Политика

Трясучка сидел мрачный и пьяный.

Большой обеденный зал герцога Рогонта был величайшим сооружением, где он когда-либо нажирался. Когда Воссула долдонил ему про набитую чудесами Стирию, Трясучке приходило на ум скорее нечто вроде этого, нежели гнилые талинские причалы. На полу зала четырежды поместился бы великий чертог Бетода в Карлеоне, а потолок превосходил его высотой более чем втрое. Стены из белёсого мрамора, проложенные рядами сине-чёрного камня, сплошь испещрены сверканием прожилок, сплошь покрыты высеченными листьями и гроздьями винограда, сплошь заросли-застелились плющом, так что и настоящие растения и изваяния сплетались вместе в пляшущие тени. Тёплые вечерние дуновения вплывали сквозь распахнутые, широкие как ворота замка, окна, от чего оранжевые огоньки тысяч подвесных светильников мерцали и колебались, высекая отовсюду блёстки искрящейся роскоши.

Обитель волшебства и великолепия, жилище великанов, возведённое богами.

Жаль, что собравшийся тут народец изрядно измельчал по сравнению с теми или другими. Женщины в пышных, безвкусных нарядах причёсаны, увиты драгоценностями и накрашены - чтоб смотреться моложе, стройней или богаче. Мужчины в камзолах ярких расцветок носят кружева на воротниках и позолоченные кинжальчики на поясе. Сперва они глядели на него с выражением тихого презрения на напудренных мордочках. Будто он сделан из тухлого мяса. Затем, после того как он повернулся, выставив вперёд левую половину лица - с выражением стылого ужаса, от которого он получил три четверти чёрной радости и одну четверть собственного стылого ужаса.

Так всегда на каждом пиру - какой-нибудь тупой, вздорный, наглый мудак в черезмерной обиде на всех и ни на кого конкретно, слишком много пьёт и портит всем вечер. Похоже, сегодня это он сам и он охотно принял на себя такую обязанность. Он выкашлял мокроту и смачно плюнул прямо на блестящий пол.

Человек за соседним столом, в жёлтом камзоле с длинными полами, огляделся, едва-едва сложив надутые губы в крохотную язвительную усмешку. Трясучка наклонился к нему, всаживая острие ножа в полированную столешницу. - Что-то собрался мне сказать, ссаная куртка? - Человек побледнел и без звука повернулся обратно к друзьям. - Куча трусливых выродков, - пробурчал Трясучка в свой быстро пустеющий кубок, вполне отчётливо и громко, чтобы его услышали за тремя столами. - Ни единой кости в целом, блядь, стаде.

Он представил, как бы этих хихикающих хлыщей воспринял Ищейка. Или Рудда Тридуба. Или Чёрный Доу. При этой мысли он злобно фыркнул, но быстро поперхнулся насмешкой. Если над кем и подшутили, то над ним самим. В конце концом именно он находился тут, положившись на их милость. Посреди них всех, без единого товарищеского локтя. Ну, так по крайней мере выглядело.

Он угрюмо уставился в сторону главного стола, на почётном возвышении царившего над комнатой. Среди самых именитых гостей восседал Рогонт, скалясь по сторонам, будто он звезда, сияющая на ночном небе. Рядом сидела Монза. Трудно утверждать с трясучкиного места, особенно когда всё вокруг подсвечивалось злобой и перебором вина, но ему показалось, что он заметил, как она хохочет. Ей там хорошо, сомнений нет, без своего нагоняющего тоску одноглазого батрака.

А он, Принц Промедления-то, смазливая сволочь. По крайней мере, с двумя глазами. Трясучке хотелось бы вскрыть его гладкую, подтянутую морду. Молотком, как Монза разбила голову Гоббы. Или просто кулаками. Руками раздавить. Сплющить до красных ошмётков. Он крепко, до дрожи стиснул нож, прокручивая в голове целый безумный рассказ, как бы он с ним поступил. Перебирал все кровавые подробности, тасуя их до тех пор, пока не стал от этого чувствовать себя настолько крутым мужиком, насколько возможно - и вот, Рогонт скулит о пощаде и ссытся под себя. Скручивал мысли в извращённые формы, где под конец Монза хочет его сильнее, чем даже раньше. И всё это время он не сводил с них двоих своего вздрагивающего, прищуренного глаза.

Он изводил себя мыслью о том, что они хохочут над ним, хоть при этом и знал - всё это чепуха. Он недостаточно важен чтобы над ним смеялись, и от этого распалялся ещё сильнее. Всё ещё, как бы то ни было, цепляясь за свою гордость. Будто утопающий за слишком мелкую, чтобы удержать его на плаву корягу. Он - увечное позорище, после того как столько раз спасал ей жизнь? Столько раз не жалел свою? И после всех гадских ступенек, по которым карабкался на эту сучью гору. Неужто в итоге нельзя надеяться на нечто, получше издёвки? Он выдрал нож из дерева. Нож, что подарила ему Монза в первый день их встречи. Давно, когда у него было два глаза и далеко не такие окровавленные руки. Давно, когда он собрался оставить убийства в прошлом и стать хорошим человеком. Вряд ли он сможет вспомнить на что похоже то чувство.

* * *

Монза сидела мрачная и пьяная.

В последнее время ей не очень-то хотелось есть, ещё меньше хотелось церемоний, и вовсе не хотелось жополизства, поэтому Рогонтов пир накануне гибели превратился в кошмар. Для пиров, церемоний и лести был Бенна. Здесь бы ему понравилось - хвастать, смеяться, обниматься с тутошним отребьем. Если бы он нашёл свободную минутку от заигрываний презирающих его людей, он бы наклонился к ней, и положил бы на руку успокаивающую ладонь, и шепнул бы на ушко что-нибудь, от чего бы она улыбнулась и воспряла. Лучшее же её достижение на сегодня - показывать зубы в рычащем оскале.

Сволочная головная боль пульсировала, нисходя с той стороны, где сидят золотые монеты, и изящное позвякивание столовых приборов было равнозначно забиваемым в лоб гвоздям. Внутренности свело судорогой, похоже не прекращающейся с того момента, как она оставила на мельничном колесе утопленника Верного. Лучшее, на что она способна - не поворачиваться к Рогонту и не блевать... блевать и полностью заблевать его белый, отороченный золотом китель.

Он подвинулся в её сторону с вежливым беспокойством. - Откуда столько уныния, генерал Муркатто?

- Уныния? - Чтобы вымолвить слово ей пришлось проглотить подступившую желчь. - Армия Орсо на марше.

Рогонт медленно повращал ножку бокала с вином. - Слыхали. При умелом содействии вашего старого наставника, Никомо Коски. Высматривая переправу, разведчики Тысячи Мечей уже достигли Холма Мензеса.

- Значит больше отползать некуда.

- Надо полагать - некуда. Мои славные замыслы вскоре сотрутся в пыль. Как часто и бывает с подобными замыслами.

- Вы уверены, что ночь накануне вашей гибели лучшее время для празднества?

- Послезавтра может быть уже слишком поздно.

- Хех. - Верно подмечено. - Может быть, для вас свершится чудо.

- Я никогда горячо не веровал в божественное вмешательство.

- Нет? А зачем же тогда они? - Монза дёрнула головой в сторону скопления гурков, чуть ниже главного стола, одетых в жреческие белые мантии и ермолки.

Герцог посмотрел на них. - О, их помощь лежит далеко за границей духовного. Это эмиссары пророка Кхалюля. Герцога Орсо поддерживает Союз, обеспечивают их банки. Я должен обзавестись собственными друзьями. А ведь даже император Гуркхула склоняется перед пророком.

- Каждый кому-то служит, да? Ну что ж, император и пророк утешат друг друга, когда жрецы принесут им весть о вашей голове на пике.

- Они быстро оклемаются. Стирия для них дело побочное. Уверен, они уже готовятся к следующей битве.

- В бесконечной войне. - Она осушила бокал и со стуком плюхнула его обратно на стол. Может в Осприи и выжимают лучшее в мире вино, но ей почудился в нём вкус рвоты. Как и во всём прочем. Её жизнь соткана из тошноты. Тошноты и частого, болезненного поноса. Саднящих дёсен, ободранного языка, ноющих зубов, щиплющей задницы. Лошадинолицый слуга в напомаженном парике выплыл из-за её плеча и обрушил в пустой кубок водопад вина, как будто вычурное переворачивание бутылки высоко над её головой улучшает его вкус. С непринуждённостью, доведённой до совершенства, слуга отступил назад. В конце концов, в Осприи отступление - национальное блюдо. От последней затяжки лишь перестали трястись её руки, ничего более.

Поэтому она молила, чтобы бездумное, похабное, вырубающее пьяное забытье своими превосходящими силами набросилось и уничтожило отчаяние.

Она блуждала глазами по самым богатым, самым никчемным гражданам Осприи. Приглядеться, как следует – банкет дошёл до края визгливой истерии. Чересчур много пьют. Чересчур быстро говорят. Чересчур громко хохочут. Ничто так не сбивает планку как надвигающееся неотвратимое уничтожение. Одно утешенье от грядущего разгрома Рогонта состоит в том, что вместе с ним лишится всего изрядное число этих придурков. - Вы уверены, что мне надо здесь присутствовать? - пробурчала она.

- Ну, кто-то же должен. - Рогонт зыркнул вбок на сущую девчонку, графиню Котарду Аффойскую. Без особого воодушевления.

- Доблестная Лига Восьми, похоже стала Лигой Двух. - Он придвинулся ближе. - И, чтобы быть полностью искренним, я гадаю, а что если для меня ещё не слишком поздно из неё выйти. Печальная истина состоит в том, что у меня иссякли почётные гости.

- Выходит, я укрепляю ваш увядший авторитет в качестве пугала?

- Совершенно верно. Вдобавок, весьма очаровательного. А все эти россказни о моём увядании, всего лишь непристойные сплетни, я вас уверяю. - Монза не нашла в себе сил даже на то, чтобы рассердиться, не говоря уже о развеселиться, и лишь утомлённо фыркнула. - Вам надо что-нибудь съесть. - Он указал вилкой на её нетронутую тарелку. - Вы выглядите исхудавшей.

- Меня мутит. - А ещё правая рука так болит, что она едва ли удержит нож. - Меня постоянно мутит.

- Серьёзно? Что-нибудь съели? - Рогонт вилкой отправил в рот мясо, со всем смаком человека, которому осталось протянуть от силы неделю. - Или что-нибудь сделали?

- Может это просто из-за общества.

- Я бы совсем не удивился. Моя тётя Сефелина постоянно перечила мне. Она была весьма склонной к тошноте дамой. Вы в некотором смысле напоминаете мне её. Острый ум, великие задатки, железная воля, но желудок слабее, чем можно было ожидать.

- Простите за разочарование. - Известно мёртвым, ей хватает и разочарований в самой себе.

- Разочарование? О, в точности наоборот, уверяю вас. Никто не сотворён из камня, такие уж мы, так?

Ещё бы не так. Монза набрала в рот побольше вина и насупилась на кубок. Год назад к Рогонту у неё не было ничего кроме презренья. Она помнила как они с Бенной и Верным издевались - что он за трус, что за вероломный союзник! А теперь Бенна мёртв, Верного она убила и прибежала искать убежища у Рогонта, как капризное дитя у богатого дядюшки. У дядюшки, который на этот раз не мог защитить даже самого себя. Её взгляд помимо желания притянуло к концу длинного стола справа, где в одиночестве сидел Трясучка.

Жестокая правда, что её от него тошнило. Просто стоять рядом с ним требовало усилий, не то, что к нему прикоснуться. И дело было далеко не только в уродстве его изувеченного лица. Она с лихвой навидалась уродств, и натворила сама тоже с лихвой, и без проблем сумела бы притворяться, что её это не напрягает. Дело было в молчании - а ведь прежде его невозможно было заткнуть. Их разделило чересчур много долгов, уплатить которые ей было не под силу. Она смотрела на скособоченный, мёртвый глаз и вспоминала его шёпот: такой была бы ты. И она знала, что была бы. Когда они разговаривали, он больше не произносил речей ни о правильных поступках, ни о том, чтобы начать новую жизнь. Может ей стоило наслаждаться победой своих доводов. Она над ними крепко потрудилась. Но все её мысли были лишь о том, что ей достался человек идущий дорогой добра, а она каким-то образом взяла и превратила его в стремящееся ко злу создание. Она не только прогнила сама, но и портила всё, к чему прикасалась.

От Трясучки ей худо, и само осознание омерзения вместо положенной благодарности, ещё более усиливало дурноту.

- Я напрасно трачу время, - прошелестела она, главным образом своему бокалу, нежели кому-то ещё.

Рогонот вздохнул. – Как все мы. Просто тянем убогие дни до бесславной смерти, стараясь, чтобы та пришла в наименее ужасном обличье.

- Мне пора уходить. - Она попыталась сложить перчаточную руку в кулак, но на этот раз боль лишь ослабила её. - Найти способ... Найти способ разделаться с Орсо. - Но она так устала, что с трудом нашла в себе силы это вымолвить.

- Месть? В самом деле?

- Месть.

- Если вы оставите меня, я стану сокрушаться.

У неё вряд ли бы вышло заставить себя потрудиться следить за речью. - За каким чёртом я вам вообще сдалась?

- Вы, мне сдались? - Улыбка Рогонта на мгновение слетела. – Мне больше нельзя уползать, Монцкарро. Скоро, возможно завтра, настанет великая битва. Решающая в судьбе Стирии. Что может быть ценнее совета одного из величайших стирийских воинов?

- Погляжу, найду ли я такого для вас, - пробормотала она.

- И у вас много друзей.

- У меня? - Никто из ныне живых не шёл ей на ум.

- Простонародье Талинса всё также вас любит. - Он вскинул брови на присутствующих. Некоторые всё также недружелюбно сверлили её взглядами. - Конечно, здесь вы не столь популярны, но это только подтверждает правило. Злодей одним - герой другим, как-то так.

- В Талинсе меня считают погибшей, да и вообще им глубоко побоку, - и навряд ли не побоку ей самой.

- Напротив, мои агенты трудятся над выработкой чёткой гражданской позиции на случай вашего триумфального оживления. Расклеенные на каждом перекрёстке листовки опровергают версию герцога Орсо, обвиняют его в покушении, и гласят о вашем неминуемом возвращении. Народу глубоко не по боку, поверьте, в них кипит та бездонная страсть, что простонародье порой питает к великим личностям, которых они никогда не видели и не увидят. На худой конец всё это настроит их против Орсо в дальнейшем и создаст ему трудности у себя дома.

- Угу, политика? - Она опустошила бокал. - Хилые подвижки-то, когда у ваших ворот война.

- Все мы стараемся продвинуться настолько, насколько можем. Но и на войне и в политике вы по-прежнему котируетесь, вас хотят заполучить. - Его улыбка вернулась обратно, шире чем когда бы то ни было. - Вдобавок, разве мужчине нужна дополнительная причина, чтобы держать под рукой прекрасную и обаятельную женщину?

Она угрюмо скосила глаза. - Отъебитесь.

- Когда прижмёт, так и сделаю. - Он прямо взглянул на неё. - Но лучше бы мне кто-нибудь помог.

* * *

- Вы выглядите почти также злобно, как я себя чувствую.

- А? -Трясучка отвёл ненавидящий взгляд от счастливой парочки. - А-а. - С ним разговаривала женщина. - О. - Она смотрелась очень здорово, настолько, что казалось её окружает сияние. Тут он заметил, что сияние окружает все предметы. Он нажрался в говно. Всё же она, казалось, отличалась от остальных. Ожерелье красных камней на длинной шее, белое, свободно надетое платье, подобно тем, что носили в Вестпорте чёрные женщины, хотя сама она бледнее снега. В том, как раскованно она стояла, не было ничего натянуто-неискреннего. А в улыбке было что-то открытое. На мгновение он чуть не улыбнулся вместе с ней. Первый раз за всё это время.

- Здесь есть свободное место? - Она говорила по-стирийски с акцентом Союза. Чужая, как и он.

- Вы хотите присесть... со мной?

- Почему нет, вы что, разносчик чумы?

- С моим везеньем - не удивлюсь. - Он повернул к ней левую сторону лица. – Хотя, отвадить от меня людей и его хватает. - Её глаза переместились туда, затем обратно и улыбка даже не дрогнула. - У каждого из нас свои шрамы. У кого-то снаружи, у кого-то...

- Те, что внутри, всё ж далеко не так отвращают чужие взгляды, да?

- Как оказалось, эти взгляды чересчур переоценивают.

Трясучка медленно оглядел её сверху донизу и ему понравилось. - Вам легко говорить, вам их девать некуда.

- Умеете себя вести. - Оглядев зал, она разочарованно выдохнула. - Уже не чаяла отыскать хоть что-то подобное среди этой толпы. Клянусь, вы наверняка здесь единственный честный человек.

- Особо на это не рассчитывайте. - Хотя сам уже широко ухмылялся. Покадриться с миловидной женщиной неплохо в любое время. У него есть гордость. Она протянула ему руку, и он заморгал, глядя на неё. - Мне поцеловать, да?

- Если хотите. Она не растает.

Она была мягкой и гладкой. Ничего общего с рукой Монзы - жилистой, выгоревшей, мозолистой, как у какого-нибудь названного. А уж с другой рукой, в перчатке, перекрученной как крапивный корень, общего и того меньше. Трясучка прижался губами к тыльной стороне ладони, обоняя лёгкий запах духов. Похоже на цветы и ещё что-то, от чего дыхание режет горло.

- Я, у-у... Коль Трясучка.

- Я знаю.

- Знаете?

- Мы виделись, хотя и кратко. Моё имя Карлотта дан Эйдер.

- Эйдер? - Он потратил несколько мгновений, сопоставляя. Полумельком пролетевшее во мгле лицо. Женщина в красном пальто, в Сипани. Любовница принца Арио. - Вы та, которую Монза...

- Избила, угрожала, сломала и оставила подыхать? Тогда видимо это я. - Она хмуро поглядела на главный стол. - Монза, вот как? Даже не просто по имени, но по его ласкательному уменьшению. Вы с ней должны быть очень близки.

- Вполне близки. - Никак не настолько близки как тогда в Виссерине. Перед тем как у него отняли глаз.

- И всё же она восседает там наверху с великим герцогом Рогонтом, а вы сидите тут внизу в замешательстве среди жалких нахлебников.

Будто прознала его мысли. Внутри снова всколыхнулся гнев, и он попытался направить разговор в другую сторону. - Что привело вас сюда?

- После побоища в Сипани у меня не оставалось выбора. Герцог Орсо несомненно пообещал изрядную награду за мою голову. Последние три месяца я провела, ожидая от каждого прохожего удара ножом, яда, удавки или чего похуже.

- Хех. Такое чувство мне знакомо.

- Тогда примите моё сочувствие.

- Известно мёртвым, оно бы мне не помешало.

- Так или иначе, на моё можете рассчитывать. Разве вы не такая же простая фишка в этой подлой мелочной игре, как и я? И потеряли ещё больше моего. Ваш глаз. Ваше лицо.

Вроде бы она и не двигалась, а всё равно как-то приближалась. Трясучка ссутулил плечи. - Пожалуй.

- С герцогом Рогонтом мы знакомы давно. Не самый надёжный мужчина, хотя, без сомнений симпатичный.

- Пожалуй, - сумел проскрежетать он.

- Мне хочешь, не хочешь - пришлось не глядя броситься в пропасть - отдаваясь ему на милость. Жёсткое приземление, но всё-таки какая-то временная поддержка. Хотя, кажется, он завёл новую прихоть.

- Монзу? - Никак не способствовало то, что он всю ночь думал то же самое. - Она не такая.

Карлотта дан Эйдер неверяще фыркнула. - Правда? Не коварная лживая душегубка, которая использует всё и вся чтобы добиться своего? Она не предавала Никомо Коску и не отнимала его кресло? Почему, по-вашему, герцог Орсо пытался её убить? Потому, что на этот раз она собиралась отнять уже его собственное кресло. - От выпитого он здорово отупел и не мог придумать в ответ ни единого возражения. - Почему бы не воспользоваться Рогонтом в своих целях? Или она влюблена в кого-то другого?

- Нет, - прорычал он. - Ладно... откуда мне знать... блядь, нет же! Ты всё извратила!

Она коснулась бледной груди ладонью. - Это я всё извратила? Поэтому-то её и прозвали Талинской Змеёй! Змея никого не любит, кроме себя!

- Ты сейчас скажешь всё, что угодно. Она тобою пользовалась в Сипани. Ты её ненавидишь!

- Согласна, я не оросила бы слезами её труп. Всадивший в неё клинок получил бы мою признательность и ещё много чего в придачу. Но это не делает меня лгуньей. - Она шептала на полпути к его уху. - Монцкарро Муркатто, Мясник Каприла? Они там детей убивали. - Он почти чувствовал на себе её дыхание, от того что она так близко покалывало кожу, похоть и злость свирепо сплелись воедино. - Убивали! Посреди улиц! Она даже собственному брату изменяла, я слышала...

- А? – Хотел бы Трясучка выпить сегодня поменьше - зал начал понемногу вращаться.

- Ты не знаешь?

- Знаю что? - в него вползала непривычная смесь любопытства, страха и омерзения. Эйдер положила руку на его предплечье, вполне близко, чтобы он почуял очередной отголосок аромата духов - сладкий, дурманящий, тошнотворный. - Они с братом были любовники. - Она протяжно промурлыкала последнее слово.

- Чего? - Его исполосованную щеку жгло как от пощёчины.

- Любовники. Они вместе спали, как муж и жена. Друг с другом трахались. Здесь нет никаких секретов. Спроси любого. Спроси её.

Трясучка обнаружил, что едва ли может вдохнуть. Он уже должен был понять. Некоторые вещи, что сбивали его с толку тогда, сейчас обрели смысл. Может быть, он уже понимал. Но всё равно почувствовал себя обманутым. Преданным. Жертвой насмешки. Будто рыбу руками вытащили из ручья и положили задыхаться. Ярость вскипела в нём так горячо, что вряд ли он смог бы сдержаться.

- Заткни поганое ебло! - Он отбросил руку Эйдер. - Думаешь, я не понимаю, что ты меня подстрекаешь? - Он как-то поднялся с лавки, вставая над ней, вокруг качался чертог. Расплывались огоньки и колебались лица. - Держш меня за дуру, жнщина? Т, ни вчто меня не ставишь?

Вместо того, чтобы отпрянуть назад, та двинулась вперёд, почти толкая его. Глаза огромные - по виду прямо тарелки. - Я? Не для меня ты собою жертвовал! Разве я тебя отшила? Разве я та, кто ни во что тебя не ставит?

Трясучкино лицо горело. Кровь ломилась в череп, так сильно, что грозила вытолкать наружу глаз. Спасало то, что его уже выжгли. Он сдавленно тявкнул, глотку перекрыло яростью. Он нетвёрдо шагнул назад, раз уж либо так - либо задушить её, пошатнулся прямо в слугу, вышибая серебряный поднос из его рук, опрокидывая стаканы, рассаживая бутылки, разбрызгивая вино.

- Сэр, я скромно прошу...

Трясучкин левый кулак мясисто въехал в его рёбра и скрутил его набок, правый хрустнул в лицо, перед тем как тот упал. Слуга ударился о стену и распростёрся на осколках своих бутылок. На трясучкином кулаке кровь. Кровь и белая заноза между пальцев. Обломок зуба. Что ему больше всего хотелось, встать на колени над этой мразью, обхватить его голову руками и крушить её о прекрасный резной орнамент на стене, пока не полезут мозги. И он почти что принялся за дело.

Но заставил себя повернуться. Заставил себя повернуться и сбивчиво побрести прочь.

* * *

Время ползло.

Монза лежала на боку, спиной к Трясучке, на самом краю постели. Выдерживая как можно большее пространство меж ними, чтобы только не скатиться на пол. Сквозь шторы уже протиснулись первые следы рассвета, делая комнату грязно-серой. Хотелось блевать. Вино выветривалось и оставляло её ещё более беспомощной и вымотанной, чем обычно. Ты надеешься, что нахлынувшей волной смоет прибрежный сор, но та просто рассасывается обратно, оставляя после себя скопление дохлой рыбы.

Она пыталась представить, что сказал бы Бенна. Что бы он сделал, чтобы ей стало лучше. Но ей больше не удавалось вспомнить звучание его голоса. Он угасал в прошлом, забирая с собой всё лучшее, что было в ней. Она представляла его мальчишкой, в давние времена - маленьким, больным и беспомощным. Она представляла его мужчиной, смеющимся, скачущим на гору, направляясь в Фонтезармо. По-прежнему нуждающимся в её заботе. Она знала цвет его глаз. Знала, что от частых улыбок в их уголках сидят морщинки. Но увидеть его улыбку не получалось.

Вместо неё во всех кровавых подробностях к ней подступили лица. Это были те пятеро, кого она убила. Гобба, заплетаясь, раздувшимися перебитыми ладонями щупал удавку Дружелюбного. Мофис, трепыхающийся на спине как кукла, булькал розовой пеной. Арио хватался руками за шею, пока из него струилась чёрная кровь. Ганмарк с окаянной ухмылкой, пронзённый в спину непомерным мечом Столикуса. Верный, тот кто был не хуже её, болтался на колесе, с утопленника стекала вода. Лица пятерых убитых ею и двоих живых. Юный живчик Фоскар, пока ещё едва ли стал мужчиной. И, конечно же, Орсо. Великий герцог Орсо, который любил её, как родную дочь.

Монза, Монза, что бы я без тебя делал...

Она рванула одеяло и скинула с постели вспотевшие ноги, натянула штаны. Её колотило, хотя в комнате было очень жарко. В голове стучало недовыветрившееся вино.

- Что ты делаешь? - раздалось карканье Трясучки.

- Надо курнуть. - Пальцы так погано тряслись, что неясно, удастся ли ей зажечь лампу.

- Ты не задумывалась, может, стоит курить поменьше?

- Задумывалась. - Она неловко откупоривала банку с шелухой, морщилась, шевеля сломанными пальцами. - Решила наоборот.

- Сейчас середина ночи.

- Тогда спи давай.

- Хуёвая привычка. - Он сел на свою сторону кровати, обратив к ней широкую спину и повернув голову так, что можно было увидеть насупленный уголок целого глаза.

- И то правда. Наверно вместо этого стоит начать вышибать слугам зубы. - Она взялась за нож и начала заколачивать шелуху в чашечку трубки, рассыпая мелкую пыль. – К твоему сведению, Рогонт от тебя не в особом восторге.

- Не так давно, насколько помню, ты была не в особом восторге от него. Однако, сдаётся мне, твоё отношение к людям - куда ветер, туда дым.

У неё раскалывалась башка. Она не испытывала ни малейшего желания разговаривать с ним, а тем более ругаться. Но в такие времена люди ранят друг друга гораздо глубже. - Что тебя грызёт? - повысила голос она, всё зная наперёд и не желая ничего о том слышать.

- А ты-то как считаешь?

- Знаешь что, у меня и своих проблем полно.

- Ты меня бросаешь, вот что!

Она не прочь ухватиться за такую возможность. - Бросаю?

- Вечером! Оставила меня внизу с мудачьём, а сама уселась как госпожа с Глистоползучим Герцогом.

- Ты чё думаешь, это я, блядь, распоряжаюсь, где кто сидит? - презрительно выругалась она. - Он засунул меня туда, чтобы самому красиво смотреться, только и всего.

Наступило молчание. Он отвернул голову, сутуля плечи. - Что-ж. По-моему там, где нужно красиво смотреться, от меня в последнее время толку мало.

Её передёрнуло - от неловкости и досады. - Рогонт может помочь. Только и всего. Там, снаружи стоит Фоскар с армией Орсо. Там, снаружи Фоскар... - И он умрёт любой ценой.

- Всё мстишь?

- Они убили моего брата. Не тебе мне это объяснять. Ты знаешь, каково мне.

- Нет. Не знаю.

Она нахмурилась. - А как же твой брат? Помнишь, ты сказал что его убил Девять Смертей? Я думала...

- Я ненавидел его. Моего пидараса-братца. Люди звали его новым Скарлингом, но он был сучьей мразью. Учил меня лазить по деревьям, ловить рыбу, теребил за подбородок - пока отец был неподалёку. Когда уходил - он избивал меня ногами, пока я едва не переставал дышать. И твердил - я убил нашу мать. А всё что я сделал плохого, это родился. - Его глухой голос выцвел, в нём не осталось злобы. - Когда я услышал, как он сдох, мне хотелось ликовать, однако взамен я плакал, потому что все остальные плакали. Я поклялся отомстить убийце и всё такое, ну, есть же правила, которым надо следовать, правда? Я не собирался вести себя недостойно. Но когда я узнал, что Девять Смертей прибил башку моего сволочного брата гвоздями, я не понимал, ненавижу ли я того человека за сам поступок или ненавижу его за то, что он украл у меня мой шанс, а может вообще хочу расцеловать его из благодарности, типа как ты расцеловала бы... брата, наверно...

На мгновение она была готова встать, подойти к нему и положить руку на плечо. Затем его глаз повернулся к ней, холодный и сузившийся. - Да ведь ты пожалуй и так всё об этом знаешь. Как целовать своего брата.

Кровь внезапно гулко ударила по глазам, так сильно, как никогда раньше. - Кем был мне брат - моё, ёб твою мать, дело! - Она осознала, что замахивается ножом и швырнула его на стол. - Привычкой обсуждать себя я не страдаю. И не собираюсь начинать с человеком, который на меня работает!

- Значит вот кто я для тебя?

- Кем же ещё тебе быть?

- После того, что я для тебя сделал? После всего, что я потерял?

Она вздрагивала, руки тряслись ещё сильнее. - За хорошую плату, разве нет?

- Плату? - Он наклонился в её сторону, показывая на своё лицо. И почём мой глаз, злоебучая ты проблядь?

Она сдавленно рыкнула, сорвалась с кресла, схватила лампу, повернулась к нему спиной и двинулась к балконной двери.

- Ты куда? - Его голос внезапно стал вкрадчивым, будто бы он понял, что зашёл слишком далеко.

- Проветриться от твоей жалости к себе, скотина, пока меня не стошнило! - Она рванула настеж дверь и шагнула на холод.

- Монза... - Он, резко утихнув, сидел на кровати с выражением глубочайшей печали на лице. По крайней мере, на действующей его половине. Сломленный. Безнадёжный. Отчаявшийся. Поддельный глаз съехал и смотрел вбок. Северянин выглядел, будто вот-вот заплачет, припадёт к ней, станет молить о прощении.

Она захлопнула дверь. У неё есть предлог. Отвернуться от него и испытать временное чувство вины предпочтительнее бесконечной вины его лицезрения. Гораздо, гораздо предпочтительнее.

Вид с балкона запросто мог числиться среди самых захватывающих в мире. Вниз обрывалась Осприя, сумасшедший лабиринт полосатых медных крыш, каждый из четырёх городских ярусов обнесён собственными укреплениями - стенами и башнями. За ними тесно сгрудились высокие строения старого, белесого камня - с узкими окнами, пронизанные чёрным мрамором, бок о бок втиснутые в круто поднимающиеся улицы, изогнутые переулки с тысячами ступеней, глубокие и тёмные как ущелья горных потоков. Несколько ранних огней в рассыпку светили из окон, мерцающие точки факелов часовых передвигались по стенам. А за стенами долина Сульвы тонула в тени гор, на её дне можно было заметить лишь смутный отблеск реки. С той стороны, на макушке высочайшего холма, вырисовывавшегося на фоне неба, вроде бы заметны булавочные острия огней. Наверное лагерные костры Тысячи Мечей.

Людям с боязнью высоты здесь не место.

Но у Монзы на уме другое. Единственное, что было важным - сделать так, чтобы не осталось ничего важного, и как можно скорее. Она присела на корточки в самый тёмный угол, ревностно съёжилась над лампой и трубкой, словно замерзающий насмерть над последним языком пламени. Зажала в зубах мундштук, приподняла дрожащими руками звякнувшую крышечку, подалась вперёд...

Внезапный порыв ветра налетел, завихрился в углу, хлестнул по глазам немытыми волосами. Пламя всколыхнулось и исчезло. Она не двигалась, продрогшая, уставившись на лампу - сперва в недомогании растерянности, а затем неверяще покрывшись потом. Её лицо обмякло от ужаса, когда в шумящей голове ощупью выстроились последствия.

Нет огня. Нет курева. Нет пути назад.

Она распрямилась, сделала шаг навстречу перилам и изо всех сил запустила лампой в город. Наклонила голову набок, делая глубочайший из всех вдохов, обхватила перила, качнулась вперёд и заорала во всю ширь лёгких. Криком выпуская наружу ненависть к лампе, что падала вниз, к ветру, что задул её, к городу, что раскинулся под ней, к долине за его пределами, к целому миру и к каждому в нём.

Вдали, гневное солнце начало выползать из-за гор, окрашивая кровью небеса вокруг темнеющих склонов.

Поиск по сайту: