ВОЗВРАЩЕНИЕ БИОФИЛИИ

Как же нам привнести биосферное сознание в свою жизнь и, таким образом, восстановить взаимосвязи с природой, сохранить Землю и спасти наш биологический вид?

Оуэн Барфилд, не так давно умерший британский философ, дал характеристику текущему периоду жизни нашего биологического вида. Он отмечал, что человечество прошло через два великих периода взаимоотношений с природой.

На протяжении 90% истории нашего существования на Земле мы жили как охотники и собиратели. Наши древние предки общались с природой напрямую и очень близко. Существовало очень мало границ между индивидом и другими. Жизнь проживалась в туманном состоянии, где живые существа и другие феномены взаимодействовали, рекомбинировали и менялись местами в невероятном хаосе, который антропологи называют недифференцированной мглой.

Повседневная жизнь тонко подстраивалась под природные циклы и меняющиеся времена года, как и в случае любого другого живого существа на Земле. «Мать-земля» была не столько метафорой, сколько реальной первобытной сущностью, от которой практически полностью зависело выживание охотников и собирателей. В результате люди относились к ней с чувством благоговения, с любовью и одновременно со страхом, подобающим их полной зависимости от милости природы.

Великий переход от охоты и собирательства к возделыванию земли радикально изменил взаимоотношение людей с природой — с полной зависимости от милости и щедрости природы на все более ощутимый контроль и управление ее ресурсами. С окультуриванием растений и одомашниванием животных человек начал отделяться от естественного мира и возводить вымышленный барьер между поведением людей и животных. К концу Средних веков, чтобы считаться цивилизованным, нужно было избавиться от «жестокого» животного характера. Последующие поколения становились все более самосознающими и независимыми, но за счет потери прежней органической связи с природой.

Барфилд писал, что человечество стоит на пороге третьего этапа своих взаимоотношений с природой — этапа воссоединения с естественным миром, но не из-за чувства зависимости и страха, как было на более раннем этапе развития нашего биологического вида, а в результате сознательного решения стать органической частью более широкого сообщества живых существ [6]. Это и есть биосферное сознание. За пределами внимания Барфилда, однако, остался базовый исторический процесс, в итоге которого все более самоосознающий себя и индивидуализированный биологический вид оказывается способным сделать поворот и вновь увидеть свою взаимозависимость с природой. Такое понимание является ключом для переосмысления подхода к обучению нынешнего и будущих поколений таким образом, чтобы обеспечить формирование биосферного сознания.

Каждая более сложная энергетическая/ коммуникационная революция приводит к более глубокой дифференциации задач, которая влечет за собой индивидуализацию и углубление самоосознания. Недифференцированное «мы», которым характеризовалось простое существование охотников и собирателей, уступает место мясникам, пекарям и свечникам, у каждого из которых под влиянием его уникальной задачи в обществе пробуждается чувство собственной индивидуальности. Даже сегодня фамилии нередко восходят к названию ремесла, которым их владельцы занимались веками: Смит (кузнец), Таннер (кожевник), Уивер (ткач), Кук (повар), Трейнер (тренер) и т.д.

Рост самоосознания людей — это психологический механизм, позволяющий сопереживанию развиваться и процветать. По мере осознания собственной индивидуальности мы начинаем понимать, что наша жизнь уникальна, неповторима и хрупка. Именно это экзистенциальное чувство единственности и неповторимости жизни позволяет нам сопереживать другим, идущим своим путем, и выражать солидарность. Мы делаем это, совершая поступки, цель которых — помощь другим в борьбе за улучшение их жизни. Сопереживать — значит почитать чужое существование.

Если сопереживание является частью нашей натуры и мы внутренне стремимся к единению с природой, то как разбудить и развить нашу природную биофилию? Уилсон подчеркивает, что «здесь должны сказать свое слово психологи» [7]. Они должны помочь нам воскресить первоначальную биофилию, которая по-прежнему существует в глубинах нашего коллективного подсознания. Взгляды Уилсона разделяют очень многие.

Теодор Рошак, автор термина экопсихология, довольно пренебрежительно отозвался о психиатрии как профессии в своей вышедшей в 1992 г. книге «Голос Земли» (The Voice of Earth). Рошак заметил, что Американская психиатрическая ассоциация включила в свое Руководство по диагностике и статистике более 300 психических заболеваний, но даже не упомянула о возможности возникновения психических расстройств у человека в результате потери связи с природой. Он пишет, что «психотерапевты всесторонне проанализировали все формы дисфункциональных семейных и социальных отношений, однако у них отсутствует даже понятие дисфункциональных экологических отношений» [8]. Рошак особо подчеркивает, что Руководство по диагностике и статистике «определяет тревожное расстройство, вызванное разлукой, как чрезмерную тревогу, связанную с отлучением от дома и от тех, к кому человек привязан. Однако никакое отлучение не может быть более глубоким и всепроникающим в наш век тревоги, чем отрыв от естественного мира». Рошак бросает вызов психиатрии как профессии, утверждая, что пора вводить «экологическое определение психического здоровья» [9].

Примерно тогда же, когда Рошак писал о психических расстройствах, причиной которых может быть изоляция от природы, к дискуссии начали присоединяться другие участники из стана философов. Арне Несс, глубокий эколог и философ, ввел такое понятие, как экологическое «я». Глубокие экологи исходят из того, что, пока люди смотрят на природу как на некое продуктивное средство, они будут считать другие биологические виды ресурсами, позволяющими реализовывать утилитарные потребности. Овеществление наших братьев меньших никогда не даст возможности человеку психологически идентифицировать их как непохожие на нас уникальные существа, имеющие естественную ценность и заслуживающие отношения как к целям, а не средствам. Глубокие экологи, в частности, осуждают многих традиционных экологов за этику сохранения природы исключительно для нужд человека.

Нессу и другим глубоким экологам, которых я лично знаю и уважаю, все же не хватает целостности, когда дело доходит до взаимоотношений с отдельными животными. Хотя они и выражают личное уважение к другим созданиям, их отношение к ним нередко носит скорее когнитивный характер, чем эмоциональный. Джоанна Мейси, еще один пионер экофилософии, утверждает, что восстановление эмоциональной связи с другими созданиями дает нам возможность расширить границы самоощущения от индивидуального до экологического. Именно акт сопереживания отдельно взятым созданиям, находящимся в тяжелом положении, позволяет преодолеть ментальную изоляцию и восстановить связь с нашими животными корнями. Мы начинаем идентифицировать себя с другими созданиями, как если бы они были нами, и смотреть на них как на часть нашего расширенного эволюционного семейства. Через эмпатическое расширение мы расширяем свое «Я».

Такая эмоциональная идентификация распространяется не только на другие формы жизни, но и на экосистемы и саму биосферу [10]. Экологический активист Джон Сид, пожалуй, лучше других описал пробуждение биофилии. Размышляя о судьбе тропических лесов, он говорит: «Я стараюсь думать, что за сохранение тропических лесов борется не Джон Сид как человек. Это я как часть тропических лесов пытаюсь защитить себя. Я — часть тропических лесов, завладевших в последнее время умами людей» [11]. Идея сознательного, расширенного экологического «Я», активно пытающегося включиться в бесчисленные взаимосвязанные отношения, из которых складывается живая биосфера, и есть то самое, что Барфилд имел в виду, когда говорил о третьем этапе развития человечества.

Воспитание у наших детей представления о себе как о расширенном экологическом «Я» — то есть биосферного сознания — будет важнейшим тестом для нашего поколения. От этого зависит, сможем ли мы своевременно установить новые, экологически устойчивые взаимоотношения с Землей и, таким образом, замедлить изменение климата и предотвратить наше собственное исчезновение.

Зная о грядущих опасностях, преподаватели начинают задаваться вопросом, действительно ли простое достижение экономической продуктивности должно быть главной миссией образования. Не следует ли нам уделять как минимум такое же внимание развитию у молодежи внутренней склонности к сопереживанию и биофилии с тем, чтобы она могла думать и действовать как часть единого семейства, включающего в себя не только людей, но и наших братьев меньших?

Поиск по сайту: