, но сердце не бьётся. И это испепеляющее чувство огня во мне так глубоко, и кажется, что мышцы и нервы мои сочленены из него.

Огонь… Я горю в нём, наполненная и пустая. Огонь и есть моя жажда. Тогда, придя к вратам бесконечности и взойдя на престол вечной жизни, ещё не осознавая и не силясь принять, я не могла отличить огонь от жажды и по-детски считала, что горю. Сейчас, когда огонь давно уж не терзает меня, я знаю, что тогда ещё сильнее я страдала от жажды, нежели от огня. Огонь всего лишь сжигал остатки моей короткой жизни, он дарил мне первый вздох новорождённого, что для вампира – необходимость. А жажда была моим уделом. Теперь в ней мне гореть вечно. Даже в моменты, когда я наполнена и умиротворена, я не могу покинуть это чувство – жажды крови человеческой. Она терзает ноздри, беспокоит слух, и я плыву тропою крови. Иду на зов. Влекусь её сладостью, биением сердца, которое гоняет кровь по организму в последний раз, до того момента, когда мои зубы сомкнутся в предвкушении любовной пульсации. Проткнув сонную артерию, я наполнюсь, прочувствую вновь, стану жертвенным сосудом язычников. В мои чресла начнёт вливаться кровь жертвы. Это длится не дольше вечности, но я помню свой каждый раз и порою дежавьюирую. Вновь и вновь закрываю глаза, ещё любя и страстно желая своя жертву, я вижу тела тех других, кого любила позавчера, неделю назад и вечность вперёд. Сливаясь воедино, тонкие ниточки моих минут туманят взор и запечатывают во мне миг господства над светом и падения во тьму. И в этом я не одна. Ещё есть он – мой создатель, давший мне жизнь и лишивший смерти в том её понимании, в котором люди её воспринимают. Мне дали имя – Рождённая, мне навечно семнадцать лет. Логического завершения не будет.

Я помню свою смерть. Я проснулась и умерла, впала в вечный коллапс, воскресла и вновь померкла, остановилась навсегда. Хотя в отношении меня и моего создателя нужно другое слово – больше, чем навсегда, значимее, чем вечность. С некоторых пор я смеюсь над вечностью и плачу в океан времени.

Глава 1.

Отсутствие окон отличало эту комнату от других в доме. Когда оборудовали это помещение, в нём никто и не помышлял кого-то перерождать, но теперь это была специальная комната, предназначенная именно для перерождений.

В центре стоял железный стол с множеством ручек и отверстий по краям. На полу, заляпанном воском, хаотично горели свечи в тяжелых канделябрах. Эта комната давилась темнотой от отсутствия окон и утопала в пламени свечи. И всё же был в ней определенный гарант спокойствия. То лучшее, что можно взять от темноты.

Большая часть дома была наполнена светом благодаря широким витражам панорамных окон от стены до стены. Хозяин этого дома не боялся, что чей-то пытливый глаз случайно станет свидетелем его жизни. Не боялся, потому что все предусмотрел и трижды предостерёгся.

Комнаты дома отличались друг от друга, но везде преобладал белый цвет. Большую часть первого этажа занимала гостиная. По стенам были развешаны широкие гобелены – полотна, на которых жили рыцари в латунных доспехах, бесстрашно отстаивая в сражениях право любить. Пол был покрыт дубовым настилом. Вдоль одного из гобеленов стоял чёрный массивный диван на позолоченных ножках и по бокам урбанистические «одуванчики» – торшеры, мелкие лампочки на длинных строфах канделябров. В центре множество крупных и мелких подушек различных цветов громоздилось и соперничало с большим экраном домашнего кинотеатра и лаконично стоящими пирамидами из компакт-дисков. Дальняя от входа в помещение стена имела раздвижные стеклянные двери, открывающиеся необъятным видом в палисадник. Если не закрыть двери, весь дом тут же наполнится сладким запахом роз.

В противоположной от гостиной стороне располагалась комната уединений. Там, за дверью, скрывалась правда о личности хозяина дома. Различные, не имеющие определённого стиля и направления предметы декора, они не были современными и не могли размещаться в какой либо комнате дома, но имели смысл как воспоминания для хозяина дома. Проводя рукой по гладкому корпусу старинных часов, касаясь громоздкого граммофона, стопок пластинок в затертых кожаных чехлах, сгоняя пыль с футляра скрипки, смычком взрывая воздух, – он грезил о былом и думал о парадоксальном настоящем.

Винтовая кованая лестница со ступеньками из чёрного металла открывала проход наверх. На втором этаже были три спальни, с отдельными ванными и гардеробными и комната перерождения. Две спальни были безличными и отражали лишь тот факт, что в них всё же убирались.

Последняя спальня, обжитая хозяином, темнела от обилия черной тюли балдахина над широкой постелью, высокими вазами с рисунками в азиатском стиле и чернеющими огарками свечей. На кровати лежали книги и тетрадь в старинном переплете. За раздвижными дверьми широкого дверного проёма скрывался шкаф. Простой и стильный гардероб. Вкусовые пристрастия хозяина дома характеризовали его как утончённую личность, человека из другой эпохи, любящего хорошо одеться.

Вокруг дома и прилежащей к нему лужайки в несколько сот метров стоял густой, непроходимый для простого путника и туриста лес. Ниже уровня хвойного и дубового леса тянулась глубокая и опасная своей холодной водой и ветвистым илистым руслом река, что ещё сильнее усложняло желание кого-либо посягнуть на спокойную и размеренную жизнь хозяина дома. Но в одном месте, вдоль реки, была погрешность, известная только ему: тонкая линия тропы, пригодная для проезда.

Гараж слева от дома для вездеходного джипа скрывался за деревьями. Хозяин дома любил порядок и уединённость.

Промозглой осенней ночью сюда ворвался и порвал тишину дома юноша. Он кусал обескровленные губы, его взгляд был полон ярости. В изящном такте движений он выглядел чёрным ангелом. Развивающиеся полы плаща прикрывали тонкий стан нагой неподвижной девушки, покоящейся в объятиях юноши. У девушки безвольно висели руки, на теле пестрели кровоточащие раны. Во взоре сквозили пустота и отрешённость. Она была почти прозрачной; невесомой, как облако, и в тоже время тяжелой, как груз на шее утопленника. Парень сбросил её на стол, молниеносно зажег свечи. Девушка вскрикнула и застонала. Стон смерти – как он мучителен и как необходим! Он избавляет от боли, лишает никчёмности эти последние минуты, отрывает тело от души.

Юноша встрепенулся, подбежал к девушке, склонился над ней, ощупал пульс; и клыками рвя пространство смерти, вонзился сотни тысяч раз в кожу девушки, запечатывая в ней свой яд бессмертия. Руками сжал останавливающееся сердце и задрожал, сжимая его, заставляя биться. Минута, другая. Отпуская и принимая.

Сердце забилось, затрепетало, словно птичка в силках. Юноша всё кружил возле тела. Танец смерти исполнял соло. Прикосновения к рукам, ногам запечатывали яд. Скользило острие клыков, вновь вскрывая раны, а ртом своим парень заживлял их снова и снова. Девушка вскрикнула в агонии, борясь и срываясь. Парень перевязал её конечности жгутами. Последний миг, миг её жизни сгорал в огне. В немом танце, разрывая, сердце замедляло ритм, рвалось наружу. И вот оно остановилось навсегда…

Юноша осел на пол. Даже для него эта борьба была изнурительно трудна. Обмяк. Теперь он знал, что здесь он не один. Сейчас на столе перерождалась и горела в жажде и огне она. Уже бессмертная и умерщвлённая, она плыла рекой огня. Зная, что это такое, он мечтал, чтоб она запомнила этот миг. Это будет её первым воспоминанием. Пройдут года, и, может быть, сотрётся из памяти всё, что угодно, но только не этот первый вздох пустых лёгких.

Час тянулся за часом, догорали и гасли свечи. Ночь сменила день. Порой он подходил к столу и наблюдал за ней. Констатировал, что всё ещё не окончено. Хотя ещё и ничего и не началось.

И вот на исходе осеннего дня в очередной раз, подойдя к столу, он заметил, что кожа девушки изменила цвет: она стала бесцветно-мучной, заострились скулы, померкли линии вен и артерий, и раны от недавних укусов исчезли. Ещё минут десять, и она присоединится к нему.