Так много за просто так

Серебро играло в лучах солнца тем особенным, от которого текут слюни, блеском, какой почему-то бывает только у денег. Полный несгораемый ящик на обозрении всего лагеря притягивал взгляды надёжней, чем если бы на столе непристойно разлеглась голая графиня. Столбики искромётных, искрящихся монет свежей чеканки. Одни из благороднейших в Стирии денежных знаков отданы на откуп одним из подлейших рук этой земли. Забавно. С одной стороны монеты, конечно же, весы, традиционный символ стирийской коммерции со времён Новой Империи. С другой - строгий профиль великого герцога Орсо Талинского. Ещё более забавно, счёл Коска, ведь он расплачивался с членами Тысячи Мечей лицом человека, которого они только что предали.

Прыщавой и паршивой, зудливой и косоглазой, кашляющей и неопрятной вереницей, солдаты и офицеры первой роты первого полка Тысячи Мечей, подходили к импровизированному столику получать свою неправедную долю. Над ними вплотную надзирал старший писарь бригады и дюжина наиболее испытанных ветеранов, праведных в точно такой же степени - с течением утра Коска, вгоняясь в тоску, нагляделся на все мыслимые уловки.

Люди подходили к столику многократно - в другой одежде, называя фальшивые имена или имена погибших товарищей. Они, как положено, преувеличивали, приукрашивали, либо открыто врали о своих званиях или сроке службы. Рыдали о больных матерях, детях или знакомых. Обрушивали всесокрушающий поток жалоб о пище, о питье, о снаряжении, о поносе, о начальстве, о вони от других, о погоде, об украденных вещах, о полученных ранах, о ранах нанесённых, об уроне своей несуществующей чести, и так далее, и так далее, и так далее. Проявляй они на поле боя такую же дерзновенность и упорство, с каким вытягивали халявные гроши из своего командира, то стали бы величайшей ратной силой всех времён.

Но первый сержант Дружелюбный бдил. Он годами работал на кухнях в Безопасности, где дюжины самого отпетого в мире жулья ежедневно воевали друг с другом за хлеб насущный, и знал каждую подлую уловку, хитрость и надувательство, применяемые по эту сторону ада. Ничто не упускал его взор василиска. Сиделец не пропустил без очереди ни единого сверкающего портрета герцога Орсо.

Коска в глубоком унынии покачал головой, наблюдая, как тащится прочь последний. Невыносимая хромота, за которую тот требовал компенсацию, исцелилась на глазах. - Клянусь Судьбами, можно было предположить, что они обрадуются прибавке! Уж если не тому, что им не пришлось за неё драться! И даже не пришлось самим её красть! Клянусь, чем больше человеку даёшь, тем больше он требует, и тем менее счастлив. Ни один не поблагодарил за то, что он получил за просто так. Сифилис на вашу благотворительность! - Он хлопнул по плечу писаря, от чего тот провёл неряшливую закорючку через аккуратно заполненную страницу.

- Наёмники уже не те, что раньше, - проворчал тот, мрачно поставив кляксу.

- Неужели? На мой взгляд, они кажутся вполне такими же буйными нахалами, как и всегда. "Уже не то, что раньше" - вечное нытьё недалёких умов. Когда люди говорят, что нечто раньше было лучше, они имеют в виду, что раньше лучше были они сами, потому что были молоды и все их чаяния лежали перед ними. Мир неизбежно темнеет, по мере твоего сошествия в могилу.

- Значит всё осталось по-прежнему? - спросил писарь, грустно поднимая глаза.

- Кто-то стал лучше, кто-то хуже. - Коска выдавил тяжёлый вздох. - Но по большому счёту, я не заметил значительных изменений. Скольким нашим героям уже уплачено?

- Покончили с ротой Оруженосца, из полка Эндике. Да, то был полк Эндике.

Коска прикрыл глаза рукой. - Прошу, не упоминай это храброе сердце. Его потеря до сих пор меня ранит. Скольким уже уплачено?

Писарь облизнул пальцы, прошелестел парой шуршащих листов своей книги, начал подсчитывать записи. - Одна, две, три...

- Четырёмстам и четырём, - сказал Дружелюбный.

- А сколько служит в Тысяче Мечей?

Писарь поморщился. - Считая весь вспомогательный состав, слуг и торговцев?

- Несомненно.

- И шлюх?

- Считай их в первую очередь, они трудятся добросовестней всех в целой, будь она проклята, бригаде!

Стряпчий покосился в небо. – Э-э-э...

- Двенадцать тысяч восемьсот девятнадцать, - сказал Дружелюбный.

Коска уставился на него. - Говорят, хороший сержант стоит трёх генералов, но ты стоишь трёх дюжин, друг мой! Однако, тринадцать тысяч? Мы просидим здесь до завтрашней ночи!

- Вполне вероятно, - проворчал писарь, перелистнув страницу. - Рота Дерьмача полка Эндике следующая. Полка Эндике... в смысле раньше... как-то так.

- Пофиг. - Коска отвинтил колпачок фляжки, что Морвеер швырнул в него в Сипани, поднёс её к губам, взболтал и обнаружил, что та пуста. Он насупился на потрёпанный металлический сосуд, вспоминая с некоторой неприязнью насмешливые суждения отравителя, о том, что человека не изменить ничем. На самом деле с достаточной неприязнью, чтобы его потребность глотнуть резко возросла. - Короткий перерыв, пока я пополняю припасы. Постройте роту Дерьмача. - Он встал, корча гримасу пока его ноющие колени с хрустом возвращались к жизни, затем прорезался улыбкой. Крупный мужчина целеустремлённо подходил к нему сквозь грязь, дым, холсты и неразбериху лагеря.

- Ба, мастер Трясучка, с холодного и кровавого Севера! - Северянин явно бросил наряжаться и носил кожаную солдатскую безрукавку и рубаху грубой пряжи с закатанными до локтей рукавами. Его волосы, при первой встрече уложенные в точности как у мусселийского щёголя, отросли во взъерошенные лохмы, массивная челюсть распушилась порослью - среднее между щетиной и бородой. Ничто из этого не прятало покрывшие пол-лица сплетения шрамов. Чтобы их скрыть не хватит никаких волос. - Мой старый соратник по приключениям! - Или по убийствам, как на самом деле и было. - Вижу блеск в твоих глазах. - Буквально, ведь светлый металл, в глазнице, отразил луч полуденного солнца и сверкал до боли ярко. - Хорошо выглядишь, друг мой, просто превосходно! - Хотя на самом деле тот выглядел изувеченным дикарём.

- Радость на лице - и на сердце радость. - Северянин явил кривобокую улыбку - палёная плоть сдвинулась лишь мельчайшим краешком.

- Именно так. Улыбнись на завтрак, и будешь дристать счастьем до самого полдника. Ты был в битве обычным воином?

- Был.

- Так я и думал. Ты ни разу не производил впечатления человека, которому боязно засучить рукава. Кровищи-то было, да?

- Было.

- Однако, некоторые на крови цветут и пахнут, правда? Осмелюсь сказать, ты знаешь кое-кого из их породы.

- Знаю.

- И где же твой наниматель, моя злосчастная ученица, преемница и предшественница, генерал Муркатто?

- Сзади тебя, - послышался резкий голос.

Он крутнулся вокруг своей оси. - Божьи зубы, женщина, а ты не утратила уменья заставать людей врасплох! - Он притворился потрясённым, чтобы сгладить наплыв волнительных чувств, всегда сопровождавших её появление и угрожавших сорвать ему голос. Вдоль щеки у неё шла длинная царапина, на лице несколько кровоподтёков, но в остальном она выглядела неплохо. Очень даже неплохо. - Разумеется, радость зреть тебя живой не знает границ. - Он взмахнул шляпой, чьи перья смущённо поникли, и упал перед ней на колени прямо в грязь. - Скажи, что прощаешь мою игру? Видишь же, что я думаю всё время лишь о тебе? Я неистощимо нежно тебя люблю.

Она фыркнула в ответ. - Нежно, ага? – Больше, чем она б догадалась, больше чем он сказал бы вслух. – Значит, то было представление для моего же блага? Я сейчас грохнусь в обморок от избытка признательности.

- Одна из черт, за которые тебя нельзя не любить - готовность в любое время грохнуться в обморок. - Он рывком встал на ноги. - А всё, полагаю, из-за твоего ранимого женского сердечка. Пошли со мной, я тебе кое-что покажу. - Он увёл её за деревья в сторону небольшой хатки, побеленные стены сияли под полуденным солнцем, Дружелюбный и Трясучка тянулись следом, как дурные воспоминания. - Должен признать, что наряду с оказанием любезности тебе и мучительным соблазном, в конце концов, дать Орсо хороший поджопник, требовали решения и несколько пустяковых шкурных вопросов.

- Иных не изменить ничем.

- Никогда, да и с какой стати? Предложение включило в себя изрядное количество гуркского золота. Впрочем, уж ты-то в курсе, ведь ты первой его и предлагала. Вот, а Рогонт был так добр, пообещав мне, при случае, теперь уже весьма вероятном, его увенчания короной Стирии - великое герцогство Виссеринское.

Он с чувством глубокого удовлетворения наблюдал вздох замешательства.

- Ты? Великий блядский герцог Виссеринский?

- Я скорее всего не буду употреблять слово "блядский" при подписи моих указов, но в остальном верно. Великий герцог Никомо звучит просто здорово, а? Да и вообще, Сальер помер.

- Уж я-то в курсе.

- У него нет наследников, даже отдалённых. Город разграблен, выжжен дотла, провинция в упадке, большинство населения сбежало, убито или ещё как-то злоупотребило ситуацией. Виссерину нужен сильный и самоотверженный вождь, чтобы вернуть былую славу.

- Но вместо него у них будешь ты.

Он позволил себе похихикать. - А кто лучше-то? Иль я не уроженец Виссерина?

- Как и множество других. Что-то не видать, чтобы они хапали себе герцогский титул.

- Вот и хорошо, ведь он один и он мой.

- Да зачем тебе вообще это надо? Обязанности? Ответственность? Мне казалось, тебя со всего такого воротит?

- Мне самому всегда так казалось, но моя путеводная звезда завела меня в сточную канаву. Я прожил неплодотворную жизнь, Монцкарро.

- Не говори.

- Я растратил свой дар за просто так. Самооплакивание и самобичевание дурной тропинкой самонебрежения и самоущемления подвели меня на самый край саморазрушения. В чём же основная проблема?

- В тебе самом?

- Вот именно. Тщеславие, Монза. Зацикленность на себе. Признак незрелости. Мне нужно, ради самого себя и моих верных последователей, повзрослеть. Направить свой талант вовне. Это как раз то, с чем ты пыталась до меня достучаться - приходит время, когда человек должен к чему-то пристать. Что же может быть лучше, чем искренне посвятить себя служению моему родному городу?

- Ты искренне посвящаешь себя служению. Увы бедному Виссеринскому граду.

- Им будет лучше, чем было с этим падким на плохо лежащее искусство обжорой.

- Теперь у них будет падкий на плохо лежащее всё на свете пьяница.

- Ты меня недооцениваешь, Монцкарро. Человек способен измениться.

- Ты, вроде, только что сказал никогда?

- Передумал. И почему бы нет? Одним днём я убил двух зверей - состояние и в придачу одно из богатейших Стирийских герцогств.

Она покачала головой одновременно с изумлением и раздраженьем. - И всё что ты сделал - просто сидел здесь.

- В этом и состоит настоящее уменье. Трудом-то заработать-то награду легко. - Коска запрокинул голову, улыбаясь чёрным ветвям и голубому небу. - Знаешь, по-моему, небывалый случай, чтобы когда-либо в истории хоть один человек получил так же много за то, что абсолютно ничего не делал. Но навряд ли вчерашние подвиги принесли пользу лишь мне одному. Великий герцог Рогонт, уверен, доволен результатом. А ты сделала большой шаг к своему большому возмездию, не так ли? - Он прислонился к ней. - Кстати о нём. У меня для тебя есть подарок.

Она встревоженно взглянула на него. Вечно недоверчива. - Какой подарок?

- Ненавижу портить сюрприз. Сержант Дружелюбный, не могли бы вы взять вашего экс-нанимателя и её спутника-северянина в дом, и показать нашу вчерашнюю находку? Естественно пусть она делает всё что ей вздумается. - Притворно усмехаясь, он отвернулся. - Ведь мы же теперь друзья!

- Внутри. - Дружелюбный толкнул заскрипевшие двери. Монза бросила взгляд на Трясучку. В ответ тот пожал плечами. Она пригнулась под притолокой и оказалась в полутёмной комнате, зябкой после солнца снаружи, со сводчатым кирпичным потолком и обрывками света на запылённом каменном полу. Когда её глаза привыкли к полумраку, она различила в дальнем углу мужчину. Тот сдвинулся вперёд, негромко загремела цепь на его щиколотках, и перекрестье теней с грязных оконных рам упало на его лицо.

Принц Фоскар, младший сын герцога Орсо. Монза почувствовала, как одеревенело всё её тело. Похоже, он наконец подрос, с тех пор как она видела его в последний раз бегущим прочь из отцовской палаты в Фонтезармо, скулящим, что не желает участвовать в её убийстве. Он лишился пушка над верхней губой, приобрёл цветущий синяк кольцом вокруг глаза и извиняющийся вид сменил на испуганный. Он вытаращил глаза на Трясучку, затем на Дружелюбного, пока те входили внутрь вслед за ней. В целом не дарующая узнику надежду пара. Наконец, против воли, встретился взглядом с Монзой, с измученным выражением человека, который знает, что сейчас будет.

- Значит, правда, - прошептал он. - Ты жива.

- В отличие от твоего брата. Я пробила ему горло и выкинула его из окна. - Острый кадык Фоскара дёргался вверх и вниз, пока он сглатывал. - Я отравила Мофиса. Проткнула Ганмарка тонной бронзы. Верного заколола, зарубила, утопила и повесила на водяном колесе. Он до сих пор там крутится, насколько я знаю. Гоббе повезло. Я только раскатала в муку его руки, его колени, и его башку. Молотком. - От списка вместо жестокого удовлетворения, её жестоко затошнило, но она продолжала, перебарывая себя. - Из семерых, что были в том месте, когда убивали Бенну, остался только твой отец. - Она вынула из ножен Кальвес, клинок легонько скрипнул, страшно, как детский крик. - Твой отец... и ты.

Комната была тесной, затхлой. Лицо Дружелюбного - пусто как у трупа. Трясучка рядышком прислонился к стене, сложил руки, улыбаясь.

- Понимаю. - Фоскар подошёл ближе. Маленькими, неохотными шажками, но всё же навстречу ей. Он остановился не более чем в шаге, и повалился на колени. Неуклюже, ведь его руки были связаны за спиной. И его глаза не сходили с её. - Прости.

- Ты охуел, прощения просишь? - выдавила она сквозь сжатые зубы.

- Я не знал, что будет! Я любил Бенну! - Дрожали губы, и по скуле побежала слеза. Страха, вины или и того и того. - Твой брат был... мне как брат. Я бы ни за что не пожелал... такого, никому из вас. Прости... за моё участие. - Он в этом не участвовал. Она это знала. - Я всего лишь... хочу жить.

- И Бенна хотел.

- Пожалуйста. - Закапали новые слёзы, оставляя на его щеках блестящие дорожки. - Я просто хочу жить.

Её желудок перетряхнуло, желчь обожгла глотку и залила истекающий слюной рот. Давай. Она прошла весь свой путь ради этого, всё выстрадала и заставила страдать всех тех, остальных, ради одной этой возможности.

Делай что должно. Совесть - отмазка. Пощада и трусость - одно и то же. Пора действовать. Он должен умереть.

Да делай уже.

Но её оцепеневшая рука отяжелела до, кажется, тысячи тонн. Она вгляделась в пепельное лицо Фоскара. В его большие, расширенные, беспомощные глаза. Что-то в нём напоминало Бенну. Когда тот был молод. До Каприла, до Светлого Бора, до того, как они предали Коску, даже до того, как вступили в Тысячу Мечей. Когда ей хотелось одного - сажать и сеять. Давным-давно, тот мальчик смеялся среди пшеницы.

Острие Кальвеса дрогнуло, опустилось, стукнулось об пол.

Фоскар издал долгий, дрожащий вздох, закрыл глаза и снова открыл их, в уголках блестела влага. - Спасибо. Я всегда знал, что у тебя есть сердце... что бы ни говорили. Спасибо...

Громадный кулак Трясучки врезался ему в лицо и сшиб навзничь, кровь брызнула из сломанного носа. Он что-то потрясённо пролепетал, прежде чем северянин оказался над ним, крепко сомкнув ладони на его горле.

- Жить захотелось, пидарас? - прошипел Трясучка, оскалив зубы в глумливой ухмылке, на его предплечьях извивались жилы, пока он сдавливал всё туже и туже. Фоскар беспомощно брыкался, безмолвно сопротивлялся, выворачивал плечи, лицо налилось розовым, потом красным, потом лиловым. Трясучка зацепил голову Фоскара обеими руками, поднял её к себе, так близко, что почти мог поцеловать, затем с силой ударил ею о каменную плиту. Пронзительно треснуло. Башмаки Фоскара дёрнулись, загремела цепь между ними. Трясучка покрутил головой в одну сторону, потом в другую, сдвигая ладони, чтоб сподручней ухватиться, сухожилия окостенело выпирали из его заскорузлых кистей. Он снова подтащил его кверху, не спеша, и с глухим хрустом вбил его голову в пол. Язык Фоскара вывалился, замигало одно веко, из-под волос поползла чёрная кровь.

Трясучка что-то буркнул на северном наречии, она не понимала слов. А он опять поднял голову Фоскара и обрушил её вниз, со всей аккуратностью каменщика стыкующего нужные блоки. Снова, и снова. Монза смотрела, полураскрыв рот, по-прежнему еле удерживая меч, не предпринимая ничего. Не в силах решить, что она может сделать и что должна. Остановить, или помочь ему. Кровь запятнала оштукатуренные стены и каменные плиты капельками и брызгами. Сквозь шум ударов и хруст раскалываемых костей ей послышался голос. На минуту показалось - голос Бенны всё ещё шепчет ей: давай. Затем до неё дошло, что это Дружелюбный, спокойно подсчитывает, сколько раз череп Фоскара бьётся о камень. Дошёл до одиннадцати.

Трясучка приподнял исковерканную голову принца ещё раз, спутанные в ком волосья блестели чёрным. Затем он моргнул и выпустил её.

- По-моему хорош. - Он медленно выпрямлялся, поставив по башмаку по обе стороны тела Фоскара. - Хе. - Посмотрел на руки, огляделся, чем бы их вытереть, в итоге растёр друг о друга, размазывая до локтей чёрные полоски запекшейся крови. - Ещё очко в нашу пользу. - Он искоса посмотрел на неё единственным глазом, уголок рта изогнулся в нездоровой улыбке. - Шесть из семи, а, Монза?

- Шесть и один, - пробурчал себе под нос Дружелюбный.

- Всё оборачивается как ты и хотела.

Она уставилась на Фоскара - сплющенная голова свернулась набок, перекрещенные глаза вытаращились на стену, кровь из проломленного черепа чёрной лужей разливалась по каменному полу. Её голос доносился откуда-то издалека, гнусавый и тонкий. - Зачем же ты...

- Почему нет? - просипел Трясучка, подходя ближе. Она увидела собственное бледное, в струпьях, стянутое лицо - изогнутое, перекрученное, отражённое в мёртвом металлическом шаре его глаза. - Ради чего мы сюда пришли? Ради чего мы сражались в грязи целый день? Для тебя ведь нет обратной дороги? Пощада и трусость - одно и то же, и прочие суровые речи, какими ты меня поучала. Клянусь мёртвыми, вождь. - Он насмешливо улыбнулся, клубок шрамов на его лице скорчился и сморщился в складки, здоровая щека вся в красных точках. - Я почти готов поспорить, что ты и вполовину не такая злобная тварь, какую из себя строишь.

Поиск по сайту: