Глоссы и интерполяции

Термины «глосса» и «интерполяция» употребляются часто альтернативно. Необходимо различать их следующим образом. Глосса — это пометка на полях или между текстом данной конкретной рукописи. Глосса графически не сливается с основным текстом. Интерполяция же — это вставка в текст произведения, сросшаяся с этим текстом графически и по существу, хотя часто и нескладно. Сделать интерполяцию в тексте может и сам переписчик непосредственно в процессе переписки текста, но чаще интерполяция представляет собой переписанную писцом глоссу.

Глоссы и интерполяции делаются по разным причинам для придания тексту большей полноты (например интерполяции из других сочинений на ту же тему — особенно в сочинениях исторических) или разъяснения кажущегося писцу непонятным текста (глосса, разъясняющая трудное слово, дефект текста, малопонятное рассуждение, неясный факт и пр.) для восполнения мнимого или действительного пропуска.

Разъяснения писцов на полях и в тексте рукописей могут быть разнообразны по содержанию, по форме, по размерам.

Приведу примеры из рукописи болгарского Рыльского монастыря 4/4 (1) (№ 34), где имеются различные приписки на полях (частично для них писец оставлял даже специальное место, и поэтому, возможно, они принадлежат его предшественнику). Так, к тому месту «Слова Григория Богослова на пасху», где говорится о коне на «обращалище», писец дает на полях киноварью следующее разъяснение «Есть въ Константине граде ипподоромие, сиречь конье рискалище, и ту обьучаваху колеснице с конми в течении и въ обращении, якода егда брань будет готови суть, и есть обрать иде же текуще вьходет, да иже предварить иных и, добре вь обращении угодивь вьходит ть венць победи приемлеть и от тали начесе притча сиа — боди жребць о обращении»(л. 44).

Это комментарий фактический. Но вот комментарий, выражающий отношение писца к комментируемому месту: к словам текста книги пророка Исайи «горе сьвькупляющимь домь къ дому и село кь селу приближающем» писец дает примечание: «Сице приближает село к селу обидливый. Аще видить у некого село добро или домь украшень и на добре месте, сия суща шьд купует у суседа, имущаго сиа близь сущаго паче же и нищь аще будет, домь или село или ниву и приближе всек имущому она добраа натнеть и от того кь своему селу грабити, донде ж и от него насилием купит вса или възметь» (л. 73 об.). Здесь комментарий приобрел публицистический оттенок. Такой же публицистический характер носит комментарий о неправедном взимании мыта (л. 117 об. и 261). Есть в той же рукописи разъяснение иностранных слов евр. «саватизмо» (л. 136), греч. «ритор» (л. 236) и др. Разъясняются в рукописи философско-богословские понятия («средний путь» — л. 116 об.), характер ангельских помыслов (л. 158) и даже, что следует понимать под словом «лыдение», которым дьявол уловляет людей («лщение глаголется, еже полагають на удицу ловци», л. 220)[184].

Все эти глоссы сделаны на полях самим писцом рукописи (известным Владиславом Грамматиком), но часто глоссы делались на полях читателями другим почерком, спустя много лет, а иногда даже несколько столетий.

Иногда глоссы читателей также вносились последующими переписчиками в текст В. Лебедев указывает, например, следующий случай. В книге Иисуса Навина (IV, 6) в списке Кирилло-Белозерском № 1/6 (ГПБ) читается следующий текст: «Глагола господь к Моисею человеку божию о мне и о тебе вдавири и в Каисварней». Непонятному слову «вдавири» нет соответствия в греческом оригинале, по-видимому, оно внесено в текст писцом. Как это было сделано, поясняет список Погодинский № 77 (ГПБ). Здесь слово «вдавири» написано на поле: это была глосса кого-то из читателей, при переписке занесенная в текст[185].

Примером разъяснений, вносимых самим писцом непосредственно в текст переписываемого им произведения, может служить следующее место из «Александрии» в списке б. Виленского Публичного музея № 109 (147). Там рассказывается, что, желая напугать персов численностью своих войск, Александр Македонский согнал стада скота, привязав ветви к хвостам животных. Пыль от этих стад была так велика, что «въсхождаше прах до Олумпа» и тут же писец добавил «то есть до неба»[186]. Этого пояснения нет в других списках «Александрии».

Интерполяция (пояснительная вставка переписчика) имеется, например, и в списке Р. Ф. Тимковского «Сказания о Мамаевом побоище», опубликованном И. Снегиревым после слов Евдокии — «не сотвори, господи, якоже за много лет брань была на реце на Калке христьяном с тотары от злаго Бытыя» — писец добавил следующую фактическую справку о том, что представляло собой это «много лет» «от Калкскаго побоища до Мамаевы рати 160 лет»[187].

Эта интерполяция сделана на основани текста «Задонщины», где мы также читаем «от Калагъския рати до Мамаева побоища лhтъ 160»[188].

Более девяноста глосс читается на полях Русского хронографа редакции 1617 г. В более поздних списках эти глоссы вставляются в текст, причем такие интерполяции то выделяются киноварью, то нет, сливаясь, таким образом, с текстом[189].

Вставки могли делаться в целях политических, полемических, апологетических и т. д. Ко всем этим вставкам мы будем еще иметь случаи возвращаться.

«Самоцензура» и цензура

Одной из причин изменения текста была внутренняя «цензура», которой подвергал свой текст или текст переписываемого им автора древне-русский книжник. Он мог сомневаться в допустимости того или иного высказывания или целого рассказа, мог испугаться преследований или осуждения со стороны власть имеющих лиц и пропустить неподходящее место. Правда, таких случаев цензурования своего собственного или переписываемого текста в Древней Руси было значительно меньше, чем в новое время, но они все же были. Яркий пример на основе разысканий А. А. Шахматова привел в своей книге «Из лекций по дипломатике» Н. П. Лихачев[190]. Пример этот весьма курьезен. У Е. Е. Голубинского в «Истории канонизации святых в русской церкви»[191] имеется указание на следующего святого «Иоанн Сухой, Ярославский, неизвестно когда живший до второй половины XV века». Сведения об этом «святом» заимствованы почтенным историком русской церкви из некоторых общерусских летописей, где под 1463 г. читается следующее: «В граде Ярославле при княжении Александра Федоровича, у святаго Спаса в монастыре, явишася чюдотворци Федор Ростиславичь Смоленский с детми, почяло от гроба их людей прощати много. А князем ярославскым прощание же доспелося со всеми вотчинами, отдавали их великому князю Ивану Васильевичи, а печялованием из старины Олексеевым Полуехтовича диака великого князя. И после того у них Иван Сухой чюдеса творити почял по всей Ярославской вотчине»[192].

То же известие читается и в некоторых других летописях, но известие это оказывается сокращенным вследствие самоцензуры писца. В Ермолинской летописи, представляющей собою летопись, оппозиционную княжеской власти[193], это известие в полном виде представляет следующую любопытную картину: «Во граде Ярославли, при князи Александре Федоровиче Ярославьском, у святаго Спаса в монастыри во общине авися чюдотворець, князь велики Феодор Ростиславичь Смоленский, и з детми, со князем Костянтином и з Давидом, и почало от их гроба прощати множество людей безчисленно, сии бо чюдотворци явишася не на добро всем князем Ярославским простилися со всеми своими отчинами на век, подавали их великому князю Ивану Васильевичю, а князь велики против их отчины подавал им волости и села, а из старины печаловался о них князю великому старому Алекси Полуектовичь, дьяк великого князя, чтобы отчина та не за ними была. А после того в том же граде Ярославли явися новый чюдотворець, Иоанн Огафоновичь Сущей, созиратай Ярославьской земли у кого село добро, ин отнял, а у кого деревня добра, ин отнял да отписал на великого князя ю, а кто будеть сам добр, боярин или сын боярьской, ин его самого записал, а иных его чюдес множество не мощно исписати, ни исчести, понеже бо во плоти суще цьяшос»[194]. Последнее слово написано тайнописью (так называемой «простой литореею») и означает «дьявол». Вот, следовательно, какого чудотворца записал Е. Е. Голубинский в списки русских святых. Произошло это потому, что поздний летописец подвергал такой жесткой цензуре предществующий текст, что смысл его не мог понять и весьма скептичный Е. Е. Голубинский. То, что перед нами не простое сокращение текста, а именно его цензура, ясно, я думаю, и без особых объяснений: иронический смысл остался, но запрятан он очень глубоко.

Другой случай и другой тип цензуры может быть указан в Синодальном списке Новгородской первой летописи под 1332 г. Здесь читается: «Иван [Калита] приде из Орды и възверже гнев на Новъгород, прося у них серебра закамьского, и в том вся Торжек и Бежичьскый верх за новгородскую измену». Однако слова «за новгородскую измену» написаны по выскобленному, а первоначально, как это видно из чтений других списков Новгородской первой летописи, в ней стояли слова «через крестное целование»[195]. Это означает, что новгородец-летописец обвинял Ивана Калиту в нарушении крестного целования, москвич же «цензор», в руках которого побывал в конце XV или, может быть, в начале XVI в. Синодальный список, обвинил самих новгородцев в измене, выскоблив обвинения против Калиты. Весьма возможно, что тот же москвич оторвал в Синодальном списке первые 15 тетрадей, где находились новгородские предания о начале Новгорода и Русского государства и знаменитые Ярославовы грамоты, которыми новгородцы обосновывали свою независимость[196].

Поиск по сайту: