ГЛАВА 18. Меня окружает толпа женщин, которые болтают и суетятся, точно стайка гусынь

Меня окружает толпа женщин, которые болтают и суетятся, точно стайка гусынь. Они бесконечно растягивают, подворачивают и разглаживают платье, подгоняя его по моей фигуре. Больше всего мне охота заорать страшным голосом, вырваться и удрать, но я стою неподвижно, слежу за тем, как в окошке удлиняются тени, и гадаю, что бы сказали все эти клуши, узнай они, что я намерена прятать под этими пышными юбками и замысловатыми рукавами!

Не может быть! Луиза окончательно одергивает мой наряд, отступает в сторонку и восхищается:

— Да ты просто прелесть, барышня!

Морщины на ее лице складываются в теплую улыбку.

Юная Агнез заламывает руки, словно в молитве:

— Никогда еще не видела такого чудного платья!

Хочется прекратить эти глупые излияния, но я щупаю тяжелую парчу и понимаю, что они правы. Я понятия не имею, где портнихи раздобыли это платье и кому оно изначально принадлежало, но теперь оно и вправду стало моим. Пришлось даже напомнить себе, что убийце не к лицу тешиться безделушками и мишурой, необходимыми для служения.

Да, но ведь и рыцаря радует прекрасный новый доспех…

— Ну-ка, тащите большое зеркало из хозяйских покоев, — велит подручным Луиза.

— Нет необходимости, — говорю я ей. — Я вам полностью доверяю.

— Фи! — отмахивается она. — Только посмотри, до чего ты в нем хороша!

Похоже, домоправительница смертельно стосковалась в особняке без хозяйки. Еще я знаю теперь, что ей известно о ночном визите Дюваля. Более того — она душевно рада. Луиза с таким вкусом переживает наш якобы роман, что жалко разочаровывать ее, и я молчу.

Агнез возвращается в комнату. Две другие служанки помогают ей нести тяжелое зеркало. Его устанавливают у стены, и Луиза подводит меня к нему, взяв за руку.

— Вот! — произносит она с торжеством.

— Ну как? — Агнез так и скачет от радостного волнения. — Вам понравилось, госпожа?

Я медленно поворачиваюсь к своему отражению… и в первый миг сама себя не узнаю. Полно, да я ли это вообще? Мои щеки никогда не цвели таким волшебным румянцем. А еще это платье цвета вечерних сумерек что-то сделало с моими глазами, придав им небывало глубокую синеву. На меня вдруг нападает желание подхватить юбки и покружиться, просто чтобы посмотреть, как будет двигаться ткань. Чепуха какая. Я хмуро отворачиваюсь от зеркала.

— Сойдет, — произношу я и скрепляю сердце, глядя, как гаснут их лица. — А теперь, пожалуйста, оставьте меня. Я хочу немного побыть одна, прежде чем выходить.

— Но твои волосы… — неуверенно напоминает Луиза.

Я подпускаю в голос тепла.

— Спасибо, но я уложу их сама. Пойми, я воспитывалась в монастыре. Я не привыкла к роскоши и уходу.

— Вот как. — Лицо пожилой женщины проясняется, и она ласково гладит меня по руке. Потом выгоняет служанок из комнаты и уходит сама, наконец-то оставляя меня в одиночестве. Ненадолго, конечно, но спасибо и на том!

Тут я позволяю себе еще раз заглянуть в зеркало… и действительно крутануть юбками, благо никто больше не может видеть меня. Тяжелая ткань переливается и мерцает, как речная струя.

Ладно, довольно глупостей! Я отворачиваюсь от зеркала и бегу доставать жемчужную сетку. Торопливо сворачиваю волосы в узел.

Теперь пора доставать оружие, спрятанное под тюфяком. Стоит взяться за ножны, предназначенные для крепления на лодыжке, и утраченная было уверенность возвращается ко мне. Я застегиваю маленькие пряжки и перехожу к рукавам. До чего они тесные!.. С ними приходится повозиться, но и тут мне в конце концов все удается. Я вдеваю руку в браслет, где прячется испытанная удавка, потом трогаю поясок платья. Как приятно снова ощутить рукоять священной мизерикордии! Я снова при деле, я снова во всеоружии, каким бы смыслом это слово ни наделять. Уж верно, святой Мортейн нынче вечером найдет способ явить мне Свою волю. И тогда я рассчитаюсь с изменниками нашей родины, каждому подобрав кару, сообразную его преступлениям!

Еще продолжая улыбаться этой приятной мысли, я покидаю комнату и иду навстречу Дювалю, ждущему внизу лестницы. Заметив меня, он немедленно забывает, о чем только что говорил с дворецким, и смотрит на меня так, словно вообще впервые увидел. Вероятно, это просто лицемерие, но мне почему-то приятно.

Нет, не совсем так. Я вдруг понимаю, что не все в поведении Дюваля можно объяснить чистым притворством. Он ведь у нас привык оставлять за собой последнее слово; может ли быть, чтобы он так вот пялился на меня ради очередной колкости?

Наконец, словно очнувшись, он говорит дворецкому:

— С этим пока все, можешь идти.

Я спускаюсь по ступенькам, старательно храня непроницаемый вид:

— Добрый вечер, мой господин!

Он подает мне руку и подозрительно спрашивает:

— Что-то не так?

Я отвечаю:

— Разве мне не позволено просто улыбаться?

— Ну… — Он с некоторым смущением кривит губы.

— Подозрения ни к чему, — говорю я. — Должна же я поупражняться в той роли, которую сегодня мне предстоит играть! Если мы… то есть если я не сумею убедить двор, будто пылко в тебя влюблена, как мне подобраться к врагам герцогини и выполнить служение, порученное монастырем? Я не имею права на проигрыш!

А еще необходимо учесть, что, покуда не вернется канцлер Крунар, Дюваль так и будет моим единственным союзником при дворе. А бретонские вельможи не очень-то любят впускать в свою среду людей подлого происхождения. Когда некий простолюдин собрался взлететь выше, чем позволяла его родословная, это обнаружилось, и бедолага оказался на виселице.

— Что за тень пробежала по твоему лицу? — неожиданно спрашивает Дюваль.

Будь они прокляты, его глаза, от которых не укроется ни одна мелочь!

— Я вспомнила о покойном камергере твоего отца.

Дюваль тоже мрачнеет и плотно накрывает мою руку своей.

— С тобой этого не случится, — произносит он так, словно клятву дает.

Вот еще не хватало!

Развлечения ради я прижимаюсь к нему и одариваю ослепительной улыбкой, которую переняла у Сибеллы:

— Стало быть, договорились? Идем!

Он моргает:

— Полегче на поворотах, милочка, а то как бы я не решил, что ты в меня и правда влюбилась.

При этих словах у меня в груди снова принимаются порхать бабочки. Я впервые уверенно чувствую себя в той игре, которую мы с ним ведем.

— Пусть весь двор так думает, мой господин!

Мне трудно подобрать слова, чтобы должным образом описать величие и блеск бретонского двора. Это шуршание парчи и тонких шелков, шепот пушистого бархата и нежной замши. В воздухе витают ароматы духов, от дерзкого запаха роз до фиалок и вкрадчивого сандала. Буквально во всем ощущаются богатство и роскошь, и ничто из доселе виданного мною не сравнится с ними.

Право же, я не могу вообразить себе сборища, на котором чувствовала бы себя менее уютно, чем здесь. Я как репка, нечаянно закатившаяся в розовый куст. Дюваль смотрит на меня, я ощущаю его взгляд и отваживаюсь ненадолго поднять глаза.

— Что? — спрашиваю я и пытаюсь заправить под сетку выбившийся локон.

Дюваль удерживает мою руку:

— Оставь. Так ты само очарование.

Комплимент застигает меня врасплох; похоже, я краснею. Дюваль наклоняется к моему уху:

— В твоей сеточке все жемчужины с ядом?

Его теплое дыхание щекочет мне ухо, отчего мои мысли принимают совершенно несвойственное направление. Зато слова Дюваля придают храбрости, ибо напоминают о моем долге. Я вновь поворачиваюсь к блистательному собранию. Коли я сюда добралась, уж верно, Мортейн как-то обозначит мне Свою волю.

Наблюдать за вельможами — все равно что за хищными птицами, слетевшимися к добыче. Эти жадные взгляды из-под полуопущенных век, эта явная готовность ударить и отскочить. Знать бы еще, что их так привлекает. Слухи? Интриги?

Придворные собираются группками, словно куры в монастырском дворе, нашедшие гнездо слизней. Дамы выглядят элегантными и очень собранными, точь-в-точь как мадам Иверн. Не все они одинаково хороши внешне, но держатся одинаково: смело, раскованно, целеустремленно. Каждая словно кричит: «Заметьте меня!»

— Ладно, к делу, — бормочет Дюваль. — Перво-наперво я представлю тебя тайным советникам, чтобы ты случайно кого-нибудь из них не убила.

Я отвечаю:

— Если на то будет прямая воля Мортейна, господин мой, то о какой случайности речь?

Он повторяет:

— Даже в этом случае непременно посоветуйся с герцогиней!

И ведет меня туда, где чуть поодаль от прочих стоят двое немолодых мужчин.

Не составляет труда угадать, кто это такие. Тот, что справа, в целом напоминает медведя, а стоит так, словно не покидал седла две недели подряд: уж верно, это капитан Дюнуа. От него исходит такая спокойная сила, что я сразу проникаюсь безоговорочным доверием к этому человеку. Я даже вынуждена напомнить себе, что подобному чувству не место в затеянной нами игре.

Другой мужчина повыше ростом, у него седоватые волосы и полный рот крупных желтых зубов, что делает его похожим на ревущего во всю глотку осла. Это, наверное, маршал Рье; он озирает зал с видом человека, давно и прочно уверенного в своей правоте.

Капитан Дюнуа тепло здоровается с Дювалем, тогда как Рье, наоборот, досадует и даже не пытается этого скрыть.

— Выбрал же ты времечко, чтобы исчезнуть, — бросает он резко.

Дюваль не опускает перед ним глаз:

— Нипочем не уехал бы, знай я, что кто-то здесь объявит державный созыв, пойдя против воли сестры!

Взгляд маршала тверд.

— Бароны имеют полное право на то, чтобы к ним обратились и объяснили положение дел. И чем раньше, тем лучше.

Я смотрю на Дюваля. Следует ли из этих слов, что созыв объявил именно маршал? Если да, на нем должна быть метка, но я ничего не вижу. Дюваль делает шаг вперед:

— Так это вы созвали баронов?

— Забываешься, Дюваль, — холодно и отстраненно бросает вельможа. — Тебя, бастарда, терпят здесь только ради сестры. У тебя нет ни голоса, ни даже места в совете. Кто ты такой, чтобы я перед тобой отчитывался?

И, не дожидаясь ответа, он поворачивается и уходит.

Капитан Дюнуа довольно долго смотрит ему в спину, потом снова поворачивается к Дювалю:

— Ты что, нарочно вывел его из себя?

Дюваль раздраженно качает головой:

— Нет, просто у него колючек, куда там ежу!.. Ты-то как думаешь, это он созыв объявил? Поэтому и взбесился?

— Да нет. Скорее, он сердится оттого, что баронов созвал кто-то другой, причем сделал это не только через голову Анны, но и, что важнее, через его собственную!

— Канцлер Крунар отсутствовал при дворе почти так же долго, как и я сам, — рассуждает Дюваль. — Значит, остается мадам Динан, больше вроде как некому! Но зачем? Хочет вынести на обсуждение брачное предложение своего сводного брата? Но она не может не знать, что Анна ему непременно откажет. Что она собирается выгадать от созыва?

Капитан Дюнуа пожимает плечами:

— Может, все задумывалось ради того, чтобы продемонстрировать нашим французским друзьям силу баронства, сплоченного вокруг молодой государыни?

— Французским друзьям? Сказал бы лучше, французской чуме, — бормочет Дюваль. — Ну что, пойдем поприветствуем вельможного паразита?

Дюнуа с поклоном отказывается:

— Ты уж прости, но у меня нет охоты смотреть, что из этого выйдет.

Он отходит прочь, и Дюваль шепчет мне на ухо:

— Если увидишь на французском посланнике метку, можешь прикончить его хоть прямо сейчас. Все меньше возни!

Радуясь, что совсем скоро, быть может, придется сослужить службу Мортейну, я иду с Дювалем в дальний уголок зала, где, точно жирный бурый паук, терпеливо ждущий мух в раскинутой паутине, сидит французский посланник. Впрочем, внешне он совсем не похож на паука. У него длинное лицо с острыми чертами, а кругом льстивым роем вьются придворные. Он никак не показывает, что заметил приближение Дюваля, но взгляд, направленный на нас, цепок и пристален.

Мы подходим, и при виде моего спутника окружение француза точно ветром сдувает.

— Вы еще здесь, Жизор? — спрашивает Дюваль.

Он даже не притворяется вежливым, и это удивляет меня. Я-то думала, медоточивые речи в обычае при дворе!

Французский дворянин разводит руками и спрашивает:

— А где же мне еще быть? Я ведь довожусь юной Анне опекуном!

— Анна не нуждается в опекунах, — возражает Дюваль. — Вы здесь блюдете интересы своей страны, и только, а на герцогиню вам наплевать!

Это изрядная резкость, но Дюваль выдает ее почти весело. Словно сметает раскинутую посланником паутину.

— Ах, Дюваль, что за нелепая подозрительность.

Глаза Дюваля суживаются:

— Ну да. Как говорил волк, принюхиваясь под дверью.

Пока он таким образом отвлекает Жизора, я пристально разглядываю француза, ища метку. Увы, на нем ничего! Ни тени, ни пятнышка!..

Когда же он наконец обращает взор на меня, я удивляюсь цвету его глаз. Они такие зеленые! Посланник без большого интереса окидывает взглядом мою фигуру, но в остальном я для него словно бы не существую. Чувствую, как под моей ладонью на руке Дюваля вздуваются мышцы. Он косится на меня, но я чуть заметно качаю головой. Он явно разочарован.

Жизор и не подозревает, что миг назад мы вели безмолвный разговор о его жизни и смерти. Он спрашивает:

— Я слышал, Анна получила письмо от императора Священной Римской империи. Не просветите ли меня, что он написал?

— Полагаю, — отвечает Дюваль, — это касается только императора и ее.

Он говорит ровным голосом, что плохо соответствует неистовому напряжению мышц.

— Ошибаетесь, — говорит посланник. — Если речь идет о помолвке, воспрещенной французским престолом, это нас очень даже касается!

Я бросаю на Дюваля взгляд из-под ресниц. Понимаю, что это блеф, и гадаю, станет ли Жизор продолжать. И он продолжает:

— Я считаю своим долгом напомнить вам о договоре Ле-Верже. И о том, что юная Анна еще не коронована в качестве герцогини!

— Это лишь формальность, — отвечает Дюваль. — И кстати, одно из положений договора, на который вы так любите ссылаться, гласит, что она сохраняет за собой герцогство и всю полноту власти над ним.

— Да, но лишь в том случае, если выйдет замуж за того, на кого ей укажет французский престол.

— Пока мы еще не слыхали от вашей регентши ни одного дельного предложения, — замечает Дюваль.

— Напротив. Мы предоставили вам целых два.

— В самом деле? Мелкого хлыща-барона и готового рассыпаться старого лизоблюда, который ей в деды годится? — Дюваль небрежно указывает на другой конец зала, и я замечаю седобородого старца, мирно дремлющего в кресле. — Вы что, всерьез полагаете, что один из них мог бы ей подойти?

Жизор безразлично пожимает плечами.

— Что ж, — говорит он. — Значит, мы в тупике.

— В который раз, — кивает Дюваль.

Он коротко откланивается и уводит меня прочь.

Когда посланник больше не может нас слышать, я заново приглядываюсь к человеку, задремавшему в кресле. И почти сразу чувствую, как меркнет и трепещет в нем душа: ни дать ни взять, мерцающий огонек готовой погаснуть свечи.

— Герцогиня правильно делает, не желая принимать женихов, которых ей навязывают французы, — говорю я Дювалю. — Вот этот, например, не позже чем через две недели помрет.

Он замирает на месте и тоже смотрит на старика:

— Ты видишь на нем метку Мортейна?

— Нет, он просто умирает от старости и от какой-то болезни, которая медленно подтачивает его силы.

— И ты все это можешь сказать, просто посмотрев на него?

Я киваю, довольная, что мои умения впечатлили Дюваля. Он хочет сказать что-то еще, но тут ему на плечо опускается тяжелая рука.

— Умеете же вы, Дюваль, едва появившись, всех настроить против себя! Сперва взбесили маршала Рье, теперь вот посланника.

Мы оборачиваемся. Стоящий перед нами мужчина толст и высок, лицо сплошь заросло колючей черной бородой. Губы шевелятся в ней, как два розовых слизня. Он разглядывает меня со всей зоркостью голодного ястреба. На миг мне мерещится нечто леденящее в глубине его глаз, но это ощущение минует тотчас же. Может, это всего лишь подает голос мой темный страх перед мужской похотью?

— Граф д'Альбрэ, — довольно-таки холодно приветствует его Дюваль. — Что привело вас в Геранд?

Так вот он каков, человек, которому покойный герцог обещал в жены свою двенадцатилетнюю дочь!

Граф хитро подмигивает Дювалю:

— О, ваше всегдашнее остроумие!

— Покамест не заржавело, — отвечает Дюваль. — Позвольте вам представить Исмэй Рьенн, мою кузину.

Я со всей подобающей скромностью опускаю глаза и приседаю в поклоне.

— У меня тоже есть, хм, кузина, — говорит граф. — И я ее очень люблю.

Граф берет мою руку и подносит к губам. Они влажные и мясистые. Я содрогаюсь от никакими словами не передаваемого отвращения. Меня начинает трясти. Сейчас выхватить бы кинжал и…

Дюваль, что-то уловив, дотрагивается ладонью до моей спины, и я благодарна ему. Его прикосновение помогает мне справиться с тошнотой.

— Весьма польщен, милочка, — бормочет д'Альбрэ.

— Это большая честь для меня, господин мой, — лепечу я.

Как только моя рука высвобождается из его лапы, я прячу ее в пышные складки платья и там — ничего не могу поделать с собой — вытираю о ткань.

Граф д'Альбрэ улыбается мне так, словно мы давно дружим домами и притом нас связывает некий секрет, к которому не допущен Дюваль.

— Только не позволяй Дювалю совсем уморить тебя этими его вечными разговорами о политике, дитя мое, — говорит он. — При дворе девушку ждет масса удовольствий куда более утонченных! Не пропусти их!

Явственная насмешка в его голосе не оставляет сомнений, о каких именно удовольствиях идет речь.

— Д'Альбрэ, моя кузина очень молода, она выросла вдали от больших городов, — говорит Дюваль. — Поискали бы вы себе более подходящую дичь.

— Дюваль, что за чепуха! Я лишь хотел сказать, что при дворе всегда рады свежему личику. Ну и намекнуть заодно, что рядом со строгим занудой вроде вас недолго и заскучать. — И д'Альбрэ поворачивается ко мне. — Вот погоди, дитя, он еще бросит тебя одну где-нибудь в уголке и уйдет к старикам беседовать о политике. Тут-то я тебя и найду!

Я крепко подозреваю, что после такого обещания мне будут сниться кошмары. Он же улыбается так, словно посулил луну с неба.

Дюваль хмуро глядит на него. Его неприязнь к графу распространяется кругом, точно морской туман. Я даже удивляюсь, отчего ее не видят все остальные.

Д'Альбрэ подмигивает мне:

— Значит, договорились? Просто найди меня, когда заскучаешь.

И с этими словами он неторопливо уходит.

Дождавшись, когда он отойдет подальше, я даю волю негодованию:

— Да как мог твой отец пообещать ему руку своей дочки! Поверить не могу! Он же старик! И вдобавок негодяй, каких мало!

Взгляд Дюваля означает только одно: «Убедилась? А что я тебе говорил?»

— Ему хоть есть дело до самой герцогини, или он только за приданым охотится? За ее герцогством?

Дюваль кривится от отвращения:

— Конечно, в первую голову он желает наложить лапу на ее земли. Но и взять в жены юную девушку, притом очаровательную и красивую, — тоже перспектива не из последних! — При этих словах лицо Дюваля становится жестким и опасным. Я хочу расспросить его, но он продолжает: — А теперь идем. Я должен еще кое-кого тебе показать.

Поиск по сайту: