ТАЙНАЯ ВЕЧЕРЯ 12 страница

Когда клетки дошли, так сказать, до кондиции, проснулись и стали активными, задышали и даже затанцевали, в работу наконец-то! включался Юра со своими методами экспресс-диагностики. Он взял пробу суспензии и поместил ее в свою тест-систему. На экране его компьютера эти же клеточки теперь можно было видеть в обрамлении нежного зеленовато-желтого сияния. Оно окружало каждую клетку как бы нимбом святости, и чем жизнеспособнее была клетка, тем шире и интенсивнее был этот мерцающий ореол.

- Ух ты!..

Теперь все взгляды были прикованы к этому экрану.

- Потрясающе! – прошептал кто-то за моей спиной.

Были, конечно, и совсем темные клетки. Они словно дыры в мишени беспорядочно расположились по всему экрану.

- Семьдесят два процента,- сказал Юра.

Это означало, что нам удалось оживить только около тридцати процентов клеток. Не мало. Достаточно было и одной!

- Да,- сказал Жора,- вижу.

Теперь мы все превратились в глаза, и зачарованно наблюдали за каждой клеточкой, мысленно помогая им набираться сил. Терпение – вот что сейчас главное! Здесь нельзя торопить события.

- Нужно подождать,- предложил я.

Все согласились. Чем больше процент жизнеспособных клеток, тем вернее и надежнее наше старание…

- Потрясающе,- сказал кто-то шепотом еще раз за моей спиной. Я оглянулся: это был Лесик. Я еще не видел его чем-либо потрясенным.

- Ну что, - спросил я, - вам удалось договориться с китайцами?

Он только кивнул.

Мы не могли оторвать глаз от экрана. Сияние, исходившее от каждой клеточки, эта божественная аура, ошеломляло и очаровывало. Это было похоже на сон, дивный сон. Были, конечно, клетки и совсем темные, тусклые, апатичные. У них не было никакой ауры, никакой мерцающей опушки, они умирали, но мы их не замечали. Зачарованные, мы видели только клеточки, полные жизни, радостные и кричащие. Мы просто онемели, сгрудились в тесную тёплую кучку и стояли каменные, с открытыми ртами и настежь распахнутыми глазами, влажными от умиления. Зачарованные! Будто бы каждому из нас вдруг признались в любви.

- Ну вот мы и дождались, - произнес Жора и упал в кресло.

И все мы, как по команде, глубоко вздохнули.

Я посмотрел на Аню. Вся, как уже сказано, тоже вся в белом, она напоминала снежную королеву. Правда, от нее веяло теплом и ароматом моих любимых духов.

- Можно,- сказал Юра, тоже посмотрел на Аню и кивнул. Его очки, соскочили со лба на переносицу, он перевел взгляд на меня и посмотрел такими глазами, будто увидел меня впервые, затем улыбнулся и подмигнул, мол, все хорошо. Я тоже улыбнулся в ответ. Все и на самом деле шло по плану, клетки ожили процентов на тридцать, и это был первый успех.

Прошло еще минут семь-восемь… Казавшихся вечностью!

- Теперь ты,- сказал Юра, глядя мне в глаза, и выражение его лица снова стало серьезным, - я старался как мог!..

Я кивнул: знаю. Еще бы!..

- Der Mohr hat seine arbeit getan, - коснувшись плеча Юры и улыбнувшись, тихо произнесла Лиза, - der Mohr kann gehen (Мавр сделал свое, мавр может уйти, нем.).

Этой минуты я ждал, может быть, всю свою жизнь. Еще бы! Самый ответственный момент – воздействие биополем. Я нажал белую кнопку. Живые клетки тут же ощутили поле, встрепенулись, на мгновение ощетинились и тут же расслабились, и теперь каждая из них засверкала, заиграла красками, всеми красками радуги, теперь они были словно крохотные северные сияньица, мерцающие трепетные мотыльки, порхающие с цветка на цветок, танцующие в лучах солнца нежные пылинки, негаснущие в черном небе звездочки фейерверка. И даже большая часть из поврежденных клеток тоже качнулась к жизни. Такова животворная сила биополя! Мы по-прежнему были бездвижны. С каждой минутой число вернувшихся к жизни клеток увеличивалось, так что лагерь мертвых заметно пустел. Оставалось ждать. И уже через полчаса стало ясно, что биополе вернуло к жизни почти все, казавшиеся на первый взгляд мертвыми, клетки.

- Восемьдесят семь процентов живых, - констатировал Юра.

Это была победа! Никогда еще никому не удавалось такое: с первой пробы нам удалось оживить столько крохотных жизней. Этого было достаточно, чтобы каждый из нас, живущих ожиданием чуда, прослезился. Вот она феерия живой жизни! Я не знаю человека, способного удержаться от слез радости и умиления. Разве что Лесик? Он легонечко толкнул меня в бок, мол, видишь, как все красиво? Я тоже обнял его за талию: ага! Мне не видно было его глаз, но я мысленно видел и его слезы. Вероятно, так и выглядит счастье – молчаливые слезы радости на глазах. Как безмерное отчаяние в «Крике» Мунка, эта наша всеобщая радость, перенесенная на холст, готова стать шедевром мирового искусства. И Анина, и моя, и Жорина… А что Юра? Снял очки, близоруко вытирает глаза рукой. И улыбается той сдержанной, только ему принадлежащей улыбкой, в которой всегда спрятана снисходительность мудреца. Я смотрю на Жору – он прячет слезы. Не надо прятать, Жорочка! Плачь! Плачь, реви белугой! Лей свои крокодиловы слезы счастья! Ты это заслужил – открыто реветь от радости! И вы плачьте, плачьте – и Ната, и Инка, и Тамара, и Юля… Юленька, плачь, плачь же!.. Я никогда не видел Юлиных слез. Мне всегда, с первых дней нашего знакомства, казалось, что на нее возложена некоторая секретная миссия - проводника Неба. Не какого-то там медиума или контактера – ангела. Я каждый день видел, как она, встав на цыпочки и выпростав руки вверх, тянулась к Небу. Так и случилось. Когда трудности брали нас за горло и, казалось, что не избежать поражения, мы всегда спешили к ней: выручай! Я был поражен ее щедростью. Она дарила себя каждому нуждающемуся и страждущему (мы ведь все ходили по краю), дарила себя без остатка, расточая налево и направо свои креативные советы и наставления, поднимая наш дух и укрепляя веру. Кто дал ей эту небесную силу?! Я благоговел перед ее волей к жизни. И не мог себе представить иного счастья, как быть рядом с ней.

Нашу радость разрушил вдруг откуда ни возьмись появившийся Валера Ергинец.

- Что случилось, - спросил он, переводя взгляд с одного на другого, - почему вы все в слезах?

- Пришло время слёз, - сказала Тамара, - тебе этого…

- Значит, всё у нас получилось? – снова спросил Валера.

Никто ему не ответил.

- Я вот что хочу вам сказать. Я давно… Я недавно узнал, что мы все состоим из ста триллионов клеток! И только десятая часть из них – человеческие! Остальные – микробы!

- Ты-то себя к какой части причисляешь? – спросила Ната.

Валера не понял вопроса.

- Девяносто триллионов микробов – это же целая армия злых и голодных бойцов, - уточнил Жора, - и каждого из них надо кормить.

- Что если нам, - предположил Валера, - провести ряд предупредительных мер по… Проверить активность трансаминаз…

- Ты же не станешь себя травить, - сказал Стас.

Валера недоуменно посмотрел на него, затем:

- Мы смогли бы тогда…

- Собою, - сказал Жора.

- Что «Собою»? - не понял Валера.

- Кормить, – сказал Жора, - собою кормить эту армию паразитов.

Мы, конечно, все скуксились – наша радость была Валерой разрушена. Но не было в мире силы, способной разрушить наши надежды! Это-то мы точно знали.

- Теперь точно можно, - обняв меня за плечи, тихо произнёс Жора.

- Что можно? – спросил я.

- Точно! – повторил Жора.

Я молча смотрел на него, ожидая ответа. Жора улыбался.

- Твою Тишеньку… теперь можно… точно… Зови её! И не только её…

Стоял неимоверный галдёж, и я сделал вид, что не расслышал Жору. Мне не хотелось даже думать о Тине – как бы её именем, произнесенным всуе не испортить всё дело! Ведь, казалось, что и без неё наш лёд прекрасно тронулся и не сегодня так завтра мы встанем на тропу успеха. И вот чудо-то: как только Жора произнес имя Тины, воцарилась смертельная тишина. Казалось, даже Земля притишила своё вращение вокруг оси, которая стала вдруг скрипеть и скрежетать как несмазанная телега. Да-да, я лично слышал этот скрип и видел, видел десятка три колючих насквозь пронизывающих и прислушивающихся к тебе взглядов, немо спрашивающих – «Так что там с нашей Тиной?». Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь из наших когда-либо произносил её имя, и вот оказалось, что они только и живут этим именем, только и ждут от меня ответа – «как там наша Тина?». Да я понятия не имею, где и как ваша Тина. Более того – я точно знаю только одно…

- Что ты молчишь, – Жора взял меня за локоть, - видишь - все ждут.

- Она умерла, - произнёс я.

Казалось, и Земля, замерев, дала крен.

- Рест, ты в своём уме?

- Как так произошло?

- Что случилось?

- Этого не может быть!

- Ну и шуточки у тебя…

- Перестань…

- Жор, скажи ему…

- На выпей…

- Да иди ты…

- Ой, верьте вы ему…

- Зачем врать-то?

- Юра, дай ему укол…

Я не выдержал:

- Да ладно вам!..

Они обступили нас, галдя и талдыча, причитая вот таким крепким столбиком, тесня и хватая меня липкими руками… Кто-то подмигнул, кто-то сплюнул в сердцах, кто-то хохотнул, кто-то даже дал пинка сзади… Они издевались надо мной как те над Иисусом. Мне не доставало только тернового венца на башке. Да, это был праздник Иисусовых страстей, Его мук.

А я знал только одно – Тины нет!

Затем Жора поднял руку и всё стихло.

- Зачем ты убил её? – спросил он.

Ах, Жора-Жорочка-Жорик… Я не знал, что ответить. Ах, провидец ты мой и всесведущий прорицатель! Я всегда знал, что ты всё знал про меня, что ты предвидел все мои действия и поступки, что от тебя спрятаться невозможно! Вот и сейчас… Как тебе удалось выведать мою самую тайную тайну? Откуда ты взял, что я раздолбал свой почтовый ящик, чтобы вытащить из него все Тинины письма? Кто тебе сказал, что все её сайты я слил в канализацию и досуха, аж до дыр, вытер все унитазы? Как ты мог даже только подумать, что все её фотографии я порвал на мелкие кусочки и один за другим сжег дотла в своём новом камине, в последний раз наслаждаясь её теплом?

Её теплом!)

И все её запахи – выветрил…

Как?!.

Это не лезет ни в какие ворота!

Ах, как ты теперь прав: я – свободен!

Да вы и представить себе не можете, чего всё это мне стоило!

Но я в своем светлом уме и в самом полном здравии теперь могу твёрдо сказать: нет надо мной ни надсмотрщика, ни палача!

Спасибо и Тебе, милая Ти!))

Это Ты своим «Я тебя последний раз спрашиваю» придала мне сил, чтобы я в последний раз мог Тебе так свирепо ответить: теперь баста!..

И ура троекратное!

- Ты-ы-ы… - говорит Лена, - какое ура?!

Лена не понимает, как я её мог убить!

- Никаких писем, никаких стихов, никаких фоток, никаких… Даже тени от Тебя не останется! Даже мысль о Тебе потонет!...

Я и Пустота!

«Я тебя последний раз спрашиваю»

(Так сказать мог только Пилат).

- Ты и в самом деле… - спрашивает Лена, - тыыыы-ы-ы-ы…

Иногда мне снилось, что с карабином наперевес я веду в бой полки наших клонов… Тина – впереди! А ведь я никогда не держал карабин в руках! Как я мог кого-то убить?

- Можешь ответить?

Я только пожимаю плечами.

А ведь в этом, возможно, и моё спасение?

В пустоте?..

Хоть сычом вой…

С пустотой?

«Я последний раз у тебя спрашиваю».

Во балда-то!

Мысль о том, что я могу пойти на такое с тем, чтобы освободить себя от Тининых цепей, отгрызть себе даже лапу, чтобы вырваться из её капкана – капкана тех самых сирен, которые усыпили Одиссея, залепившего себе уши воском или глиной, или даже дерьмом, чтобы не слышать, не слышать этих смертельноупоительных звуков, эта мысль рвала мою рану… И я как Буриданов осёл метался, метался меж двух вязок сена…меж двух огней – убить – не убить…

И где взять столько сил, чтобы осуществить задуманное – убить!

Ха! Тина! Тина, Тиночка, Тинюша! Тинок!

Тишаня!

Вот же где источник всех моих сил и силочек! Вот же Тот, Кто даёт, не раздумывая и без оглядки – «Нате – не жалко!.. Но возьмите!..».

Ах, эта всеподкупающая её щедрость!

- Рест, ты оглох? Я тебя спрашиваю!

Юля злится.

- Я тебя уже третий раз спрашиваю: это снимать?!

- Обязательно, - говорю я, - а как же!

Юля злится:

- Обязательно…

- Прости, - произношу я, улыбнувшись.

- Прости… Вот не прощу, что тогда?

«Нате – не жалко!».

Так уж и нате… Что тогда?

Бежать!.. О, великая радость и власть одиночества!

Глава 26

Чувство удушающего одиночества... Я знаю что это такое.

- Фух,- произносит Юля,- вот и эта вершина взята!

Мы стоим на самой макушке горы, которую часа три покоряли и таки покорили, влезли, выкарабкались из последних сил, чтобы теперь сказать, наконец, себе, что любая вершина по силам, если видеть перед собой только небо…

- Здесь совсем мало места,- говорит Юля, озираясь вокруг.- Точно так же, как и на вершине твоей Пирамиды.

- Там полно места,- говорю я,- только негде сесть. Все время нужно идти, двигаться…

- Но куда? С вершины ведь только один путь – вниз…

- Нет: вперед!.. Но как можно не видеть, не чувствовать всей красоты этого феномена?- возмущаюсь я. - Преображение Иисуса – это ведь приглашение в Его дом: заходи, сними на пороге запыленные сандалии, сбрось измученные одежды повседневности, оторви глаза от земли и взгляни на небо... Заходи же!.. Смелее!..

- Не так-то просто стать Богом,- говорит Юлия,- для этого нужно...

- Бог так устроил нас,- говорю я,- что мы не можем без него обойтись.

Край земли! Здесь кажется, что мир вымер. И ни слова о Тине! Это – такое счастье…

- А знаешь,- говорит Юлия потом,- Цюрих и на этот раз, уже шестой год подряд, признан самым лучшим городом на земле для работы и жизни. Там что - живут все продвинутые и преображенные?

- В Цюрихе наша Пирамида уже выстроена наполовину.

- Как так выстроена?- удивляется Юлия.

- Так,- говорю я,- там старики умирают счастливыми.

- И в Канаде, говорят, тоже...

- И в Канаде, и в Штатах, и... Кстати, в Штатах идеи Пирамиды уже вошли в школьные учебники... Правда, этот кризис здорово все подпортил…

Когда однажды дождливая погода обрекла нас на затворничество, мы целую неделю не выходили из дома. Это было не в Цюрихе, не в Париже, не в Риме... И даже не в Антананариву. Какое-то заброшенное и забытое Богом селеньице в три ветхие хибары на краю земли. Но лучшего места на Земле я не помню…

А сюда мы рвались, как никуда прежде. Мы отвоевали это право на праздник у повседневности и сдаваться не собираемся. В начале мая здесь особенно хорошо, хотя зимы в Давосе нам тоже нравились. Был, как сказано, май, воздух был наполнен прохладой, все утопало в густой зелени, стекающей по склонам швейцарских Альп, и тишина пронизывала душу до слез. Тишина была такая, что слышно было, как распускаются эдельвейсы. Смешно было даже думать, что нужно куда-то бежать, от кого-то скрываться…(Разве что только от Тины?). Мы ведь никому ничего плохого не сделали, я предложил миру новый, как мне казалось, новый стиль жизни, где каждый в состоянии стать счастливым, жить долго, может быть, даже вечно, если укротить свои прихоти, подчиниться каким-то там новым законам сосуществования, хотя эти законы и придуманы много тысяч лет тому назад…

(Может быть, Тиной?).

Что в этом плохого? Ровным счетом – ничего. Но вот этот-то новый стиль стал теснить старые привычки, ломать прогнившие опоры, рушить устои… Люд встрепенулся, ожил… Оказалось, что новое-то как раз и не всем по нутру.

Отсюда – преследования.

И, это невероятно, - и Тина среди этих преследователей! Что ей-то от меня нужно?!

- Смотри,- говорит Юля,- какая дымка!..

В Самадене (кантон Граубюнден) мы сняли комнату и, казалось, что спрятались от мира надежно: тишь, глушь, край мира… Наутро, чтобы совсем уйти от людей, мы решили покорить даже пик Кеш. До снега, казалось, рукой подать, но карабкаться по склонам, усеянным галькой, было не очень-то удобно: то споткнешься о выступ, то нога вдруг скользнет, ступив на камешек… Солнце уже взошло и стало теплей. Через час мы устроили привал в расселине Кеша, съели по бутерброду и выпили по стаканчику кофе.

- Кажется, в мире нет ничего, что могло бы тебе угрожать.

- Разве что только вот эти мелкие камешки,- согласился я.

Теперь было слышно, как они (потревоженные камешки), постукивая, катятся по склону.

Еще целый час мы добирались до снежной границы. Теперь перед нами был самый опасный участок пути. Приходилось ледорубом высекать в снегу ямки для ступней, шаг за шагом, я шел впереди, она следом…

Даже если оступишься – ничего страшного, склон не такой уж крутой, чтобы сорваться, можно ухватиться рукой за выступ скалы, за обнаженный корень кустарника или горного деревца, словом, никакой серьезной опасности не было. Кроме ветра. Кроме ветра, который здесь давал о себе знать резкими порывами и свистом в ушах. Мы достигли-таки вершины, когда солнце стояло почти в зените. Стало тепло, несмотря на ветер. Мы укрылись за валунами и так сидели плечо к плечу, одни в мире, наедине, в полной отрешенности…

Юля сорвалась на спуске. И дело вовсе не в порывистом ветре – соскользнула нога, я не успел поймать ее руку…

Я нес ее на руках до самого дома.

- Мне это очень нравится,- призналась она.

- Что?

- Ты носишь меня на руках.

- Мне тоже,- сказал я.

Тогда целых две недели мы провели в Швейцарии. Никто нас не преследовал, никуда не нужно было бежать…

Никто по нам ни разу не выстрелил. Казалось, повсюду горели маки…

- Маки?

- Казалось…

Но как быть с этим чувством удушающего одиночества? Ведь чувства никогда не лгут.

- Слушай, - говорит Юля, - где ты был? Аня звонила… Просила срочно перезвонить… Где ты был?

Вот и Аня… Они что – сговорились с Тиной?

«…что за ночь?!. черная нечисть свистя пласталась по телу Земли, свивалась кольцами… тени качались безумно в отрыве от тел дерев… проткнуто небо медной окалиной око лунное мечено… пялится небо, словно циклоп одноглазый… шепчется тайно нечисть…».

- Хорошо-хорошо, - говорю я, - позвоню, позвоню…

И выключаю телефон.

А мне казалось, что Тина оставила меня в покое.

Что за день? «…что за ночь?».

«…пялится небо…».

Глава 27

«Зачем ты её убил?» - это как нож в сердце! Я думал и думал об этом. Жора Чуич не мог этого не учуять: Тина вдруг умерла. Ясное дело – Тина была царицей, и я играл ее окружение. Оказалось, не только я – все мы, все и каждый из нас вдруг стали ее слугами и прислугами, дворовыми и придворными. Все! Теперь я не могу вспомнить ни одного из нас, кто бы не сверлил меня взглядом при упоминании имени Тины. И вот Жора учуял неладное… Смерть! Только смерть Тины могла так пронзительно и вероломно сказать ему, что рушатся устои нашей Пирамиды. Выходит, что Тина и только она явилась тем плодоносным цементом, который способен сопоставить, слепить и напрочь склеить, сцепить глыбы наших душ, из которых с таким неимоверно тяжёлым трудом выстраивалась наша Пирамида. Жора это чуял, а я - знал наверное! И кому бы как не мне знать, что Тина – то единственное и неоспоримое… существо… именно существо, которое… как бы это точнее сказать… Вот: владыка! Одним словом – повелительница!

Повелевать!

- Строго, - говорит Лена, - строго и крепко.

- Но ведь самое-то забавное в том…

- Но она же…

- До сих пор не могу уяснить, что заставило Жору объявить на весь белый свет о моём проступке. И дело ведь ещё и в том, что…

- Возможно, он как-то…

- Это как сирена, возвещающая о налёте врага, как колокол всеобщей тревоги… Набат!..

- Да-да, - говорит Лена, - я тоже об этом подумала.

- Но ты-то, ты-то хоть можешь понять, что я никого не убивал.

- Вы оба с ним хороши. Один проорал на весь свет, другой тотчас признал вину. Вы словно сговорились. И все ваши – тоже… Видимо, эта ваша Тина давно уже была притчей во языцех… Ты мне можешь сказать наконец, чем, чем она так знаменита? Чем она вас так восхитила, подвигнула, заворожила?..

Или вооружила?!

- Лен, мы пошли по десятому кругу. Я сколько помню и знаю Тину, только и думаю об этом – кто она? И зачем вот так – обухом по голове – свалилась на нас. Как только я пытаюсь выговорить это вслух, меня охватывает какой-то внутренний трепет и, не стыдно признаться, - страх… Ага, страх… Он заплетает язык, сковывает движения, туманит ум… Чувствуешь себя идиотом. Потом всё проходит, но как только…

- А знаешь, я тоже заметила…

- Вот видишь… Её имя – некий сакрал, какой-то зов что ли, из глубины веков… Да мало ли Тин бегает вокруг нас, но все они… как мы с тобой… Но как только…

- Да-да… я тоже…

- Некий дух, что ли… Почти стопроцентный дух! Тела нет! Нет тела! Только дух и дух, и один только дух! Хотя есть какая-то там совсем незначительная часть Тинкиного тела. Когда она приходит ко мне…

- Приходит?

- Бывает, что я прямо как наяву…

- Наверное, всё-таки во сне?

- Бывает… Как наяву! Я даже могу коснуться её руки. Или… А однажды… И ведь что очень важно – я её в глаза никогда не видел! Но одна её строчка «Сейчас ты разожмёшь ладонь, и бабочка с помятыми крылами взлетит искать очередной огонь, похожий на лавину и цунами…», одна её строчка перехватывает дыхание и вызывает судороги в горле. И ты же понимаешь, что никаких писем от неё я не получаю, что нет никакого электронного ящика, что всё это – лишь плод моего воображения… Больного? Я бы не сказал. Это не болезнь – это дар предчувствия, предвидения и способности улавливать какие-то внеземные флюида. Мой дар! Или её. И я заметил, чем чаще ты с этим сталкиваешься… ну, контактируешь, тем лучше воспринимаешь, тем больше тебе хочется это слушать… Касаться рукавами… Это как зов, как песня сирен… Понимаешь меня?

Понимаешь меня?

- Да чё уж тут…

- Я не возьмусь сравнивать Тину с Иисусом…

- То есть?.. Ты…

- И вот ещё что… Она – как змея, уползающая от камнепада перед землетрясением, как слон, убегающий с побережья от волны цунами. В ней есть нечто глубинное, дикое, нечеловеческое… Инстинкт предугадывания и самосохранения. Как у Жоры, но… Хэх! Чуич чует нечто неопределённое, какую-то невнятную тревогу или… Тина может это точно сказать… Одной строчкой, словом…

«…и бабочка с помятыми крылами взлетит искать очередной огонь…».

От которого не спрячешься! Понимаешь меня? Она как тот буревестник, как предвестник… не побоюсь сказать – Армагеддона. Как те трубы Апокалипсиса, помнишь?..

- Конечно, помню!

- Как голос Неба… Ну, что-то такое… очень земное, животное, но идущее аж от истоков жизни и вместе с тем и Божественное, Небесное… Вот такое редкое сочетание. Причём бестелесое совершенно! И безголосое. Я ведь не знаю её голоса совершенно! Но всегда слышу её! Понимаешь?..

- Телепатия…

- И вот Жора… Он распознал… Ты то хоть знаешь, что я никого не убивал? Ну, вообще… Бред какой-то! Я только позволил себе… Даже не позволял! Я просто дико устал… от её опеки. Как бы это поточнее сказать… Груз совершенствования! Ага, гора груза! Куда я ни ткнусь – везде Тина! Впечатление такое, что она сидит у меня на шее и указывает, как мне поступать! Выставила на моём пути знаки и указатели – некуда деться!.. Чуть в сторону и – просто пропасть!.. Понимаешь меня?

- Смутно…

- Я не могу даже… не то что… Анька задрала… Юля перестала со мной разговаривать… Не совсем, но дала понять, что я… А Ната, та вообще… Ой, да ладно… С этими женщинами сама знаешь…

- Да знаю, знаю…

- И что значит убить? Зачем Жора произнёс это слово? Всуе – нельзя! У меня просто поехала крыша… Ну, так… слегка… Мне захотелось свободы, свободы… Это как ливень с молниями и грохотом громов! Хочется бежать, лететь… Выпростать себя из всех одежд, из всех правил и осторожностей… Ну, знаешь… как…

- Представляю…

- Хоть глоток дождя! Но я ведь только подумал, а Жора тотчас и пригвоздил: зачем ты убил? Никого я не убивал! Я что полный дурак убивать?! Тину?!! Да вы что сдурели все?..

- Тихо, тихо ты… умный, умный…

- Юрка, тот вообще сказал, что я съехал… Он тут же прилез со своим диагнозом – «Рест, ты полный трус!». Юрка обвинил меня в трусости, представляешь? Причём на полном серьёзе! Этот его поли… как там его, ну, эта хреновина… полиграф, что брехню чует, тотчас выдала – «трус, трус, трус…». Да чего мне бояться? Но как только я увидел диагноз детектора лжи, я тут же с ним согласился. Не показывая вида, конечно. Но, признаюсь, - забоялся. Лгать-то я, сама знаешь, ни-ни… А вот… И боюсь же, боюсь… Это не трусость, ты меня знаешь, я боюсь потерять Тину. Боюсь до смерти! Как только это случится (не дай Бог) я тут же кончусь! Жизнь тотчас вытечет из меня. Из огнетушителя. Так что если Ты меня, Ти, слышишь, - знай это!

- Она слышит, слышит, - шепчет мне Лена, - на, держи…

- Что это?

- Малиновая… Твоя любимая.

- Умеешь ты угодить! Лен, спасибо тебе огромное…

- Пей уже… И поспи… никуда твоя Тина не денется.

- Никуда? Правда?!.

- Уверена! Ты уже её оживил.

- Правда?!!

Успокоенный я уснул, и уже с утра был на ногах. Мы снова все собрались вокруг Жоры, наблюдая за нашими клеточками. Вот пришла и эта победа, и еще один маленький успех. Огромный!

Этот танец может продолжаться вечно. И мы готовы наблюдать его до тех пор, до тех самых пор, пока…

- Как тебе? – обратился я к Жоре.

Он только повел плечом.

О Тине – ни слова.

Какое-то время я, ведущий, еще продлевал наш всеобщий восторг, а потом, признаюсь, вдруг стал черств, безжалостен и несносен. Нам нельзя выбиваться из графика, ну никак нельзя. Нужно было брать себя в руки. Тина тут ни при чём! К тому же все когда-нибудь да кончается. Я просто призван был разрушить (c’est la vie!) и эту радость, и принять на себя лавину укоров и разочарований, которая вот-вот накроет меня, как только я нажму красную кнопку. А что делать? Кто-то ведь должен и радости разрушать. Щелк! Теперь экран черен. Лавина несется мимо, и теперь…

Теперь дело за Аней!

Вперед, Анечка, вперед, родная!..

Теперь всеобщее внимание переключилось на Аню уже припавшую своими дивными серыми глазами к бинокуляру микроманипулятора.

- Вы все мне мешаете, - едва слышно сказала она, и этого было достаточно, чтобы мы тихим ручейком заструились за дверь.

- Рест, останься…

Я никуда и не уходил, сидел рядом на высоком табурете и смотрел на нее. Ее тонкие милые пальчики, я заметил, уже вращают рычажки управления микроскопа. Задача заключалась в том, чтобы из этих клеточек вытащить живые ядра и заменить ими ядра яйцеклеток. Это филигранная техника, которой, даже при огромном желании, упорстве и усидчивости, мог овладеть далеко не каждый, была доступна лишь тем, у кого наряду с терпеливостью и жаждой поиска был и божественный дар целителя. Целителя, врачевателя и, я бы сказал, сеятеля добра. Именно! Сеятеля тепла, света, чистоты… Мало было того, чтобы вытащить из яйцеклетки ее родное ядро, энуклеировать ее, нужно было, чтобы ядро клетки кожи нашего кузнеца прижилось еще в ней, пришлось ей, так сказать по вкусу и стало той завязью, которая, по нашим благим намерениям положила бы род новому клону. Здесь одного биополя было мало. Требовалась душа Ани, ее дух, умноженный на ловкость и ласковость ее рук. Это редкий дар избранных Богом, дар продвинутых и посвященных. Вот за этим-то даром я и гонялся по Парижу, по всему свету. Мало было овладеть только техникой, требовалось в эту яйцеклетку вместе с чуждым ей ядром вдохнуть еще и порцию жизни. Я волновался не меньше Ани.

- M’y voila (так вот! Фр.), - сказала она, не отрываясь от бинокуляра, когда дверь захлопнулась, - я надеюсь, у тебя хватит мужества признать, что твоя Пирамида может и не состояться.

Мысль о Тине копьём пронзила меня! Только мысль – молнией!.. Вдруг её голос… Я узнал бы его среди грохота ста канонад:

- «… ты разожмешь ладонь… И бабочка с помятыми крылами…».

Я словно нырнул в ледяную прорубь! Я не знал, что ответить на эти слова, но, секунду подумав, сказал:

- Знаю.

И разжав ладонь, вижу бабочку… С помятыми крылами…

Я знал только одно: Пирамида была вот в этих изящных пальчиках. Аня больше не сказала ни слова. Она продолжала работать, и я слышал только ее ровное дыхание. Когда все вскоре вошли, я только поднял руку вверх, чтобы они не шумели. Энуклеация яйцеклеток была простым и привычным делом.

У Ани не дрожали руки, и мне оставалось только следить за движениями ее нежных и уверенных пальчиков. Хотя меня так и подмывало вмешаться в этот порядок движений, хоть что-нибудь подсказать, поправить, помочь… Это как, сидя рядом с водителем, рассказывать ему, в какую сторону вертеть баранку или с какой силой давить на акселератор, чтобы ехать так, как тебе кажется нужно. Потом мы следили за тем, как на экране пульсировала новая жизнь.

И я снова думал о Тине…

И не помню – говорил ли тебе? Как только Жора произнёс своё роковое «убил», все экраны вдруг почернели… все клеточки наши тотчас замерли, защетинились и потускнели… жизнь слегла и стала вдруг их покидать, ты заметила?

- Как я могла это заметить?

- Не знаю… Должна! Я же видел это собственными глазами и все видели, все… Потому-то так и набросились на меня, ели зырлами своими, жрали, сопя и раздувая ноздри… уродцы… не понимая главного, понимаешь меня?

Поиск по сайту: