Установление времени и места перевода

Возможности установления времени и места переводов ограничены невозможностью извлечь для этого данные из самого содержания произведения[827].

Косвенные показания для определения времени перевода могут быть следующие: цитирование данного перевода в каком-либо датированном памятнике, включение его в состав датированной компиляции, использование в переводе других, датированных переводов и оригинальных памятников и т. п.

Так, например, для определения времени составления перевода Хроники Георгия Амартола существенное значение имеют заимствования из нее в «Повести временных лет» — памятнике начала XII в. Но дело этим не ограничивается. В. М. Истрин обращает внимание на то обстоятельство, что анализ заимствований «Повестью» из хроники доказывает, что эти летописные заимствования двоякого происхождения — более раннего и более позднего. «Более поздние заимствования сделаны из полного текста хроники, которую автор Летописи назвал “Летописанием Георгия”; более же ранние заимствования сделаны из особого хронографа, который был составлен русским книжником ранее первоначального свода Летописи и который автором Летописи был назван просто “Летописанием греческим”. Этот хронограф в полном виде не сохранился, но им воспользовались позднейшие компилятивные хронографические памятники, именно так называемый “Еллинский летописец” второй редакции и “Хронографические Палеи”, причем один из авторов последних назвал его “Хронографом по великому изложению”, т.е. по Хронике Георгия Амартола. Анализ Летописи приводит далее к заключению, что первоначальный ее свод составлен в начале 2-й половины XI века при князе Изяславе. Следовательно, “Хронограф по великому изложению” в это время уже существовал, и, следовательно, Хроника Георгия Амартола, по которой составлен Хронограф, существовала по крайней мере в конце первой половины XI века. Это определение времени приводит к периоду литературной и переводческой деятельности кн. Ярослава, о которой говорит русский летописец под 1037 г. По словам летописца, поместившего под этим годом похвалу просветительной деятельности кн. Ярослава, эта деятельность выразилась, между прочим, в переложении книг “от грек на словьньское писмо”. В 1037-м году произошло очень важное событие для русской церковной жизни, а отсюда и для просвещения и развития литературы: в этот год была учреждена русская митрополия, заложена церковь Св. Софии и прибыл греческий митрополитературы. Несомненно, с митрополитом должен был прибыть целый греческий клир, который и привез с собой собрание книг для перевода»[828].

Иногда указание на время и место перевода встречаем в глоссах переводчика. Так, например, все списки «Космографии» Ортелиуса в главе об Азии имеют фразу: «...до державы великого государя царя и великого князя Василия Ивановича всея Русии, его великого государства». Есть указания на Москву: «Камень копают, который на Москве нарицают аспид»[829].

Если в переводе нет обычных прямых и косвенных указаний на место и время перевода, которые могут быть извлечены из содержания памятника, и отдельных замечаний переводчика, то наиболее весомые указания извлекаются из анализа языка перевода. Эти указания могут быть усмотрены в лексике и в формах языка, свойственных той или иной эпохе, и в диалектизмах.

Так, например, частные лексические совпадения «Девгениева деяния» с южнорусскими летописями XII — начала XIII в. позволили М. Н. Сперанскому обосновать свое предположение о том, что перевод «Девгениева деяния» был сделан еще в домонгольской Руси на юге или юго-западе[830].

С летописным языком сравнивал язык перевода «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия и И. И. Срезневский, определяя его русский характер и древность[831]. Окончательные доказательства русского домонгольского (не позднее XII в.) происхождения перевода «Истории Иудейской войны» дал Н. А. Мещерский и, опять-таки, по преимуществу на основании данных лексики[832].

В целом приходится повторить то, что было сказано ранее: исследователь переводных произведений должен быть хорошо знаком с историей языка.

Поиск по сайту: