Постоянных истин не бывает

Р: И в завершение этой лекции давайте немного поговорим о политике — хотя бы для того, чтобы вы смогли высказать своё мнение, которое скорее политического свойства.

Я только что применил термин «официальная историография», который не совсем верен, поскольку в демократичном обществе власть не говорит науке, что является истиной, а что — нет. Это отличительная черта тоталитарных государств. Но, к сожалению, многие европейские страны, среди которых три немецкоязычные, предписывают науке определённое видение истории при помощи уголовного права. Параграф 130 немецкого уголовного кодекса, параграф 3h австрийского запретительного закона и параграф 241bis швейцарского уголовного кодекса запрещают отрицание геноцидных действий национал-социалистического режима.

С: Да, и это совершенно правильно!

Р: Почему вы так считаете?

С: После тех чудовищных преступлений, которые совершили нацисты, мы просто обязаны следить за тем, чтобы подобного рода вещи больше не повторились.

Р: Ну, никто не станет спорить с тем, что геноцид — это преступление...

С: Но мы должны пойти ещё дальше и принимать меры против любого, кто призывает людей к таким действиям или одобряет их.

Р: Вообще-то призывать людей к совершению преступления и одобрять преступление — это разные вещи, и уголовный кодекс определяет их по-разному. Здесь же мы говорим об обсуждении исторических фактов или утверждений. Это не имеет ничего общего с призывами к совершению преступлений или с их одобрением.

С: Да, но речь здесь идёт о их преуменьшении или даже отрицании. Любой, кто так поступает, по сути дела хочет замести эти преступления против человечества под ковёр или даже открыть путь для их нового повторения. По своей сути, ревизионизм — это хитроумный способ вернуть национал-социализм в приличное общество путём устранения его главного чёрного пятна — убийства евреев. И если мы позволим этому случиться, и фашизм снова станет приемлемой вещью, то тогда установится новая нацистская диктатура, и мы получим ещё один геноцид. Чтобы этого не произошло, нам нужно делать всё, что в наших силах, чтобы не допустить обеления нацистов.

Р: То есть вы хотите сказать, что любой, кто высказывает две диаметрально противоположные точки зрения по холокосту, по сути дела, пытается обелить национал-социалистов, для того чтобы заново ввести тоталитарные идеологии правого толка?

С: Ну а что же ещё может заставить человека идти против здравого смысла и отрицать все имеющиеся доказательства, которые ни один нормальный человек просто не поставит под сомнение?

Р: Это звучит прямо как приговор. Правда, это основывается на ошибочных предположениях. Во-первых, всё это должно означать, что вы обладаете окончательной истиной в том, что касается холокоста. Могу я спросить, что делает вас столь уверенными? Что придаёт вам чуть ли не папскую непогрешимость?

С: Более пятидесяти лет глубоких исследований, предпринятых тысячами историков. Не может такого быть, чтобы все они ошибались.

Р: Если рассуждать подобным образом, то тогда получается, что в XVII столетии тысячелетние астрономические исследования также не могли быть ошибочными, когда был подвержен сомнению тот факт, что Земля — плоская. Из-за этого Джордано Бруно был отправлен на костёр, а на Галилео Галилея была наложена анафема. А как насчёт того, что ведьмы летают на метле и сношаются с дьяволом? Это ведь тоже был очевидный факт — в течение целых столетий.

С: Нет, ну это совершенно разные вещи.

Р: Почему?

С: Потому что в этих случаях игнорировались научные факты.

Р: А вы что, хотите сказать, что в случае исследования холокоста признанными историками дела обстоят по-другому?

С: Конечно. Ведь в том народном лекарстве, которое вы пытаетесь всучить под маркой ревизионизма, полностью отсутствуют какие бы то ни было научные принципы.

Р: Ну хорошо, давайте тогда возьмём и взглянем на эти самые принципы. Начнём с самого главного: любому исследователю должно быть разрешено выдвигать любую рабочую гипотезу, и, в принципе, должен быть допустим и разрешён любой вообразимый результат. А теперь позвольте вас спросить: можно ли — к примеру, в Германии, — выдвигать тезис о том, что в Третьем Рейхе не было систематичного массового истребления евреев, и законно ли приходить в конце такого исследования к выводу о том, что подобный тезис, в сущности, является верным?

С: Нет, это запрещено.

Р: Именно. И, как вы думаете, к каким тогда результатам придут немецкие историки?

С: Но ведь историки в других странах, где это не запрещено, целыми десятилетиями приходили к тем же самым выводам!

Р: Может быть, но нас это здесь не интересует. Вопрос в следующем: если всё научное сообщество, так же как и СМИ, политики, юридическая система и, в принципе, общество в целом, попирают самые фундаментальные принципы науки, то почему тогда жертв подобных ограничений и отрицания научной свободы обвиняют в неаучности? Любой историк, так же как и любой неспециалист, соглашающийся с тем, что определённые гипотезы и результаты являются незаконными — затрагивают ли они холокост, ведьм или форму Земли, — тем самым отказывается от звания учёного и даже становится врагом науки!

С: Речь здесь идёт не о науке, а о защите демократии и прав человека от их врагов!

Р: Вы хотите сказать, что любой, кто не согласен с определёнными научными положениями, является врагом прав человека?

С: Люди, которые хотят придать национал-социализму человеческое лицо, являются подлинными врагами науки, поскольку они используют науку только в качестве повода для продвижения своих гнусных политических целей.

Р: То есть вы обвиняете ревизионистов в том, что они делают вид, будто приводят научные аргументы, исключительно по политическим мотивам?

С: Конечно. Это называется псевдонаукой.

Р: Ну ладно, давайте вопрос о том, правы вы здесь или нет, пока оставим открытым. Мы поговорим об этом позже, когда поближе познакомимся с аргументами ревизионистов. Сейчас же давайте поговорим ещё об одном научном принципе или, точнее, принципе теории познания. Я имею в виду тот неоспоримый факт, что ни одно познание не может претендовать на полную и абсолютную истину. Любое познание открыто для пересмотра и опровержения в случае возникновения новых доказательств или интерпретаций. Таким образом, научный тезис характеризуется тем, что он, в принципе, должен быть открыт для подобных опровержений. И, если рассматривать холокост как явление, доступное для науки, то здесь не может быть никаких исключений из правил.

С: Да, но это вовсе не означает, что нужно соглашаться с псевдонаучными опровержениями!

Р: Похоже, вы считаете, что любая попытка опровергнуть холокост обязательно имеет под собой политические мотивы, а именно реабилитацию Гитлера и его режима.

С: Конечно.

Р: В таком случае, вы должны считать политически неприемлемым и даже недопустимым всё, что прямо или косвенно способствует реабилитации и моральному оправданию Гитлера?

С: Только не надо мне говорить, что вы способствуете подобным вещам!

Р: Речь здесь идёт не об этом. Меня не интересует, какие у вас политические взгляды и что вы считаете аморальным. Что я пытаюсь показать, так это то, что вы считаете политически предосудительным и, следовательно, неприемлемым любой результат, который может морально оправдать Гитлера. А теперь вопрос: какими мотивами вы здесь руководствуетесь — научными или политическими?

С: Ну, борьба с нацистами — это, разумеется, политика.

Р: Понятно. А теперь ещё один вопрос: какое право вы имеете обвинять других в том, что у них политические мотивы, если вы сами только что признались, что вы руководствуетесь не чем иным, как политикой?

С: Но ведь мои политические мотивы благородны, а их мотивы — нет!

Р: Не вам решать, что творится в голове у других людей и что является моральным, а что — нет.

Факт тот, что наука может отвергать результаты только в том случае, если у неё имеются на то научные основания. Ненаучные мотивы недопустимы. Это является ещё одной характерной особенностью науки, которой вы, по-видимому, не хотите придерживаться. Учёного не должно интересовать то, какой эффект могут оказать результаты его научного исследования на моральный авторитет какого-нибудь человека или политической системы. Результат должен быть точным, последовательным, подкреплённым доказательствами и лишённым противоречий. Политические взгляды не имеют к этому абсолютно никакого отношения.

Представьте себе, что завтра какой-нибудь историк заявит, что отныне никто не должен получать результаты, которые могут морально или политически оправдать Чингисхана и его монгольские орды. Какова на это последует реакция, а?

С: Это вызовет только насмешки и издёвки.

Р: И совершенно правильно, поскольку любой, кто выдвигает столь нелепые постулаты, имеет исключительно ненаучные, то есть антинаучные цели. И то, что большинство людей соглашается с такими же возмутительными политическими аргументами по отношению к национал-социализму, не делает их научно приемлемыми. Однако это может многое сказать о состоянии нашего общества.

Как вы думаете, что заставило почти весь мир дойти до такого состояния, при котором рассудительность и благопристойность, применяемые для всех других исторических и научных дилемм, полностью отбрасываются в сторону и заменяются параноидной, психопатной реакцией, когда речь заходит о данной теме? Почему нам не разрешается обсуждать эту тему точно так же, как любую другую? Кто имеет столь гигантский интерес в затыкании рта инакомыслящим? Кто зашёл так далеко в промывании мозгов всему свету, что почти каждый из нас реагирует как павловская собачонка и начинает тупо лаять, как только загорается лампочка с надписью «холокост» или «евреи»?

Давайте отложим вопрос о том, научен ли ревизионизм холокоста или антинаучен, для другой лекции. Мы поговорим об этом после того, как ознакомимся с некоторыми методами и аргументами, используемыми ревизионистами и их оппонентами. А сейчас давайте обсудим вопрос о том, представляет ли ревизионизм холокоста какую-либо угрозу для демократии и прав человека, как это утверждал один из наших слушателей.

С: Ответ положительный, так как ревизионизм продвигает идеологии, не признающие прав человека!

Р: Минуточку... Скажите, считаете ли вы, что заявления о немецких злодеяниях помогли Сталину в его борьбе с национал-социалистической Германией?

С: Ну, раскрытие фашистских злодеяний действительно морально укрепило антифашистскую борьбу.

Р: Это помогло Сталину?

С: Наверно — в более широком смысле.

Р: Что ж, тогда тезис о том, что национал-социалисты осуществляли систематичное и промышленное уничтожение людей, продвигал идеологию и режим, которые, вне всякого сомнения, являлись угрозой для демократии и прав человека.

С: Но ведь...

Р: Или вы станете отрицать, что Сталин и тоталитарный коммунизм советского типа заключали в себе такую угрозу?

С: Нет.

Р: Итак, мы имеем здесь тоталитарный режим, который в 1918 году — когда национал-социалистическая партия в Германии только была учреждена — уже истребил в России сотни тысяч людей. Он истребил миллионы, когда Гитлер пришёл к власти, и десятки миллионов к сентябрю 1939-го, когда началась война между, с одной стороны, Польшей — которая безжалостно преследовала и истребляла своё немецкое, украинское и белорусское меньшинство[71] — и, с другой стороны, Германией и СССР. Далее. В то время как после войны с Польшей Гитлер ничего не предпринимал, Сталин напал на Финляндию, захватил и присоединил Литву, Латвию и Эстонию и отобрал у Румынии Бессарабию и Северную Буковину — безо всяких провокаций и при помощи грубой силы. И при всём этом, вместо того чтобы увидеть, что Сталин представляет гораздо бóльшую угрозу для мира и всего человечества, весь мир объявил войну Германии и решил безоговорочно поддерживать Сталина. На то время — и даже вплоть до лета 1941-го — число гитлеровских жертв было микроскопически мало по сравнению со сталинскими. А на сегодня общее число всех жертв коммунизма, считая Китай и поля смерти в Камбодже, составляет многие десятки миллионов.

Почему же тогда коммунизм вообще и Сталина в частности никогда не называют воплощением зла? И почему сегодня коммунистов и остальных левых радикалов, которых большинство среди холокостовцев, никто нигде не запрещает, в то время как национал-социалистов и Гитлера приравнивают к самому чёрту? Есть ли здесь хоть какая-нибудь логика? Явно нет. Всё это движется обычными глупыми эмоциями, порождёнными однобокой, искажённой и лживой исторической [дез]информацией. Ведь если быть объективным, никакими рациональными аргументами нельзя доказать, что национал-социализм хуже коммунизма. Справедливо как раз обратное.

Всё это приводит к тому, что вами движет не рациональный анализ фактов, а предубеждения и эмоции. Последние настолько сильны, что не только не дают вам объективно взглянуть на факты, но и побуждают вас запрещать другим рационально смотреть на факты и делать собственные выводы. Вы боитесь того, что люди придут к выводам, отличным от ваших.

С: Я не защищаю никакой тоталитарный режим — ни нацистский, ни коммунистический. В конце концов, нацистские злодеяния не служили оправданием коммунизму; они оправдывали западную демократию.

Р: Сравнивая себя с традиционными холокостными верованиями, любой может чувствовать себя морально выше — будь это Сталин или те так называемые демократы, которые отдали народы Восточной Европы на растерзание сталинским ордам насильников и грабителей или заживо сожгли мирных жителей Гамбурга, Дрездена, Хиросимы и Нагасаки ковровыми бомбардировками и атомными бомбами. Таким образом, холокост — это удобный щит, за которым различные серийные убийцы чувствуют себя под надёжной защитой.

Только не поймите меня неправильно: я не собираюсь устанавливать моральную шкалу для серийных убийц Второй мировой войны — войны, которая сама по себе была самым крупным серийным убийством за всю историю. Что я имею в виду, так это следующее: если вы станете отбрасывать — или даже объявлять вне закона — любой исторический или научный тезис только из-за того, что какая-нибудь система, достойная морального или политического осуждения, сможет использовать его в дурных целях, то сколько тогда останется тезисов, могущих считаться безопасными и застрахованными от подобных злоупотреблений?

Если ревизионизм осуждается из-за того, что он приветствуется правыми тоталитарными идеологиями, то почему тогда не осуждается холокостизм, который аналогичным образом служит гораздо более опасным левым тоталитарным идеологиям?

С: А что такое холокостизм?

Р: Так в простонародье именуется тезис, противоположный ревизионизму холокоста, который гласит, что в Третьем Рейхе осуществлялось систематичное, промышленное уничтожение евреев, в основном при помощи газовых камер.

Факт, однако, тот, что научный тезис сам по себе не может нести ответственность за то, что кто-то применяет его в дурных целях, точно так же как изобретатель или учёный, сделавший открытие, не может нести ответственность за то, что кто-то использует это открытие из аморальных соображений. Разве Отто Хан — человек, первым расщепивший атом, — повинен в Хиросиме? И разве Гуттенберг виновен за печатание статей, разжигающих ненависть?

С: Но мы говорим здесь о конкретных поступках ревизионистов, которые отрицают исторические факты и в то же время восхваляют фашизм.

Р: Назовите мне ревизионистского учёного, который так поступает. Хотя бы одного.

С: Эрнст Цундель. Он гордится тем, что он — национал-социалист[72].

Р: Вообще-то я не слышал, чтобы он такое говорил. В любом случае, Эрнст Цундель — не ревизионистский учёный.

С: Ах вот как! Кто же он тогда?

Р: Художник-дизайнер, издатель, политический активист и пацифист.

С: Это звучит так, словно вы пытаетесь откреститься от вашего коллеги-ревизиониста Эрнста Цунделя. При всём уважении к благородным и чистым наукам, вы просто не можете помещать Эрнста Цунделя в более низкую категорию по сравнению с вашей! Как-никак, Цундель искал истину, шаг за шагом пробираясь сквозь джунгли лжи, и невероятно сильно пострадал из-за этого. К тому же гораздо лучше и благородней заниматься политикой при помощи того, что ты считаешь истиной, нежели при помощи лжи, как это явно делают правящие круги.

Р: Вы меня не так поняли. Я хорошо знаю Эрнста Цунделя и считаю его очень порядочным, добрым и разумным человеком, даже если у нас с ним имеются кое-какие политические разногласия, хотя я никогда не слышал, чтобы он считал себя национал-социалистом или чтобы он этим гордился. Цундель уж точно не восхваляет фашизм, что бы это ни значило. И я согласен, что заниматься политикой из добрых побуждений — это благородное дело. Но всё это не делает Цунделя учёным.

А теперь давайте взглянем на другой край политической доски. Возьмите Германа Лангбайна и Юджина Когона, одних из самых важных авторов и активистов холокостизма в немецкоязычных странах. Оба они — коммунисты.

С: Ну и что? Что вы пытаетесь этим доказать??

Р: Я пытаюсь доказать, что политические крайности можно найти на обеих сторонах политического спектра. Следовательно, нам нужно быть бдительными в обоих направлениях. Или подумайте об этническом составе ревизионистов. Кое-кто может подумать, что большинство ревизионистов — немцы, однако это совсем не так. На самом деле среди ревизионистов преобладают французы. Автор этих строк — этнический немец, но это исключение из правил. А теперь для контраста взгляните на следующий длинный список (далеко не полный) известных холокостных учёных и активистов, все из которых — евреи.

Думаю, будет излишне говорить, что все эти люди настроены крайне враждебно по отношению к Третьему Рейху и заинтересованы в том, чтобы подчёркивать страдания своих собратьев-евреев. Следовательно, при написании книг о холокосте они руководствуются явной идеологической программой. Означает ли это, что их сочинения неверны с самого начала?

С: Нет, конечно.

Р: Тогда почему у ревизионистов всё должно обстоять по-другому? Кстати, вы никогда не встретите ни одного ревизиониста, который бы отвергал тезис, выдвинутый еврейским учёным, только из-за принадлежности или взглядов и, следовательно, возможной предвзятости этого учёного. Но давайте оставим политику и вернёмся к правам человека.

С: Я считаю, что когда мы изучаем то, что совершили нацисты, крайне важно следить за тем, чтобы это больше никогда не повторилось. И если для того, чтобы это сделать, становится необходимым запретить то, что может вызвать беспокойство среди евреев или других меньшинств, то мы должны принять надлежащие меры. Как-никак, немцы несут особую ответственность перед меньшинствами.

Р: То есть вы хотите сказать, что для того, чтобы в Германии больше не сжигались книги и не преследовались меньшинства, немцам нужно сжигать книги и преследовать меньшинства?

С: Что-что? Я такого не говорил!

Р: Нет, вы сказали именно это. Чтобы книги больше не сжигались, а меньшинства не преследовались, нужно сжигать другие книги и преследовать другие меньшинства.

С: Но ведь в Германии сегодня никто не сжигает книги и не отправляет диссидентов в лагеря!

Р: А вот здесь-то вы глубоко заблуждаетесь. В сегодняшней Германии книги политических и исторических диссидентов конфискуются и уничтожаются как орудия преступления, что в большинстве случаев означает, что их сжигают[73]. И разве есть какая-то разница между тем, что политического или исторического диссидента отправляют в концлагерь потому, что он коммунист, свидетель Иеговы или социалист, или что его сажают в тюрьму потому, что он национал-социалист, крайний правый или ревизионист?

С: Ерунда какая-то... Вы не можете приравнивать нацистскую Германию к Германии сегодняшней. В наши дни немцы должны совершить преступление и быть приговорены судом перед тем, как сесть в тюрьму, в то время как в нацистской Германии это было не обязательно.

Р: Вы правы в том, что касается этих важных формальностей, хотя в современной Германии они используются всего лишь как крайне эффективная и вводящая в заблуждение ширма, за которой скрывается тот же самый тип преследований. Я объясню это более подробно в последней лекции. Однако я вовсе не собирался ставить знак равенства между этими двумя системами правления. Я всего лишь хотел обратить ваше внимание на следующую парадоксальную ситуацию: ревизионистские меньшинства и правые националисты в современной Германии — и во многих других европейских странах — преследуются за свои убеждения, даже если те высказываются самым что ни на есть мирным образом, а их сочинения сжигаются — на том основании, что это делается для того, чтобы не допустить новых сожжений книг и новых преследований меньшинств.

В главе 5.3 я детально изложу проблему цензуры в современной Германии[74]. А в завершение этой лекции я хочу сделать в некоторой степени банальное заявление. Ревизионистами не рождаются, ревизионистами становятся. Становятся в результате определённых жизненных событий. Иначе говоря, практически все ревизионисты когда-то были твёрдыми верующими в холокост и только потом стали сомневаться во вбитой в них догме. У каждого из них могли быть разные причины для этой перемены мышления, но у всех их есть одно общее качество: будучи людьми, они просто не могут отбросить или подавить свои сомнения. Сомнение — это нечто неотъемлемо присущее человеку, точно так же, как и поиск ответов, который может помочь излечить это тягостное состояние разума. Сомнение — это систематичная попытка найти истину, таящуюся за удобными и поверхностными ответами. Именно это прежде всего отличает человека от животного.

В связи с этим я хочу задать вам риторический вопрос: какой представление о человеке должно иметь общество, которое карает сомнения и пытается запретить поиск ответов при помощи уголовного кодекса?

С: Причём, что самое интересное, это общество считает себя просвещённым и поощряет своих членов — во всех других отношениях — быть критичными и не принимать всё поступающее сверху за чистую монету.

Р: Верно. Как-никак, все немцы должны были увидеть, что слепое повиновение может быть весьма губительным.

С: Вы сейчас пытаетесь возвести опасное здание на сомнениях.

Р: Сомнения свойственны человеку, а быть человеком — это опасно. Если мы хотим этого избежать, нам нужно вернуться в пещеры или взобраться обратно на деревья.

Вот что я хочу сказать в заключение этой лекции: никакая истина не является окончательной! И любой, кто пытается говорить нам, где можно искать истину, а где — нельзя, отнимает у нас людскую сторону нашей сущности, наше достоинство. Поэтому подавление ревизионистов холокоста — это то же самое, что и подавление всех тех, кто ищет истину, а это классический пример преследования наряду с вопиющим неуважением прав человека.

С: Всё это звучит весьма красиво, но факт остаётся фактом: сомневаться в холокосте запрещено во многих европейских странах — неважно, делается ли это в научной манере или нет, не говоря уже об опровержении, отрицании и тому подобном.

Р: Ну, здесь я ничего не могу поделать. Но в качестве утешения я могу привести мнение эксперта. В 2000 году один аспирант с факультета права защитил докторскую диссертацию на тему так называемой «освенцимской лжи». Насколько мне известно, он — ярый оппонент ревизионизма. Тем не менее, он пришёл к выводу, что объявление научного ревизионизма (в том смысле, в каком мы его понимаем) преступлением — это посягательство на права человека[75]. В немецких юридических кругах было приведено много критики в связи с криминализацией этой главы недавней немецкой истории[76]. К дискуссии присоединились даже немецкие политики, которые сделали ряд критических заявлений, — как, к примеру, бывший немецкий министр внутренних дел Вольфганг Шойбле, который в разговоре с Игнацом Бубисом, тогдашним председателем Центрального совета евреев в Германии, сказал:

«Что касается вопроса о том, является ли освенцимская ложь преступлением, а также вопроса о запрещении национал-социалистической символики, я могу сказать только одно. В абстрактном пространстве мы можем спокойно обсуждать, законно ли с юридической точки зрения запрещение высказывания различных мнений или незаконно. Однако в данном случае это совершенно правильно, поскольку мы живём не в абстрактном пространстве, а имеем перед собой конкретный исторический опыт. Я не думаю, что эти уголовно-правовые нормы будут существовать вечно. Но здесь и теперь будет правильно сказать — даже при помощи законов, которые можно назвать проблематичными по чисто юридическим соображениям, — что всему имеются свои границы и пределы, и шутки здесь неуместны»[77].

Отныне мы все знаем: юридическое преследование ревизионистских историков имеет место не по юридическим причинам, поскольку соответствующие законы можно назвать проблематичными. Мы должны обратиться к так называемому «историческому опыту», чтобы запретить обсуждение как раз этого опыта.

С: Это явный пример извращённой логики. Шойбле вполне чётко говорит, что в современной Германии нужно преследовать инакомыслящих, поскольку инакомыслящие преследовались в прежней Германии.

Р: Он также говорит, что нам нельзя обсуждать содержание исторического заявления из-за его содержания.

С: Нет, ну это просто замечательно! Теперь мы знаем, что в Германии незаконно продолжают сажать в тюрьму исторических диссидентов потому, что немецкие суды, включая немецкий Федеральный конституционный суд, нарушают закон.

Р: Что ж, ревизионисты хотя бы попадают в тюрьму как мученики, политические заключённые, а не как преступники. И рано или поздно это ударит прямо по немецкой юридической системе.

В следующей лекции мы развеем некоторые мифы о ревизионизме — например, тот, что это нацистское движение или идеология, продвигаемая людьми, больными на голову.

Поиск по сайту: