Псевдонаука

Р: А сейчас давайте вернёмся к вопросу о том, является ли ревизионизм холокоста псевдонаучным или нет.

С: А что значит «псевдонаучный»?

Р: «Pseudos» в переводе с греческого означает «ложный», «мнимый».

С: То есть «псевдонаучный» — это синоним слова «ненаучный»?

Р: Нет, псевдонаучный — это претендующий на научность.

С: Так вот почему отчёты Лёйхтера и Рудольфа считаются ненаучными, не совсем научными, хотя Лёйхтер и Рудольф, то есть вы, утверждают, что они вполне научны!

Р: Да, таково мнение немецкого правительства и большинства средств массовой информации.

С: А как отличить научную работу от ненаучной?

Р: Научная работа отличается тем, что делаемые в ней выводы и приводимые доказательства могут быть проверены другими лицами при помощи логических рассуждений, повторяемых опытов или же ссылок на документы и другие научные работы, так чтобы третья сторона была в состоянии лично ознакомиться с этими документами и работами. Именно поэтому настоящая книга имеет более тысячи примечаний.

С: Если рассуждать подобным образом, то тогда получается, что работы традиционных холокостных историков также являются научными (например, «Уничтожение европейского еврейства» Рауля Хильберга или «Размеры геноцида» Вольфганга Бенца), потому что в них полным-полно примечаний.

Р: То, что эти книги удовлетворяют критерию доказуемости делаемых в них утверждений, не подлежит никакому сомнению. Но это далеко не единственный критерий, необходимый для того, чтобы считать некий труд научным. Другим критериям эти работы не удовлетворяют; так, в них не приводятся и не обсуждаются противоположные аргументы. Кроме того, вышеупомянутые работы переворачивают вверх ногами общепринятую иерархию доказательств: самыми важными считаются показания свидетелей, за ними следуют документальные доказательства, а вещественные доказательства там вообще практически не встречаются. Как-никак, холокост, определяемый как систематическое убийство людей в газовых камерах, нельзя доказать из-за того, что никаких вещественных и документальных доказательств, которые можно было бы проверить, попросту не существует.

Ещё одним критерием научной работы является применяемый ею систематический подход, так же как и отделение фактов от мнений и трактовок, хотя это и необязательно.

Учитывая, что европейские власти нередко вмешиваются в нашу научную свободу на проведение исследований, когда речь заходит об истории (ниже я об этом подробно поговорю), я хотел бы привести цитату из судебного решения Федерального конституционного суда Германии, в котором, можно сказать, даётся определение научной работы или, точнее, приводится условие, при котором ту или иную работу нельзя лишать статуса научности. Это даст нам возможность судить цензурные учреждения их собственными стандартами: «Защита фундаментального права на свободную науку не зависит ни от правильности её методов или результатов, ни от здравости аргументации и логического обоснования, ни от полноты точек зрения и доказательств, лежащих в основе научной работы. Только сама наука вправе решать, какая наука хорошая и какая — плохая, какие результаты правильные и какие — нет. [...] Нельзя отказывать какой-либо работе в научности только потому, что она предвзята и имеет пробелы, или потому, что она не рассматривает должным образом противоположные точки зрения. [...] Она будет исключена из сферы научности только в том случае, если она систематически [...] не будет соответствовать критериям научности. Одним из показателей этого может служить систематическое пренебрежение к фактам, источникам, взглядам и результатам, противоположным мнению автора работы»[1306].

С: Но если немецкие суды всё же признали отчёт Лёйхтера ненаучным, значит ли это, что Лёйхтер систематически игнорировал факты, источники, мнения и результаты, которые могли бы опровергнуть его точку зрения?

Р: Экспертный отчёт Лёйхтера был первопроходческой работой. Это был первый труд в мире, в котором газовые камеры Освенцима или любых других мест рассматривались с судебно-медицинской точки зрения. Вряд ли можно обвинить его в систематическом игнорировании противоположных мнений и результатов, поскольку таковых попросту не существовало. Но Лёйхтера в этом никогда и не обвиняли. Обвиняли его в том, что он пришёл к ложным выводам, основываясь на ложных предпосылках[1307].

С: Оправдано ли это обвинение?

Р: На мой взгляд, частично — да[1308]. Но дело сейчас не в этом. Ведь, как постановил Федеральный конституционный суд Германии, даже ошибочные и несовершенные работы не обязательно являются ненаучными и, следовательно, они охраняются законом. Если бы критерием ненаучности работы были ошибки и дефекты, то тогда большинство научных работ оказалось бы псевдонаучными, ибо все хоть раз, но ошибаются. Так что это ещё не довод.

Причина подавления непопулярных научных исследований кроется в другом. В качестве примера я приведу цитату из газеты «Франкфуртер альгемайне цайтунг», где некий Патрик Банерс пишет о речи, которую Фред Лёйхтер произнёс в Германии: «Государство охраняет свободу науки. Оно распознаёт учёного не по правильным результатам, а по правильной форме. [...] Однако нельзя забывать о том, что подстрекательское намерение нельзя распознать только по форме, позволяющей отличить беседу за кружкой пива от научной лекции. Как раз наоборот, подстрекательство, совершенное по форме, является особо коварным. [...] Но ведь для бывшего узника Освенцима не может быть большего оскорбления, чем когда некий эксперт с логическими на вид рассуждениями утверждает, что этому узнику никогда не угрожала смерть.

Но государство в данном случае также подвергается осмеянию. Если бы «Мнение о холокосте» Деккерта [Гюнтер Деккерт перевёл речь Лёйхтера] было верным, то тогда Федеративная Республика [Германия] основывались бы на лжи. Каждое обращение президента, каждая минута молчания, каждая книга по истории были бы ложью. Отрицая убийство евреев, он отрицает законность Федеративной Республики»[1025].

Прочтите внимательно эти строки и скажите, где здесь ошибки аргументации.

С: Ревизионисты вовсе не утверждают, что заключённым Освенцима никогда не угрожала смерть.

Р: Совершенно верно, и это первая ошибка. Эпидемии тифа унесли жизни десятков тысяч заключённых. Ведущий ревизионистский эксперт по Освенциму Карло Маттоньо оценивает максимальное число умерших в Освенциме в 136 тысяч человек[228]. Какие ещё ошибки вы видите?

С: В своей статье Банерс отрицает научную свободу и ставит всё с ног на голову: чем научней, тем порицательней и тем запретней.

Р: Да, и отсюда видно, что типы вроде Патрика Банерса рассуждают не в соответствии с конституцией Германии. Он начинает с ложных предпосылок. Во-первых, непонятно, как иначе можно распознать подстрекательство, если не по ненаучной форме. Такая аргументация переворачивает всю логику вверх ногами. Во-вторых, в мире нет ни одного эксперта, который бы утверждал, что узникам Освенцима никогда не угрожала смерть, и в-третьих, мнение о том, что законность существования ФРГ покоится на принятии преобладающей точки зрения о преследовании и уничтожении национал-социалистами евреев, глубоко ошибочно и попросту нелепо. Если бы ФРГ действительно была основана на этой исторической детали, то тогда бы ей не сулило ничего хорошего, поскольку любое государство, существование которого основывается исключительно на той или иной точке зрения на историю, навязываемой его гражданам уголовным кодексом, рано или поздно прекратит своё существование.

С: На чём же тогда основывается современное немецкое государство?

Р: На правах человека, на принятии этого государства немецким народом, на его международном признании, на его политической, исторической, культурной идентичности и неразрывности с предыдущим немецким государством и т.д. и т.п.

Этот, несколько удивительный, взгляд на холокост как на моральную основу Федеративной Республики Германия (см. цитаты в начале главы 4.3.4) представляет очень большую опасность для данного государства. Отсюда, по сути, следует то, что любой, кто имеет иную точку зрения на холокост, является врагом государства, даже если у него нет никаких намерений причинить вред своей стране. Тем самым создаются несуществующие враги государства. Послушные граждане вдруг ни с того ни с сего становятся врагами, с которыми нужно беспощадно бороться. Эти, искусственно созданные, враги служат оправданием для ограничения прав, которые немецкая конституция предоставляет своим гражданам. Искусственное штампование врагов из законопослушных граждан ведёт к поляризации общества, особенно когда ревизионисты имеют большие успехи в научном обосновании своей позиции, что может нарушить внутренний покой немецкого общества.

К сожалению, эту странную логику принял на вооружение и Федеральный конституционный суд Германии, когда он решил, что сожжению может подлежать даже научная книга, особенно если она якобы оскорбляет человеческое достоинство евреев, утверждая, что их свидетельские показания не соответствуют истине[1309]. Немецкая юриспруденция ведёт себя так, будто евреи — это единственная этническая группа, чьё достоинство может оскорбить научный труд.

С: То есть Федеральный конституционный суд Германии плевать хотел на немецкую конституцию. Как только речь заходит о евреях, он забывает о своих же собственных постановлениях о том, какую книгу следует считать научной, а значит, охранять законом. Евреи, похоже, до сих пор пользуются в Германии «особым обращением».

Р: Так получается. Впрочем, даже если суд и вынужден будет признать, что такого рода работа является научной, её всё равно будут называть псевдонаучной.

С: А какие доказательства приводятся тогда, когда некую ревизионистскую работу называют псевдонаучной?

Р: Да никакие! Данное заявление делается безо всяких доказательств. Утверждается, что ревизионисты якобы попросту цитируют друг друга, что является наглой ложью. Это называется «цитирующим картелем отрицателей» или что-то в этом роде.

С: Это напоминает мне о многих статях из «нормальных» научных трудов, в которых авторы ссылаются, в основном, на свои собственные труды, а также на труды учёных, имеющих похожую точку зрения. Это явление считается в науке вполне нормальным. Учёные, работающие в схожих областях над схожими проектами и использующие схожие методы, имеют привычку ссылаться на работы друг друга.

Р: Да, но в нашем случае утверждается, что ревизионисты будто бы игнорируют контраргументы. На самом деле всё обстоит с точностью до наоборот: ревизионисты-то как раз тщательно разбирают утверждения, делаемые холокостовцами (как свидетелями, так и историками), в то время как «традиционные» историки, яро поддерживаемые политиками, СМИ и судебной системой, упорно отказываются даже замечать аргументы ревизионистов, не то, что принимать эти аргументы всерьёз и обсуждать их.

Кроме того, ревизионистов всегда обвиняют в том, что они придерживаются неких политических убеждений (как правило, крайне правых) и будто бы пытаются продвинуть их своими ревизионистскими аргументами.

С: Например, что они хотят оправдать Гитлера.

Р: Это стандартное обвинение.

С: Почему-то оправдание Сталина и его соратников никогда не считается псевдонаучным и к сожжению книг это не приводит.

Р: Да, зато если вы ругаете Гитлера, вам дозволено практически всё.

С: Но ведь этот тип аргументации основывается на круговых рассуждениях, что научно неприемлемо, то есть псевдонаучно. Некая работа является ненаучной, если и потому, что она приходит к запрещённым выводам, а именно к «оправданию Гитлера». Автор такой работы приходит к ложным выводам из-за своих спорных взглядов. А взгляды его спорны из-за того, что его выводы ложны, иными словами потому, что Гитлер был, есть и будет чудовищем. Таким образом, выводы некоего автора ложны потому, что его выводы ложны. Истина устанавливается посредством догм и табу, и за её соблюдением строго следит полиция мыслей. Так что ревизионистские работы являются ошибочными по определению. Вы можете хоть на ушах стоять — это ровным счётом ничего не даст, поскольку:

а) партия всегда права;

б) если партия не права, см. пункт а).

Р: Любопытно. Я об этом даже не задумывался... Но давайте забудем на время о ревизионистах и поговорим о теме псевдонаучности в целом. Обвинения в псевдонаучности играют немаловажную роль в естественных науках, особенно в таких, где исследуются экзотические, новые виды энергии или формулируются альтернативные законы природы. Традиционные науки — такие, как физика, химия, астрономия — расценивают такого рода исследования как вызов их взглядам и реагируют порой весьма истерично.

С: Но они ведь не бегут к прокурору?

Р: Нет, это происходит только в случае с ревизионизмом холокоста. В других же областях науки существует своего рода цензура, осуществляемая научными авторитетами. Если взглядам каких-либо научных школ или учреждений, которые пользуются большим уважением в научном сообществе, бросается вызов, то это запускает защитную реакцию против инакомыслящих, аналогичную той, что имеет место в обществе, когда нарушаются общественные табу: отказ печатать статьи, переходы на личность, интриги, открытые попытки лишить инакомыслящих должностей и регалий и т.д. и т.п. Особенно справедливо это для тех исследователей, которые ставят под сомнение или опровергают теорию о том, что все люди равены[1310].

Такого рода цензура имеет место и в областях, вроде бы не имеющих никакого отношения к политике, — например, в физике. Так, Гальтон Арп из мюнхенского Астрофизического института Макса Планка проводит параллель между сегодняшним крайне догматичным поведением учёных и религиозной нетерпимостью средневековья: «Наука стала религией! [...] Более того, наука переняла методы религии. [...] Наиболее вредный аспект сегодняшней науки — это широко распространённые теории, которые опровергаются опытом и наблюдением. И в том, и в другом случае некий авторитет утверждает определённую теорию, которая затем защищается образовательными, экономическими и общественно-политическими агентствами. [...] Самым пагубным аспектом того, во что превратилась наука, является намеренное сокрытие информации, противоречащей утверждённой теории. [...] Однако в присущей людям манере они ведут себя прямо противоположно; рассуждают они так: «если некое наблюдение не согласовывается с тем, что мы считаем за истину, то это наблюдение должно быть неправильным». Традиция проводить «экспертную оценку» статей, публикуемых в профессиональных журналах, превратилась почти в тотальную цензуру. [...] Учёные, яростно придерживаясь своих теорий, стали ныне судьями, отвергающими те публикации и те результаты, которые могут навредить их взглядам. [...] Единственная известная мне ассоциация — это жестокие войны между религиозными доктринами в предыдущих веках. [...] Результатом всего этого стало то, что по-настоящему исследовательская наука ведёт сегодня, в основном, подпольную деятельность. Независимые исследователи нередко печатаются на собственные средства в журналах с небольшим тиражом. [...]

Что же касается организации науки, то авторитеты стали ассоциироваться с «законами», открытие которых им приписывается. На протяжении столетий организованной религии удалось уничтожить огромное количество людей под знаменем «вера против ереси» — и это при том, что подлинной причиной была, скоре всего, личная нажива и власть. Несколько веков спустя наука воскресла в менее кровавом обществе, но, тем не менее, она убила и подавила множество новых идей и открытий и наделала кучу ошибок, причём, пожалуй, по тем же причинам»[1311].

Как вам это? Если даже в научных дисциплинах, где нет открытого политического и юридического давления, имеет место столь догматичное поведение, что же тогда говорить о холокостных историках!

Учитывая весь тот догматизм, присущий естественным наукам, не удивительно, что представители господствующей догмы также быстро начинают обвинять инакомыслящих в псевдонаучности. Чтобы определить, оправданы эти обвинения или нет, скептики составили вопросник, призванный отделить науку от псевдонауки[1312]. Этот вопросник я применил по отношению к ревизионистским и «традиционным» работам по холокосту[1313]. В таблице 26 (возможно, несколько субъективной) приведён ряд интересных пунктов, из которых становится понятно, кто на самом деле занимается псевдонаукой.

С: Хм, выглядит не очень обнадёживающе.

Р: Не очень обнадёживающе для кого?

С: Для холокостовцев. Из таблицы видно, что официально предписанные холокостные исследования соответствуют критериям псевдонаучности гораздо в большей степени, нежели ревизионизм.

Р: Именно так. В подтверждение этого я могу привести высказывания немецкого традиционного историка Эрнста Нольте, который не только считает, что качество ревизионистских исследований выше качества исследований общепризнанных историков (см. цитату в начале главы 2.15), но и упрекает холокостное сообщество в псевдонаучности: «...Я вскоре пришёл к убеждению, что в общепринятой литературе с этой [ревизионистской] школой обращались в ненаучной манере, а именно путём категорического неприятия [аргументов], переходов на личности авторов и, чаще всего, путём мёртвой тишины»[1314].

Следует отметить, что Нольте писал эти слова в 1993 году. С тех пор ревизионизм достиг значительных научных успехов, в то время как его оппоненты ничем не могут похвастаться, кроме, разве что, возросшим преследованием ревизионистов.

С: Выходит, большинство утверждений официальных историков о холокосте можно назвать псевдонаучными. Значит ли это, что их нужно запрещать?

Р: Ни в коем случае. Цензура недопустима ни при каких обстоятельствах. Сжигание книг — это гораздо большее зло, нежели написание ненаучных работ, и это остаётся действительным для обеих сторон.

Как бы то ни было, действительность такова, что лица, имеющие политическую, юридическую и информационную власть, отрицают научность ревизионистских работ, поэтому во многих западных странах последние не пользуются конституционной защитой, несмотря на то, что формально конституции этих стран гарантируют свободу научных исследований.

С: Так что сжиганию книг ничего не может помешать.

Р: К сожалению, да. Так, например, весь тираж немецкого издания отчёта Лёйхтера был изъят из продажи по распоряжению окружного суда Билефельда и отправлен в печь[1316], так же как и тираж отчёта Рудольфа[543].

С: А почему никто не протестует против такого беззакония?

Р: Протестовать можно только против того, о чём вам известно. Эту же тему нельзя предавать огласке; все средства информации хранят о ней гробовое молчание или же кричат «Бей нацистов!», так что любому, кто отказывается подчиняться, так или иначе затыкают рот. Самый эффективный способ подавить любые критические мысли по данному вопросу — это волшебные слова «нацист» и «неонацист», поскольку во всех западных странах и особенно в Германии это означает изгнание из общества. Кто станет слушать нацистов и уж тем более помогать им?

С: Никто не хочет иметь с нацистами ничего общего, и это совершенно правильно!

Р: Это ваше субъективное мнение. Но речь сейчас не об этом, а о том, как определить, действительно ли человек, которого называют нацистом, является нацистом, точнее — национал-социалистом? Надо сначала лично переговорить с этим человеком, и уж потом решать, кто он по убеждениям.

С: Скажите, а себя вы считаете национал-социалистом?

Р: Ну, общественность уж точно считает меня национал-социалистом.

С: Вы не ответили на мой вопрос.

Р: Чтобы ответить на него, мне нужно знать, в чём состоит национал-социалистическая идеология, если таковая вообще существует. А я, если честно, мало что о ней знаю. Меня не интересуют идеологии, и я уж точно не намерен слепо следовать какой бы то ни было идеологии, которую придумал кто-то другой. Я предпочитаю сам думать за себя и создавать своё собственное мировоззрение. Моё представление о том, что такое национал-социализм, обусловлено тем, что мы ежедневно слышим в СМИ. Но, учитывая все те выдумки об исторических аспектах национал-социализма, которые я изобличал в своих исследованиях на протяжении последних пятнадцати лет, я не удивлюсь, если окажется, что многое из того, что нам говорили о национал-социализме как об идеологии, также окажется неправдой или грубым искажением. Но, как я уже говорил, этого я не знаю. Таким образом, я не могу ответить на ваш вопрос, поскольку я не знаю, что собой представляет национал-социализм.

С: Кто же вы по убеждениям?

Р: Ну, если вы взглянете на мои книжные полки и стены, вы увидите, что я испытываю ностальгию по второму Германскому Рейху — старой кайзеровской империи — и по династии Гогенцоллернов. Это имеет место не столько из-за того, что меня привлекает идея монархии как таковая, сколько из-за того, что эта империя символизирует собой Германию, незатронутую всеми теми несчастиями, которые случились с ней после низвержения монархии. Что меня привлекает, так это мечта о чистой, процветающей, уверенной в себе Германии.

Даже если большинство знающих меня людей прекрасно понимают, что я никакой не национал-социалист, это мне нисколько не помогает. Всё равно средства массовой информации и органы власти называют меня нацистом. И это справедливо для большинства ревизионистов. Таким образом, мы имеем здесь дело ещё с одной ложью. Для того чтобы какой-либо протест против такой клеветы (за которой следует уголовное преследование и сожжение книг) был эффективным, ему необходима огласка. Это единственная защита от самовольного использования власть имущими своих полномочий. Однако это как раз недоступно тем, кого «обличают» как нацистов.

С: А что плохого в том, что нацистов изолируют от общества?

Р: Ну, лет четыреста тому назад никто бы не осмелился защищать колдуна или ведьму. В СССР человек, названный антикоммунистом или контрреволюционером, был бы обречён. В нацистской Германии защита евреев или коммунистов особо не поощрялась. В сегодняшнем сообществе такой же эффект имеет ярлык «нацист». При этом большинство кричащих «Нацист!» даже не знает, что означает этот термин. Ярлыки меняются, но методы преследования и равнодушие масс ко всему этому — никогда.

Поиск по сайту: