Глава 7. В дороге я вывела Цинча на разговор:

В дороге я вывела Цинча на разговор:

– Почему мы не охотимся на людей?

– Тебе требуется точный ответ?

– Как есть, но лучше прямой

– Мой отец сейчас живёт иначе, нежели другие вампиры. Прежде он пил людей, слыл жестоким и беспощадным убийцей смертных, многие среди вампиров боялись его. Но однажды у него случился переворот мышления. Долгое время он изучал письмена о жизни древних. Интересовался Богом, породившим нас. Тем проклятьем, ниспославшим перерождение. Он много узнал о вампирах, восторгался нашей Королевой, но ему стала претить сама мысль пить человеческую кровь. Отец никогда мне не рассказывал, что он прочел о ней, Королеве, но только после этого он стал совершенно другим. В тот период отец был готов разочароваться и уйти в забвение. Но он нашел выход: стал пить кровь животных, дабы меньше приносить вреда роду людскому. Да, кровь животных другая, нежели человеческая. Но, согласись, это более гуманно. С тех пор так и повелось, что есть вампиры, продолжающие свою бесконечную жизнь за счёт убийства именно животных, а не людей. Когда отец перерождал меня, он потратил очень много сил, стараясь вложить в меня эту истину. Вначале, как и все новорождённые, я был настроен иначе, я охотился и убивал людей. Много времени ушло на переосознание. Агрессия, огромная сила и власть над людьми застилали мои глаза. Я был одурманен кровью людей. Безумный убийца… Но, в конце концов, я принял правильное решение. А почему ты спрашиваешь об этом?

– Все легенды, доступные людям, говорят о том, что вампиры употребляют кровь только людей. Представляют вампиров тёмными демонами, убивающих всех и вся на своем пути. Алчущие крови, приносящие страдание. Наслаждающиеся последним мигом жизни человека в его смертельных объятиях.

– Это чушь. Глупые сказки, зародившиеся на родине графа Дракулы. Невежественные люди, обуреваемые страхами и одурманенные церковниками. В их головы забили это, как аксиому. Человеку изначально проще поверить во зло, нежели в добро. Бесчисленные войны и переделы земли тоже усугубили положение вещей. Каждый раз, приходя на новые земли и захватывая их, воины вынуждали книжников переписывать церковные книги и свидетельства. Историю пишут победители, и переписывают они же. Они переписывались в угоду новому правителю, как ему самому было удобно убеждать общество, заставляя идти за собой. «Иди за мною, смрадная чернь, со мною Бог и истина…». Но кто из них знал истину о Боге? Константинополь, Сирия, Персия, Киев и другие города, где содержались крупные библиотеки, пострадали сначала от завоевателей, а уж потом стали нести в массу ложь.

– Но есть же ещё вампиры, которые питаются кровью людей? Те, кто не принял это изменения пищевой цепочки?

– Да, здесь, наверное, уже действует другой закон. Закон страха, как у заядлого курильщика. По всем медицинским показаниям выходит, что пора бросать. Да и он сам понимает необходимость этого, но страх потерять свою уникальность не дает им этого сделать. У кого не спроси, курение ассоциируется у человека с сильным образом. Курильщик – сильный и смелый человек, пренебрёгший мнением общества, стоит на рассвете у раскрытого окна и отправляет в небо облако дыма сигарет. Этот мир так долго пренебрегал живой плотью, чувствами, что есть надежда, что он наконец-то увидит пренебрежение, «детский протест» против порядка. Проблема лишь в том, что курение уже давно стало нормой для человека. Страх взять и бросить мешает ему проститься с этой затянувшейся шалостью раз и навсегда. Вот и у вампиров то же самое. Страх потерять власть над людьми, не позволил им переучиться. Единственное, что осталось в них – это жажда убийства и крови. В убийстве и употребление крови человека их смысл. У них просто ничего более нет.

– Ты сказал, что после перерожденья был агрессивен и неуправляем. Почему же у меня всё иначе?

– Наверное, твоё врождённое умение сдерживать себя. Признаюсь, вначале я побаивался твоего спокойствия. Но ты очень хорошо держишься. Хотя, может, ты еще завьёшься безумством, – Цинч осклабил свои белоснежные зубы. – Чёрт, со всех сторон, как не посмотри, ты – совершенство. Самообладание, внешность, сила, – здесь ты затмишь многих. Ты очень сильна для своего возраста. Истинная сила развивается после многих лет перерождения, так что я думаю, что это ещё не все, на что ты способна. Ты – совершенство. Венец творения природы. Отец будет удивлён, когда увидит, что может выйти из неподготовленной смертной.

– Отец? – испуганно спросила я.

– Да, через некоторое время он посетит наш дом. Он хочет увидеть тебя.

– Сколько вампиров переродил твой отец?

– В клане моего отца пятнадцать вампиров, но со мной всё иначе. Из меня он создавал своего сына. Ждал, пока я повзрослею, подготавливал меня. Задолго до того как мне переродиться отец рассказал, какая судьба мне может быть уготована. Спросил, готов ли я к этому. Я думал об этом два года, с семнадцати лет (как только отец поделился со мной этим и предоставил право выбора); и в девятнадцать лет я дал своё согласие. Я не мог обмануть его надежды, ведь он долго ждал того, чтоб сделать меня своим сыном.

– А сколько всего нас? – осведомилась я.

– Думаю, что не более пяти сотен. Но есть много скрывающихся, пресмыкающихся. Есть смертные, что отдали свои жизни в руки вампиров в надежде на обращение, и теперь они служат едой и выполняют волю вампира. Между вампирами есть связь. Когда кто-то перерождается, то все вампиры узнают об этом. Но между собой общаются не все. Со временем ты начнешь слышать нас.

– А что будет, если вампир перестанет принимать кровь? Такое возможно?

– Да, детка, – ответил Цинч своим спокойным, журчащим голосом, – древние, которые переживают не одну эпоху, уставшие от бесконечности, бывает, уходят в забвение. Отказ от крови, отсутствие движений приводит их к тому, что они застывают, будто статуи. Иногда они уже не могут выйти из забвения. Я знаю двух вампиров, один спит более шестисот лет, а другой не просыпается уже около тысячи лет. У каждого из них своя причина для забвения, но я хочу верить, что они и не проснутся.

– Твой отец древний, но он…

– Но он выбрал другой путь. Он полон жизни, если можно так сказать о смерти, и живёт так же, как и мы с тобой. Как вампир он состоялся: он вырастил сына. Как и для людей, так и для вампира – это часть состоявшейся жизни.

– Значит, я твоя дочь?

– Нет, малышка, ты не моя дочь, – в усмешке вампира читалась боль, – я не настолько извращён, чтоб себе это позволить. Отец в прямом смысле слова вырастил меня. Он привёл меня в дом, когда я ещё был смертным в возрасте семи лет и только через двенадцать лет переродил меня.

– А твои настоящие родители?

– Мы вернёмся к этому разговору. Но позже.

И действительно, за разговорами мы подъехали к клубу. Всё ещё до конца не веря в происходящее, я подождала, пока Цинч откроет передо мной дверь, и вышла из машины. Толпа с любопытством начала нас осматривать. Не могла их осудить за излишнее любопытство – смотрелись мы и впрямь потрясающе. Сначала Цинч – азиатский красавец с поступью и величием льва. Его одежда выгодно подчёркивала красивое, сильное тело. Власть в его взгляде так и манила девушек, как бабочек свет фары. Жаль, что бабочка, попадая в свет фар, получает травмы, несовместимые с жизнью.

Глупышки, вы даже не представляете на кого вы бросаете свои похотливые взгляды! Это вампир, мой создатель! Откуда взялась во мне эта ревность – я не знаю; но видя, как девушки, толпящиеся у входа в клуб, провожают Цинча взглядом, у меня внутри всё горело. А Цинч, пользуясь своим необычайным даром, так и влёк, притягивал этих красоток. Он явно стремился меня раздосадовать! Самовлюбленный вампир – горе всем…

Невесёлые мысли крутились у меня в голове. Ожидая, пока Цинч купит билеты, я ещё раз повертелась перед зеркалом. Как любая девушка, я была обеспокоена своей внешностью. Но, может быть, уже было пора сознаться в непревзойдённости своего тела и лица? Жаль, что только Цинч больше был доволен вниманием смертных, нежели моим. Боль досады за уязвлённое самолюбие жгла меня изнутри. Сейчас в облаке внимания смертных девушек вампир просто плыл. То одна касалась его плеча, и он в ответ сладострастно улыбался; то другая, ненароком пройдя мимо, останавливалась возле него и, желая заговорить, приближалась так близко, что даже я ощущала её запах. Они все, сами того не понимая, желали его, моего создателя. Вдоволь насытившись их вниманием и моим бешенством, он отступил, и, резко обрубив их напор, отстранил. Взгляд пленительных глаз, влекущих смертных уступил холоду, пресыщению. Он был безжалостен. На девушек снизошла грусть и тоска. В мгновение они разошлись, неудовлетворённые, голодные и огорчённые. Я по-прежнему стояла у зеркала, когда Цинч подошел ко мне и произнес, склонившись над моей головой:

– Довольно! Ты прекрасна. Ты даже не представляешь, насколько ты прекрасна! Ты даже человеком была невозможно хороша. А сейчас красота твоя стала еще и бессмертной, – его чары сейчас пали на меня. Я изо всех сил старалась хранить неприступность.

Мы присели в закрытую ракушку на втором этаже. Это было выгодное место: можно было поглазеть на публику, танцующую внизу. Через некоторое время к нам подоспел официант. Смотря, как по-свойски он поздоровался с Цинчем, я сделала выводы, что вампир здесь не новичок. Сугубо символический для нас с Цинчем заказ отвадил официанта. Я принялась разглядывать публику. Яркие девушки в открытых одеждах, одурманенные громкой музыкой и напитками в окружении парней и мужчин, смеялись и веселились, будто завтра наступит конец света. У диджеевской установки стоял Миша.

– Он здесь играет? – задала я довольно глупый вопрос.

– Да, ему нравятся и клубы, и публика в них. Но теперь он живёт без наркотиков.

Заведённые люди, кто группами, а кто по одному, танцевали, как неугомонные. Выделялись девушки и парни, слушающие и слышавшие музыку – в каждом их движении улавливался такт. Лица передавали чувства, ниспосланные переживаниями. Были и те, для кого музыка так и останется всего лишь шумом. Они слушали только своё тело. Было приятно смотреть, как человек получает удовольствие только лишь от того, что стоит сейчас и здесь, на танцполе, выражает чувства. Нет скованности и отрешённости. Мы – полноценный живой орган, соединённый этой ночью музыкой и диджеем. Больше всего меня потряс Миша. Я смотрела, как грамотно и чувствительно он подбирает музыку. Он был виртуозом, новатором. Теперь я понимаю, что так привлекло внимание Цинча, в ночь, когда он спас Мишу: диджей на самом деле любил свое дело. Музыка была в его крови. Я чувствовала, как каждая клеточка его организма отзывалась в такт ритма и, сплочённая мелодией, вновь воссоединялась. Эта особенность его души делала Мишу уникальным. Как фантастически он улавливает смену настроения толпы! Сначала взвинчивает толпу по нарастающей, разрывает стены темпом… И замедляется. Пара секунд медленно, как перед стартом, потом снова, сначала. Медленно. Крадётся музыка, постепенно ускоряя шаг. Готовая вот-вот прыгнуть. Быстрые движения рук. Великое волшебство музыки, подогретое напитками, задаёт нужное настроение и вселяет веру, что завтра всё будет отлично, и не будет болеть голова.

Какое-то определённое время, следя за сменой музыки, я просто сидела и наслаждалась. Пока не зазвучала медленная музыка их разряда тех, что своей лиричностью оставляет на танцполе только парочки, тесно прижатые и разморенные. Какой-то замес шаткого блюза в обрамлении барабана и клавиш. Мне на руку легла рука Цинча, и я оглянулась на него. Прикрыв пальцем в немом вопросе мои губы, он давал понять, что нужно помолчать, и поднял меня с софы. Я не сопротивлялась: настолько приятной была эта мелодия. Подняв меня, Цинч посмотрел мне в глаза и положил одну руку на талию, а другой обхватил ладонь. Он позволил мне расслабиться в его объятиях, и первый внёс движение в наш нестройный альянс. Не отводя взгляда и не позволяя мне отвернуться, он закружил меня. Как и прежде чувствуя тепло, исходящее от его тела, прикованная к его глазам, я слилась с ним.

Вот он немного отпустил меня от себя, будто оттолкнул. Только руки оставались соединёнными. Обошёл меня сзади, и руками проведя по плечам, вновь прижал к себе. Скользнул вниз по рукам, обхватив за запястья, прижал к своим бёдрам и развернул. И вновь заключил в объятия. Позволив отклониться назад, провёл рукой от шеи вниз. Сжал талию и резко поднял. Растрёпанные волосы взметнулись вверх и волной накрыли нас. Свободной рукой Цинч откинул мои волосы назад и скользнул вниз по позвоночнику, точным движением большого пальца нащупал точку между поясницей и крестцом, чуть надавил на неё… Я задрожала. То место у людей зовется кошачьим за сладострастие и легкое возбуждение. Закрыв глаза и вслушиваясь в его голос, нашёптывающий мне слова из песни, я освободила руку и, положив ее на шею, плавно прошлась по его плечам и груди. Он явно не ожидал такого. Он наклонился к моему лицу совсем близко и больше не отрывал от себя. А я всё слышала эту песню и его слова:

Только один взгляд в твои глаза,

Только один взгляд и я плачу.

Потому что ты такая красивая.

Только один поцелуй,

Честно, только один поцелуй и я умираю.

Потому что ты такая красивая.

Только одно прикосновение и я падаю,

Одно прикосновение и я снова плачу.

Потому что ты такая красивая.

Только одна улыбка и я твой,

Только одна улыбка и я твой и такой мертвый.

Потому что ты такая красивая.

Я твой.

Так красиво, моя дорогая.

Ты так красива.

Ты такая красивая, моя детка.

Ты так красива.

Так красива.

О, моя дорогая, моя детка…

Ты так красива…

Миша поставил ещё раз эту песню, а после сменил композицию. Но мы с Цинчем просто не могли оторваться друг от друга. Разжать те объятия было смерти подобно. Близость, рождённая в нас музыкой, была притягательной, но в то же время очень хрупкой. Было больно даже думать об этом, что всё может кончиться, разрушиться.

Цинч освободил меня, и я увидела, что все, кто танцевал внизу, смотрят на нас. Я перевела взгляд на вампира и увидела, что он опустил глаза в пол. Сокрушённая, всё ещё прибывающая в сладкой полудрёме танца, я была обескуражена. Думаю, что и он испытывал подобные чувства.

Когда мы вернулись на места, Цинч молчал. Он смотрел куда угодно, но только не на меня.

– Что с тобой? Посмотри на меня! Сколько ты еще будешь играть со мной?! – наконец вскрикнула я. Моё нетерпение и те чувства, что пробудили во мне танец и прикосновения Цинча, играли злую шутку с моим самообладанием.

Он молчал и смотрел в пол.

– Посмотри на меня, прошу тебя. Только посмотри, – попросила я.

Когда он поднял на меня взгляд, я всё поняла. Его глаза были красные. Это значило только одно: он хотел крови. Жажда, тягучая жажда обладания сковала его бессмертное тело в надежде получить свой приз смерти и боли.

– Цинч, иди ко мне. Тебе нужна кровь. Позволь мне утолить твой голод, – я протянула ему свои руки и ждала.

Цинч придвинулся ко мне и обнял. Прижав его к себе и поцеловав в висок, я подставила своё запястье:

– Пей мою кровь.

– Нет, я не могу! – обессиленный вампир стремился до конца сохранить свою независимость. Доселе он пил только кровь животных, кроме того времени, когда он был новорождённым. Сейчас же он мог познать кровь совсем другого существа – смертной, а ныне вампира. Той, чьим телом он так стремился обладать. Той, чью душу он стремился познать. И вкус её, такой притягательный и дурманивший, мог одним щелчком, укусом и вздохом свести с ума и увести. Увести за грань здравомыслия.

– Пей, хватит учтивости. Пей! Я сама хочу тебе её дать. Ты дал мне так много! Так позволь мне быть благодарной, – для меня отдать кровь вампиру, своему создателю – значило делиться. Этой ночью, своими чувствами. Быть открытой и любить.Как часто любовь и дружба утопали в отчаянии! В отчаянии недосказанности и боли. Боли неразделённости.