Установление местного происхождения летописей

Центр, из которого вышла та или иная летопись, обычно обнаруживается по особому, а иногда даже мелочному вниманию летописи к событиям в этом центре. Так, например, редакция псковской летописи, представленная Вахромеевским, Румянцевским и Типографским списками, проявляет после известий 1547 г. особый интерес к новгородскому Софийскому собору. «Того же лета, — пишется в Вахромеевском списке под 1548 г., — в Великом Новеграде в церкви Иоанна в темницы архиепископ Феодосий подпоры древяные из церкви выметал да своды каменные доспел над гробом чюдотворцевым каменной теремец, да церковь всю выбелил, да иконами и свещами и книгами украсил и свещу неугасимую поставил, и от того времени начаша в церкви святаго Иоанна Предтечи в темницы обедню по вся дни служити по неделям попы Софейского собору». Под 1553 г. говорится о море в Новгороде: «А у соборней церкви у Софии Премудрости Божий толко осталось 6 попов, да два диакона, а полный собор у святей Софии: протопоп, да 18 попов, протодиакон, да 4 диакона, да архидиакон, и всего в поветрие не стало…» и т. д. Далее — о поставлении архиепископом Пимена и о том, что «он же начат служити во святей Софии...» и пр. В тех же летописях к известию 6528 г. «родися Ярославу сын Владимер» добавлено: «Иже созда в Велице в Новеграде (в «Велицем Новегороде» в Типографской летописи) церковь святыя Софии Премудрости Божия».

Такого рода внимание к новгородскому храму Софии может служить приметой того, что летопись составлялась или перерабатывалась именно здесь. А. Н. Насонов называет свод, представленный псковскими летописями — Румянцевской 1-й, Вахромеевской, Типографской, Бальзеровской и Горюшкинской — новгородско-софийской переделкой новгородско-псковского свода[773].

Не всегда, конечно, одного только внимания к данной летописи или данному храму достаточно, чтобы определить то или иное местное происхождение летописи или летописного свода. Так, например, в летописании одного из феодальных центров могла быть использована обширная летопись другого центра, и тогда обилие местных известий последней может «окрасить местным колоритом» вторую настолько интенсивно, что вся летопись может казаться принадлежащей первому летописному центру. Так случилось, в частности, с Новгородской четвертой летописью. Ее считали новгородской по своему происхождению, однако М. Д. Приселков не без основания предполагает, что Новгородская четвертая летопись — московская по своему происхождению, но использовавшая в своем составе обширное летописание Новгорода Великого[774].

Наиболее существен для определения местного происхождения летописи конец летописи, так как в начале и в середине ее по большей части отражается не работа последнего летописца, а использованные им источники. Самые же существенные указания для определения местного происхождения летописи извлекаются из переработок и изменений текста, в которых можно уловить местные интересы, местные тенденции или же узко местную осведомленность летописца.

Характерный пример находим у А. А. Шахматова в анализе Радзивиловской летописи[775]. Речь идет о продолжении Владимирского великокняжеского свода 1212 г., читающемся в Летописце Переяславля Суздальского. Судя по содержанию, это продолжение сделано в Переяславле Суздальском, не упускавшем из виду событий владимирских и ростовских. Но с этим продолжением в Летописце Переяславля Суздальского была связана и переработка предшествующего материала летописи. Переработка эта была также выполнена переяславцем. Это видно в нескольких местах летописи. Так, к известию 1157 г. о построении Андреем Боголюбским каменной церкви Спаса добавлено: «в Переяславли Новем». Однако в Переяславле Новом, или Суздальском, церковь Спаса была построена не Андреем Боголюбским, а еще Юрием Долгоруким в 1152 г. На самом деле в известии 1157 г. речь шла о церкви Спаса в Ростове Великом, но прямо этот город назван не был. Возможно, что предания связывали в Переяславле Новом построение церкви Спаса с Андреем Боголюбским[776], но скорее всего летописец связал известие 1157 г. именно со своей церковью, так как привык думать о ней. Такого рода «психологическая» ошибка вполне естественна именно для переяславца.

Есть и другой признак. «Под 1175 г., — пишет М. Д. Приселков, — в молитвенном обращении летописца к памяти убитого Андрея Боголюбского вместо слов Владимирского свода 1212 г. “Молимся помиловати князя нашего и господина Всеволода, своего же приснаго брата, да подасть ему победу на противныя и много лета с княгынею и с благородными детми” — в переяславской обработке находим: “Молимся помиловати князя нашего и господина Ярослава, своего же приснаго и благороднаго сыновца (т. е. племянника. — Д. Л.) и дай же ему победу на противныя и много лета с княгынею и прижитие детий благородных”. Ярослав Всеволодович в эти годы был, как известно, князем Переяславля Суздальского. Наконец, в длинных повествованиях под 1176 и 1177 г. о борьбе за открывшееся наследство Андрея Боголюбского к многочисленным упоминаниям о владимирцах в Летописце Переяславля Суздальского мы находим приписанными слова “и переяславци”»[777].

Такого рода переделки, прибавления, молитвы за своего князя, именования своих людей «нашими» типичны для летописи и служат в совокупности надежными указаниями того или иного местного происхождения летописи.

Отмечу, однако, другое. Раньше, в старой науке, в которой внутри какого-либо княжества разные социальные слои (не говоря уже о разных классах) не замечались, всякое указание на враждебное отношение к местному князю, к местному епископу и т. д. обычно рассматривалось как признак происхождения летописи из другой местности. Теперь мы имеем многочисленные указания и для Новгорода, и для Пскова, и для Москвы на то, что враждебное отношение к местным властям шло иногда из местных же истоков и поэтому отнюдь не служит признаком иногороднего происхождения летописи. Это положение резко отличает советских исследователей летописания от их предшественников.

Так, советские исследователи летописания обнаружили по крайней мере три летописных свода конца XV в., вышедшие из московских кругов, но враждебные московским властям.

Так, например, А. А. Шахматов предполагал, что в основе Софийской второй и Львовской летописей лежит ростовский свод Тихоновской редакции[778]. А. Н. Насонов доказал связь этого свода не с ростовским архиепископом Тихоном, а с московским митрополитом Геронтием[779]. Свод этот, как показал Я. С. Лурье, был резко враждебен великокняжеской власти[780].

А. А. Шахматов предполагал, что в основе оппозиционной московским властям Ермолинской летописи, а также Хронографического списка Новгородской четвертой, списка Царского Софийской первой летописи и неизданной летописи из Погодинского собрания № 1409 ГПБ лежит ростовский свод архиепископа Вассиана. Я. С. Лурье показал, что свод этот, действительно весьма оппозиционный, вышел из московской военной среды, близкой воеводе Федору Басенку[781].

Одна из обычных ошибок «дошахматовского» изучения летописей (впрочем, имеющая свои рецидивы и в настоящее время) состояла в том, что местные известия приписывались обычно существованию местной же летописи. Так, если в летописях обнаруживалась более или менее компактная группа известий, связанных с тем или иным княжеством, то объяснение этому искали только в том, что существовала летопись именно этого княжества. Так выделялись летописи нижегородские, рязанские, смоленские и пр. Между тем наличие местных известий может служить лишь «наводящим» материалом, указывающим на возможность существования как местной летописи, так и летописи, связанной с тем или иным князем, сидевшим некоторое время в этом княжестве, с епископом данной местности или просто на то, что данное княжество, события, в нем происходившие, находились в орбите внимания летописца совсем другого княжества. Лишь пристрастие летописца к тому или иному князю, наличие интереса к событиям очень узкого местного значения, знакомство очевидца или осведомленность местного жителя могут в некоторой степени указывать на существование особой летописи. Основным методом изучения летописания остается сличение, сопоставление списков и выводы, основанные на этом сличении и сопоставлении.

*

На примере текстологического изучения летописей особенно отчетливо видно, насколько приемы исследования зависят от характера самого материала. Чем внимательнее учитывает текстолог особенности создания текста, тем успешнее его исследование. Принципы изучения текста должны быть реалистическими, учитывать все аспекты действительности, отражающейся в истории текста. Они должны основываться на признании того факта, что только внимательное сличение текстов летописей дает основной материал для выводов.

В последнее время появилась тенденция к возврату в изучении истории летописания к старым, дошахматовским приемам. Психологическое основание для этого возврата — трудность метода Шахматова. «Идеологически» это «обосновывается» обвинениями Шахматова в гиперкритике, но методика шахматовского изучения летописаний внесла столько нового в наши представления о летописании, позволила построить историю русского летописания за шесть веков его активного существования, открыла нам новые летописи и объяснила столько неясного, что обвинения А.А.Шахматова в гиперкритике, а следовательно и в скептическом отношении к данным летописания и самому летописанию, просто смешны. Методическими приемами текстологического исследования русская наука вправе гордиться.

Глава IX

Поиск по сайту: