ГОРБАТАЯ РАДУГА 2 страница

- Конечно! Азу? Конечно!.. Что Аза? Где она?.. Столько лет прошло… И что твой Гуинплен? А как, кстати, Ленин, Сталин, Наполеон, Тутанхамоны… Ну, вся эта ваша свора? Думаешь они…

Я не знаю, на какой из Лениных вопросов мне отвечать.

- Аааааааааааааааааа… - ору я.

- Э-гей… Рестик… Глаза-то открой…

Я открываю…

- Я орал? – спрашиваю я.

- Как всегда, - говорит Лена, - что-то приснилось?

Что-то!..

- Хорошо-хорошо, милый, - говорит Лена, - спи, спи… я тут, с тобой… Ты спи, я почитаю… Забавно! Эта ваша Тина…

Спи… Как же, как же! Уснёшь тут…

- Я просто полежу, - говорю я, закрывая глаза и натягивая на голову одеяло, - ты читай вслух, я тоже послушаю.

Лена читает:

«Пусть-будет-грусть, пусть-давит-грудь, пусть-пуст-слов-хруст…

Пусть-вкус-не-тот, пусть-гнут-противосолонь,

Но груб-стон-ста-труб, ещё чуть-чуть и ты-труп…

Наг-стеб-ель, зимы злы и свет-бос…

Снять снасть, столб-гол, забудь…».

Здесь пауза, затем:

«…не-пре-ко-словь…».

От такого грохота слов, от такой канонады я окончательно просыпаюсь…

- Стоп, - прошу я, - не бомби…

- А мне нравится, - говорит Лена и продолжает:

«…хорошо… бродить словоблудием бредить… бередить… бороздить атлас кож безжалостным лезвием языка из-у-чай- (я?)… задыхаясь желанием простого – SO-участия… SO-причастности к Чуду Тебя…».
- «…к Чуду Тебя…»! – какая прелесть, - восклицает Лена. – Ты не находишь?...
Я нахожу её восхитительной!

- Лен, - говорю я, - ты… знаешь… ты просто… Иди сюда…

Я тяну к ней руки – иди же! Брось эти бомбы куда-подальше…

- Да спи ты уже, - говорит Лена, - продолжая листать айфон.

Дался он ей!

Нет уж вот нет! Не надо было будить…

- Ле-эн…

- Вот послушай ещё, - говорит Лена и читает дальше:

«…я тебя из сердца высосу, аки яд змеиный...
я тебя недовыношу-недовынянчу, мой любимый...
я с тобой, мой лелеемый Лель, мой линялый июль
дефлорация тонких рифм, декораций тюль...
мед зеленый в глазах или яд - резберемся потом.
взяли из колыбели дитя - уложили фантом.
куклой Вуду, вот - лежит, ножки тонкие,
мне считает деньки...
кукушонк-Ami...».

- Аки яд, - говорит Лена, - Ami… Ты знаешь, что значит это «Ami»?..

- Кукушонок, - говорю я, - вот что. А что? Ты идёшь?..

- Да так…

Я укладываю себя на бок и, не высовывая головы из-под одеяла, снова засыпаю. Когда я просыпаюсь, Лена, заметив меня проснувшегося, торжественно заявляет:

- Дочитала! А знаешь…

Будто бы она взяла Бастилию! Аромат кофе сводит с ума!..

- Понимаешь… - говорит она.

Мне интересно, что она скажет. Ведь я уже сто тысяч раз перечитал это письмо, эти Тинины скрижали – послание богов! - мне интересно знать, что там вычитала Лена. Надо же – всю ночь не спать!

Но Лена ничего не говорит, сидит задумчиво, затем:

- Кофе будешь?

- Хорошо бы…

- Держи, - говорит она, - подавая мне дымящуюся чашечку, - я всю ночь дудлю…

Она так и говорит – «дудлю»! Время от времени она позволяет себе словца, не существующие ни в одном словаре мира, зато, как считает Лена, ярко подчёркивающие момент истины той или иной ситуации – «дудлю!», и всё тут!.. Значит – пью в избытке, аж чересчур!

- Ух! – восклицаю я, - а-ага… сенк, милая…

И, пригубив, делаю первый глоток: нет в мире ничего восхитительнее!))

- С коричкой, - говорю я, и благодарю Лену ещё раз.

- Я дочитала, - говорит Лена, - вот послушай.

Она даже не листает айфон:

«Я, возможно, зачата в похмелье
В пьяном раже. В горячем бреду
А иначе я вряд ли б сумела
Выжить в трижды треклятом аду.
Я, возможно, несчастлива…».

- Понимаешь, - говорит Лена, - чтобы выжить в этом мире, надо и в самом деле жить начинать с запоя. Твоя Тина, видимо…

- Или с похмелья…

- Ты, пожалуйста, не перебивай меня, ладно? Послушай… Здесь хочется до конца…

И сощурив свои неожиданно потускневшие, Лена, словно сквозь вдруг нахлынувшее на неё неизбывное горе, цитирует:

«Я, возможно, несчастлива. Всуе,
в мире троллей, принцесс и погонь,
я пытаюсь собою умаслить
в подреберье горящий огонь.
Я наверное нищая вечно.
Я полцарства себе отхвачу.
Там, где всем отведенное место.
Где правителю и палачу
Одинаковы почести. Теста
Хватит ровно на сорок хлебов
И отслужит последнюю мессу
Поп-расстрига для отчих гробов…
Оттого ли скупыми стихами
по дырявым карманам звеня
их теряю налево-направо,
и все больше «их есть у меня».
Оттого ли времен не считая,
Не считаясь... изменам взамен,
с головою опять я бросаюсь
в леденящий поток перемен.
И меня – Эх! заносит в такие
позабытые богом края,
где какие-то странные силы
по старинным лекалам кроят
человечью материю…».

Лена умолкает, вдруг таращит глаза и быстро-быстро мигает ресницами, затем указательными пальцами смахивает вдруг вызревшие на щеках бусинки слёз…

- Извини, - говорит она, - прости, пожалуйста, не могу…

Видимо, судорога сдавила ей горло.

Я в замешательстве. Я не знаю, что предпринять и инстинктивно делаю очередной глоток. И смотрю на Лену взглядом провинившегося ученика.

Взяв себя в руки, помолчав и прокашлявшись, она продолжает:

«…Скальпель
испокон над любым занесен.
И не нужно на серое капать,
и с бездушными петь в унисон.
О душе. А потом для прикола
Сделать шаг – чтоб обрушиться вниз.
...
Непокойною яркой заплатой
Клок рубахи украсил карниз…

…из-мо-ча-ле-на…»…

Без единой запинки… Ровно… Чтец от бога! Не прикасаясь к айфону, даже не глядя на него, устремив взор в угол комнаты. По памяти!.. Я всегда завидовал её способности запоминать текст страницами и воспроизводить его с безукоризненной точностью до каждой запятой, до точки. Мы как-то даже поспорили…

Затем следует пауза тишины. Эта пауза, я понимаю, нужна Лене,

чтобы совладать с нахлынушей волной восторга. Она вот-вот

вспыхнет огоньком разгорающейся спички, да какой там спички –

ярким сполохом новой звезды… Мне бы следовало хоть каким-то

словом, хоть каким-то движением проявить своё участие во вдруг возникшей ситуации, но я и сам охвачен внутренним трепетом этого восторга, сижу, молча рассматривая свои ладони, совершенно обездвижен и нем…

Медитирующий йог. Если не мумия Тутанхамона! Сидящего в позе лотоса…

- «С бездушными петь в унисон. О душе», - это круто! – тихо произносит Лена.

Такова сила слова!

Тинкиного!

Наконец, она берёт себя в руки, смотрит мне в глаза и, прокашлявшись, произносит:

- Не понимаю, как такое возможно…

И смотрит на меня, растеряно хлебающего немыслимо вскусный кофе с ложечкой коньячку, из своей горяченькой мирненькой ленивенькой чашечки… С голубой каёмочкой…

Я никогда прежде не видел, чтобы Лена так на меня смотрела!

- Хочешь? – неожиданно для себя спрашиваю я и протягиваю ей чашечку с напитком.

- Да-да… Спасибо-спасибо…

Она берет и делает несколько неспешных глотков.

- Ты можешь пояснить мне, - спрашивает она, - как так может быть?

Да, с радостью! Я мог бы всю эту словесную вязь, эту магическую глубину и мощь Тининых слов расшифровать и представить Лене наилучшим образом в самой простой и доступной форме. Да, конечно!.. Ведь всё дело в том, что…

Я мог бы…

Я этого не делаю: хм! если бы я мог это знать! Как только начинаешь излагать своими словами весь этот волшебный феномен, тот же час теряется вся его таинственность. Рассказать словами о значении слов – трудная задача и по силам лишь людям сведущим, рассказать же тайну Тининых слов – для меня непосильная! Надо быть… Да, не меньше! Ведь вся, так сказать, трансцедентность и весь экзистенциализм этой тайны в том и состоит… Даже мысленно я не могу себе сформулировать… А кто может?

Лена с лёгкостью принимает моё очевидное бессилие, и не дожидаясь моих пояснений, снова берёт айфон, листает…

- «Так я была измочалена лишь однажды…».

Думает, затем снова листает, листает… Говорит:

- «Завод кончился… Я просто ушла. Вслед за караваном…».

Снова листает…

«…а я стоном дрогну…».

Затем читает, что-то бубня себе под нос…

«Чую беду…» - только и удаётся мне расслышать. Наконец говорит громко:

- «… а сейчас мы будем слушать скрипичный концерт Гайдна…».

Я не совсем понимаю Лену: какой концерт, какого Гайдна? Молча смотрю на неё вопросительно. Я решительно не могу взять в толк, о чём она говорит!

- И фото моё убери, - произносит Лена, - мне его тиражирование не нужно.

Ну, мать, думаю я, это уже чересчур, это уж слишком. И вот что ещё поразительно: она ни словом не упоминает о Жоре! Будто этой истории с его распятием никогда и не было, будто он до сих пор не висит на кресте, роскошествуя своей непокорностью пламени вовсю разгорающегося костра! Жорино пламя для Лены – пшик, мелкая рыбёшка…

Я жду. Чего, собственно? Я знаю, что это ожидание может оказаться тщетным: у Лены даже мысли о костре не возникнет! Её мысли порабощены Тиной.

- Держи, - произносит она, глядя куда-то в сторону и отдавая мне чашку с остатками кофе, - спасибо…

Пожалуйста!

Лена смотрит на меня как на кактус, задумавшись, молчит. Проходит минута. Затем:

- Это всё? Или…

- Да, - говорю я, - всё… обе…

- Что обе-то?

- Половинки…

Я беру обе половинки… и сопоставляю их по месту разлома. И хотя это только копии этих самых Жориной и Тининой финтифлюшек, сделанные из какого-то пластика, удержать их на весу не так-то легко. А что говорить об оригинале! Помню…

- Тут, - говорит Лена, указав бровью на слепленную из половинок табличку, - всего несколько жалких карлючек… птички, зайчики, человечки… Детский сад…

- Ни одного зайчика, - поправляю я, - птички, стрелочки, человечки…

- Пусть, - говорит Лена, - пусть нет зайчиков и синичек… Но ты мне уже целый месяц читаешь какой-то взбалмошный текст о каких-то там золотых рыбках и скрипичном концерте Гайдна, о талерах и йенах… Бред какой-то! Ты вот уже… ноябрь на дворе! с конца лета… Ой, какого лета?! Сколько я тебя знаю, ты только и лепишь мне об этих ваших финтифлюшках… Жора на блошином рынке в Стокгольме сто лет тому назад… Не понимаю, почему на рынке?..

- Да не было никакого рынка! Это был Жорин бзик…

- Жорин что?..

- Ну… Жорина закрутка…

- Рест, скажи по-русски!

- Ну, выдумка, придумка… Бзик! Неужели не ясно?

- Зачем?

- Чтоб не приставали с расспросами.

- И?..

- И вот, когда удалось расшифровать этих зайчиков из детского сада…

- Слушай, - говорит Лена, - как могут эти несколько зайчиков с синичками и червячками вмещать в себе столько неприкрытой белиберды. Ты сам-то, когда читал мне, хорошо уразумел, что там написано?

- Детский сад, - отвечаю я, чем ещё больше возмущаю Лену.

Она молчит, смотрит на меня, не мигая, затем встаёт, всем своим видом показывая, что больше не намерена меня слушать. А я ведь искренне хочу донести до неё: то, что нам удалось расшифровать… Тинино письмо, текст…

Детский сад!

В этом-то всё и дело! Лена, сама того не подозревая, подтвердила известную мудрость: «Устами ребёнка глаголет истина». Всё дело в том, что…

Да, в этом-то всё и дело: Элис!

Но об этом – потом…

- Оказалось, - теперь уверяю я, - что весь этот набор Тининых словотворений, что называется, тютелька в тютельку совпадает с последовательностью нуклеотидов в ДНК Элис. Что это и есть тот ключ, за которым тысячи лет охотились… Тот философский камень… алхимики многих поколений… Тот самый-пресамый…

Я не подбираю слова, нахожу самые точные, самые сильные, даже не пытаясь связать их в простые и ясные предложения.

- …эликсир бессмертия, - заключаю я.

- Пожалуйста, - просит Лена, - помолчи, пожалуйста…

Она теперь стоит у окна, рассматривая с высоты птичьего полёта свой любимый Питер. Я подхожу – город как на ладони: вон Исаакий, левее… а там дальше - синий извив залива и беконечная, слившаяся с небом, притуманенная молочной дымкой ноябрьская даль…

Чтобы знать её настроение, я беру её за плечи. Ни единым движением она не противится моим обьятиям, только произносит тихо:

- Побрейся…

И затем:

- Смотри…

Я эту картинку видел уже сто тысяч раз.

- Смотри, - повторяет она, - берём ДНК…

Ничего неожиданного в её словах нет – мы ведь уже вспоминали о ДНК Эллис. Эллис или Элис? Тина не принимает никаких искажений: Эллис и Элис – два разных человека! Это я и сам понимаю.

- Итак, - говорит Лена, - берём ДНК… А кто эта Элли? – спрашивает Лена.

Я же рассказывал уже много раз! Я и сам до сих пор… Малышка!.. Та, что время от временя появляется в моей жизни совсем неожиданно, как снег на голову, совершенно случайно… Совершенно!... То там, то тут…

- Ну, помнишь… я тебе рассказывал, как она знакомилась со мной в Кейра? Глаза – бриллианты, пухлые удивлённые губки, комочки Биша на щеках…

- Комочки?

И комочки, и эта копна рыжих волос - маленький взрыв!.. Словно антенна, пышным цветком распустившаяся на этой чудной головке (головка Эриннии!) и нацеленная своими щупальцами в Космос, точно выпытывающая у него его тайны – чем живёшь, Малыш?

- Ага, говорю я, - комочки…

И, конечно, взгляд, этот проникающий в тебя и пронизывающий насквозь Элин взгляд… Невозможно устоять!..

- Биша, - говорю я, - комочки Биша, свидетельствующие о её возрасте. Они исчезают сами по себе уже через… А у неё ещё ярко выражены – дитя… Ну, вспомни, я же тебе рассказывал, как она… Комочки, - уточняю я, - как тест на детскость! Это – важно! До того как они схлынут, нам надо успеть…

- Помню.

Я жду.

- А люди, - говорит Лена, кивнув на город, - как горох… Видишь… Смешные… Катятся как горошины из стороны в сторону… Смешные, жалкие…

Я жду.

- Тебе жалко людей?

- Нет, - говорю я, - не жалко.

- И мне тоже…

Пауза.

- С комочками мне всё ясно, - говорит Лена, - ясно, что ей едва ли набежало года четыре... ЭлЛис, - уточняет Лена, - или Элисс… Это важно?

- Очень, - говорю я. – Как раз в этом возрасте надо успеть…

И рассказываю нашу историю знакомства и случайных встреч с Эл ещё раз. Бесконечную историю её детства, возрастные характеристики… всё, что успел узнать о ней из её уст, пока бдительная няня не выхватила ее у меня, таща за руку, машущее на прощанье ладошкой, маленькое Чудо!

И почему нам так необходимо успеть…

- Всё дело в том, - говорю я, - что её ДНК, только её ДНК является…

Теперь-то я не только твёрдо уверен, я это знаю наверняка!

История…

Ясно одно: если бы не Тина… Если бы она тогда… Человечество б ещё пару тысяч лет блуждало в потёмках. И вот, значит, Тина… Несомненно! И Элис, и Элис… Вот поколение!.. Элис – как воплощение совершенства! Но и ключ к пониманию… Только в этом колене спрятана тайна спасения, только здесь надо рыть наш колодец!

Как мессия!

Лена мягко освобождается от моих объятий…

- Ты опять говоришь загадками… Обрывки мыслей и фраз… Ты можешь хоть когда-нибудь сосредоточиться и простым русским языком…

Если б мог – рассказал бы!

- Русским?

- Завтракать будем? – спрашивает Лена.

- Пожалуй, обедать, - говорю я, посмотрев на часы.

- Что тебе приготовить?

- Как всегда, - говорю я, - яйцо всмяточку, тостик с граммиком маслица, крепенький чёрный чай…

- Апельсиновый фреш?

- Нет, спасибо, - говорю я, - фреш потом…

Мы уже сидим за столом в кухне, Лена колдует с тостером, я выжидаю минуту, когда смгу наброситься на тепленькое яйцо и, когда тостер выстреливает первую порцию моих любимых поджарышей, беру первый попавшийся, с золотистым бочком…

- Нож?

- Ах!..

- Да…

Приходит в голову мысль о том, что Лена совершенно не умеет метать нож так, как Тина. Не научена. Я сам несколько раз пытался метнуть в дерево, подражая

Тине – бряк… бряк… Ничего не вышло. У Тины это, я позже понял, у неё это в крови – нож, конь, стих… Род, Ковчег…

- Прости, пожалуйста.

Да уж – в крови… Род!..

Завтрак отменный! Чай с морошковым вареньем, янтарная струйка мёда… Хрустящий хлебец… На яйцо всмятку Юля никогда бы не согласилась. Помню, как она убеждала меня в том, что яйца, даже самые диетические…

Но я ем с наслаждением!

Есть то я ем, пью свой чай, осторожно тяну губами из чашки… Щурюсь, дую… Стараясь не смотреть Лене в глаза. Хруст тоста – как защита от преследования! Ленина претензия о том, что я не могу связать в предложение несколько слов до сих пор остаётся ведь неудовлетворённой.

Завтрак отменный!

- Рест, я прошу тебя, не клади мёд в горячий чай. Просто больно смотреть, как ты убиваешь…

- Прости, я…

- Допивай, - говорит Лена, - мне надо бежать. Я позвоню. Прости…

Я киваю, жуя…

Ещё полчаса уходит в ожидании, и когда я слышу щелчёк замка, позволяю себе не думать о Тине. О Юле, о Жоре, о Папе и об Иисусе я тоже стараюсь не думать. Я вдруг думаю о белой вороне. Когда группу людей попросили сосредоточить свои мысли на решении какой-то очень простой задачки (какой из предметов домашнего обихода вы бы взяли с собой выходя из дома в дождливую погоду?) и при этом не думать о белой вороне, никто так и не смог ответить – все только и знали что думать об этой чёртовой вороне!

Так и я.

Как сказала бы Тина – «ты уже заточен на это!».

Я прекрасно понимаю: «это» - мой крест.

Когда Лена уходит, я беру новый пакетик чая, два!, беру чистую чашку, и нагрев её кипятком, завариваю свежую порцию. И кладу, кладу в янтарную дымящуюся ароматную жидкость янтарную порцию завораживающего мой взгляд, утекающего меда. Ложечку за ложечкой! Сладкий-пресладкий чай с мёдом – моя слабость! И пусть прослыву я последним садистом, изголяющимся над живым существом, я не могу удержать себя от этого тончайшего наслаждения! Я и не подумаю ограничивать свою страсть – пью, причмокивая, прищуриваясь, дуя и думая… И думая! Я просто не могу не думать о своей белой вороне – о Жоре, о Юле, об Ане и Тине…

Теперь вот и Элис – крепкий предмет моих дум. Орешек!

Итак, давайте-ка мы снова попробуем… Для себя! Надо же в конце концов уяснить: КАК жить дальше?! Интересно, думаю я, если бы можно было разработать компьютерную программу для самого мощного сегодня компьютера, занести в неё все исходные данные о нашей Пирамиде, о целях и задачах, о роли Жоры и Реста, Гильгамеша и Гитлера… О роли Лены и Юли, Клеопатры и Таис, и Ани, и Переметчика, и Валерочки Чергинца… О роли амёб и спирохет, планктона и планарий… Об их роли в достижении вершин совершенства… О роли Иуды… И Христа, и Христа, и, конечно, Христа!.. И этот до сих пор разгорающийся Жорин костёр, Жорин крест, мой крест, крест человечества…

Наконец, о роли Тины…

И, конечно, о роли Элис! Или Эллис!

Как теперь стало ясно это – краеугольная, так сказать, роль!

Поскольку у меня нет под рукой плазменного компьтера, я доверяю выяснение этих ролей своему мозгу. Чем не компьютер! Серость его вещества – как сгусток плазмы!

Чай с мёдом – горючее для полёта ракеты моей мысли!

Итак, значит, роль…

Проходит не меньше часа прежде, чем мне удаётся ухватить Ариаднову нить моих рассуждений о роли ролей… Я зацепил, что называется, просто прирос к ней, пророс ею, чтобы неустанно тянуть эту нить, разматывая этот тугой клубок нашей жизни с тем, чтобы, наконец, ухватить хотя бы за лапу эту неуловимую Жар-птицу, эту истину истин – как достичь высот совершенства!

Как?..

Я думаю. Я думаю, что все пути постижения мне давно известны, все выкладки, факты и аргументы давно сформулированы, все чистые листы бумаги разложены в строгом порядке, счёты и арифмометры, весы и калькуляторы, чернила сварены, ручки подобраны, перья отточены – работай!.. Вот стол, вот стул, чай выпит часа полтора тому назад… Что ещё?..

Ах, да – фреш, апельсиновый фреш! Пришло время фреша. А как же! Где же мои апельсины?!

Вдруг звонок.

- Если будешь пить фреш, - говорит Лена, - не забудь выдернуть шнур из розетки. Там барахлит рычажок. Как бы не случилось короткого замыкания. Ну ты помнишь…

- Помню, - говорю я.

- Давно мог бы починить сам или отнести мастеру.

- Сам, - говорю я.

- Буду поздно, не скучай без меня.

- О, кей! Не буду…

- И побрейся, пожалуйста, к моему возвращению.

- О, кей, - обещаю я.

Итак, настраиваю я себя снова, первая роль – Ленина! Не Ульянова-Ленина Владимира Ильича, мумии и христопродавца, а Ленина – Лены! Нет никого, кто мог бы взять это первенство на себя! Главная роль…

Но сперва – фреш… Не спеша, глоток за глоточком…

И с рычажком разобраться! Я не могу его осилить вот уже… с лета, да с лета!

Стыд, просто стыд!

«…из-мо-ча-ле-на…».

Как это сочетается с Элис?..

И другие вопросы…

Да и вот ещё что – побриться!

Глава 3

Уникальная вещь: если перевести текст Тинкиного письма на все языки мира и перведенные тексты снова выписать клинописью – получится одна и та же надпись в виде птичек, трубочек и человечков. Как на той финтифлюшке.

Сдохнуть можно…

- И что в этом удивительного?

- Всё!.. Понимаешь…

Лена отказывается понимать:

- Рест, тебе не страшно? Ты не боишься, что, нарушив тайну…

- Страшно…

Страшно? Мне?! Страшно?!. Да какой может быть страх?!. Мне, признаться, давно уже ничего не страшно! Вы не поверите, но с каких-то недавних пор мне это чувство стало совсем незнакомым. Хо! Страх… Я, кажется, где-то уже говорил, что мой возраст и всё пережитое мною напрочь выкоренили во мне это жалкое чувствице – страх… Пф, страх…

- Страшно, конечно, - говорю я. – Я всё ещё боюсь не успеть. Осталось вот… всего ничего… Но больше всего на свете я боюсь потерять, Лен, тебя! Ты же для меня… Ну, сама знаешь: ты – моя Пирамида! Я тебя уже выстроил, выстроил! Живи в веках!..

- Да уж, - говорит Лена, - выстроил!..

- Ты – сгусток самой юной и совершеннейшей жизни во всей этой дряхлой Вселенной!..

- Да уж, говорит Лена, - сгусток…

- Ты, - говорю я, трясь щетиной о Ленину щёку, - мой Париж…

- Побрился бы…

- …праздник, - говорю я, который всегда со мной.

- Как же, как же… Праздник!... Всегда, всегда… Просто не представляю, как я буду без тебя жить.

- Так ты и не будешь, - твёрдо говорю я, - без меня.

- Мы умрём в один день, в один час?

Я улыбаюсь, ещё крепче обнимая Лену.

- Мы, - уверенно говорю я, - не умрём никогда! Nonomnismoriar! (Не весь я умру!, лат.)

Теперь улыбается Лена.

- Ну, хорошо, хорошо, - соглашается она, - не весь! Дальше…

Она просто тянет меня за язык. Я понимаю: времени в обрез… Нам ещё повезло с погодой: мокрый снег, ветер, и я уже говорил – стынь жуткая! На улицу не то, что не высунешь нос – глазу больно смотреть.

А тут ещё и Тинино «у нас мало времени». Да знаю я, знаю! У всех теперь мало. Так мало, что и представить себе невозможно – его нет! Меня это радует? В каком-то смысле! С окончанием этого времени кончится и моя Пирамида. Да! Я вырвусь, вырвусь, наконец, из её клети! Я разорву её цепи… Я отгрызу себе даже лапу, чтобы обрести долгожданную свободу!...

Вот, - говорю я, - послушай ещё:

«Бог дал человеку свободу воли и никогда не отнимал её у него. Господь терпеливо ждёт, когда человеку надоест калечить себя грехами. Если мы видим разрушительность греха и обращаемся к Богу за помощью, Он с радостью исцеляет раны, которые мы наносим себе.
Но даже Бог не может нас спасти вопреки нашей воле…Только чистые способны построить что-то настоящее и стОящее. чистые и крепкие в вере».

- Это ты к чему? – спрашивает Лена.

- Даже не знаю, - говорю я, - к свободе воли… Помнишь, у Шопенгауэра…

- Это у него?

- Это – Тинка… Ну, то письмо…

Лена кивает: ясно…

- И? – говорит она.

Нет смысла тратить остаток времени на иллюзии. Уже середина ноября, и жаль, что Жора ещё ждёт моего участия. Пора с ним кончать! Итак, где он там у нас зависелся? Ладно, так и быть: подробности его висения на кресте и затем сгорания и превращения в пепел, думаю я, никому не интересны. Как висит человек на кресте – об этом море фактов и слёз. Да взять хотя бы рапятие Христа! До мельчайших деталей! Интернет пестрит! А сколько научной литературы именитых учёных, сколько толков и уверений: только так, это факт непогрешимый… Что же касается запечённого Жоры, то и тут – рай!!! Жареный Жора или испеченный, или прикопчёный… Об этом – сотни тысяч рецепров из поваренных книг. Я не кощунствую: факт общеизвестный – тело, мясо, огонь, дым… пепел (если не досмотрел), пепел… пыль! Пф!.. А кто откажет себе в удовольствии сдуть эту Жорину пыль с лика Земли? Или смахнуть веником, влажной тряпицей… Взять, наконец, пылесосом. Пыль сама по себе требует собственного уничтожения. Мазохистка!..

А уж эти все… присосавшиеся будут дуть… Соловьи-разбойники!.. Я даже вижу надутых и Валерочку, и Ушкова, и… Дующие планарии!..

- И? – повторяет Лена.

- И-и, - говорю я, - видишь… смотри… Помнишь, я уже говорил, - нам пришлось расшифровать геном человека. Оказалось, что он содержит всего три миллиарда нуклеотидов, ну, этих самых кирпичиков, последовательность которых в ДНК и определяет всю пестроту человеков.

- Человеков?

- Конечно! Ведь в мире нет двух одинаковых людей.

- А мы с тобой? – спрашивает Лена.

- Ну, разве, что!.. И вот, - продолжаю я, - мы с головой бухнулись в эту пестроту… Знаешь, это было нечто такое… Ошеломляющее… Какой-то кошмар… Цугцванг полный! Настоящее чинквеченто!..

- Чинквеченто?

- Абсолютное! Наивысший расцвет мысли!

Лена слушает.

- …так вот, - говорю я, - когда мысль моя расцвела, как бутон пиона, я нашёл ключ к Тининым текстам и сделал выборку всех ключевых слов и знаков. Их оказалось ровнёхонько столько же – три миллиарда! Ни знаком больше, ни меньше…

- Невероятно, - говорит Лена.

- Ничего подобного, - говорю я, - как раз наоборот! Вероятность того, что Тинины знаки – суть ключ от замка человеческого генома, невероятно правдоподобна! Вернее – точна с невероятной степенью вероятности… Какая изысканная филигранность! Просто божий замысел! Понимаешь меня?

Лена молчит.

- Ну как это тебе объяснить на пальцах…

- Я пойму, - кивает Лена, - ты пробуй…

Да я и сам толком, признаться не очень… Я ещё не понимаю, что делать с этой невероятной вероятностью, но твёрдо знаю: Тина – наш ключ к спасению! Она своими текстами говорит нам, куда следует устремлять наши стопы! Говорит простым русским языком… Да и любым нерусским!

Своими стихами, рифмой и порядком слов Тина подчинила себе всё человечество и, как Менделеев свои элементы, выстроила свою беспристрастную и совершенно непререкаемую иерархию ценностей…

- Что же такое этот самый ключ? – спрашивает Лена.

- Я же сказал: рифма! И порядок слов. Подбор и порядок. Ясно ведь, что в этом порядке солью является и порядок букв в словах. Понимаешь меня?

Лена слушает.

- Вот смотри, - говорю я, - берем, скажем, буковку «эс» и прилепляем к ней буковку, скажем, «те». Что у нас получается – «ст…»! Теперь можно из этого «ст» лепить всё, что угодно – «станция», «стакан», «сталактиты», «стена», «стерва», «стёб», «стимул», окрик «стой!», «стопаньки», «Стинг», «ступор», «стул»… Ой, да тут вариантов – пруд пруди! Скажем, - «стресс» или «стих», или просто «страх», жуткий страх, понимаешь? Уйма просто!

Лена смотрит, всем своим видом показывая полное непонимание.

- Ну, как же ты не понимаешь?! Всё так просто! Просто на тарелочке…

Лена пожимает плечами, мол, я-то тут при чём?

Я понимаю, всё дело во мне: надо быть проще, понятливее. Понятливее? Да сколько угодно!

- Итак, - говорю я, - «страх», да?

- Пусть, - говорит Лена, - пусть будет «страх», если тебе угодно.

- А вот и нет никакого страха, - говорю я, - смотри!..

Теперь пауза.

- Теперь не «е», не «ё», не «и», не «эр», и даже не «у»… Тина выбирает обыкновенное «а»! Простое, как правда! Правда?.. Смотри – «а»! Что у нас получается - «стаааааа-а-а-а-а…». Правильно? Ну теперь-то понятно – «ста»! «Лет до СТА расти нам без старости» - помнишь?

- Хм!..

- Так вот никаких не до «СТА», - говорю я, - а «СТА-НО-ВИТ-СЯ», - говорю я, руками помогая рождаться Тининым стихам большими буквами.

- Ах, - говорит Лена, - конечно.

- Именно! – говорю я.

Теперь мы оба киваем головами в знак согласия с нашим пониманием этого высокоштильного Тининого акта стихосложения.

Я цитирую:

«…становится рядом и смотрит в его ключицу,
читает его по движению каждой жилки
и знает, что будет. И знает: когда случится
все то, что им шепчет папирус, им надо жить, как
двум кастам, идущим единой дорогой веры,
совпавшим друг с другом, как соль и прибрежный камень…».

- Это же не её стихи, - говорит Лена, - ты говорил, что…

- Да неважно чьи они, - говорю я, - Тинины, не Тинины… Ей нравятся…

Поиск по сайту: