ЗУБ ВРЕМЕНИ 7 страница

- Tibietigni? (Тебе и огню, лат.) – спрашивает Лена.

Гимны Тине!..

- Ага, тебе и огню! Огню и тебе… Это как если бы каждому из нас позволили подживить этот огонь… Чем угодно! Клочком газеты, рублём или ремешком от сандалий… Коллективное такое участие в деле. В общем деле!..

Теперь все глаза были устремлены на этот оживший огонь. Все были просто заворожены этим сизым вьюнком. И уж кто во что горазд – подпитывали его всем, что только было под рукой, что горело и не горело, только бы не дать ему умереть.

Чумной вдруг откинул свой чёрный капюшон, оглянулся и стал пристально вглядываться в глаза присутствующих: может быть, у кого-то есть другая идея?! Он не спрашивал, спрашивали его желтые глаза. Невозмутимо сверля. Других идей не было. Все, кому доставалось от его тяжёлого взгяда, отводили глаза в сторону, упирая свои взгляды кто в спину соседа, кто прикрываясь локтем, как от удара, а кто и топя их в урнах с мусором или в свежих дождевых лужицах… В чем попало…

Нет так и нет! Досадно!.. Да и какая другая идея?! Предать всё опостылевшее за тысячи лет огню – что может быть прекраснее!

Чистка! Может, даже чистилище…

Это – как Тунгусский метеорит: всё – подчистую… И вскоре – новая поросль…

Что может быть прекраснее!

У Чумы рожа вполне довольная! Никто не смог с ним сравниться. Даже Папа! Иуда? Этот жалкий заморыш? Этот скупердяй Караваджишко со своим «Поцелуем», со своим «Взятием Христа…»?

Чума, глядя на осклабившегося Иуду, даже руки потёр от удовольствия: ну что, Микельанджело, взял своего Христа под стражу?

Здесь не хватало нам только «Головы Голиафа» и «Усекновения головы Иоанна Крестителя». Не хватало только поэтики крика – кровавого fecitmichela, fecitmichela…

Абсолютный шедевр Караваджо!

Он (Чумной) – лучший и всемогущий, даже растоптал Жорину трубку. «Жжжах!» - его восклицание! Он снова поправляет съехавший на бок капюшон и чешет руки.

Итак…

На Жору уже не обращали внимания. Да он и сам был зачарован зрелищем.

Пожарец разгорался.

Вдруг мысль: что если… О, Господи милостивый! Что если все они в сговоре? И Чума со своей спичкой, и Жора на кресте со своей едва раскуренной трубкой? Что если они… Да ну! Нет!.. И Папа со своим Иудой… Что если они… И Тинка, и Тинка! Ведь все они просто жить не могут без огненных фейерий, без того, чтобы… И Тина?!

Я медленно повернул голову, заглянул настоящему замаскированному Жоре, с любопытством следящим за действиями Чумы, заглянул ему в глаза.

Он даже не удостоил меня взглядом.

Я дёрнул его за рукав легкой куртки.

- Что?

Он даже не повернул головы.

Внезапно в небе появился вертолёт. Затем ещё. И ещё… Они как какие-то огромные стрекозы из мезозоя летали кругами над нами, стрекоча и стрекоча. Теперь все задрали головы вверх. Яркие лучи прожекторов резали сумерки, выискивая Жору. Стало ясно, что это то ли полиция, то ли телевизионщики или киношники… Я никак не мог вспомнить, какое сегодня число.

- Жор, - сказал я и ещё раз дёрнул его за рукав.

- Ну?

Он лишь мельком взглянул на вертолёты и тотчас потерял к ним всякий интерес.

- Сегодня семнадцатое? – спросил я.

- Восемнадцатое, - сказал он.

Это был день его рождения. Дождя не было, только дальние зарницы. Жорины руки были пусты. Теперь, видимо, уже навеки. Тина верно тогда… Ей бы… Ну да бог с ней.

- Что? – спрашивает Лена, - договаривай. Эти твои полуфразы-полунамёки…

- Мне показалось, что Жора взволнован, но только показалось – его пальцы были спокойны. У меня не было никакого желания поздравлять его. Да и дата не совсем круглая, не юбилейная, даже квадратная… Если все цифры упорядочить соответсвтвующим образом. Если вот как-то так – то как раз и получался квадрат. Ребус!

- Что, тридцать три? – спрашивает Лена.

- Что «тридцать три»? Какие «тридцать три»?! Где теперь эти его «тридцать три»?

Я мог бы, конечно, напомнить ему – вдруг он забыл! Но зачем? Это ничего бы не изменило. К тому же надо было дождаться развязки. Это распятие, этот пожарец…

- А Тина?

- Толкотня была адская! Столпотворение! Вавилонское! Воистину всевселенское преставление! Папарацци не давали проходу…

Кто-то поднёс к костру балончик и пшикнул на огонь, и тотчас яркая вспышка озарила лица. Все вдруг радостно разулыбались – понравилось.

Костёр разгорался…

Юля даже не пыталась его погасить: её бы просто… Ей бы не дали! Она только смотрела и смотрела на Жору, ела его пытливым взглядом, но он был увлечён огнём.

Tibietigni!

Запах свежего дыма щекотал ноздри, дым слезил глаза…

- Вы что же, совсем там все очумели? – спрашивает Лена.

- Чучма в чёрном балахоне, как и положено инквизитору, с капюшоном…

- Чучма?

- Чучма - Инквизитор… Потом мы так его и называли – Чучма. Чума!

- Почему Чучма?

- … с капюшоном на большой лысой голове, Чучма стоял нерушимо. Как памятник. Чёрный человек, чёрный-чёрный… Охраняя огонь от всяких покушений. Почёсывая рука об руку.

Никаких покушений на его жизнь и не было.

- На жизнь Чумного?

- На жизнь огня.

Кто-то сзади отчаянно возопил. Все разом обернулись, как на выстрел, но тотчас вернули взгляды огню. С благодарностью – он искуплял их вину. Ведь вина жила в каждом, в каждом…

- Какая вина? – спрашивает Лена.

- Невыразимая. Это такой комплекс вины. Объяснить и понять – невозможно.

Tibietigni!

Каждый мог так сказать, но не смог сформулировать. Мне вдруг пришло в голову: огонь – их стихия!.. Эт игни, эт игни!..

- Чья стихия?

- Чья. Они словно сговорились. Ясно чья… Тинка с её огненной гривой, её взгляд, её призывы и восклицания. О неё можно было зажигать не только спички.

«Ломая нимбы, крылья и стихи Устроим оглушительный аврал…».

Устроили!

Ломая нимбы святости! Выгибая их под себя, примеряя, притирая, перетирая…

А крылья – обесперили, обескровили… Стихи исковеркали, наломали дров из междометий и слов…

«На крюк!

Распинаю тушею

То, что вчера ещё было телом.

Тут было сердце, смотри –

Вот под него место.

Тут оно билось, страдало

В этой юдоли тесной.

И никому до его спазмов

Просто не было дела.

На крюк!

За горло. Оно же пело…».

Тинка…

«Вот под него место!..».

Ти…

- Налить? – спрашивает Лена.

- Телевизионщиков прибывало… Некуда было плюнуть! Разве что на Иуду! С ним, как ты понимаешь, - полный кавараджизм! Хотя, правда, без него, без Иуды… Сама понимаешь…

- Понимаю, - говорит Лена, - кара…

- Кара?

- Караваджизм, - говорит Лена, - а не кавараджизм. Не кавардак, а кара!

Я соглашаюсь: конечно, - кара!

Становилось тепло. Белый солнечный диск ещё виднелся сквозь дым, но свет солнца угасал, мерк по мере того, как разгорался костерец. Уже пошли в ход пояса и сумки, затем туфельки и ботинки…

Дым уже не просто ел глаза – выедал…

Жора что-то громко говорил, глазами указывая то на Папу, то на Иуду, то на Инквизитора… Разобрать слов было невозможно…

- Зрелищеце… - говорит Лена.

Юля кричала: «Светааа!..». Будто ночь была на дворе.

- Хлеба и зрелищ! – говорю я. – Просто хлебом не корми – поддай огня! Ночь же на дворе, ночь… ночь… тьма невысказуемая… несказанная…

Вскоре полетели в огонь кепки, косынки, носовые платки и галстуки, чулки… пиджаки и брюки, фраки, смокинги, наконец, платья, да-да платья и сарафаны… Представь картинку – коллективный обоеполый стриптиз…

- Рест, у тебя тяга к… Это уже было. Ты случайно не…

- К чему тяга-то?

- К голым телам.

- И ты заметила. Да, представь себе. Как у любого художника. Вспомни хотя бы своего любимого…

- Ты художник?

- Как и ты. Все мы в своём роде художники. В меру своего предсталения о... Ты, кстати, видела Тинины работы?

- Рест, ты случайно не…

- Не!.. Не-не!.. Ты бы видела!..

- Тинины?

- У меня и в мыслях не было…

- Но ты же их уже раздевал. Когда Жору распинали…

- Тинины. Видела?

- Где бы я могла их видеть?

- Посмотри, присмотрись… Там… Её тяга к… Посмотри… Надо видеть.

Лена только пожимает плечами.

- Подошли другие, новые и новые… Шли и шли… Раздеваясь и поддерживая огонь. Дровами-то не запаслись, а дать огню умереть – значит похоронить праздник. Так что…

Юля ушла. Она не бросила в костёр ни щепочки, ни соломинки. Только прощальный взгляд. Я видел, как она снизу вверх посмотрела на Жору, как что-то немо прошептали её губы… Я смог прочитать одно только слово. И это слово было «Люблю». И Жора тоже его прочитал: я видел, как он кивнул Юле, мол, взаимно…

И Юра, и Лёсик без всякого любопытства наблюдали за жертвой – Жорой, который ещё не корчился на огне, но только задыхался… Было видно, как он… Такой же как, как всегда… Висит в задумчивости… Вот только дышать нечем. Нечем!...

- Слушай, Рест, - говорит Лена, - ты так рассказываешь… Вы что там все сдурели совсем?! Как можно было…

- Совсем, - говорю я.

- Нет-нет, ты послушай! Вам нет оправдания! Как можно было там стоять истуканами и наблюдать за происходящим?! Своим невмешательством вы просто позволили водрузить новое средневековье! Инквизиция, экзекуции… Вы же… Да на вас просто…

- Что водрузили?

- Вы просто дикари, дикари… Какой век на дворе?!

- Лен…

- Да я даже слушать не хочу!

Лена демонстративно встаёт и идёт в кухню. Я тоже встаю, беру сигарету. Думаю. Я думаю, что единственное оправдание нашей немоте и покорности заключается в том, что…

Какой покорности?

Кому?

Разве мы были покорны? Покорены?

Я включаю свет, чтобы посмотреть на себя в зеркале – ну и рожа! Со стаканом в руке, сигарета в уголке губ… Глаза – пусты!.. А ведь глаза – зеркало души. Так что там в твоей душе, малыш? Признаться, я до сих пор не могу найти оправдания нашей мягкотелости. Хотя если посмотреть… Жора с Тиной тут, конечно, дали всем жару. С этим распятием, с этим костром у креста! И Папа… Неужто нельзя было придумать что-нибудь поспокойнее, посветлее, чем эти огненные кресты? Чем эти толпы голых тел… Смех и слёзы… Никто ведь не принуждал их донага раздеваться…

Но других идей, как сказано, просто не было.

Тина с Жорой…

Что они задумали?

Черти!

Или всё-таки боги?

Ха! Боги…

- На, - примирительно говорит Лена, войдя, - кофеёк, хочешь? С малиновой… Как ты любишь…

Я целую её в щечку: сенк…

- Ты уж прости меня, - говорю я, - плз…

- Тебя-то за что?

- Можно было видеть, - продолжаю я, - как Папа что-то время от времени шептал, его губы и руки, пальцы, его пальцы, словно ощупывали слова, которые вышёптывали его сухие холодные губы… Словно пальцы давали волю этим словам. Молитве?.. Я не умею читать по губам, но мне казалось, что они произносили одно и тоже – «Nequidnimis!.. Neguidnimis!..» (Ничего сверх меры, лат.). О какой мере были его мысли? Он время от времени шушукался. То с Инквизитором, то с губернатором, то с Иудой…

А Юля ушла…

- Я бы тоже сбежала, - признаётся Лена, - такое накуролесить могли только…

- Аня прибежала, запыхавшись. Как ей удалось найти нас и протиснуться к нам – загадка. Она вся была – нетерпение:

- Ну что, что?!. Получается?.. Получилось?..

Она была настолько взволнована, что не могла сформулировать свой вопрос.

Что получается?

Я указал на висящего на кресте Жору, мол, смотри – видишь?.. Порядок!..

Аня только кивнула и улыбнулась, коротко махнув Жоре рукой. Я ничего не понимал, и даже не старался понять – пусть уж будет что будет.

- Тебе нравится? – спросила Аня, всё еще глядя на Жору.

- Да вы там все были чокнутые, что ли? – спрашивает Лена.

- Нет, - отвечаю я, - не все.

- А Тина?

- Юля ушла, - повторяю я. – Как только она…

- Ты говорил. А Тина?..

- Тина занималась Ковчегом. Потом я узнал, что ей удалось… Но это – потом, много позже. Она, как Ной начала строить… И как Колумб открыла нам вскоре… Как Муссолини…

- Как кто?! Муссолини?.. При чём тут этот…

- Он как Ной, спасающий нас от Потопа, выстроил свой Ковчег для возрождения Римской империи. Ну, ты знаешь эту историю со строительством огромного судна на озере…

- Знаю.

- Как Америго Веспуччи со своей Америкой…

- Так что Тина-то?

- Вот и Тинка со своим Ковчегом… Она, знаешь ли… Ах, как она была права! Ей бы… Но об этом чуть позже, потом…

- Ты и в самом деле считаешь, что Тина…

- Ха! А то! А то кто же?!. Царица!

- Брось, - говорит Лена, - ты как всегда перебарщиваешь…

- Не всегда! Никогда, даже никогда! Что касается Тины – никогда!

Теперь Лена молчит. Я продолжаю:

- Я присмотрелся к Папе, его губы шептали: «Nihiladmirari» (Ничему не удивляться, лат.). Вот уж верный призыв! Но почему шёпотом, даже немо, беззвучно? Я на какое-то время покинул Жору и мне удалось расслышать – «Necvixitmale, quinatusmoriensquifefellit» (Не худо прожил жизнь тот, кто безвестным родился и умер, лат).

Далеко не худо, подумал я, думая о Тине. Почему о Тине? Она ведь ещё совсем не жила.

«…а время роняло сухой горох секунд… трик-трак».

Есть люди, ускоряющие обычный ход вещей и даже историю цивилизации.

Трик-трак…

Есть же люди!.. Или всё-таки боги? Обжигающие горшки…

И о ком я могу думать в первую очередь?!.

Жора разгорался… «…то, что вчера ещё было телом».

Не вчера – только что! Что ещё есть ещё…

Пламя уже лизало его розовые пятки… Он тоже, было видно, задыхался…

Трик-трак…

Дождик снова прошуршал своё: «На крюк».

И тотчас стих…

«Распинаю тушею то…».

Он только, прошипев, придал силы костру… Как будто этот самый костерчик был свежим зелёным ростком в знойной пустыне, пробившимся, наконец, сквозь толщу пустынного песка тысячелетий и увидевшим, наконец, свет солнца, свет Неба…

Белого Неба Пустыни…

Спасительный дождик огня…

Глава 15

- … ты бы ещё приплел сюда своего Наполеона и Гитлера с…

Я не понимаю Лену: о чём она говорит?

- О чём? Об империи, которую вы задумали выстроить. Очередной рейх!

Ах, вот в чём всё дело – империя!

- Империи, - говорю я, - эти местнические свалки человечества себя давно исчерпали. И Македонский, и Рим с его Цезарями и Суллами, Неронами и Калигулами, и Чингиз-хан, и Осман-паша, и Наполеон, и даже Твой Ленин со Сталиным со своими Марксами и Энгельсами, Гегелями и Фейербахами…

- Никого не забыл?

- Да все они вместе взятые не стоят…

- Ты хочешь сказать, что…

- Верно. Верно! Ведь все они держались на силе, на дикой силе злазлазлазла! И насилия, и насилилия.

- Насилия силой, это понятно! И вот вы решили…

- И вот мы решили, - говорю я, - хватит зла!

- Вы решили! Ха!.. Да знаешь ли ты, что то, что вы решили давно уже…

- Знаю…

Я не знаю, зачем Лене вдруг понадобились эти империи зла и насилия. Тут уже всем давно всё стало ясно – так жить нельзя! Все вдруг стали талдычить на всех языках и по всем закоулкам – так жить нельзя! Но никто не предлагал, как можно. Нет-нет – предлагали, конечно. Сколько было благих намерений, которыми выстилали дороги…

Известно, куда они привели. И вот новый виток… Хай-тек!

- Нельзя ошибаться, - говорю я, - пустячный прокол, одно неверное

решение, гнилой шаг в сторону и – привет…

И тут я не разыгрываю никаких комедий: нельзя ошибаться! Наша жизнь в её руках, в Тининых. Я не знаю, откуда у меня такая уверенность! Витки витками, хай-теки хай-теками, это – да! Жизнь ведь не перестаёт эволюционировать ни на миг. И вот она, эта самая Жизнь, без всяких видимых на то причин, выбирает себе в поводыри Тинку! Это – правда? Может быть, это я выбираю, я, для которого Тина просто заслонила собой эту жалкую никчемную жизнь, я, который ослеплён этой Тиной (мне удалось, удалось-таки видеть её пару раз вживую!), я, который силой своего необузданного воображения (силой, а не какими-то там скудными его поползновениями, но смелой силой!.. Это признал даже Жора!) вылепил из липкой желтой глины, как какого-то там воробышка… играючи выдул весёлым хмельным предпраздничным дутьём из бутылочного стекла, как сверкающий шарик для новогодней ёлки, выдул эту самую сказочную Тинку-картинку для собственных умозрительных нужд и забав, я, которому…

- Да уж, - бурчит Лена, - что выдул, то выдул… Надул…

- Не бурчи, не бурчи, - прошу я, - ты же знаешь, что я был в числе первых, кто настаивал на её клонировании. Мы с Жорой точно просчитали…

- Нет-нет, - говорит Лена, - я уверена, что вы с вашей Тиной не просчитались. Я даже признаю, что без неё вы бы так и не угомонились с вашими потугами вылечить планету…

- Вылечить?

- А на что вы, врачи, ещё способны? Вам же и в голову не приходит, что…

- Приходит, приходит, - защищаюсь я. – Вот мы и уцепились за Тину!

- Вы сделали из неё наркотик, - говорит Лена, - и теперь нанизаны на её иглу как… Как бабочки-однодневки, как… кузнечики… прыг-прыг…

- Прыг-прыг?..

- Конечно! Вы уже допрыгались до того, что…

- Что что?!.

- Рестик, родной мой, ты меня хоть убей, но я не силах понять…

- Хорошо, хорошо, - успокаиваю я Лену, - я тебя просвещу нашей Тиной. Живи…

Хорошо бы, думаю я, и саму себе объяснить свою, так сказать, завязку на Тину, заточенность на неё. Хорошо бы… Я только, признаю, только тем и занят теперь, что думаю, думаю, непрестанно только и думаю о своей Тине. Не много ли ей, славной моей, не много ли чести!

Не много…

Или всё-таки мало?!.

Давайте-ка разбираться.

- А что же Иисус?! Разве он тоже себя исчерпал? – спрашивает Лена.

Кстати, наш Иисус… Мы как-то выпустили его из виду. Где он, что он? Тина как-то вдруг заслонила даже Иисуса. По крайней мере – нашего, клонированного. Иисуса же, Христа, - никто не в состоянии заслонить. Даже Тина, даже Тина.

- Они там с Папой шушукались, - говорю я, - не переставая… Чучма, Папа и Иисус… И с Иудой… Пилат даже отвесил подзатыльник Иуде, как бы шутя, но по всему было видно, что он был зол…

- Иуда?

- Иисус.

Неужели Тинка так уж и заслонила Иисуса, думаю я.

- А Ватикан, - спрашивает Лена, - тоже империя? Неужели зла?

- И вот, - говорю я, - дождик прошелестел…

- Боже мой, - говорит Лена, - пирог, мой грибной пирог!

Империи подождут.

Что же касается Иисуса, думаю я, то Тина как раз и настаивала на том, чтобы он, наш Иисус, не больно-то споспешествовал Чучме в его сладострастии поджаривать Жору. Она-то как раз и назвала его, нашего Иисуса, приспешником и пособником этого самого Чумы, примазавшегося к Папе в его желании заполучить пепел, только пепел – пф!.. И ничего больше! Развеять Жору по ветру и положить, наконец, конец мытарствам…

Пф!..

И ведь нечему поклоняться!

Так, кажется, думала Тина.

Может, и заслонила… Иисуса. Клонированного, конечно.

Её мыслей об империях зла я не знал. Что она могла думать о Македонском, о Цезаре или Наполеоне? О Ленине, Сталине, Гитлере и, скажем, о Мубараке и Каддафи я понятия не имел. А о Путине, об Обаме? Она ни разу о них не вспомнила! А Китай! Мне кажется, одной из её заветных мечт, была мечта об исчезновении границ. Простая мечта. Как палец! Вдруг все – едины! И безгранично счастливы без границ!

Я, конечно, - за! За сбычу её мечт!..

Я – за то и другое, и третье, и четвёртое!.. И пятое, и десятое Я – за! Я – за Тинку!)

Я за Тину! И не перестану, и не перестану… Слушай, говорю я себе, ты опять про халву. Есть же мера всему, понимаешь – мера! Я это не выдумал для себя («Есть же мера»), об этом мне напомнила Тина. Она так и сказала – «МЕРА. МЕРА»!.. Большими сказала буквами.

Мера мер…

Но дайте мне ту рулетку, чтобы измерить эту её МЕРУ!

Хм, мера… Химера…

- Чуть-чуть пригорел, - говорит Лена, входя и привнося запах подгоревшего пирога, - самую малость. Даже удачно… Чуток горчит. Но ты даже не заметишь.

Я замечаю блеск в её глазах, когда ей таки удаётся меня попотчевать чем-то вкусным. И мне ничего не остаётся, как минуту спустя, нахваливать этот пригоревший пирог.

- Не ел в жизни ничего вкуснее!

Я вижу, как она счастлива!

А что же наш хай-тек?

- Фишка в том, - говорит Лена, - что ваш Иисус…

И делится своими мыслями относительно роли и судьбы нашего клонированного Иисуса.

- …да-да, точно, - говорю я, - ты права…

Не могу же я возражать ей, жуя её восхитительное произведение кулинарного искусства! Ах, какая прелесть! До чего же вкусно!..

- Ты права, - повторяю я, - наш Иисус, теперь это уже ясно, так и не сумел…

Так в чём всё-таки фишка?

Нужна формула нашего будущего. Как бы это пафосно не звучало. Как бы выспренно не выпирало.

И теперь я просто не могу не думать о Тине: вот формула… Я вовсе не считаю, что ей уже удалось сформулировать эту непостижимость, выткать, так сказать, узор будущего. Но она впервые в истории…

Здесь нельзя ошибиться!

Ведь фишка как раз в том и состоит, что из простой ленточно-нитевой последовательности каких-то там разносортных лоскутков (генов) строится этот самый Храм Жизни – огромное объёмное здание… Храмище! Строится, надо признать, вкривь и вкось! Строилось вот уже более пяти миллиардов лет. Вкривь! И, конечно, вкось! На песке и на глиняных ногах. Колосс? Да! Но с дрожащими коленками и на плоских стопах. Это плоскостопие дорого нам обошлось. И вот только сегодня-сейчас, не далее как мгновение тому назад, совершенство свершилось.

Тинка!..

(МЕРУ, знай, брат)

А вы как думали?!.

Из её, я подчеркну – только из её слов и промежутков между ними и вяжется, и ткётся, и нижется ажурная вязь совершенства…

Как бы это высокопарно не звучало!

Это непостижимо?

Ну да!..

Такое не укладывается пока в голове.

- Горяченького? – спрашивает Лена.

- Пожалуй… ага… Спасибо… Ты сегодня прям…

- Всегда, - поправляет меня Лена.

- Конечно-конечно… Всегда-всегда…

При этом я думаю, что и сам толком-то пока не осознаю Тинкиного величия, её умения низать и нанизывать свои бусинки… Тинино коралловое монисто… Вас когда-нибудь захватывало коралловое монисто? Когда алеет мочка ушка и ты…

Нет?..

Я вам сочувствую…

Нет?!.

Вы не жили…

Когда меня осенило, я просто не знал, куда девать этот миг, этот час, мгновение, куда девать самого себя с моим пониманием произошедшего. А что, собственно, произошло? Да, что случилось-то?.. Ну как бы это вам всем заяснить… Это как если бы… словно… точь-в-точь как… нууу… да-да…

Как с Иисусом на Джабель-Мусе, на Хориве или на какой-то горе, кажется, на Синае. Ну, когда Сам Бог… Известная история… Вот и мне Бог свистнул: Ти-и-и-и-нкааааааа…

Преображение!

Я не понимал, как пришло ко мне это понимание! В тот час, в ту минуту, я ел какой-то подгоревший пирог…

- Ещё? – спрашивает Лена.

- Можно…

Итак, значит, простая последовательность букв и слов… Знаки препинания, многоточия… И здесь – мой позор: трудности в отличии ямба от хорея. Нет, я, конечно, понимаю Гомера – успеть выдать, так сказать, на гора набор слов, созвучный с плеском набегающих волн… Его слепота, его пронзительная прозрачная гениальная слепота! Ритм волны – как подсказка природы, Самого Бога.

И вот Тина…

Ассмода или ассюрреали!

Я твёрдо знал, что когда-нибудь это обязательно произойдёт: попытка осознания! Нельзя же жить втёмную и пытаться с топором в руках прорубать окно в тайну Тининого дара.

Или, скажем, хайку!

Только одна мысль для меня была мучительна: верен ли мой выбор? Ти – Та?!..

Но куда ни глянь – вокруг никого не было! Пустота, понимаете, голая пустота… Аж в ушах звенит… Потому-то, вероятно, и свято… Место-то то…

Представить Тинку среди святых?..

Моих знаний о стихосложении было явно недостаточно для того, чтобы квалифицированно и с полным пониманием обозначить суть её дара, его глубину и сущность. Но я вполне отдаю себе отчёт в том, что только Тина, только Тина в состоянии…

Нет-нет, я не имел никакого права вот так взять и по-мальчишески прошутить эту счастливую случайность познания Тинкиного дара.

Шутка ли!

Никто не может себе представить, насколько я был счастлив этим откровением!

И какой срам и стыд уронить себя в собственных глазах, не сделав даже попытки разобраться в Тине! Её губы, её лоб, её плечи, пальцы, пальчики… Её губы, её глаза, её запахи… Её смелые ноги, её коленки и щиколотки, её бубенчики на голеностопах… На щиколотках, на лодыжках… Её губы, губы… Её волосы… Абсолютно шикарно! Полный шик, полный, так сказать, отпад… Эти её губы…

Нет в мире ничего слаще!..

Но ничего этого я не видел, не нюхал, не прикасался ни к этим глазам, ни к этой коже, не делал пробежек своими грубыми пальцами по её персиковым губам…

Не искал эти губы своими…

Не… не-не…

Шутка ли!..

Я только рухнул в пропасть её дара – бу-бух…

Терцет или септима? А как вам такая схемка – ababcdccd? А? Как?

«Отворите мне темницу, Дайте мне сиянье дня, Черноглазую девицу. Черногривого коня. Дайте раз по синю полю Проскакать на том коне; Дайте раз на жизнь и волю, Как на чуждую мне долю, Посмотреть поближе мне…».

И как вам?..

«Отворите мне темницу…»!

Это ж про мою Тину! Отворите же мне её!

«Дайте мне сиянье дня».

Тинка – как сияние моего дня!

«Дайте раз по синю полю…».

Дайте же!..

Аabcdccd… Или, скажем, сонет:

«Зову я смерть. Мне видеть невтерпёж…».

Мне и слышать-то невтерпёж, что моя Тина…

И эти губы, эти губы… Но не призывать же смерть, чтобы прикоснуться к ним и умереть! Ха! Ещё чего! Да я её… Да она у меня…

Надеюсь, своими замашками собственника я не стану посмешищем в глазах Валерочки или Ушкова, Переметчика или даже в глазах Юлии…

Или самого Жоры!

Господи, какие губы!..

Мне довелось как-то видеть, как эти губы шептали…

«…этот узел волос у неё на затылке

с беспомощной прядью на шее

он её не сумеет найти.

а она найтись не сумеет…».

Беспощадно-беспомощно-безнадежно…

Шептали…

О, какое это счастье найтись остроищущевыпирающими из лиц носами…

Со всею их нежностью, со всею их шелковистостью…

Сперва носами…

Найтись…

И найдясь-таки, найдясь носами, продолжать искать и искать, судорожно искать своими истрескавшимися сухими и жаркими губами её губы… Эти губы… Летающими своими губами… Эти бездонные родники утоления неизбывной жажды… Жажды желания…

Чтобы найтись, чтобы вскоре найтись всеми своими сущностями…

Всеми…

Своими na4alamina4al!

- Надо собираться, - говорит Лена.

- Надо суметь, - говорю я, – найтись…

- Надо, надо, - говорит Лена, - надеюсь, ты…

- Да, - говорю я, - вполне…

А катрен, а катрен!.. Или вот, скажем, катрен! Нострадамус? Ну, да! Этот француз что-то там предрекал... Мир прислушивался, внимал… Но теперь каждый знает, к чему это привело – ни к чему! Предсказывать – это, конечно, дар, тоже дар… Но что толку! Важно строить!

Я призываю!

Строить!

Abcabc…- Тинкины кирпичики

Накануне распятия мы с Жорой тоже пытались…

Да что уж теперь-то!..

Собственно, я и признаю себя жертвой! Моего неведения Тининого дара! Что же касается её созидательного, так сказать, нуменологического процесса со творения, то нет никаких сомнений – Тина не только записывает то, что диктует ей Небо (здесь она бы прославилась как переписчик, писец – у неё очень красивый почерк!), она и сама пишет. «Сама пишет!» - это, надо признать – призвание и, как сказано, - дар!

«Когда привратники ни при чём, когда уже ни во что не веришь –

Вдруг кто-то прошлый своим ключом Откроет (господи, Ты ли?) двери, Возьмет запястья в жестокий плен, Скользнёт ладонями как впервые

И брызнут алым на светлый пол Разбитых роз лепестки живые…».

Разбитых роз лепестки живые - это вечный и жестокий плен. Не так ли?

Должно быть, её архитектура каменщика… Но без песка, без цемента, без блоков и кирпичей, без стекла и бетона, без чугуна и стали… Без болтов и гаек, без гвоздей и заклёпок…

Без филигранных сварок…

И уж – ясное дело - никакого вам клея!

Должно…

Быть…

Гауди духа!

Тинка!..

Или сонет:

«Не хвастай, время, властью надо мной,

Те пирамиды, что возведены

Тобою вновь, не блещут новизной,

Они – перелицовка старины…».

И здесь пирамиды!

А если стих совершенно белый!

Давайте-ка разбираться!

Я как-то крикнул ей: «Ти, Ты Таааааа?!!!...». Три больших тэ! ТиТыТа!..

Она только засмеялась.

Вот так всё и случилось…

И другие трудности…

Да, привычно ору я, Эврика, нашёл!

Спросят: не много ли трудностей?

А как? А как вы хотели?!. Труд… Без труда… Трудится Тина… ТТ… Тинин Труд… ТТ… Трудный… Как выстрел!..Сизиф отдыхает.

Поиск по сайту: