|
|||||||
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция |
УКРОЩЕНИЕ СТРОПТИВОЙ
Мне показалось, что была зима, Когда тебя не видел я, мой друг, Какой мороз стоял, какая тьма, Какой пустой декабрь царил вокруг , В.Шекспир
Глава 1
Странно и чудно устроен человек! Если бы я стал рассказывать, дотошно убеждать, приводить весомые доводы, просить, наконец, требовать или умолять, если бы я под угрозой жизни стал вынуждать Аню круто изменить ее дальнейшие планы на жизнь, у меня ничего бы не вышло. Она бы даже не рассмеялась. Я знал это, чувствовал всем своим нутром. Тем не менее, я рассчитывал на ее понимание и не собирался отступать. Никогда не сдавайся! В трудные минуты у меня всегда возникал перед глазами перекушенный надвое жестоким черным клювом надменной цапли зеленый лягушонок, ухватившийся в предсмертной судороге своими слабеющими передними лапками за длинную тощую шею своего заклятого врага. Никогда не сдавайся! Мне трудно было представить себе Аню в роли цапли, но себя я в тот момент чувствовал беспомощным лягушонком. Целый час я о чем-то говорил. Аня слушала, не перебивая. Это был набор давно заученных фраз, тотчас приходящих на ум, когда это нужно, скажем, при чтении лекций или когда делаешь доклад на симпозиуме, было и несколько предложений из моей нобелевской речи, очень понравившейся шведской королеве, что-то еще о совести и чести, о вечности и совершенстве и снова о вечности, обычный поток сознания, который невозможно остановить, когда входишь в раж, слова о смысле жизни каждого из нас и человечества в целом, речь сумасшедшего, предназначенная для неподготовленных красивых, заалевших ранней зарей, коралловых женских ушек с ослепительно сверкающими бриллиантиками, угнездившимися на прелестных мочках. - И сегодня,- говорил я,- наша нить уже ткется, а завтра… Я рассказывал ей прелестную сказку о Белоснежке и семи гномах, о бароне Мюнхгаузене и оловянных солдатиках, о… И ни слова о победе над смертью. И ни слова о Царствии Небесном и, тем более, о Христе. Я говорил быстро и уверенно, не переставая держать под контролем ее глаза, и когда заметил в них легкий налет усталости и зарождающейся тоски по тишине, тут же поспешил им на выручку: - …и мы попытаемся с тобой все это прекрасно построить. Тебе нравится такая Пирамида? Аня ничего не сказала, но глаза ее оживились. - Ты хочешь клонировать Ленина? Зачем он тебе?- спросила она. – Из него уже ничего путного не вытянешь. Мне не хотелось спорить о Ленине, он ведь будет только моделью. - И вот еще что,- продолжил я с тем же напором и вдохновением, чтобы вызвать у нее реакцию нетерпения,- мы обязательно добьемся того, чтобы это была Пирамида Духа! Мы наполним ее… - Хорошо,- прервала меня Аня,- поехали. Мне, пока еще не поверившему в такой быстрый успех, показалось, что лед таки тронулся. Вот бы это случилось! Я обещал ей горы, о, да! золотые горы. И каждая такая гора воздвигалась на прочном фундаменте крепких убедительных аргументов и научно-обоснованных фактов. Аня молчала, она даже не пыталась спорить со мной. Ей, считал я, просто нечем было крыть мои козыри! Мы встали из-за столика и пошли к машине. - Поехали,- сказал я. О мои ужасные туфли! Я забыл и думать о них. Что она предложит в ответ на мое «Поехали»? С некоторых пор для меня стало невозможным предугадывать Анины действия. Я это понял в прошлый приезд, когда она вдруг отказалась, чтобы мы оплатили в ресторане наш ужин. Мы не шиковали, но ужин обошелся нам около полторы тысячи франков на троих. Это не был элитный ресторан «Максим», где только обед на одного может обойтись в тысячу франков. Мы ужинали в «Vagenende 1900», здесь было сравнительно недорого, тем не менее, Аня расплатилась сама за себя. - Брось,- сказал тогда Жора. Аня, как всегда, промолчала и взяла сдачу. Только чаевые все были наши. Чаевые – это пожалуйста. - Ты где остановился? Я назвал отель. - Если ты здесь надолго, можешь переехать ко мне. Я поблагодарил и сказал, что задерживаться не намерен. Пока мы куда-то ехали, Аня не проронила ни слова. - Как погода в Европе?- спросил я, когда стало ясно, что молчание должно быть нарушено. Аня как раз пошла на обгон, и отвечать на вопрос не стала. Вдруг снова мелькнула афиша с роскошной Аниной улыбкой. - Тебя здесь так много,- сказал я, кивнув на афишу. Ты – лучшая!.. - Самая лучшая женщина та, о которой меньше всего говорят мужчины,- сказала Аня. - Ты все еще танцуешь? Я ждал подходящего момента, чтобы снова вернуться к прелестям Пирамиды. - У меня аллергия на перья. Небо над городом было иссечено разноцветными ватными полосами, которые оставляли за собой низко и стройно проносящиеся реактивные истребители, улицы были украшены красочными щитами и баннерами, флагами, гирляндами разноцветных шаров. Лица людей светились улыбками, нам приветственно махали руками с пестрыми блестящими на солнце шарами. Впечатление было такое, словно город встречал Аню. Это я заметил еще в аэропорту Орли и только сейчас произнес: - Париж любит тебя. Аня улыбнулась. - А ты говоришь «поехали». Я могу твердо сказать, sans gene (без стеснения фр.), что и я к нему не равнодушна. Как же я его брошу? Нам в тот день не удалось проехать по Елисейским полям – шли танки. Военная техника перла в сизом дыму по всей ширине проспекта, лязгая и грохоча, и, казалось, что началась война. 14 июля – День взятия Бастилии, национальный праздник, и как принято в такие дни во всех цивилизованных странах, страна демонстрировала миру свое величие. Его было видно и в небе, и на земле, и на весело сверкавшей водной глади Сены, по которой хлопоча сновали катера и катерочки. Чтобы подъехать к дому, где жила Аня, нам пришлось пробираться узкими улочками, и когда она наконец припарковала свой «феррари», я спросил: - Что ты задумала? - Мы зайдем ко мне, немножко отдохнем, и потом я покажу тебе свой Париж. Как твои ноги, ты прихрамываешь? Странно, но все это время у меня даже мысли не возникло позвонить Юле. Она тоже молчала, это было в ее стиле. А Аня больше о ней не спрашивала. Ни о Юле, ни о Тине… Признаюсь, иногда, глядя на какие-то скульптуры и статуи, мне приходила в голову мысль о Жориной финтифлюшке. Да она, мысль о финтифлюшке, давно поселилась в моём мозгу и ждала своего часа. Но вот время её пока не пришло. Как я мог думать о какой-то там финтифлюшке – по сути обломка какого-то там горшка, какого-то там фараона (если я правильно понял Жору!), когда у меня перед глазами была только Аня, только Аня. И не только перед глазами! Я запросто мог дотянуться до неё рукой, прижать к груди, поцеловать… Запросто! Финтифлюшка? Да сдалась она мне! Сейчас нужно завоёвывать Аню, нашу Аню, Анюту… Я и… А то!.. Да я тебя… Запросто!..
Глава 2
Когда мы вошли в ее квартиру, я сразу понял, что она живет одна. - Слушай, столько роз! Розами, белыми розами была просто забита прихожая. Затем розы обнаружились и в гостиной, и даже в ванной комнате. - Я их просто люблю,- просто сказала Аня. - Когда-то ты любила ромашки. Я понимал, что она не могла покупать сама себе столько роз. А те, кто их дарил, знали ее вкус: только белые! - Да, ромашки… И множество книг. Книжными полками были уставлены все стены, книги, книги, засилие книг… - Я не знал, что ты такая книжница. - Я не помню, когда держала книжку в руках. Пока Аня принимала душ, я бродил по огромной светлой квартире из комнаты в комнату, рассматривая фотографии на стенах, картины, маски и множество статуэток… - Из твоих окон прекрасный вид,- сказал я, когда она вышла ко мне в белом халате. - Это Сакре-Кер. Вечером от него невозможно отвести взгляд. Чем-то этот её Сакре-Кер напомнил мне Жорину финтифлюшку. Чем? - Да и сейчас он выглядит как… Как фараон! Этот «фараон» вырвался из меня без всякого моего участия. Видимо, сработал Фрейд. - А что, похож, - согласилась Аня, - чем не фараон?! Такой же царский, весь в позолоте, величественный… При чём тут финтифлюшка? Затем мы пили вино и ели, и, недоев, без единого слова, словно заранее сговорившись, отправились в спальню, сдергивая с себя всякие, стесняющие наши мысли, одежды… Потом просто спали напропалую… Недолго, но глубоко – бух!.. Потом, спустя некоторое время, мы сели в машину и до самой глубокой ночи, она возила меня по городу, рассказывая историю за историей, показывая знаменитые места и площади, музеи и соборы, мосты и парки… Через день, в Лувре, у какого-то саркофага я снова вспомнил о Жорином горшке… О финтифлюшке… - Ты можешь называть ее по-другому? – спрашивает Лена. - Зачем? Финтифлюшка она и есть финтифлюшка, кусок обожжённой глины… Пф!.. Правда, Жора как-то обмолвился, что ей уже веков с пятьдесят… Это… знаешь… - Пять тысяч лет?! - Для него сделали углеродный анализ горшка… - Она помнит руки какого-нибудь Рамзеса! - Копай глубже – Эаннатума… Или Урукагине, если не Лугальанда… Лена посмотрела на меня с уважением. - Н-да, - сказала она. Я кивнул: точно! - Пока мы были у Ани, - продолжаю я, - мне удалось даже выспаться. Каких-то полчаса, не более! Мне всегда было жаль тратить время на сон, и этих полчаса вполне хватило, чтобы дать себе отдых, и теперь я мог хоть до утра слушать ее неторопливую поучающую речь, ее знакомый гортанный голос, знакомые нотки, слушать и, делая вид, что рассматриваю достопримечательности, косясь, наблюдать за ней. Туфли тоже не тревожили меня, тем более, что не было нужды шлепать в них по Парижу. Он мчался теперь мне навстречу, открывая свои красоты и краски, а я восседал на переднем сидении в открытой красивой машине, которой лихо управляла, я это видел, прелестнейшая из прелестных, дама, чье имя я не мог произносить без трепета. Она изменилась, о да! Я знал ее совсем другой, тихой, нежной, легко ранимой и ласковой. Теперь же передо мной была уверенная в себе, сильная и независимая женщина, укротить которую мне будет нелегко. О строптивости не могло быть и речи, нет. - Здесь в дешевых гостиницах жили Генри Миллер, Хемингуэй, Маяковский… А это – знаменитая “Ротонда”, узнаешь?- улыбнулась Аня, притишив ход своего авто. - Конечно,- сказал я, скользя по вывеске глазами, хотя видел ее впервые: «La Rotonde». Мы вспоминали прошлое. - Нет-нет, - признался я, - у меня уже не тот юношеский запал, который был прежде. Когда-то идеи били из меня фонтаном, теперь же это жалкая струйка. - А помнишь, как мы с тобой целовались у термостата?- спросила она при повороте на бульвар Сен-Жермен,- у меня тогда подгибались коленки. - Ага,- сказал я. - А вон там,- Аня кивнула в сторону,- магазинчик YMCA-Press, можем зайти. Там всякая всячина, Галич, Солженицын, русские французы. У Струве… Ты, правда, помнишь ту нашу ночь? - Помню,- уверенно соврал я,- ту ночь, конечно… Я силился вспомнить тот термостат и те поцелуи, но не мог. Когда начали сгущаться вечерние сумерки, мы оставили автомобиль на какой-то стоянке и пошли к Сене. - Покатаемся?- предложила Аня, кивнув на проплывающий по реке, призывно сверкающий яркими огнями, речной трамвайчик. Разве я мог отказаться? Здесь было не так шумно, свежесть реки пришла на смену дневной жаре. Мы купили билеты и вскоре уже сидели за столиком, прохлаждая себя шампанским и мороженым. По берегам еще можно было видеть запоздалых рыбаков, неотступно следящих за поплавками своих удочек и художников, собирающих свои мольберты, а на пляжах – неподвижно стоящих обнаженных парижан, подставляющих белые тела холодным лучам заходящего солнца. - Это мост Мари,- сказала Аня, указывая на приближающийся к нам мост,- здесь принято целоваться. Ты готов? Я посмотрел ей в глаза и пожал плечами. Я не понимал, зачем она это сказала. Но через секунду все стало ясно. - Приготовились! Целуются все! Эта команда, выкрикнутая гидом по-французски, прозвучала как только нос нашего bateaux-mouches («кораблика-мушки») оказался под мостом. Вдруг все пассажиры повскакивали с мест и стали друг друга спешно целовать. Я опешил. Возле меня столпились мужчины и женщины, старички и старушки, влюбленные и дети, и все старались чмокнуть меня, кто в щеку, кто в губы, я стоял и смотрел на улыбающуюся Аню, которая вдруг подошла, и вырвав меня из толпы, обвила мою шею своими прохладными руками, припав к моим губам своими, целуя меня долго и жарко, словно это был прощальный поцелуй влюбленных. И этот сладостный пьянящий поцелуй длился до тех пор, пока не раздались аплодисменты. Когда я открыл глаза, мост остался далеко позади, а Анины ладони еще лежали на моей шее. - Ты загадал желание?- спросила она, чуть отстраняясь и глядя мне в глаза. Аплодисменты стихли и пассажиры рассеялись, рассевшись за свои столики. - Да,- сказал я,- и ты его знаешь. Тут уж было не до какой-то там Тины. И тем более – не до Жориных горшков!
Глава 3
Мы снова сидели в пластиковых креслах, я глазел по сторонам и приходил в себя. Этот страстный поцелуй несколько озадачил меня, и Аню это забавляло. Вскоре над сверкающей бликами огней водой разлилась знакомая мелодия и чей-то тихий приглушенный с хрипотцей женский голос (а ля Каас) заглушил плеск волны за бортом и урчание двигателя. Аня, словно давно ожидавшая эту мелодию, поднялась и молча протянула мне руку, приглашая на танец. Этого я тоже не ожидал. Мимо проплывал как раз каменный парапет острова со знакомыми очертаниями расцвеченного прожекторами храма. В моей левой ладони совершенно безвольно и без всякого намека на какое-либо близкое расположение лежали Анины пальчики, а правой я едва ощущал ее теплую поясницу. Страстный поцелуй на виду у толпы ротозеев, шампанское, танцы на покачивающейся под ногами палубе… Я ведь точно знал, что это не земля уходит у меня из-под ног, нет, просто нашу «муху» слегка качает волна. Я испытывал, конечно, и наслаждение, но не переставал удивляться. Что все это значит? Значит ли это, что между нами… Нет-нет! Этого нельзя было допустить, думал я. Хотя… Мы ведь не чужие! Мне вдруг пришло в голову, что Аня испытывает меня. Ей, думал я, просто интересно узнать, что я из себя представляю теперь. Как мужчина. Может быть, она захотела мне отомстить? Но за что? Быть уверенным, что ты понимаешь женщину – значит обмануться собственной самонадеянностью. Нельзя сказать, что у меня голова шла кругом, но четкого ответа на свои вопросы я тогда сформулировать не смог. Теперь, когда прошло столько времени, и я знаю весь ход событий, кажется странным, что у меня тогда возникли подозрения насчет Аниных поступков. Никаких сногсшибательных поступков и не было, не было никакой игры. Аня просто жила, как привыкла жить без меня. Она изменилась – вот единственный факт, с которым мне пришлось согласиться. Но ведь столько лет прошло! С каждым бы произошли перемены. Но тогда обрести ясность мне так и не удалось. - А помнишь, как мы с тобой,- произнесла она, поднимая глаза,- целую неделю жили в палатке? - Еще бы! – снова соврал я. Ее губы едва не касались моих, и мне ничего не оставалось, как вместо ответа, коротко и сладко поцеловать их. - Еще,- прошептала она, не открывая глаз. Затем мы пили какое-то безвкусное, но очень дорогое кислое белое вино, ели мясо, мясо перепела или куропатки, может быть, даже канареечное, мне было все равно, и даже пели, подпевали певице, которая по моему заказу исполнила на русском песню о поручике Галицине и что-то еще, все на ломаном русском. Аня улыбалась, а мои глаза едва различали ее силуэт. Мы ни разу не вернулись к моему рассказу. Аня ни о чем не спрашивала и я молчал. Потом я напился! Да я был пьян, как последний сапожник. Боже, какое это счастье быть пьяным, как сапожник! - Вот мы и прошли с тобой по триумфальной дороге Франции,- произнесла Аня,- от Нотр-Дам до дворца Шайо. - Да уж,- сказал я,- это было триумфальное шествие! Фараоновское, подумал я. Время от времени невдалеке раздавались глухие гудки, а потом небо вдруг озарилось тысячами падающих звезд. Праздничный фейерверк. Луч прожектора Эйфелевой башни словно проснулся и стал шарить своим слепящим белым стволом то по небу, то по домам, по реке, а сама она, разодетая в ажурный наряд из мириад мигающих огней, как невеста в свадебное платье, мерцала и светилась, и, казалось, летала в веселом и праздничном вальсе. - Что ты еще знаешь о наших? Я пожал плечами. - Ого!..- только я и сказал. Это «Ого!», видимо, следовало расценивать так: столько лет прошло! Много воды с тех пор утекло… Что я мог знать о наших? Ничего. И Аня не настаивала, чтобы я объяснялся: «Ого!» так «Ого!». Купола искусно подсвеченных соборов сверкали золотом. Невидимые ракеты с шипением и свистом взмывали ввысь и, когда наступала недолгая тишина, вдруг взрывались над головой рассыпающимися цветистыми шарами искр с характерными хлопками-пуканьями. Мы сидели рядом и, задрав головы любовались удивительным зрелищем. - Ты, правда, приехал за мной?- повернувшись ко мне лицом, неожиданно спросила Аня. Она положила свои теплые пальцы на мою левую руку и заглянула в глаза. Вопрос застал меня врасплох и привел в чувство. Меня словно окатили холодной водой. Но пока я собирался с мыслями, Аня задала свой следующий вопрос. Как потом я узнал, она в тот вечер боялась услышать мое «нет». Было бы еще хуже, если бы я стал уходить от ответа, отделавшись шуткой или какой-либо выдумкой. Дождаться моего уверенного «да» у нее не хватило духа. - Скажи!.. Внезапная мысль о Юле придала мне мужества. - Да!- сказал я. Она взяла свой, устойчивый на волнах широкий стакан и отпила из него. Видно было, как заблестели ее глаза. - А что Лев?- спросила она затем, чтобы что-то спросить. Лесик сейчас, это яснее ясного, интересовал ее меньше всего. И моего «Да!» ей было вполне достаточно, чтобы уйти от воспоминаний, так глубоко тронувших ее душу. Ей понадобилось несколько минут на разглядывание маникюра, она сидела за столом с высоко поднятой головой и выпрямленной, как у заправского солдата, спиной, ее длинные накрашенные ресницы ни разу не мигнули и было ясно, что идет напряженная внутренняя борьба с морем слез, готовых вот-вот разорвать плотину сдержанности и рухнуть бурными потоками из ее глаз. Но, возможно, все это мне только показалось. Голова просто гудела… Я не мог не прийти ей на помощь. - Знаешь, а Стас-таки осилил гитару. Он теперь где-то в Швейцарии или Швеции. Нет, в Голландии! Известный гитарист, виртуоз, у него теперь группа. Им аплодирует вся Европа. Аня тотчас приняла мою игру. - Правда?!.- она оживилась и искренне порадовалась за Стаса. Я тоже улыбнулся. - И наш компаньон.- сказал я.- Он директор фирмы по производству искусственных маток. Аня вытаращила на меня свои красивые глаза. - Повтори,- сказала она. Я коротко рассказал об успехах Стаса. - Стас всегда был таким,- сказала она,- вы сотрудничаете? Я кивнул. Мы помолчали. - Аза не нашлась?- тихо спросила она. Я молча помотал головой из стороны в сторону. - У меня до сих пор есть ваша фотография, помнишь? Я кивнул: помню. Я не только помнил, я ждал. Я все еще ждал от Азы какой-то весточки, я помнил ее слова проклятия в свой адрес. Я жил ожиданием чего-то невероятного, может быть, даже чудовищного. И дело заключалось вовсе не в Азе, а в том, кого мы вместе с ней произвели на свет Божий. Это и была пресловутая биологическая обратная связь, вездесущий biofeed back. Что если он до сих пор жив? Каков он, что с ним, как ему живется?.. Было и еще множество вопросов, на которые у меня не было ответов. Я молчал, а Аня подняла ресницы и, посмотрев мне в глаза, вдруг рассмеялась. - А помнишь, что ты мне сказал на той вечеринке, когда мы праздновали то ли День медика, то ли… - Я тогда тоже набрался… - Что ты мне сказал? - Ты была совсем ребенком. Аня пристально посмотрела на меня. - Я была взрослым ребенком. - Да-да-да. - Что ты мне тогда сказал? Если бы я мог помнить! - Что мы водрузим свой флаг на планете! – воскликнул я и поднял правую руку со сжатыми в кулак пальцами. - Не ерничай, ты никогда этого не вспомнишь. Я умолк, и мое молчание было знаком согласия. Это было сказочное путешествие. Сказка длилась до 23.00, а мне казалось, что три часа пролетели мгновенно. Я готов был платить бешеные деньги, чтобы пароходик катал нас до утра, до зимы, когда морозы закуют Сену в лед, но Аня остановила меня. - Зачем? Еще успеем. Само собой разумеется, что Тина никак не могла помешать моим воспоминаниям. А на Жорин горшок я просто начхал!.. Что я сказал Ане на той вечеринке, так и осталось для меня тайной.
Глава 4
Затем мы брели по ночному Парижу, болтая и смеясь, в обнимочку или держась за руки, как школьники, целуясь и вполголоса распевая русские песни. С самой верхотуры Эйфелевой башни, ослепительно белым мечом кромсая на куски черный купол неба, летал белый луч мощного прожектора, словно в попытке разорвать путы ночи и приблизить людей к Небу. А сама башня, украшенная разноцветными мигающими лампочками казалась пульсирующей, воткнутой в небо иглой, фосфоресцирующей, как стройный рой светлячков. - Мы всегда стараемся вернуть то, что вернуть уже нельзя,- задумчиво произнесла Аня.- Невозможно идти вперед и держаться за прошлое. Вот и ты бросился наутек, но прошлое поймало тебя за рукав: от меня не сбежишь! Она крепко сжала мне руку и заглянула в глаза. - Не сбежишь? - Теперь – никогда!- сказал я.- Я за этим приехал. - За чем?.. Улицы были уже пусты, спать не хотелось, и мы не чувствовали никакой усталости. Каждые четверть часа слышался отдаленный бой курантов и мы, как по команде, останавливались и целовались, купаясь в их качающихся трепетных звуках. Когда потом нам слышался отдаленный бой часов, мы инстинктивно останавливались, наши губы тянулись друг к дружке, и мы заразительно смеялись. У нас выработался рефлекс на мелодию, как у Павловской собаки на мясо. Это было смешно, но природа брала свое, и, чтобы не разрушать ее законы, я летящим коротким поцелуем чмокал Аню в губы. Ей это тоже нравилось. На телефонные звонки она сначала не отвечала, а затем просто отключила свой телефон. И я не приставал к ней с вопросами, кто такой этот Анри. Было так тихо, что неожиданно раздавшийся телефонный звонок испугал нас. Мы как раз брели в обнимочку по самому старому в Париже Новому мосту. Звонил Жора: - Как мне открыть нашу картотеку с клонами? - Набери слово «klon». Зачем тебе? - Мы пробуем без тебя пока ты там любишь красивых женщин. - Хорошо,- сказал я,- пробуйте. - Когда вас встречать? - Мы уже в пути… Всем нашим привет,- сказал я, отключил и спрятал телефон. В каком-то уютном скверике нашлась одинокая, ожидающая нас скамейка, на которую мы, не сговариваясь, присели передохнуть и еще раз поцеловаться перед тем, как отправиться домой. Это был рок: мы не могли оторваться друг от друга! Уже светало, и руки мои, конечно, ослушавшись меня, стали блуждать по ее спине в поисках каких-то застежек и тут же нашли упрямую, неподвластную пальцам молнию, которую Аня сама помогла расстегнуть, и вскоре, и мы в это поверили – вдруг мы оказались совсем голыми, как Адам и как Ева, голыми настолько, что ее нежная кожа казалась горячей на этой неуютной скамейке под раскидистым платаном, где ни один любопытный листик не шевельнулся, чтобы не спугнуть наши чувства, и нам не было холодно в этих парижских предрассветных сумерках до тех пор, пока нас не разбудили первые птицы. Мы спали, свернувшись в клубок, и было неясно, как этот клубок из двух любящих жарких тел мог держаться на этой неуклюжей остывшей скамейке. Мы спали «валетом», и я, как заботливый отец, отогревал своими ладонями и дыханием ее глянцевые мерзнущие голени и колени. Представляю себе эту картинку – «валет»! - Не могу себе представить, - говорит Лена. - Я нёс какую-то несусветицу. - Что это было? – просыпаясь сонно спросила Аня, кутая себя в мой пиджак,- просто ужас, какая-то жуть... - Варфоломеевская ночь,- сказал я. - Похоже,- буркнула она с удовольствием, не открывая глаз,- и если говорить sans phrases (коротко фр.) ты зарезал меня. «Разве ты не этого хотела?». Я только намеревался задать свой вопрос, но он мог совсем ее разбудить, и я промолчал. Это была ночь любви и воспоминаний. И хотя я читал эту книгу с закрытыми напрочь глазами, кожа пальцев и губ открывала мне те страницы, что когда-то были бегло прочитаны, как стишок из школьной программы, прочитаны и забыты, и вот моя кожа будила теперь воспоминания тех далеких дней, которые казались забытыми навсегда. И память моя проснулась. Я вспомнил и эти плечи, и эти колени, и эту атласную упругость кожи, и ту же россыпь, россыпь милых родинок вдоль белой линии белого живота, родинок, сбегающих маленькой стайкой одна за одной к пупку, точно божьих коровок, спешащих к роднику. Я вспомнил и этот родник, источник прежних моих наслаждений… Как я мог его забыть? - А что это у тебя на плече? – спросил я, указав глазами на татуировку. - Крестик, - сказала Аня. - Вот видишь, - сказал я, - ты уже тоже… Меченая … - Да… Это был праздник, рай! Уже когда стало светать, мы нашли нашу машину и покатили домой. И снова, еще не успела закрыться входная дверь, снова набросились друг на друга, сон пропал, и мы не слышали ни звона, случайно задетой моим локтем и разбившейся о паркет какой-то там вазы, ни хлещущей через край ванны теплой воды, не видели разбросанных по всей спальне наших одежд… Запах сгоревшего кофе привел Аню в чувство… - Содом и Гоморра,- сказала она и помчалась в кухню. - Гибель Помпеи!- согласился я. Какая там Тина?!. Затем она кому-то звонила, я не прислушивался. Потом мы отсыпались... Когда меня разбудил телефонный звонок, я лежал рядом с ней совсем голый. Будто от самой скамейки и до этой постели я топал по всему городу без клочка одежды. Я видел ее обнаженное плечо, шею, сбившиеся на бок роскошные рыжие (как у Тины?) волосы. Она спала на правом боку, но когда зазвонил телефон, тотчас проснулась и, не открывая глаз, стала ощупью искать трубку на стекле журнального столика. - Да,- сказала она и стала слушать. Мой телефон пиликнул еще несколько раз. Она по привычке взяла свою трубку и, естественно, не могла ничего услышать. Затем сообразила в чем дело. - Это тебя. Я смотрел на светлые шторы, по которым, смеясь, прыгали солнечные зайчики. Она повернулась на левый бок и, улыбнувшись сквозь дрему, открыла глаза. - На, держи, это тебя,- повторила она, положив свой и подавая мне мой телефон. И с головой уползла под одеяло. Снова звонил Жора. - Ты купил мне подарок? - Слушай!- сказал я и рассмеялся. - Шутка,- сказал он,- ты надолго там обосновался? Обабился что ли? Здесь работы полно… Он коротко сообщил о своей поездке в Японию и уже сегодня, в четверг, уточнил он, ждал меня в лаборатории. Как, впрочем, мы и договаривались. - Тут тебя поджидает сюрприз. Наш миленький Вит… Жадный он у тебя! - Я знаю, - сказал я, - он мне звонил. Он просит очередной миллион. - Дай ему половину, - сказал Жора, - пусть подавится. - Сам дай. - Ладно, приезжай, разберемся. - О’key,- поставил я точку в разговоре. Мне не хотелось ничего объяснять, и я сказал, что перезвоню позже. - У тебя такой тон, словно ты стоишь под венцом в храме Парижской Богоматери. - Так и есть. - Я рад за тебя,- сказал Жора,- очень рад. И пока пишет твой карандаш, ты должен, не покладая рук, трудиться, трудиться… Жора был весел, видимо, у него появилась уверенность в том, что дела наши сдвинуться с мертвой точки. Наконец мы выспались и теперь просто молча лежали рядом, глядя в потолок. - Ты – чудо!- прошептала Аня, приподнимаясь на локоть, - знаешь, я… Что это у тебя? Она глазами указала на мою голень, где красовался тот злополучный шрам от пули, настигшей меня в Валетте. - А, так… ерунда, - сказал я, - Мир хотел ухватить меня за лодыжку. Чтобы коснуться пальцами ее лица, мне достаточно было протянуть лишь руку. Аня улыбнулась, затем снова устроилась со мной рядом, прижавшись всем телом. Я обнял ее… - Это было, как если бы ты построил свою Пирамиду?- спросила она. - Что? Я думал, она спросила о шраме, но тут же сообразил, что спрашивала она о прошедшей ночи. - Как будто бы я на нее взошел, - поспешил я с ответом. Аня закрыла глаза и вдруг, улыбаясь, взяла обеими руками край одеяла и укрылась с головой. А я встал, и теперь уже думая о том, что сказал Жора, направился в ванную. - Этот Жора твой – разрушитель,- донеслось из-под одеяла. - Да,- согласился я,- в этом ему нельзя отказать. И вот что мне еще тогда пришло в голову: общение с Аней доставляло мне истинное наслаждение. Юле я так и не позвонил. А Тининого телефона у меня никогда не было. Да и откуда ему здесь взяться?.. Стоп-стоп… А это что такое?.. «Нет, не стихи бы, а лицо Твоё – распахнутым – прости мне; Пускай гуляет голосок Здесь рядом, в Петербурге, Тиннин, Пускай качнутся флюгера И пальцев медленные танцы… Давай вернёмся во вчера! «Пойдём, пойдёмте же кататься!». - В Петербурге? – спрашивает Лена. «Вернёмся во вчера»? – думаю я. Вот же, вот же мы и вернулись! - Откуда здесь, в Питере, её голосок? – спрашивает Лена. Эта Тина словно следит за нами с Аней! «Пойдем, пойдёмте же кататься!». Завидует! Ей тоже хочется покататься со мной по Сене! И мы тоже бы стали вовсю целоваться? Под мостом Мари!.. - Эй, ты где? – спрашивает Лена. - Ты не можешь себе представить!.. - «Плыла, качалась лодочка»? – спрашивает Лена. - Ты-то откуда знаешь? - Да я тебя уже вижу насквозь! Юле я так и не позвонил.
Глава 5
Я не стал рассказывать Ане о том, что «этот Жора» на самом деле придумал устройство для разделения животных тканей на отдельные клетки и назвал его очень точно – дезинтегратор. Когда я потом рассказал ей об этом, она произнесла: - Он разрушитель всего. Я знаю таких. - Он создал не только прибор, но и способ,- стал, было, я на защиту Жориного устройства,- позволяющий разделять ткань… - Не разделять, а разделывать. Аня сделала паузу и затем добавила: - Жизнь на куски. Я знаю таких. Мне нечего было возразить на Анин выпад. Женская интуиция, как и женская логика – это такая удивительная штуковина, понять которую удается не каждому. Спор по этому поводу не имеет смысла. Часам к семи вечера мы, наконец, привели себя в порядок. Ане нездоровилось. Видимо, ночь, проведенная на холодной скамейке, дала о себе знать, и я, врач, всеми силами и умением старался предупредить всякую возможность заболевания. Я ринулся на поиски хоть каких-нибудь лекарств, рылся в столиках, тумбочках, шкафчиках, пеналах и, ничего не найдя, решился на народные средства. Я провел сеанс массажа, напарил ей ноги, напоил горячим чаем с малиной, все как принято у людей, она хорошенько пропотела под пуховым одеялом, затем я ее купал в ванне, как ребенка, и вот мы уже собрались ужинать. Ей стало лучше, и она не переставала хвалить меня. - Ты просто гений! - Иногда выгодно быть чьим-то кумиром. - В чем же тут выгода? К этому времени я уже освоился в Аниной квартире. Когда я вдруг застывал на месте в поисках чего-нибудь нужного в данный момент, скажем, оливкового масла для приготовления гренок или кода в компьютере для беглого просмотра своего электронного почтового ящика, Аня тотчас подсказывала, как выйти из затруднительного положения. Я благодарил и с радостью принимал ее помощь. Нам нравилась эта игра в новую семью. По всему было видно, что это квартира одинокой женщины. Если я иногда случайно и набредал на мужские вещи, скажем, на огромный белый, как чаячий пух, пустующий и поникший на вешалке скучающий халат в ванной комнате, я просто не видел его. - У тебя просто «бзик» - этот «чаячий пух»? Больше в мире нет ничего белого? - Да полно! – говорю я. Вот Юля мне тут прислала… - Юля? - Или Тина, - шучу я. - Тина, точно Тина, – говорит Лена, - она просто преследует тебя… Вся в белом!.. - Рыжая! – восклицаю я. - Как апельсин! – говорит Лена. Мы смеёмся!.. - Я не замечал, - продолжаю я, - ни зубных щеток, ни подтяжек, забытых на спинке кресла, ни увесистой трубки темно-красного дерева с головой Мефистофеля, и ни разу не спросил Аню, не собирается ли она, в связи с приобретением такого количества мужских аксессуаров, изменить пол. Еще чего! С какой такой стати?! Постоянно хотелось есть, да, я жутко проголодался. Это был знак прекрасного расположения не только тела, но и духа. Наконец мы сели за стол, я взял бокал и, как пес, втянул в себя запах вина. - Аня,- сказал я,- ты волшебная женщина! А я, дурак, этого не знал. Она посмотрела мне в глаза так, как только она умеет это делать. - Конечно,- сказала она,- волшебная. И ты, не дурак, этого не мог не знать. Мы чокнулись и отпили по глотку. Она поставила свой бокал на стол и добавила: - Ты всегда это знал. Я смог подтвердить ее слова лишь кивком головы, поскольку рот был набит каким-то острым и ароматным салатом, щедро приправленным настоящим французским майонезом. - Какая у нас на этот вечер программа?- спросил я, с удовольствием уплетая зажаристую яичницу с сочными кусками непрожаренного мяса. - Разве тебе у меня не нравится? - Как можно, что ты! Почему ты об этом спрашиваешь? Мне так и не удалось позвонить Жоре в тот вечер. Не хотелось. Я просто знал, нет я даже слышал его голос: «Ты Тинку нашёл?». Мне пришлось бы выдумывать какую-то историю, чтобы не говорить всю нашу с Аней правду, которая была прекрасной. Да, эта правда была славной, правда для двоих, и я не имел права ее оправдывать перед Жорой. Ни перед кем. А то, что в очередной раз затеял Вит, думал я, никуда от меня не денется. Вместе с вашей Тиной! - И ни одна строчка её не пришла тебе голову? – спрашивает Лена. - Ну как же, как же… Вот: «А небо, рухнув, проворонив, Рассыпалось на сто кусков… А нам-то что? Хохочем хором, Хохочем, нам не до стихов, снежинок, чаек белых, листьев… Вся взвесь, что вскинулась вовне – Какое нам?! Мы нынче близки! И так придвинулось ко мне лицо… Какая же болезнь, Высокая!..». - Да уж, - говорит Лена, - какие уж тут стихи?! Болезнь Высокая… Это она о нас с Аней? Или с Тиной? Я испытывал неловкость перед Леной: я сам себе не мог ответить на эти вопросы. Какие уж тут стихи?
Глава 6
Перед нами была очередная, я надеялся, ночь наслаждений, и я терялся в догадках: как мы ее проведем? Меня совсем не удивляло, что Аня в течение всего этого времени, когда мы были одни, ни разу не обмолвилась о своем решении относительно переезда в Америку. И я не торопил ее с ответом. Пусть все идет своим чередом. Мы сидели в уютной кухне, пили легкое перно или что-то красное от J.P.Chenet и вели мирную беседу. - Du vin rouge, du vin rouge? – зачем-то дважды произнесла Аня, смакуя вино,- мне оно очень нравится. А тебе? Прошедшая ночь снова сблизила нас, и теперь мы были еще более откровенны в своих высказываниях. А нам было что сказать друг другу. К сожалению, ей нездоровилось и мы решили остаться дома. Аня обещала со временем показать мне свой «Мулен Руж», познакомить с друзьями. Успеется. Они у меня славные, сказала она, и не дадут в обиду. Она произнесла это с гордостью, и я заметил в ее глазах блеск уверенности. Не всякая женщина может похвастать таким блеском. (А Тина может?). Вскоре разговор наш вернулся в старое русло. Ведь нет ничего приятнее, чем с радостью или сожалением вспоминать о том, что ушло навсегда. И вина оказалось мало. После третьей или четвертой рюмки коньяка – проверенное народное средство от гриппа и тоски по прошлому – начались укоры и признания. - Я знала каждый твой шаг. - Ты следила за мной? - Ты переспал со всеми, а меня не видел в упор. Ты… - Дык… - пробормотал я, защищаясь, - мы и с тобой, кажется, тоже… - Ты только пробежался по мне… - А помнишь, как мы с тобой зимой?.. - Я дам тебе почитать свой дневник. Он написан кровью. Она снова отпила из рюмки, облизнула кончиком языка верхнюю губу и, медленно поставив рюмку на стол, уперлась в меня, как жерлами двустволки, черными зрачками. - Я любила тебя,- наконец произнесла она так тихо, что ни одно из произнесенных слов не долетело до моего слуха. Я прочел их по губам, и они обездвижили меня, как железная спица обездвиживает лабораторную лягушку, пройдя через весь ее спинной мозг. Такие запоздалые признания кого угодно загонят в тупик. Я понимал, что какие бы прекрасные и мягкие слова я сейчас не извлек из кармана, они не могли бы вытащить меня из той далекой каменной ямы холодного бездушия и глухой безответности. Впервые в жизни раскаленный свинец непостижимого стыда переполнил мне рот, и я спрятался за ширму молчания. Почему? До сих пор не понимаю, в чем моя вина. - Да, я любила тебя,- Аня собралась теперь с духом,- но ты запер меня и выбросил ключ. Ты не только меня – всех нас предал. - Предал?! - Ну да! - У меня и в мыслях не было… - Ты этого даже не заметил. Ты перешагнул через каждого из нас, сломанного и брошенного на дороге, как в погоне за славой перешагивают через... через... Ей не хватало слов, и я сделал очередную попытку защитить свое доброе имя. Но Аня не дала себя перебить. Обвинения лились в мою сторону, как горячая смола из котла. - Ты, как Алиса, загремевшая в Кроличью нору,- заключила она,- падаешь и растешь, и чем ниже ты падаешь, тем сильнее становишься. Правда, я не знаю пока, в чем твоя сила. Мне пришла в голову какая-то расхожая в дни нашей молодости, дурацкая, похабная шутка, и я не смог удержаться. - Наша сила,- кисло улыбнувшись, пробормотал я,- ну, ты знаешь в чем... Это было жалкое подобие защиты от Аниных нападок, хотя я, повторяю, не чувствовал за собой никакой вины. - Сила не только в том, чтобы защищать себя, но и в том, чтобы уметь расставаться с тем, что тебе наиболее дорого. Но ты просто сбежал от нас, предал… Мне нечего было ей на это ответить. Я всегда считал, что предательство – последнее дело, и если тебя предали, нужно сжечь все мосты и жить дальше, не оглядываясь на прошлое. Ожидаемая ночь наслаждений превратилась в ночь душевных откровений. Мы не выясняли, как часто бывает после долгой разлуки, кто прав или кто виноват, мы просто говорили друг другу правду о нашем настоящем и прошлом. Вдруг ее вопрос: - Что такое любовь? Ты, я знаю, все знаешь, скажи!.. Я поймал себя на мысли, что когда-то уже отвечал на этот вопрос. - Это когда несмотря ни на что,- отбарабанил я. Зная, что такие признания за рюмкой чаще всего прячут наши тайны, я, тем не менее, знал и то, что в Аниных словах не было ни йоты наигранности и тем более фальши. Никакой тайны не пряталось за ее словами, и ей незачем было вводить меня в заблуждение. - Долгие три с половиной года я жила здесь в мире дешевых и дурных запахов,- продолжала Аня,- я такого насмотрелась, такое узнала… Ни с того, ни с сего я вдруг засмеялся. Аня посмотрела на меня так, что я захлебнулся. - Перестань,- сказала она,- твой смех пронизывает все мои жилы… Она прервала свой рассказ, и в уголках ее глаз снова вызрели бусинки слез. - Это правда. Когда глаза мои открыты – я до сих пор устаю от того, что вижу. Знаешь, как было непросто. Я мог себе это только представить. Я что-то промямлил, твёрдо зная, что, если женщина жалуется на судьбу, ей нельзя ни в чём перечить. Её надо слушать и слушать, кивая и кивая, поддакивая и соглашаясь. Это был мой промах: Аня и не думала жаловаться! Она давала мне знать, что является полновластной хозяйкой своей судьбы. - Само собой, - сказал я, - а как же иначе?! Ты – хозяйка и есть! Вскоре мы снова пили вино, и ночь была, как и прежде, прекрасной. - Тебе хотелось бы прожить жизнь заново? - Лучшей уже не будет. Стало светло. - Слушай, кто ты? - Я строю жизнь. - Что строишь? - Мне нужно… - Тебе не кажется, что ты несколько задержался в детстве? - Не кажется. Пришел новый день. - Мне кажется,- сказала Аня,- что ты теряешь голову. - Это лучшее, что во мне есть. То, что я испытывал, было для меня прекрасно и ново. При этом у меня и мысли не было, что я вовлечен в очередную любовную историю. Я и в самом деле терял голову. Помня, конечно, о Юле. И думая о том, что надо не забыть позвонить Людочке Жос. - Жос, - спрашивает Лена, - что значит Жос? - Жос, - говорю я, - значит так много… Это целая история! А истории с Тиной не могло быть ещё и в помине!
Глава 7
Наутро, часам к одиннадцати, она была совершенно здорова. Мне нужно позвонить, сказала она, это займет три минуты, и только через час с облегчением вздохнула. Аня сделала несколько телефонных звонков и кому-то ответила, что до конца недели будет плотно занята. С кем? Это, сказала она, не имеет никакого значения. Ясно было, что жизнь ее, как у каждого делового человека, переполнена событиями разного ранга, и она каждый час и минуту должна выбирать, где и с кем должна находиться, что сказать и кому улыбаться. - А чем занимается ваша Тина, - спрашивает Лена, - пишет стихи? - Понятия не имею, - говорю я, - но стихи мне… - Нравятся? – спрашивает Лена. - Здесь другое слово, - говорю я. - И только? – спрашивает Лена. - Что? - Только стихи и всё? - Как же, а финтифлюшка? - Жорина? - Тинина! - Ты уверен? - Отстрянь, а? Лен, извини, пожалуйста, но… Я же сказал: понятия не имею! - Да… Ладно… Прости… Помню… - Да ладно, - говорю я, - просто уже… Лена кивает, я продолжаю: - Как бы там ни было, - говорю я, - но до конца недели, я на это надеялся, всем другим Аня предпочла меня. Это была моя маленькая победа? Или не малая? Она говорила в основном по-французски, но и по-русски, и по-английски. Ее греческий оставлял желать лучшего, а арабский и китайский были просто невыносимы. - Фух!- вырвалось наконец у нее, и она швырнула трубку на диван, как швыряют давно надоевшую вещь.- Едем! На сборы ушло несколько минут, и мы снова катили в ее фешенебельном «Феррари» по улицам Парижа. - Хочешь побывать у Наполеона?- спросила Аня, когда мы на бешеной скорости проносились мимо Дома Инвалидов. - Я уже был у него. - Когда ты успел? Я рассказал ей подробно историю с поиском генома императора. Не отрывая взгляда от задницы какого-то «Пежо», она только покачала головой из стороны в сторону. - Невероятно,- сказала она,- это всего лишь красивая сказка. - Что? - Все ваши придумки с Пирамидой и с Наполеоном. - Это не придумки, это… - Да знаю я, знаю!.. Но это не укладывается в голове. Наконец мы вырвались на простор загородного шоссе. - Куда сегодня?- спросил я, выискивая на карте маршрут нашего движения. Чем дальше мы жили и узнавали друг друга, тем настойчивее Аня меня допытывала. После поворота на кольцевую дорогу, она пошла в наступление. - Ты и в самом деле веришь в то, что тебе удастся вырастить Наполеона? Или Ленина, Сталина, Тутанхамона?.. В клонирование Ленина я готова поверить, но оживить фараона, мумию, кусок воска… Я ни словом не обмолвился о том, что клеточки крайней плоти вождя пролетариата давно были в Америке и уже дали первые всходы. Может быть, я проболтался под действием паров коньяка? Или Аня назвала только тех, кто в тот момент пришел ей на ум? - А ты?- ответил я вопросом на вопрос.- Разве ты не веришь? Разве мы с тобой уже не вырастили его тогда в бане? Ты же помнишь Азу? Вскоре мы выехали за городскую черту. Аня вдруг резко приняла вправо, так что раздался скрип тормозов и на нас понеслись крикливые гудки клаксонов. Машина подрулила к высокому, одиноко стоявшему дереву и остановилась в его тени. - Давай, в конце концов, поговорим,- сказала она,- выкладывай все свои идеи и предложения, мне надоела вся эта мышиная возня, разговоры вокруг да около…
Глава 8
Мне казалось, что все уже сказано: Аза, Ленин, Тутанхамон… И Пирамида! И Пирамида!.. Я же подробно о Ней рассказывал. Но Аня до сих пор мне не верила. Была среда, кажется, среда. Я начал издалека, из самой бани. Я, как разведчик легенду, выучил наизусть свой рассказ. Конечно же, мне не надо было ничего учить, вся история была у меня в голове, и мне доставляло удовольствие разматывать клубок задуманного, чтобы его нить, как нить Ариадны, вывела Аню из лабиринта неведения. Время от времени Аня спрашивала, я отвечал. Мимо проносились машины, мы их не замечали. Я вглядывался в бесконечную изумрудную даль виноградных полей и, как и день тому назад, с задором пылкого юноши лепил на ее глазах из глины своей мечты Пирамиду жизни. - Но зачем тебе я? Я не слышал вопросов. Я пер, как танк. - Ты просто… Ты не слышишь меня. - От тебя требуется всего-ничего – бросить все к чертовой матери и последовать слепо за мной. - Для этого мне нужно сначала сдуреть. - Кто тебе мешает? Порадуй меня. - Ты – Иисус? Слепо следовать можно только поверив… - Верь же, верь! - Ну, хорошо, хорошо! Допустим, тебе удастся… - Нам! - Я не уверена, что подхожу для таких дел. - От тебя требуется только одно – быть рядом, быть другом!.. Аня, казалось, пропустила эту фразу мимо ушей. - У меня нет друзей,- грустно сказала она.- Но как, скажи, ты себе представляешь?.. Она спрашивала и спрашивала, задавала даже совсем нелепые вопросы, но я видел, что и глаза, и уши ее полны одной-единственной моей фразой – «быть рядом»! Мы вышли из машины и теперь бродили по густой траве. - Ты живешь в своем мире, рисуешь картины, на которых все люди друг другу улыбаются, где нет места зависти, и не за что зацепиться предательству. Тебе кажется, что из твоих картин вылетают волшебные птицы и селятся в кронах деревьев твоего райского сада… Теперь говорила она, я отбивался, как мог. - Мой мир не нов,- произнес я, пытаясь защитить свою Пирамиду.- На земле уже были Лемурия и Атлантида, и страна Му, ты же помнишь: рай был на земле! И человечество снова живет ожиданием прихода мессии. Люди бредят Золотым веком и Царством Небесным. Разве не так?.. Аня сдвинула свои темные очки на самый кончик носа и подозрительно посмотрела поверх них на меня. - Да, но в твоей Пирамиде невозможно жить! - Я - живу. - Ты не живешь, ты летаешь. Но настанет время, и ты приземлишься, грохнешься как сноп, и тогда… - И тогда?.. - И тогда люди свернут тебе шею,- произнесла она, чеканя каждое слово. И, уперев указательный палец в дужку очков, снова водрузила их на переносицу. - Вполне вероятно,- легко согласился я,- и это не исключается. Мы какое-то время молчали. Слышны были только шум ветра и шуршание шин проносившихся мимо нас на большой скорости автомобилей. Аня первая нарушила молчание. - Ты живешь как ребенок,- негромко сказала она. Но я и не думал отступать: - Завтра так захотят жить другие. - Создал свой теплый мир, построил свой виртуальный город, населил его ангелами и теперь затягиваешь туда и меня… - Всегда существует прекрасное завтра,- наступал я,- нужно только набраться сил, сил и духа. И крепкой веры… - Существует только вечное сегодня, сейчас. - Зачем тогда жить? Теперь мы шли рядом, держась за руки, по заросшей тропинке. А затем уселись на теплые круглые валуны. Прошло столько лет, и я с удовольствием отметил, что Аня ничего не забыла, что она легко принимает мои идеи и планы, а отдельные ее вопросы ставили меня в тупик. Она не переспрашивала, как многие, с кем мне приходилось обсуждать эту тему, она предлагала свои варианты решения. - Ты и в самом деле уверен, что твои стимуляторы роста?.. - Ни капельки не сомневаюсь! Мы испытали их на насекомых, на мышках, собаках и обезьянах. Сейчас по нашим схемам идут испытания на волонтерах в Китае, Индии, на Филиппинах и в Африке. Предварительные результаты ошеломляющи. - Я слышала, что эти стимуляторы вредны не только… - Жертвы неизбежны. Мир чем-то рискует каждую секунду… Потом мы вернулись к машине. - Ладно, поехали, садись в машину. Скажи, у тебя есть семья? - Конечно! Хотя я не так удачлив, как большинство из людей. Аня посмотрела на меня и ничего не сказала. Какое-то время мы ехали молча. Я снова сверил по карте маршрут нашего движения. Вдруг Аня произнесла: - Нет, нет, это невозможно, непостижимо… Это - утопия. Как вообще можно жить, когда в твоей голове такой кавардак? - Там царит абсолютный порядок! Я все продумал. И не только я, думала целая уйма умников… - Со слов Жоры ты – гений. - Когда он успел тебе это сказать? - Он все успевает. Я вдруг вспомнил Юлю. Она точно так же отзывалась о Жоре. - Что он еще успел? - И что же придумала уйма умников? - Семь лет коллективный мозг,- сказал я,- разрабатывал стратегию и тактику воплощения этой мечты. Целых семь трудных лет… Мы купили остров… - Я-то вам зачем? - Ты же знаешь. - Да. Дальше. - Что «Дальше»? Дальше все - как по маслу. - Слушай, - вдруг вырвалось у меня, - а ты точно Тину не знаешь? Аня посмотрела на меня как на полоумного: - Ты со своим Жорой точно… того... - Аня права, - говорит Лена, - точно, что точно… Того…
Глава 9
Несколько минут было слышно только шуршание шин и свист ветра в ушах. А ведь Аня права: эта Тина нас просто достала! Мне стало на самом деле невыносимо жарко! Чтобы выйти из темы, я набрал номер Людочки. - Привет!.. Людочка была рада этому звонку. - Ты где? - Поздравляю! – проорал я в мобилку. - Я слышу, слышу… Не ори так. Ты где? - Я в Париже, Париже!.. Я скоро!.. - Мне вылетать? - Нет-нет… Я тут… Ну, потом… Ну, пока… Поздравляю!.. - Спасибо, что к вечеру вспомнил… - Разве уже вечер?.. - Ну, пока-пока… Людочка отключила телефон. Аня не проронила ни слова. Мы слушали только свист ветра… - Слушай, - сказал я, - еще ж не вечер? Аня только улыбнулась. Потом я снова рассказывал, рассказывал, чуть не крича, споря с ветром и шуршанием шин, сидя вполоборота и уже привычно, помогая пальцами обеих рук, обретать своим словам убедительность и правдивость. В конце концов, я сказал, что это – дело моей жизни. - И если у нас есть хоть капля гордости за свой народ и свою страну, хоть грамм национального достоинства, гран!- заключил я,- мы должны положить его на алтарь отечества… - Да ладно тебе,- остановила она поток моего высокого красноречия,- нельзя быть патриотом страны, где идет поголовный мор, где… Ну, да ладно, ты все это знаешь, ты скажи: почему ты считаешь это делом своей жизни? Пройдет год или два, ты добьешься каких-то результатов и придет к тебе какой-то успех, мир признает тебя, но достигнуть того, о чем ты мне так страстно рассказываешь, согласись, невозможно. - Как ты не поймешь… - Я понимаю, что я в этой игре – просто никто, но, ты послушай меня: и никто может быть прав. Тебе вскоре наскучит вся эта кутерьма с улучшением человеческой породы и ты захочешь стать известным картежным шулером или неизвестным вором, или режиссером кино, а то и отцом большого семейства. - Что все это значит? - Это значит, что ты снова пойдешь нарасхват и вразнос. - Ань, послушай. - Где гарантии того, что таких метаморфоз с тобой больше не произойдет, не случится? Даже ты не в силах изменить работу своих генов. Все твои утопические аферы сидят в них, как… как пули в обойме. Дай им только волю! - Почему же как пули? Как зерна добра… - Гены, ты же это прекрасно знаешь, как стальные оковы, держат каждого в своем стойле. Разве не так? И, главное, согласись – человек всегда грешен и никогда совершенным не станет. А его неистребимая вера в то, что из дерьма можно сделать пулю, выстроить, как ты предлагаешь, какую-то пирамиду справедливости и добра, эта вера ведет к катастрофам, к таким потрясениям, в сравнении с которыми мелкие жизненные неурядицы и даже трагедии кажутся манной небесной на парном молоке. История натоптана такими примерами, как энергией атом… - То как пули, теперь как атом… - Перестань придираться к словам. Плата за воплощение утопий всегда была очень велика, и ты это тоже знаешь. Но тебе нужна помпа, ты жаждешь славы, величия. Тебе хочется влиять на потоки сознания… Аня не давала мне вставить слова. Я взял ее за руку и крепко сжал пальцы. Я понятия не имел, о чем сейчас буду говорить, теперь мне было необходимо остановить поток ее холодного скептицизма. - Ань, смотри,- сказал я, ударяя указательным пальцем правой руки по ее правому колену,- смотри, слушай. Во-первых… И я опять пустился в перечисление своих доводов. Я говорил быстро и горячо. Да, я был сродни великим ораторам всех времен и народов, Аристофаном, Эмпедоклом, Цицероном и всеми ими вместе взятыми, Гераклом современного красноречия и убеждения. Море моих слов бурлило и стонало, клокотало в моем горле, а слова просто кипели и пенились, им было тесно в моей луженой глотке. Я слышал, как умопомрачительно высоко звучало «дом, Родина, величие, вечность, честь…». Юля бы, услышав все это, сказала: «Ты просто Цезарь в сенате!». Аня слушала, рассматривая свои красивые руки и не сделала ни единой попытки остановить меня. Когда через полчаса или час пыл мой поугас и у меня исчез запас нужных слов, я поймал себя на том, что стал повторяться. Аня оторвала взгляд от своих восхитительных пальчиков и посмотрела мне в глаза так, как она всегда смотрит, требуя тишины. - Что? – только это и произнес я. И умолк на полуслове, словно меня сразила пуля снайпера. Аня улыбнулась своей обворожительной улыбкой с ямочками на щеках. - Toute la vie est dans l’essor (Жизнь – это вечный взлет, фр.), - едва слышно произнесла она, - это единственный путь к совершенству. - Что-что? – не расслышал я. На мгновение воцарилась тишина. - Рестик,- затем миротворно и нежно проговорила она,- я уже сказала тебе, что трудно быть патриотом страны, народ которой погряз в дерьме. Это – первое. И второе – гимны, родной мой, мне не нужны. И чтобы сбить пену с моих высокопарных слов, она спросила: - Тебе нравится, как я веду свой кабриолет? Хочешь кончиками пальцев прощупать качество французских дорог? - При чем тут дороги? У нас грандиозные планы! Неужели ты… Потом я все-таки, чисто машинально, выразил восхищение ее искусством гнать крылатое авто, кивнув головой и что-то пробормотав по этому поводу, но мысль свою не терял. Мне казалось, я избрал верную тактику убеждения. Правда, я пока не выложил свой главный козырь: я ни разу не упомянул о технологии строительства нашей пирамиды. Пирамида совершенства! – вот моя цель. А технология – это ключ, да золотой ключик от ларца жизни. Это дорога к вечности. Но не пришло еще время, думал я, применить свое главное оружие. Сделать как, know how – вот решение всех проблем. Этот ключ ее восхитит! Ей всегда нравилось все нетривиальное, неординарное, оригинальное и фантастическое… И, конечно, я ни слова не сказал ей об Иисусе Христе! Не то, чтобы всуе, вообще ни-ни. Даже мысль о Нем я гнал от себя. Хотя и молился, немо молился, взывая к Нему и призывая на помощь. Как же без Него?!. - И в конце-то концов,- заключил я,- надо знать, зачем ты живешь. Я – знаю. Я знаю и то, что это не только дело моей жизни, это мое предназначение, понимаешь, это мой и Божий дар, и ему я буду служить страстно… Чего бы мне это не стоило. Я отказался от всего… - Ух,- воскликнула Аня,- вот теперь я тебя узнаю!.. - Да,- сказал я и добавил,- для тебя не будет открытием тот факт, что человечество идет по пути самоуничтожения. Я хочу вывести его на путь совершенства. - Ха,- сказала она,- ну-ну... Много у нас было таких, кто под флагами добродетелей, пытались предложить свои светлые тропы. И что? - Но они ничего в этом не понимали. У них не было знаний. Они предлагали пути насилия, используя силу дубинки, дыбы, меча, пороха, атома… Но есть другой, совершенный путь – сила гена. Это невероятно мощный фактор преобразования общества. Ген и сознание – вот выход для сохранения жизни. Это и есть моя Пирамида. Мы обязательно должны помочь… - Я заметила, что сострадание – теперь твоя главная черта. Ты всех хочешь спасти, всем помочь. Зачем? Зачем тогда Бог? Он все решит. - Как ты не понимаешь,- возмутился я,- ведь у нас грандиозные планы, и мы должны… Она не дала мне закончить мысль: - Если хочешь рассмешить Бога,- сказала она,- расскажи ему о своих планах. Прошло еще полчаса. Мы снова вышли из машины и теперь бродили взад-вперед от дерева к дереву, глядя под ноги и по сторонам, то рассуждая, то вдруг умолкая. - Сейчас наука познала истину. Мы умеем считать ее кванты. Кванты жизни, сознание гена… Задача в том, чтобы уметь управлять жизнью так, чтобы залезть на ее вершину. И забрать всех с собой. Там, на этой вершине – Бог, совершенство Природы. И там счастье каждого, и счастье всех. - Я всегда знала, что ты – неисправимый мечтатель. Аня наклонилась и сорвала травинку. Она разглядывала ее с таким любопытством, будто это был не зеленый стебелек, а перо из хвоста фазана. Я принял ее высказывание за комплимент, и все же не удержался: - Но разве не мечтателями были Македонский и Цезарь, Августин и Иисус? Разве не они были Колумбами своих Америк. Вся история человечества покоится на костях мечтателей. Не было бы Тутанхамона, Навуходоносора и Рамзеса, не было бы Гомера, Сократа или Сенеки, Цезаря и Клеопатры, Таис Афинской или Лауры, не было бы Рабле и Гаргантюа, Шекспира и леди Макбет, не было бы Леонардо да Винчи и его Джоконды… - Ты забыл Наполеона, Ленина, Гитлера, Сталина… - Если бы их не было - не было бы истории. А что бы она делала без Будды, Магомета, Аллаха или Христа? Скажи что? Аня молчала. - Вот я и хочу вернуть истории своих созидателей. Творцов. Это ты понимаешь!? Спрессовать старую и воссоздать, возродить, воздвигнуть и утвердить новую историю. Но теперь уже не историю вождей и полководцев, пап и царей, не историю революций и войн, движений и партий, а историю человека, понимаешь, человека вообще. - Не понимаю. - Недра гена неисчерпаемы,- это был мой последний козырь,- в них смысл и суть всех наших историй… Аня остановилась и взяла мою руку. Затем резким движением головы отбросила со лба распущенные волосы и посмотрела мне в глаза. - Милый мой,- сказала она,- все это прекрасно! Но ты можешь мне объяснить: во что ты играешь? - В кости. Ты меня раскусила: в кости. Как Бог. Все во что-то играют, но моя игра стоит свеч. И ты это знаешь. - Знаю, но чего мы добьемся? - Мы,- у меня запершило в горле, я закашлялся, как это бывает в кино и в книжках, когда героя зацепили за нерв. Мне удалось справиться с волнением и сказать то, о чем я так долго не отваживался сказать,- мы… мы изменим историю!.. Воцарилось молчание. Аня закрыла глаза, и снова ее губы растянулись в добродушной улыбке. Затем она встала на цыпочки, запрокинула голову, подняла обе руки к небу, словно желая улететь, и глубоко втянула в себя воздух через нос, будто наслаждалась запахом любимых фиалок. - От тебя пахнет парным молоком и босоногим детством. И это – удивительно здорово!- произнесла она,- мне давно не было так хорошо! На минуту воцарилось молчание, затем Аня тихо произнесла: - Вернуть прошлое?.. Но ты ведь до сих пор ищешь себя, и я снова окажусь у тебя на пути… Ты же снова… Не знаю… Не знаю… Она и не думала спрашивать, кто такая эта Людочка Жос. - Жос? – спрашивает Лена. - Ага, - говорю я, - такая фамилия. У нее просто золотые… - Ясно-ясно, говорит Лена, - можешь не продолжать… Ни о Людочке своей, ни о Тиночке… А Аня мне нравится!.. Вау! А мне?!..
Глава 10
Держа друг друга за руки, мы пошли по заросшей травой тропинке, и я боялся даже шепотом вспугнуть это мимолетное ощущение счастья, да-да, счастья, ибо я знал, да, я это знал наверное: это были те редкие в жизни мгновения, когда счастье переполняет тебя до краев. - Это правда, Рест! Я знал, что это правда. Я их помнил, эти мгновения. Я уверен, что каждый человек переживает в жизни подобные минуты и по пальцам может пересчитать, сколько их было. И неправда, что есть люди изо дня в день купающиеся в счастье. Они только делают вид. - На самом же деле путь к счастью тернист и труден, и ты понимаешь, в каком поту и какой кровью добываются его золотые крупинки. - Милый, милый мой Рест! Все это так, просто дух захватывает. Но ты знаешь, что жизнь гораздо сложнее твоих сказочных сооружений. Знаешь, знаешь, ты же у нас ум. Аня сжала мои пальцы и снова заглянула в глаза. - Скажи честно: все эти твои конструкции из хрусталя и бетона, все эти стальные сваи, эти фермы и мосты, канаты и тросы, быки и леса, все эти пирамидальные, сверкающие полировкой гранитные глыбы – это же… ловушка. Утопия чистой воды! Ну, скажи! Сам-то ты веришь в реальную возможность построения своего рая? - Сredo, quia absurdum est, - выпалил я, - верю, потому что нелепо. - Вот-вот... Нелепо! Наступило молчание. Мне ничего не оставалось, как только отвести взгляд в сторону и сглотнуть слюну. Но потрясение (она мне не верит!) длилось только секунду, долю мгновения. Я понял, что пришло время последней козырной карты. Мы уже сидели в машине, я взял ее руку. - Анна! Анечка! Анюта!.. Я удивлялся самому себе: я не мог сдержать себя!.. - Ты делаешь мне больно. - Да-да, ты прости… Слушай, слушай же!.. - Не ори ты так, я прекрасно слышу. Я умолк, не зная с чего начать. - Большая половина человечества,– затем произнес я,- христиане, это те, кто слепо верит в Христа. Аня подняла брови и посмотрела на меня так, будто слышала это впервые. Но я не замечал ее удивления. Это «слепо» прозвучало фальшиво, но я часто использовал его в разговорах о вере для большей убедительности, и не стал и на сей раз отказываться от него. Поиск по сайту: |
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.136 сек.) |