ГЛАВА 24. Когда мы приближаемся к церкви, я замечаю по ту сторону густого кустарника отблеск солнца на стали

Когда мы приближаемся к церкви, я замечаю по ту сторону густого кустарника отблеск солнца на стали. Придерживаю кобылу, чтобы поравняться с Дювалем. Нагибаю голову и смотрю на него снизу вверх, словно заигрывая.

— На деревьях — вооруженные люди, — говорю вполголоса.

Вновь кричит перепел, и Дюваль усмехается.

— Это мои люди, — говорит он. — Я их отправил вперед еще до света — на всякий случай.

Я молчу, но, сказать по совести, его предусмотрительность меня впечатлила.

Церковь в Сен-Лифаре очень старая. Она выстроена из доброго бретонского камня и толстых деревянных балок. В стенах устроены небольшие альковы, по одной на каждого из прежних святых. Я тотчас нахожу изображение Мортейна. Статуя очень древняя, древнее всех иных, какие я видела. Худой как скелет, наш Бог держит в руке стрелу, напоминая, что жизнь быстротечна, а ударить Он может в любой миг.

Чудище и де Лорнэй занимают места по разные стороны церковного двора. Дюваль спешивается и вынимает меня из седла.

— Почему встреча здесь? — спрашиваю больше ради того, чтобы отвлечься от жара его рук у себя на поясе.

Он ставит меня наземь.

— Потому, что здешний священник все еще молится и кладет приношения старым святым, то есть я могу быть уверен в его преданности нашей стране. А кроме того, в церквях редко совершается предательство.

Арка над входной дверью сплошь покрыта резными изображениями. Я вижу раковины и священные якоря святого Мера. Кто-то особо благочестивый повесил пучок колосьев — дар святой Матроне. Дюваль открывает дверь, берет меня за локоть и увлекает внутрь.

В церкви темно, сыровато и густо пахнет благовониями. Горят свечи, но их золотые огоньки не могут разогнать зябкий холод. Я ощущаю тяжесть мириад прошедших здесь душ, чувствую совокупную силу бессчетных молитв, произнесенных под этими сводами. Кафедра тоже вся в резьбе — на ней изображены эпизоды земной жизни святых. Медный оклад позеленел от сырости и минувших веков.

Дальше, над алтарем, виднеется менее старая, но прекрасно выполненная статуя, изображающая Воскрешение.

Я подхожу к нише святой Аморны и вынимаю из кармана кусочек свежего хлеба. Это традиционное подношение, которое делают юные девушки, мечтающие о верной любви; мы с Дювалем условились о нем по пути к церкви. Чтобы подношение было принято, девушка должна испечь хлеб своими руками, но этот хлеб пекла не я.

Здесь так явственно ощущается присутствие прежних святых, что мне совестно возлагать ложное приношение, испрашивая благословения, которого я на самом деле не хочу. Чтобы очистить душу, я принимаюсь молиться о герцогине: пусть она будет счастлива в любом браке, какой бы ей ни предстоял!

Когда завершаю молитву, Дюваль ведет меня к задней двери. Той, которой пользуются священники. Я буду стоять здесь на страже, следя, чтобы никто не подобрался к нему сзади.

Мы молча ждем. Кажется, что проходит целая вечность, но наконец я слышу снаружи шаги. Дверь открывается, и в церковный сумрак льется яркий свет.

Одинокая фигура перешагивает порог. У этого человека рыжевато-светлые волосы и сильный, чисто выбритый подбородок. Он явно благородных кровей, на нем стальной нагрудник и наручи. Это не какой-нибудь придворный щеголь — у него есть воинская сноровка.

Двое мужчин осторожно приглядываются друг к другу, после чего незнакомец переходит непосредственно к делу, и это опять-таки вызывает мое восхищение.

— Спасибо, что согласились на встречу, — говорит он.

Дюваль кивает.

— Ваши опасения были небеспочвенны, — отвечает он. — Нам пришлось отделываться от отряда солдат, которые следовали за нами.

Незнакомец улыбается:

— А-а, эти. Мои люди тоже встретили их, у самого поворота с большака к церкви. Сейчас развлекаются веселой погоней по дороге в Редон.

Дюваль наклоняет голову, вглядываясь в его лицо.

— А ведь я вас знаю, — говорит он наконец.

Молодой человек улыбается:

— У вас отличная память. Я Федрик, герцог Немурский.

Герцог Немурский!.. Передо мной тотчас оживают уроки сестры Эонетты. Немур — маленькое, но богатое владение. Как и Бретань, оно лишь формально признает над собой французский престол. Прежний герцог Немурский сражался бок о бок с нашим Франциском на полях Безумной войны, где и погиб. Ну а стоящий перед нами молодой властелин — один из многих, когда-то помолвленных с герцогиней.

— Я приехал возобновить переговоры о руке вашей сестры, — произносит Немур.

— Но я думал, вы уже женаты!

Лицо герцога омрачается:

— Был женат. Увы, моя жена и маленький сын умерли в конце лета, когда разразилось моровое поветрие.

— Прискорбная новость, — произносит Дюваль.

Немур отвечает с вымученной улыбкой:

— Так и вышло, что я приехал к вам за новой невестой. Когда меня достигла весть о тех обстоятельствах, в которых оказалась ваша сестра, я надумал обратиться к вам.

— Что же у вас о ней говорят? — осторожно спрашивает Дюваль.

Немур смеется, но довольно невесело:

— Говорят, что французская регентша подкупила половину ваших баронов, чтобы те выступили на ее стороне, а император Священной Римской империи слишком погряз в своих собственных войнах, чтобы прийти Анне на помощь. Ну а вельможи герцогини озабочены дракой за ее корону, они меньше всего думают о том, чтобы сражаться на ее стороне.

— Боюсь, — говорит Дюваль, — слухи, достигшие вас, даже слишком правдивы.

— Вот я и хочу предложить вам выход, — говорит герцог. — Я намерен держаться изначального брачного соглашения, чтобы вы убедились: я не имею в виду воспользоваться вашими бедственными обстоятельствами.

Тут Дюваль настораживается.

— Почему? — спрашивает он. — С чего бы вдруг такое рыцарское благородство?

— Но разве благородство не есть само по себе награда?

— Что-то я пока не встречал того, кто стремился бы к ней.

Немур пожимает плечами, потом улыбается. Эта улыбка напоминает мне хищный оскал Чудища.

— Мне очень нравится юная госпожа, ваша сестра, и потом, утереть французам нос в ими же затеянной игре — разве не удовольствие? Они, между прочим, убили моего отца.

— И сколько же войск вы можете выставить, чтобы прочие претенденты зауважали ваши права жениха? Учтите, французская регентша, узнав о происходящем, будет действовать быстро.

— Три тысячи, — отвечает молодой герцог. — Знаю, это меньше, чем предлагает д'Альбрэ, но я, по крайней мере, могу обещать, что их верность будет принадлежать герцогине.

— Это дорогого стоит, — замечает Дюваль.

— И вот еще что, — добавляет Немур. — Моя двоюродная сестра, королева Наваррская, пришлет пятнадцать сотен копейщиков поддержать наше общее дело.

У Дюваля брови так и взлетают от удивления:

— Это более чем желанная помощь, но с какой стати королеве Наваррской о нас беспокоиться?

Молодой герцог мрачнеет:

— Не забывайте, что она замужем за родственником д'Альбрэ. Ей слишком хорошо известно, что это такое — брачные узы с мужчиной из подобной семьи.

Они обмениваются взглядами и, как мне кажется, очень хорошо понимают друг друга.

— Ну что ж, — произносит Дюваль, — я передам ваше предложение герцогине.

Он очень старается сдерживать голос, но я-то слышу в нем облегчение!

А еще уходит полная секунда, если не больше, чтобы распознать чувство, которое переполняет меня саму. Это не робость, даже не предвкушение, это чистая радость! Я с ума схожу от радости — святой Мортейн, мы, кажется, только что нашли для нашей герцогини способ разрубить все узлы! При этом твержу себе: я вовсе не потому так счастлива, что туман подозрений, окутывающий имя Дюваля, редеет прямо у меня на глазах.

Когда приходит время возвращаться в Геранд, Дюваль не пользуется моей короткой тропой, а ведет нас прямо через Сен-Лифар. Если это проверка, то я пройду ее шутя. Совершенно уверена, что никто здесь меня не узнает.

Городок не сильно изменился за четыре года без малого. Мы проезжаем кузницу и маленькую площадь, где проходили наши скудные празднества. Вот дом ткачихи, вот лачужка ведьмы-травницы, а вот тут жил красильщик.

Быстро выбираемся на окраину. Там, на отшибе, виднеется еще один домик. Из трубы лениво поднимается дым, на бельевой веревке сушится почти до дыр изношенная одежда.

В поле за домом трудится мужчина. Согнувшись в три погибели, воюет с твердой землей. Он, может, и занимается разведением репы, но в данный момент сеет под зиму рожь. Я с удивлением смотрю на него. Он сильно постарел, волосы поседели, плечи поникли. Уж не ненависть ли ко мне только и помогает ему держаться?.. Чудовище из моих детских кошмаров превратилось в согбенного, сломанного старика, с горем пополам добывающего свой хлеб, в то время как я стала избранницей Бога, призванной исполнять Его волю.

Мужчина словно бы чувствует мой взгляд. Он поднимает глаза и недоуменно смотрит на четверых вельмож, скачущих через его поле. Когда он опускает голову и дергает себя за волосы, я окончательно убеждаюсь, что обман удался. Даже мой собственный отец меня не признал.

Дюваль подъезжает вплотную ко мне.

— Кто-то знакомый? — спрашивает он вполголоса.

— Он — никто! — отвечаю я и в самый первый раз понимаю, что это сущая правда.

Поиск по сайту: