ЗУБ ВРЕМЕНИ 1 страница

В общем-то, нам ничего и не надо,

В общем-то, нам ничего и не надо,

Только бы, Господи, запечатлеть

Свет этот мертвенный над автострадой,

Куст бузины за оградой детсада,

Трех алкашей над вечерней прохладой,

Белый бюстгалтер, губную помаду

И победить таким образом смерть.

Тимур Кибиров

Глава 1

Я гнал от себя всякую мысль о прошлом. Никакого прошлого просто не было, был чудесный сон: абрикосовая дорога… Теперь бессонница ни на шаг не отпускала меня, преследуя словно коршун цыпленка. И в те короткие промежутки времени, когда мне удавалось немного поспать, я даже во сне старался завладеть ее вниманием, стремился не упустить ее, не отдать, удержать, бился за нее, как за каждую пядь родной земли, захваченной врагом…

- Ты не в себе,- заметила Юля,- что-то случилось?

- Если ты сваришь мне кофе…

- С удовольствием!..

… но когда я просыпался и сидел чумной на кровати, глядя бессмысленным сонным взором на свои белые голые ноги, вдруг понимал: и эту битву я проиграл. Битву за ту, что… За жизнь, собственно говоря. Лучшую ли? Одному Богу известно. Ведь для того, чтобы это знать, эту лучшую жизнь следовало бы прожить.

- Знаешь, у нас кончился кофе…

- А который час?

- Выпей коньячку…

Как оценить качество жизни?

И если удавалось ненадолго уснуть, мне снилось одно только слово: хро-мо-со-ма! С восклицательным знаком! Да-да, снилось слово. Без всякого образа, даже без намека на какой-либо образ, на какой-то клубок или нить, или… Просто слово: хромосома. И я сам прибавил к нему другое - Христа. Хромосома Христа! Какое небесное звучание! Яркое, как «крест».

Нам удалось получить один-единственный клон Иисуса, один-единственный. Наши усилия не пропали даром. Мы собрали все Его Биополе в единый Дух! В Святой Дух!... Пришлось потрудиться… Не зря ведь мы с Жорой и Юрой прошли весь Его Крестный путь. От камня до камня. До Гроба! В нашем распоряжении были и ниточка из Его плащаницы, и фрагмент Его ризы. Когда мы были в Софии Киевской Жора ухитрился раздобыть небольшой ее кусочек, некогда принадлежавшей Михаилу Романову. Вот так с миру по нитке… В воссоздании Его Биополя мы побывали почти во всех Его любимых местах. Со сканером на плече! От Вифлеема мы прошли пешком по всем Тропам, побывали на Его любимых холмах и горах, заходили в пустыню, даже ходили по водам Генисарета и Иордана… Собственно, мы посетили каждый Его закуточек, каждый камень, где он мог сидеть отдыхая, каждое дерево, спасающее Его от зноя, каждый источник, утолявший Его жажду… Мы даже нашли могилу Пилата! И Матфея, и Иоанна, и Павла в самом Ватикане… Трудности были с наконечником копья центуриона Лонгинуса, так лихо и безжалостно нанесшем Ему удар под самое сердце. Не говоря уж о Чаше Грааля - этой нехитрой скромной рюмке из оливкового дерева высотой в каких-то там двенадцать сантиметров и диаметром в шесть… Совсем малюсенькая. Но до сих пор помнящая тепло Его рук. И Его губы! В эту Чашу Иосиф Аримафейский собирал кровь распятого Иисуса – Священный Грааль. Пришлось, конечно, приложить немало усилий, чтобы эти святые реликвии стали для нас источником Его Биополя.

И, конечно же, Евангелия… От Матфея и Иоанна, и от Луки, и от Марка… Мы пробежались сканером также и по текстам апокрифических Евангелий евреев и египтян, и ессеев,12-ти апостолов и Варфоломея, Иакова и Фомы, Иуды и Никодима, Петра и Евы… Неоценимую услугу нам оказали деяния Петра и Павла, Иоанна, Фомы и Андрея, а также Апокалипсис, «Пастырь» Ерма, Апостольские послания и Сивиллические книги… Нам удалось проникнуть и в библиотеку Ватикана и целых три дня и три ночи бродить датчиком сканера по притихшим святым страницам громоздких манускриптов. Здесь благоразумие оставило нас. Да, пришлось потрудиться. Святость ведь не такая простая штука, как кажется на первый взгляд. Святость же Иисуса – Иго! И стоит она дорогого…

Главное же – Его кровь! Вот где праздничные хромосомы! Из двадцати восьми пятен крови, обнаруженных на плащанице… Она, кстати, точно такая же, как и на Тунике Аржантоя и Судариуме Овьедо! На всех этих святынях кровь принадлежит только Ему.

- Правда?!.

- Редкая группа: АВ (IV).

Лена, естественно, возбуждена:

- Правда?! Слушай, и у меня четвёртая! – восклицает она. - И вам удалось взять…

- Никто из нас так и не решился… Никто кроме Жоры. Он взвалил на себя эту ношу. Я поражался: разрывая цепи, которыми сам себя сковал, он бесстрашно ввязался в битву за Пирамиду. Да, он решился на героические усилия. Видимо, поэтому ему и удалось…

- Скажи, - говорит Лена, - а у тебя какая группа крови?

- Ясное дело, - говорю я, - четвертая! Какая же еще?

- Значит, мы с тобой…

- Ясное дело!

Лена задумывается, затем:

- А ты знаешь, что эта кровь принадлежит к редчайшей группе. Из всего многомиллиардного населения планеты она обнаружена лишь у полуторамиллионов человек. Это, кажется, каких-то две десятитысячных процента. Жуть какая редкость!

- Да-да, - говорю я, подмигнув, - мы с тобой редкие птицы.

- Да уж…

- И, понимаешь, сказал тогда Жора, - продолжаю я, - теперь для власти над миром нам совершенно не нужны ни Копье Судьбы, ни Чаша Грааля… Ни античная камея…

- Для власти над миром? – спросил я.

- Ну да! Для власти глубокого понимания мира, - сказал Жора, - понимания и власти добра. И как только мы откроем миру этот самый строительный материал Вселенной… ну, «частицы Бога», мы тотчас же выстроим без всяких усилий твою Пирамиду. Вылепим…

Он молча кистями обеих рук с растопыренными пальцами сымитировал работу скульптора, лепящего из глины свою вселенную. Затем кивнул и привычно дернул скальпом. Затем:

- Беда не приходит одна… - как-то кротко и обреченно вдруг произнес он.

- Какая беда?!. – спросил я.

Жора не ответил.

- И все же, - попытался было я увести его мысль от беды, - Бог щедро одарил нас…

- Бог скуп на щедроты, - прервал меня Жора, - и это Его дар.

О какой беде он говорил? Он предчувствовал свое поражение?

- И все-таки зря мы с тобой, - грустно проговорил Жора, - так и не применили наше основное оружие в битве за совершенство.

- Какое еще оружие? – спросил я.

- Ты ведь сам когда-то говорил, что…

- Какое оружие? – перебил я его.

- Этническое…

Я был поражен Жориным признанием.

- Но зачем?! Это же…

Жорин скальп сперва нервно дернулся к затылку, затем медленно вернулся на место. Жора грустно посмотрел на меня и произнес с сожалением:

- Мы так и не вычистили с тобой Авгиевы конюшни человеческой жадности.

И он снова процитировал Сократа:

- «…гораздо труднее - уйти от нравственной порчи…». Нам это не удалось. Зато мы отрыли, наконец, для мира его философский камень…

- Открыли!

- Отрыли, открыли… Гены Иисуса – вот Эликсир Бессмертия! Это ясно?

Хм! Мне это было ясно всегда! Но не все ясно Лене:

- Гены Иисуса?!. Эликсир?!. То есть… Как это?..

Лена на секунду задумывается и вдруг радостно восклицает:

- Ах, да!.. Ну да!.. Ну, конечно!.. Ну, как же?!.

- Это ясно? – снова спрашиваю я.

- Ну ты что?!. А как же!..

- Другого, - заключил тогда Жора, - просто не может быть! Теперь важно напоить этим эликсиром всех и каждого. Вот задача! Ген Совершенства, а по сути, вот тот самый всенепременный и до сих пор так неприступно-неуловимый ген Духа – каждому и всем!..

- Вот мы и постараемся, - сказал я.

- Что ж, - сказал Жора, - узбеков вам.

- Каких еще узбеков?

- В смысле – успехов…

Он улыбнулся, помолчал, затем:

- И знаешь… шестьдесят девять – это шестьдесят девять… Как не крути, и какие бы ты не пил эликсиры…

Да уж, как не крути! Что да, то да…

- Слушай, я уже на два года старше Лео…

Жора никак не мог раскурить свою трубку. Наконец ему это удалось.

- А ты можешь себе представить, - неожиданно произнес он, - как будет выглядеть Земля после людей? Ты думал об этом?

- Э-а.

- Когда воцарятся амёбы… Или планарии… Или бледные спирохеты…

Я об этом не думал.

- Пройдут тысячелетия и никто никогда не узнает, что мы с тобой жили на этом свете. Время нас съест и слижет все наши следы. А наследили-то мы вполне, так сказать, гаденько, да, вполне!.. Бззззз…

Он сунул свою трубку в зубы, сложил кисти одна в одну и сделал несколько движений, словно умывая руки под струей воды. Затем левой рукой взял свою трубку – мой парижский подарок:

- Мне хочется лишь одного, - выдохнув струю сизого дыма, тихо произнес он, - чтобы никто не нарушал моего одиночества.

Затих на секунду и, снова улыбнувшись, добавил:

- Но и не оставляли меня одного…

Разве могло меня тогда потрясти предположение, что Жора так одинок?

- Как? – спрашивает Лена.

- Так безжалостно… Он, я полагаю, уже оторвался от земли, паря в небе, как жаворонок, но ее цепи еще крепко удерживали его. И все мысли его были там, внизу, на земле… Мысли о земле… О ее преображении.

Но и на Небе!..

- И долго ты собираешься её трясти? – спросил я.

- Кого?

- Свою Землю?

Жора улыбнулся:

- Пока мир не упадёт. Если честно – я опасаюсь успеха. Скоро, совсем скоро наше прошлое подпилит сук, на котором еще тлеет и теплится наша жизнь, но и подставит плечо нашему будущему. Как думаешь?

Вдруг это и я признал: в прошлом у Жоры было большое будущее.

И прошлое – прошло…

Глава 2

Вскоре все повторилось: и звезда на востоке, и волхвы, и их дары… Ведь всякое будущее содержит в себе частичку прошлого. И его, это будущее, нужно жадно звать, тянуть к себе, приближать… Сегодня! Сейчас!

- И вам удалость? – спрашивает Лена.

Я только нежно прижимаю ее к себе. Затем мы усаживаемся на свои места, и я, как ни в чем не бывало, продолжаю:

- И представь себе, - говорю я.

- Представляю…

- Нам удалось получить один-единственный клон Иисуса, один-единственный…

- Да, ты говорил…

- Он быстро рос… Казалось, он был таким же, как все мальчишки его возраста: белокожий, густобеловолосый, вихрастый, ловкие руки и быстрые ноги, звонкий заливистый смех и густо-прегусто синезеленоглазый! Что сразу же бросалось в глаза – Его обворожительная улыбка! Точь-в-точь как у Жоры. Ему не было и трех месяцев, как все признали в нем Жору.

- Слушай, - прилип я к Жоре однажды с вопросом, - как?!. Как тебе это удалось?

- Что?

Он посмотрел на меня и не смог сдержать улыбки.

- Не юли, - сказал я, - сам знаешь «что».

Ясное дело, что меня интересовало, как Жоре удалось вылепить самого себя с геномом Иисуса.

- А ты пораскинь своим утлым умишком, - продолжал улыбаться Жора, - потужься, подуйся, напряги свои мОзги…

Он всегда делал ударение на «о», когда произносил это слово.

- Я уже давно тужусь-дуюсь, - сказал я, - и никак не могу взять в толк…

- Не укакайся, - посоветовал Жора, - а если серьёзно…

- Стоп, - сказал я, - стоп. Не говори ничего!

- Ну вот, видишь. Я тебя поздравляю.

Бесконечно загадочны, но и неумолимы чудеса прикладной генетики!

- И разве я мог бы такое кому-то доверить, - заключил Жора, - да никому.

- Даже мне? – спросил я.

- А тебе так тем более. Ты же…

- Что?

- Да нет, ничего. Ты – гений, это ясно всем, но этого мало для спасения мира. Здесь нужна жертва. Ты же…

- Что?

- Завтра расскажу, - ушел Жора от ответа.

Он сощурил глаза, словно вслушиваясь в грохочущую тишину мира, выдержал паузу, затем:

- Я вот о чем думаю…

Он снова умолк, изучая меня взглядом и как бы угадывая, можно ли мне доверить свое откровение, и, по-видимому, доверив-таки, продолжал:

- Понимаешь, вся жизнь на земле сосредоточена в генах. Геном жизни, по сути, это и есть геном Бога. В каждом из нас сидит и ромашка, и лютик, и тля и гаденыш… Ты же сам знаешь, как иногда становишься то лисицей, то дятлом, то желудем, то простым гадом. Разве ты не замечал в себе гада?

- Гада?

- Ахха… Такого ублюдка, жалкого гаденыша? Его гены сидят в тебе, притихнув, посапывая себе в тряпочку до поры до времени. Пока они не востребованы. А потом вдруг - бац! Опс! Ты гадишь и гадишь…

- Опс?! – выкрикиваю я.

- Ага – опс! – говорит Жора. - Рассыпая вокруг себя горы вони. Пссс… Бзззз… А потом вдруг становишься пионом. Источаешь дурман неслыханных ароматов. Или лопухом, или…

- Лопухом, - кивнул я.

Вдруг Жора умолк. Порыскав в карманах, нашел телефон, что-то там кому-то говорил-говорил, и когда кончил, вернулся к своим мыслям.

- Я прав? – спросил он.

Я кивнул.

- Вот и пораскинь своим утлым мозгишком, - сказал он, - куда и как ты живешь? Для человека геном Бога сосредоточен в Христе, в нас же – всякой твари по паре, ну и лютиков с чертополохом… Всего - полно!..

Он весь вечер говорил-говорил, убеждая меня в том, что у него просто не было иного выхода, кроме как подмешать свои гены к генам Иисуса.

Я только слушал…

Тинка бы сказала: одна говорильня…

Итак, нам удалось клонировать Иисуса, Он рассказал:

- Я помню, мне было лет пять или шесть, и это было весной и, кажется, в субботу, мы играли у ручья... По уши в грязи, конечно же, босиком, с задиристыми блестящими глазами, вихрастые мальчуганы, мы строили плотину. Когда перекрываешь ручей, живую воду, пытаешься забить ему звонкое горло желтой вялой мясистой глиной, которая липнет к рукам, вяжет пальцы и мутит прозрачную, как слеза, нетерпеливую воду, кажется, что ты всесилен и в состоянии обуздать не только бурный поток, но и погасить солнце. Я с наслаждением леплю из глины желтые шарики, большие и маленькие и бросаю их что есть мочи во все стороны, разбрасываю камни, и в стороны, и вверх, и в воду: бульк!.. У меня это получается лучше, чем у других. Гладкая вода маленького озера, созданного нашими руками, пенится, просто кипит от такого дождя, и я уже не бросаю шарики, как все, а леплю разных там осликов, ягнят, птичек... Особенно мне нравятся воробышки. Закусив от усердия губу и задерживая дыхание, острой веточкой я вычерчиваю им клювы, и крылышки, и глаза. Не беда, что птички получаются без лапок, они, лапки, появятся у них в полете, и им после первого же взлета уже будет на что приземлиться. Несколькими воробышками придется пожертвовать: мне нужно понять, как они ведут себя в воздухе. Никак. Как камни. Они летят, как камни, и падают в воду, как камни: бульк! Это жертвы творения. Их еще много будет в моей жизни. Надо мной смеются, но я стараюсь этого не замечать. Пусть смеются. Остальные двенадцать птичек оживут в моих руках и в воздухе, и воздух станет для них родной стихией. А мертвая глина всегда будет лежать под ногами. Мертвой. В ней даже черви не заведутся. Наконец все двенадцать птичек вылеплены и перышки их очерчены, и глаза их блестят, как живые. Они сидят в ряд на берегу озера, как живые, и ждут своей очереди. Я еще не знаю, почему двенадцать, а не шесть и не сорок. Это станет ясно потом. А пока что, я любуюсь своей работой, а они только подсмеиваются надо мной. Это не злит меня: пусть. Мне нужно и самому подготовиться к их первому полету. Нужно не упасть лицом в грязь перед этими неверами. Чтобы глиняные комочки не булькнули мертвыми грузиками в воду, я должен вложить в них душу. Надо сказать, что весенние воробышки, вызревшие из глины – это моя первая любовь! Я беру первого воробышка в руки, бережно, как свечу, и сердце мое бьется чаще. Громко стучит в висках. Я хочу, чтобы эта глина потеплела, чтобы и в ней забилось маленькое сердце. Так оно уже бьется! Я чувствую, как тяжесть глины приобретает легкость облачка и, сжимая его, чувствую, как в нем пульсирует жизнь. Стоит мне только расправить ладони,- и этот маленький пушистый комочек, только-только проклюнувшийся ангел жизни устремится в небо. Я разжимаю пальцы: фрррр! Никто этого "фрррр" не слышит. Никто не замечает первого полета. Я ведь не размахиваюсь, как прежде, чтобы бросить птичку в небо, и не жду, когда она булькнет в воду, я только разжимаю пальцы: фрррр! Я не жду даже их насмешек, а беру второй комочек. Когда я чувствую тепло и биение маленького сердца, тут же разжимаю пальцы: чик-чирик! Это веселое "чик-чирик" вырывается сейчас из моих ладоней, чтобы потом удивить мир. Чудо? Да, чудо! Потом это назовут чудом, а пока я в этом звонком молодом возгласе слышу нежную благодарность за возможность оторваться от земли: спасибо!

Пожалуйста...

И беру следующий комочек. Все, что я сейчас делаю - мне в радость. Когда приходит очередь пятого или шестого воробышка, кто-то из моих сверстников, несясь мимо меня, вдруг останавливается рядом и замерев, смотрит на мои руки. Он не может поверить собственным глазам: воробей в руках?!!

- Как тебе удалось поймать?

Я не отвечаю. Кто-то еще останавливается, потом еще. Бегающие, прыгающие, орущие, они вдруг стихают и стоят. Как вкопанные. Будто кто-то всевластный крикнул откуда-то сверху всем: замрите! И они замирают. Все смотрят на меня большими ясными удивленными глазами. Что это? - вот вопрос, который читается на каждом лице. Если бы я мог видеть себя со стороны, то, конечно же, и сам был бы поражен. Нежный зеленовато-золотистый нимб вокруг моей головы, словно маленькая радуга опоясал ее и мерцает, как яркая ранняя звезда. Потом этот нимб будут рисовать художники, о нем будут вестись умные беседы, споры... А пока я не вижу себя со стороны. Я вижу, как они потихонечку меня окружают и не перестают таращить свои огромные глазищи: ух ты! Кто-то с опаской даже прикасается ко мне: правда ли все это? Правда! В доказательство я просто разжимаю пальцы.

" Чик-чирик..."

- Зачем ты отпустил?

Я не отвечаю. Я беру седьмой комочек. Или восьмой. Они видят, что я беру глину, а не ловлю птиц руками. Они это видят собственными глазами. Черными, как маслины. И теперь уже не интересуются нимбом, а дрожат от восторга, когда из обыкновенной липкой вялой глины рождается маленький юркий звоночек:

- Чик-чирик...

Это "чик-чирик" их потрясает. Они стоят, мертвые, с разинутыми от удивления ртами. Такого в их жизни еще не было. Когда последний воробышек взмывает в небо со своим непременным "чик-чирик", они еще какое-то время, задрав головы, смотрят заворожено вверх, затем, как по команде бросаются лепить из глины своих птичек, которых тут же что есть силы бросают вверх. Бросают и ждут.

"Бац, бац-бац... Бульк..."

Больше ничего не слышно.

- Послушай,- кто-то дергает меня за рукав,- посмотри...

Он тычет в нос мне своего воробышка.

- Мой ведь в тысячу раз лучше твоего,- говорит он,- и глазки, и клювик, и крылышки... Посмотри!

Он грозно наступает на меня.

- Почему он не летает?

Я молчу, я смотрю ему в глаза и даже не пожимаю плечами, и чувствую, как они меня окружают. Они одержимы единственным желанием: выведать у меня тайну происходящего. Я впервые в плену у толпы друзей.

А вскоре их глаза наполняются злостью, они готовы растерзать меня. Они не понимают, что все дело в том... Они не могут допустить, что...

У них просто нет нимба над головой, и в этом-то все и дело!..

Я этого тоже не знаю, поэтому ничем им помочь не могу. В большинстве своем они огорчены, но кто-то ведь и достраивает плотину. Ему вообще нет дела до птичек, а радуги он, вероятно, никогда не видел, так как мысли его увязли в липкой глине.

Затем они бегут домой, чтобы рассказать родителям об увиденном. Они фискалят, доносят на меня и упрекают в том, что я что-то там делал в субботу. Да, делал! Что в этом плохого? И наградой за это мне теперь звонкое "чик-чирик". Разве это не радость для ребенка?!

Им это ведь и в голову не могло прийти: я еще хоть и маленький, но уже Иисус…

Потом, повзрослев, Он добавил:

- Да, и вот еще что: каждый день, каждый день, встав на цыпочки, я тянусь к Небу, к Христу…

И к кресту, тоже…

- И тут Тина, - предполагает Лена, - конечно же, не могла не…

- Нет-нет, - возражаю я, - как раз Тина-то и…

- Нет, правда?

- Да, - киваю я, - правда! Она-то как раз и пришла к выводу, что…

Лена соглашается.

- Когда Он совсем уже вырос, - продолжаю я, - стал взрослым мужчиной, мужчиной с крепкими признаками труда и воли, прочно стоящего на земле, набрался сил и оперился, мы спросили его:

- Кто Ты? Ты Кто?..

- Иисус, - отвечал Он просто.

Он стоял перед нами, как на допросе.

- Ты Бог?

Вопрос задала Юля, но Он отвечал всем нам.

- Вы сказали.

Он и не думал отказываться от Своей роли. Бога! Вышла заминка: мы ведь не учили Его ничему такому, что давало Ему право так отвечать. Даже Лев, наш великий наставник, был изумлен.

- Чем ты занят сейчас? – спросил я.

Он сделал вид, что не расслышал вопроса.

- Ты счастлив? – спросила Тамара.

- Разве кто-то из нас может на это ответить?- ответил Он вопросом на вопрос.

Мы каждый день наблюдали Его: Он рос веселым подвижным парнем, не всегда побеждал в играх, поражениям не расстраивался, нырял довольно глубоко, был среди лучших наших шахматистов, не любил уединений, но и шумных компаний избегал. Рослый, за сто восемьдесят, рыжие волосы (обычная стрижка), рыжие усы и не очень густая аккуратно подстриженная кирпично-рыжая, точно крашеная бородка, и, конечно, глаза, дивные огромных размеров презеленые глаза – два немыслимых изумруда со щепоткой лазури… Или крапинками охры, золотистой охры…

- Как у Тины? – спрашивает Лена.

- Похоже…

Он привлекал внимание женщин и пользовался авторитетом среди знатоков восточных учений и единоборств… Ему были по плечу… У Него ни в чём не было… Он мог позволить Себе… Мы просто диву давались, когда Он…

И вот он вырос… Бог!

Мы продолжали пытать.

- Тебе приходилось стыдиться? – неожиданно спросила Тая.

- Ну, конечно! – сказал он, - как и каждому, у кого есть совесть.

Мне казалось, что между нами была какая-то таинственная настороженность, и поэтому разговор наш, не совсем, так сказать, клеился. Нам что-то мешало проявить дружескую душевность. Что? Какая-то подспудная неловкость сидела в каждом из нас, и Иисус, не заботясь о церемониях, давал нам об этом знать своей беспримерной покорностью и радушием. Он просто стоял перед нами и мило улыбался.

- Садись, - предложил Жора.

- Спасибо, - поблагодарил он по-английски.

Он уселся в кресло-вертушку, нога на ногу, бледно-голубые джинсы, желтые кроссовки, белые носки…

- Кофе? – предложила Инна.

- Охотно!..

И вот мы устроили ему настоящую пытку. Синедрион! Каиафа и Пилат, и толпа ротозеев… Именно так мне представлялась наша беседа.

Мы рассказали ему все, что тогда знали. Все!.. Об этом загнивающем мире.

- Верно,- сказал он,- теперь можно.

- Что можно?

- Творить Суд. Пришло время Страшного Суда, ваше время. Теперь я спокоен.

- Чего же Ты боялся?

- Ничего. Но теперь я уверен.

Мы не понимали.

- Какие же вы, право...

- Не судите, да не судимы будете! – тихо произнёс Юра.

Иисус улыбнулся:

- Есть суд и есть Суд, - сказал он, - вы понимаете…

Мы понимали.

- А что Тина, - спрашивает Лена, - как она нашла вашего Иисуса? Они ведь наверняка обсуждали ход…

- Ага. Даже шептались, - говорю я. – Жора тогда… Злился! Когда ему удалось…

- Жоре?

- Иисусу!

Затем он сказал, разъяснил нам то, что мы знали и без него:

- Если вам удалось меня воскресить, стащить снова с Небес на Землю, если я вам зачем-то стал снова нужен, значит, вы и есть теперь то племя и то поколение, что готово жить на земле по-новому, вместе со мною в каждом из вас и во мне. И нет у вас другого пути, ибо сказано же: «Я есть путь и истина и жизнь».

- Значит, мы, теперь мы вершители Суда Страшного?

- Мы.

- Страшного?

- Да. Страшно ведь жить не рожденным вечно. А все, все неправедные так и останутся жить в виде праха. Их семена никогда не взойдут. Разве может быть во Вселенной что-то более страшное, чем жить мертвым? Ничего! Да, нужна свежая кровь. Пришло время омолодить седины человечества. Ведь это – моя профессия. Но и ваша воля. И коль скоро…

- Да. Но как? Каким таким образом собираешься ты вершить этот самый Суд?

- Только мне дано Небом знать как. И я не желаю…

- Это тайна, которую ты не можешь раскрыть?

Тина только наблюдала.

- Это тайна и чудо для вас, для меня же обычное дело.

- Не юли, скажи просто. Ты же можешь раскрыть свою тайну простыми словами?

- Отчего же! Конечно! Но я не желаю, чтобы…

- Так скажи нам, скажи…

- Отчего же, слушайте: Святое Зачатие – вот Мой Путь…

- Святое Зачатие?

- Ты не ослышался, повсеместный сев моих генов.

- Повсеместный сев?

- Повсеместный и поголовный.

- Поголовный?

- Повсеместный и почти поголовный сев моих генов.

- Поголовный?! – воскликнула Юля.

Тина не задала ни одного вопроса!

- Да, сейчас этому миру необходимо поголовное преображение.

Он слово в слово повторил Жорины слова: «Поголовное преображение».

- Да, но как Ты собираешься себя сеять? Не станешь же Ты?..

- Нет, не стану. Мне не нужно иметь свой гарем с тысячами наложниц для того, чтобы мои гены, ворвавшись в мир людей, преобразили тела их и души. У меня есть для этого Святой Дух, мое, как вы его называете, биополе, а точнее и сегодня уже привычнее – подвластное только мне информационное поле Земли, которое способно превратить плотника в Бога. Для вас это было диво, единичное чудо, потрясение, теперь же это будет обыденным делом, да, обыкновенной рутиной. Ключ же – в Библии. Здесь содержится вся информация о прошлом и будущем как отдельного человека, так и всего человечества в целом. Библия – это компьютерная программа, способная принимать и передавать сведения с информационного поля планеты. Космический код Ветхого Завета легко читается, если знаешь ключи… Я – знаю! Требуется лишь небольшое усилие добра и света, нужна воля… И вот я сегодня здесь, с вами, сотканный вашими желаниями и чаяниями и наполненный, как сосуд вином, жаждой преображения. И воля моя – непреодолима! Она и преобразит этот мир! И спасет…

- И спасет?

- Я буду строго судить каждого, и в этом будет спасение многих.

- Значит, скоро мы?..

- Суд давно идет. Оглянитесь! Разве вы не видите начала конца? Иоанн ведь в своем Откровении вам всё рассказал. Апокалипсис! Да и я вот он – перед вами. Пришёл! Вашими усилиями! Где-то здесь уже и Антихрист притаился пока, но уже подает признаки своей дьявольской жизни.

- Значит…

Лёсик вдруг встал и уронил стул. Все обернулись, но Иисус с улыбкой на устах поднял стул, установил его на место и продолжал:

- Иоанн же вам ясно сказал: «И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали». Я же говорю: се творю всё новое. Боязливых же и неверных, и убийц, и любодеев, и чародеев, и идолослужителей, и всех лжецов ждёт участь в озере, горящем огнем и серою.

- Кто ж придет им на смену?

Тина медленно тянула свой фрэш, и время от времени посматривала на часы.

- Вы ведь слышали уже о странных детях, для которых ваш мир чужд и страшен? Это и есть то поколение, та новая раса… Как вспышки магния они озарят вокруг себя пространство ослепительно яркими небесными бликами. Их ураганный рост, нашествие тепла и света, этот вал совершенства, как благодатная очистительная волна цунами захлестнет скоро мир…

- Это дети индиго?

- Да, дети Света. Вам они кажутся белыми воронами, но в их жилах течет моя кровь.

- Дети индиго?! Это те, фиолетовые? – не унималась Наталья.

- Тефлоновые, - сказал ей Юра, - ты же помнишь…

- Тефлоновые, – брови у Наты полезли на лоб, - ты сказал – тефлоновые?!!

Иисус только улыбался.

- Ага, - сказал Жора, - тефлоновые…

Ната недоуменно молчала, вперив в Жору свой жгучий вопросительный взгляд. Затем посмотрела на Иисуса.

- Почему тефлоновые? – наконец спросила она.

Иисус молчал. За Него ответил Жора:

- Потому, - сказал он, помолчал секунду и добавил, - чтобы никакая человеческая короста к ним не прилипла! Понимаешь теперь?

- А! – улыбнувшись, сказала Наталья, - так бы и сказал!..

- Но скажи, каков главный признак этих перемен, - спросила Кристина, - и причины, причины. Почему?

- Оскудение веры и любви в людях. Разве не так? Вот и пришла уже скорбь дней ваших, меркнет солнце и луна не дает полного света своего и вот-вот и звезды спадут с неба… Смотрите, не ужасайтесь; ибо надлежит всему тому быть прежде; но это еще не конец; ибо восстанет народ на народ, и царство на царство; и будут глады, моры, смятения и землетрясения по местам; все же это – начало болезней. Но вы смотрите за собою.

- Что значит «смотрите за собою»? – не удержался Василий.

Иисус улыбнулся:

- И если бы я сто раз бы был рожден в яслях, но не в тебе самом, ты не был бы спасен, - сказал он. – Это Мое Второе Пришествие не только внешнее, но и внутреннее событие. Это ясно?

Василий, улыбнувшись, кивнул: ясно-ясно.

Вот так все и было…

- Что значит «внутреннее событие»? – спрашивает Лена.

- Преображение… И ничего больше!

- Просто…

Поиск по сайту: