ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ВОСКРЕШЕНИЕ ВОЖДЕЙ

Глава 1

Живого Брежнева я впервые увидел на трибуне Мавзолея, куда он в составе правительственного бомонда был водружен по случаю празднования какой-то знаменательной даты. Говорили, что это был двойник, но с расстояния нескольких сотен метров невозможно было распознать истинного носителя облика генсека. Как обычно, это была международная выставка достижений страны, демонстрация старых, пардон, пердунов, по сути человеческих развалин. Я всегда избегал толпы, но тогда мы с Жорой были вызваны генералом и, поскольку, его присутствие на Красной площади было обязательным, он притащил нас с собой.

- Смотрите, – сказал он нам, почти не раскрывая рта и стоя спиной к Мавзолею, – это объекты ваших исследований.

- Выбирай, – сказал Жора, и легонько толкнул меня в плечо, - ах, какие мальчики-с пальчики!

Я улыбнулся и приветственно помахал рукой правительству. Среди каменных бюстов, напоминающих истуканов острова Пасхи, лишь присмотревшись, можно было увидеть легкое шевеление, а в общем впечатление было такое, что эти изваяния вырастали прямо из гранита усыпальницы вождя мирового пролетариата. Я уже несколько раз посещал его в этом каменном гробу, и тут мне снова захотелось к нему заскочить и каким-то невероятным способом содрать с его руки кусочек кожи. А то и с лица. Ясно, что идея клонировать Ленина сидела у меня во всех моих печенках.

Нашего генерала куда-то призвали, и мы осиротели, оставшись одни. Делать было нечего, из толпы ведь не выберешься просто так, мы подняли воротники, чтобы хоть как-то защититься от пронзительного холодного ветра.

- С кого начнем? – спросил Жора.

- С головы...

Заполучить клетки генсека не составляло проблемы. Поставка материала – это была задача генерала, которую он решал по-военному добросовестно.

Мы работали с клетками крови, слюны или мочи, которые нам привозили в зеленом «бобике»... Что-то терялось в этом военном режимном автомобиле как теряется при любом режиме, у нас всегда были какие-то проблемы: то подавлялся синтез ферментов, то экспрессия генов была слабовата, в общем режим он и есть режим, и его депрессивное влияние ежечасно напоминало о себе.

Мне надоело!

Жаль было времени, да и терпение мое кончилось.

Я сказал об этом Жоре за очередной кружкой пива, на что он только облизал языком свою пухлую верхнюю губу. Глаза его были привычно прищурены, и я уже ждал его «Определенно!..».

- Чего же ты хочешь? – через некоторое время спросил он, глядя сквозь меня, словно через стеклянную витрину.

Я молчал.

- Ты жаждешь славы...

Он поставил кружку с пивом на стол, достал из кармана зажигалку и, добыв сизый язычок пламени, как пещерный человек, стал поджаривать на нем воздушный пузырь копченого леща. Когда пузырь скуксился и почернел от копоти, Жора легонько подул на него, охлаждая, и сунув в рот, стал нежно жевать.

- Все этого хотят, – сказал он, пряча зажигалку, – но чем ты заслужил эту самую славу?

Я не нашел что ему ответить. Не желать славы, тратя на достижение великой цели лучшие годы единственной своей жизни, было бы чистым фарисейством. А в том, что цель наша велика и величественна никто из нас уже не сомневался.

Между тем, наш Михась неожиданно пропал. Как в воду канул. Но у нас еще оставались его миллионы. А с «Джокондой» мы так и не встретились, и потом кусали себе локти: упустили такую возможность!

Глава 2

- На такой скорости вряд ли ты мог бы попасть…

- Я не мог промахнуться, – признаюсь я, – это уже не первый раз...

Ей нравится, когда я прибегаю к ее помощи в решении своих опасных, как ей кажется, жизненных вопросов. Вот и сейчас она с удовольствием отзывается на мою просьбу, беря в руки бинокль, чтобы получше рассмотреть, кто там за нами увязался.

- Посмотри, – говорю я, – там никого нет?

Она устраивается на переднем сидении лицом назад и припадает к окулярам бинокля.

- Да нет, – с досадой говорю я, посмотрев на нее, – в бинокль на ходу ничего не увидишь.

Игра ее захватывает, и она не отрывает бинокля от глаз.

При резком повороте вправо она валится на меня, и мне приходится правой рукой сдерживать вес ее тела, чтобы она не завалилась на руль.

- Знаешь, – говорю я, – вот уже много лет подряд мне кажется, что за мной кто-то следит. Психиатры говорят...

Мы просто едем и едем…

Прекрасно!

Год тому назад я дал себе слово к нынешней осени выпустить брошюрку, листов в тридцать шесть – сорок. «Стратегия совершенствования». Как, не страшась страданий и самой смерти, жить на земле? Мне кажется, что я сумею рассказать людям, донести до каждого правду жизни. Все, что сказано до меня Сократом, Сенекой, Спинозой и Фрейдом - тоже правда. Библия, Веды, Коран и Талмуд ответили на все вопросы бытия. Почему же человечество несчастно?

Вдруг меня охватывает ужас: меня не поймут. Я повторяю свои постулаты один за другим (десять штук) как когда-то повторял десять заповедей Бога.

Почему?

Только часам к девяти вечера мы пересекаем черту маленького южного городка. Глядя на редких прохожих, я понимаю, что никто из них даже не станет слушать мои постулаты. Они не только не знают русского или английского, они даже жесты понимают по-своему. Как с этим быть?

В отеле после прохладного душа голова светлеет. Я просто сижу и смотрю в открытое окно на океан. Разве я в состоянии улучшить этот бриз, этот пылающий закат, эти крики чаек?.. А сам думаю: я не мог промахнуться.

- Эгей, где ты там? – слышу я, – все готово…

Все готово!..

Я встаю, отбрасываю в сторону полотенце и с мокрой головой спешу к ней, чтобы она выслушала, наконец, мои постулаты. Никаких поучений, никаких наставлений, никакой диктатуры пролетариата или совести! К черту диктатуру!

- Что мы будем пить? – спрашивает Юля, когда я подхожу к маленькому зеленому столику, уставленному холодными закусками.

В центре стола – цветы!.. Маленький праздник в честь моего дня рождения! И ни одного гостя! Это тоже праздник! Диктатура уединения!

Юля идет навстречу босиком по паркету:

- С днем рождения, Рест…

Я понимаю, что никакая стратегия не в силах возвести ни в какое совершенство эти глаза, эти губы, лозу этих рук, оплетающих мою шею…

Они – совершенны! Им не нужна никакая «Стратегия» никакого «совершенствования».

Уверен: нет, не нужна!

Глава 3

Куда бы Жора не направлялся - это могло быть ранним утром, ночью или средь бела дня - он всегда таскал меня с собой. Я ему нужен был как зеркало, в которое он мог, когда ему вздумается, заглянуть, чтобы поправить удушливый узел галстука (он терпеть не мог петлю на шее!), улыбнуться или подмигнуть, мол, все в порядке, старик, а то и гневно бросить свой пронзительный взор, возмутившись какой-нибудь важной персоной. Он даже разговаривал со мной, как с зеркалом, высматривая в моих глазах, мимике и жестах объяснения и даже оправдания своим словам или действиям.

- Поехали, – говорил он, – Меликянц женится... Гульнем!..

Я неохотно соглашался, и чем больше я находил причин, чтобы отвертеться от соблазнительных предложений, тем менее настойчив он был. Он считал насилие над свободой других огромной ошибкой, и всегда покорял собеседников правом выбора: поступай как хочешь. И при этом загадочно улыбался. Каждому хотелось знать, что скрывается за этой загадочной улыбкой, и он попадался на крючок любопытства. Попался и я.

- Подумаешь, свадьба, – сказал я.

- Там будут Ширвиндт, Гердт, Гафт...

- А Федор Шаляпин? – ехидничал я.

- Нет, – отвечал Жора, – только Федор Кобзон.

Все ему было интересно, до всего у него было дело, все он хотел успеть, он хотел объять необъятное. Но больше всего на свете он хотел победить раковую клетку, которая по-прежнему, он это твердо знал, была неподвластна его обаянию. Она не поддавалась ни на какие уловки, его загадочная улыбка не покоряла ее. Это его бесило.

- Определенно, – говорил он, – клетки – как люди. У них такие же проблемы, как у людей, та же физиология, те же страсти...

«Определенно» – это было его словцо-паразит. Когда оно слетало с его губ, он весь светился и был подернут каким-то уверенным блеском, сияя светом всего неба, и глаза его загадочно щурились. Он произносил его нараспев, заменив «О» на «А», и звучало оно очень душевно. «Апредиленно!». Это было свидетельство прекрасного расположения духа. Однажды летом, был пасмурный грибной день, Жора позвонил мне и приказал генеральским тоном:

- Собирайся.

Это было мало на него похоже.

- Захвати с собой все, что нужно.

- Знаешь, – сказал я, – у меня сегодня...

Трубка терпеливо выслушала программу моих воскресных устремлений и затем бросила коротко:

- Это твой шанс.

Последовала пауза, я больше ни о чем не спрашивал, только ждал, когда прозвучит последнее его слово. Жора тоже молчал.

- Определенно? – спросил я.

- Можешь не сомневаться, – сказал он.

Я ясно увидел небесную синеву его глаз с характерным прищуром, улыбающиеся морщины по углам, почесывание средним пальцем левой руки спинки носа… Жора наступал. Сопротивление было бессмысленным. Власть его убеждения подчинила меня.

Через полчаса за мной приехала генеральская «Волга».

- Ты готов? – спросил Жора.

Я всегда был готов к его неожиданностям. К чему теперь?

Все эти таскания по дачам, пивным, по мальчишникам и симпозиумам не приближали ни на шаг меня к цели. Я искал во всем этом хоть какой-то смысл, объяснение происходящему, оправдание бесцельной трате драгоценного времени и не находил. Жора же находил смысл во всем: и в бессонных ночах, проведенных на какой-то загородной пирушке, и в чистке гнилой капусты (его попросили и он не отказал) на какой-то овощной базе, и в игре в теннис, которая не приносила ему побед. Он искал себя в водовороте событий, не разделяя поступки на главные и второстепенные, не ставя перед собой ни задач-минимумов, ни максимумов, не расшаркиваясь ни перед сиюминутностью, ни перед вечностью.

Он ввалился ко мне:

- Хватит дрыхнуть, поехали…

Мы приехали на дачу к Брежневу часам к десяти. Прошуршал короткий летний дождь, вскоре выглянуло солнце. Дышалось по-летнему легко, блестел на солнце асфальт, белели стволы берез...

Комендант дачи Олег Стронов, полненький краснощекий крепыш с бегающими маленькими голубыми глазками, встретил нас подозрительно радушно.

- Кто из вас Жора? – спросил он.

Жора только кивнул и ничего не сказал.

- Я все, все про вас знаю, – торопясь проговорил комендант, – если вам удастся подздоровить шефа, за мной, ребята, не заржавеет.

Он понимал, что и его судьба теперь в наших руках. Нас раздели догола, загнали под горячий душ, затем одели в спортивные костюмы и кеды – спортсмены! Когда я спросил Жору о цели нашего приезда, он коротко бросил:

- Не знаю.

Я знал его привычку никогда преждевременно не загадывать, как развернуться события дня. Нужно просто ко всему и всегда быть готовым. Комендант нервничал, суетился. Вскоре нас сделали садовниками или охранниками, снова переодели, нарядив в зеленую с бурыми амебоподобными пятнами униформу, и указали места обитания – розарий, березовая рощица с отдельными молодыми елями и «там, около забора», на задворках дачи. Мы, новоиспеченные слуги, безропотно подчинялись. Тучки рассеялись, блестело теплое утреннее солнце. Территория дачи была безукоризненно прибрана и ухожена: кустики калины подстрижены и причесаны, гаревые дорожки выметены; казалось, что даже зеленая шелковая травка была свежевыкрашена, и стволы берез свежевыбелены, а кирпичная кладка крепостной стены, пылающая огнедышащей красной шершавостью, настороженно шептала нам: «ага, попались, попались...».

- Как тебе все это? – спросил Жора, мучая сигарету своими сильными пальцами.

Мы сидели уже битых два часа на белой низкой еще влажной скамейке в величественном бесшумном рукотворном лесу, редкие стволы корабельных сосен золотом горели на солнце. Я впервые видел Жору, не осмеливающегося осквернить даже нежно-голубой струйкой сигаретного дыма эту трогательно-хрупкую прозрачную негу, в которую мы были погружены, как в музыку распускающейся сирени. О нас словно забыли. Никто не появлялся нам на глаза, ни одна дверь не скрипнула, не гавкнула ни одна собака. Нас как бы вычеркнули из жизни. О том, что жизнь продолжается напоминали лишь далекие пулеметные очереди дятла. Между тем, хотелось есть.

- И что же дальше?..

Этим вопросом из меня вырвалось нетерпение, которое не давало мне покоя. Известное дело – нет ничего хуже, чем ждать и догонять. К тому же, я не мог так долго бездельничать. Жора словно не слышал меня. Он достал из пачки новую сигарету и прилепил ее к нижней губе. Я не заметил, куда девалась предыдущая невыкуренная сигарета - видимо, была сунута в карман и забыта.

- Что же мы так и будем?..

- Не суетись.

Он и сам не был в восхищении от этих бессмысленных посиделок. Разумеется, ему не раз приходилось тратить время на пустяки, но, видимо, такого неприветливого отношения со стороны хозяев он до сих пор еще не знал. Это его удивляло и настораживало. Одним словом, он был не в себе. Он молчал. Почему никто не проявляет к нему интереса? Зеленая форма садовника или охранника превращала его в клоуна: эти ужасные парусиновые туфли, эти пятнистые шаровары и рубаха с воротом на две пуговицы, пластиковый ремень с желтой бляхой... Жора просто не видел себя со стороны, а я перестал быть для него зеркалом, он ни разу на меня не взглянул, и я ни разу не рассмеялся ему в глаза. Но и мой внешний вид его не веселил. В другой обстановке он отпустил бы в мой адрес пару-тройку зло-едких шуточек (Как к лицу тебе эти пятна на штанах! Или: эти ползающие по тебе амебы просто влюблены в тебя!), а тогда – молчал. Чем были заняты его мысли?

Я вдруг снова подумал, что продлить жизнь Брежнева на день-два или год-другой не такая уж интересная работа, что гораздо интереснее вырастить какого-нибудь фараона из кожи мумии или того же Ленина. Но сейчас об этом можно было только мечтать, и я даже словом не обмолвился, сидел рядом с Жорой и простодушно скучал.

Прошло еще томительных полчаса, прежде чем царственный покой этого райского уголка планеты был нарушен голосами придворной челяди. То там, то тут вдруг появились какие-то люди, засновали, засуетились, бесшумно, как тараканы, лишь изредка доносились слова команды: «Сюда!», «Давай!», «Неси…», «Тише…».

Всего несколько минут гудел растревоженный улей, жужжали пчелки и важно ползали трутни в ожидании выхода матки, затем снова все стихло.

- Вот видишь, – сказал Жора.

- Что?

- Ничего.

Глава 4

Брежнев вывалился из дома, как медведь из берлоги, грузный, вялый, волосатый, чужой. Во всей его большой косолапой фигуре было так мало теплого, человеческого, что не хотелось даже двигаться, чтобы не привлекать его внимания. Во всяком случае, его появление не вызвало восторга ни у меня, ни у Жоры.

- Нравится? – неожиданно спросил Жора.

Я не знал, что ответить.

Брежнев шел босиком по траве газона, не замечая пешеходных дорожек, куря папиросу, не обращая на нас никакого внимания. Казалось, что идет слепой – с такой осторожностью он делал каждый шаг, точно опасался наступить на стекло. Синий шерстяной спортивный костюм с белыми полосами по швам и на воротнике превращал его в крадущегося тяжелоатлета, и это умиляло и вызывало улыбку. Свита следовала за ним по пешеходной дорожке на небольшом расстоянии, ни приближаясь, ни отдаляясь, - ничем не примечательная стайка то ли родственников, то ли служащих, из которых никто нам не был знаком. Вдруг Брежнев остановился, повернул голову в нашу сторону и несколько секунд пристально смотрел на нас, как смотрят в бане на битые валенки. К нему тотчас, бережно-вприпрыжку, чтобы не смять траву на газоне, подскочил лысый карапуз в шведке с галстуком на шее и что-то быстро проговорил. Не знаю уж, за кого нас принял Брежнев, но он тут же потерял к нам всякий интерес.

- Вот мы и познакомились, – сказал Жора, – теперь можешь смело рассказывать всем, что ты на короткой ноге с самим Брежневым.

Мы по-прежнему сидели на скамье и были озабочены лишь одним: как заполучить слюну Брежнева? Зная его привычку гасить окурок «Беломор-канала», наполняя мундштук папиросы слюной, мы ждали момента, когда он швырнет окурок в траву. Только начальник охраны знал, что мы охотимся за клетками Брежнева, которые можно обнаружить и в слюне, и в моче, а то и в брюшке комара, насосавшегося его крови. А он еще даже не закурил! Как только генсек прошел мимо нас по соседней дорожке и мы получили команду «вставай!», нам пришлось подняться со скамьи и, то и дело наклоняясь перед собой, делать вид, что мы прорываем газон, очищая его от сорной травы. А каким еще другим способом мы могли отыскать окурок? Жорина придумка с чисткой газона охране пришлась по душе, вот мы и клюкали теперь землю, ожидая, когда же генсек одарит нас выкуренной папироской. Наконец он-таки закурил! Мы с Жорой приподняли головы и, как заправские псы, принюхиваясь, втянули носами воздух. И нам показалось, что мы ощутили даже запах дыма. Теперь наши взгляды, как взгляды ищеек, были прикованы к белой папиросе и неотступно следили за ее перемещением при каждом движении руки генсека. Потом, рассказывая друг другу о том, как мы охотились за этой треклятой папироской, мы помирали со смеху. Я вздохнул с облегчением только тогда, когда выдавил из окурка слюну в микротермостат с питательной средой. И сегодня для меня все еще загадка, как нам удалось поймать комара с раздутым брюшком в спальне Брежнева. Помню, Жора тогда вдоволь поиздевался надо мной: «Охотник на блох». Тем не менее, дело было сделано, нам удалось добыть клетки, собственно, геном Брежнева, и через пару недель мы уже колдовали над его будущим. Кстати говоря, он так и не помочился у той березки, где мы наставили и замаскировали с десяток пластмассовых воронок для сбора его мочи.

- Он даже поссать как следует не умеет, – возмущался Жора.

Как мы ее добыли потом и зачем она нам понадобилась – это целая история...

- Ты спросишь, почему этим мы занимались лично? Я скажу…

- Я не спрошу, – говорит Лена.

Глава 5

Сначала я рассказываю Юле историю, вычитанную у Дюрренматта о том, как какой-то там грек искал какую-то там гречанку. Я не замечаю, как эта история переходит в мою историю, историю моей собственной жизни…

- Все началось с никчемного предположения, – говорю я. – Вся эта история, кажется, просто высосанной из пальца. Но теперь уже нет никаких сомнений, что она изменит историю человечества. И одному Богу известно, чем все это кончится.

Мы уже часа полтора сидим дома. Дождливое утро, свинец повис над головами так низко, что, кажется, ты попал во времена зарождения жизни. Низкие рваные черно-синие тучи торопливо куда-то спешат. Ветрено. Гор не видно. Море (его тоже не видно из окна), вероятно, тоже черное. Слышно только, как оно, свирепое, бросается на прибрежные камни, волна за волной, в попытке выйти из берегов и со всей своей непомерно-необузданной мощью накинуться на все эти жалкие постройки, слизать своим соленым языком все усилия людей приукрасить свой мир.

Первый день творения. Или второй? Даже дышать трудно. В открытом окне нешумные косые волосы дождя. Хорошо, что не сверкают молнии и не гремит в небе. Но этого все время ждешь. Таких дождей здесь моя память не помнит. А мир уже сотворен. Об этом свидетельствуют глухие удары, доносящиеся с улицы. Жизнь ни на минуту не остановится, это известно каждому, даже если небо упадет на землю. Но об этом (небо упадет на землю!) можно только мечтать.

- Вот смотри, – говорю потом я, и несколько раз хлопаю себя ладонью правой руки по груди в области сердца.

Затем, рыская взглядом по сторонам, что-то ищу глазами.

- Что случилось, сердце?..

Юля встает, чтобы взять с полки сердечные капли, но я успеваю поймать ее руку.

- Да, – говорю я, – сердце. Смотри.

Мне удается найти шариковую ручку и старую газету.

- Закрыть окно? – спрашивает она.

Я расправляю газету на своем колене и пытаюсь что-то на ней писать. Шарик просто режет газету, как лезвие бритвы, затем рвет. Мне приходится встать и найти лист бумаги.

- Вот, – повторяю я, – смотри...

- Опять пирамиды? Что ты в них нашел?

- Не знаю…

- Тебе нужно отдохнуть.

Мне даже снились египетские пирамиды.

- И что было еще? – спрашивает Юля.

- Что еще? Скажу так: мне повезло. Я тогда встретил Жору. Обрусевший серб, аспирант кафедры цитологии, он не расставался с небольшой красной книжицей отца кибернетики Норберта Винера «Я – математик», которую не раскрывал при каждом удобном случае на засаленной закладке, не читал, пытаясь познать азы управления сложных систем, но чаще подкладывал под лоснящийся зад штанов, когда усаживался на бордюр или камень, или на какой-нибудь не прогретый солнцем парапет. Я диву давался: как можно уместиться на такой книжонке? И когда он ее читал?.. Потом, правда, я видел в его руках и Монтеня, и Дарвина, и „Гаргантюа и Пантагрюэль” и даже „Материализм и эмпириокритицизм”, да, ну много чего другого. Он читал даже на ходу.

Я рассказываю Юле историю за историей, не скрывая восхищения самим собой – рассказчиком. Еще бы: такой славный путь горьких поражений и блистательных побед! Наполеон и тот бы завидовал.

Юля почти не задает вопросов. Она просто не в состоянии вставить слово...

Время от времени я прерываю свой рассказ, чтобы убедиться, интересны ли ей те или иные подробности и, убедившись, продолжаю:

- Разве мог я себе такое представить, – говорю я, – мир, конечно, знал времена и похуже, но такого еще не видел. Это был настоящий мор, - говорю я, - да, мор. Иначе это не назовешь...

Потом я признал, что в тот вечер моя речь была хуже, чем желание выпить с Юлей на брудершафт... В который уже раз!..

Ей просто нравилось это: мои поцелуи…

- А Тинины? – спрашивает Лена.

- Хм!.. Я же говорил: я боялся к ней прикоснуться! До сих пор вот…

Пропади она пропадом!

- Боишься?

- Юля просто была от меня без ума!..

Глава 6

Прежде чем гоняться за Брежневым, добывать из его богатых недр капли крови, слюны или свежей мочи, мы с Жорой, я уже говорил, проделали огромную работу по созданию тайной лаборатории. Под предлогом необходимости быстрой разработки экспресс-диагностической системы методов состояния организма человека на основе изучения реакций отдельных клеток Жора убедил генерала найти подходящее помещение и средства на его оснащение. На вопрос генерала (зачем все это?) Жора, используя широкий арсенал специальных терминов и всю мощь своих ораторских способностей, дал генералу понять, что без «всего этого» нам не добиться скорого успеха.

- Ты думаешь?

- Спрашиваешь!

Синева Жориных глаз и тон, которым он провозгласил о своей уверенности, выбили из-под ног генерала почву для всяких сомнений.

- Хорошо.

- Хорошо бы где-нибудь в тихом неприметном месте, – настаивал Жора.

- На Капри? Или на Крите? – пошутил генерал.

- Я предпочел бы на острове Пасхи, подальше от…

Жора не произнес «от тебя», но генерал это услышал.

И больше вопросов не задавал.

Нам досталось, я уже, кажется, говорил, роскошное старинное толстостенное кирпичное одноэтажное здание с коваными решетками на окнах, под железной крышей с обитыми цинковыми листами дверьми.

- Да, ты рассказывал.

- Курьяново – окраина Москвы, забытая Богом пристань. Это была полуразрушенная и оставленная на погибель психлечебница, желтый дом с по-царски высокими потолками и тысячью засовов на дверях, словом то, что и было надо для тихого творчества серьезных ученых, работающих не покладая рук на благо царя и Отечества. С нами работали Жорины ребята, которые «клепали» себе кандидатские, занимаясь решением отдельных частных проблем, кто – чем: и ионными насосами, и энергетикой клеток, их адгезией и чем-то еще. Помню, Вася Сарбаш изучал какие-то там реологические свойства крови, без которых нельзя было, так он считал, гематологию называть гематологией, Какушкина занималась цитохромами, а Володя Ремарчук отдавал себя без остатка гликокаликсу эпителия легких. Это был, в большинстве своем, молодой талантливый и умный народец, которому по плечу были любые трудности, связанные с испытанием лекарственных препаратов. Скажу честно: не все они были посвящены в тайну нашего дела. Зачем? Но частные свои задачки они щелкали как орешки. И все же, и все же… Эх, сюда бы мою команду, сокрушался я, моих Юру и Тамару, и Ваську Тамарова и Юрика Маврина, Аню Позднякову, и Шута, и Инну, Соню, Кирилла Лившица, обязательно Славу Ушкова с Валерочкой Ергинцом, и даже Перьеметчика с его жабьей улыбкой, Женьку, Женьку и, конечно, Анечку! (Никого не забыл?!) И, конечно, Анечку! Да, и Нату! И Нату, и Жорину Нату, да, Жорину!.. Как же мне их недоставало! Было в них что-то родное, свое, теплое, как вязаный шарф на мерзнущей шее. И даже Юля не могла их заменить.

- А Тина?

- И подавно…

Глава 7

В два-три дня какие-то солдаты закончили в желтом домике внутриотделочные работы: стены обшили деревом, заменили столярку, раковины и унитазы, поставили золотистые смесители воды, постелили вишневый линолеум… Зачем? Зачем?!! Ведь ничего этого для продуктивной творческой работы нам не нужно. Там, у себя, дома, в подвале бани... Какие там были славные времена! И хотя Жора над всем этим посмеивался, мне было приятно слушать трели новых телефонных, мигающих зелеными и красными бусинками, аппаратов, видеть сияющие светом светильники и, вдыхать прохладу огуречной свежести, льющейся из едва слышно жужжащих шмелями кондиционеров … Это была уже не психушка, не подвальное помещение бани или овощного склада, это был рай для ученого: работай – не хочу! Хотя внешне ничего не изменилось: желтый домик оставался для всех заброшенным зданием психбольницы и ничьего внимания не привлекал. Можно было заметить, что сюда потихонечку ближе к полудню стягивался с просторов столицы ленивый молодой люд – Жорины ребята. В линялых джинсах, в босоножках на босу ногу... Только на первый взгляд могло показаться, что здесь по-прежнему обитают пациенты психушки, слабоумные, тихий, неопасный для общества народ. Так, на первый взгляд, они, ребята, были инертны и малоподвижны. На самом же деле здесь обитали творцы мировой науки! Индивидуумы и интеллектуалы, умники и умницы. Чего только стоили Рафик и Гоша, Юра Смолин и Вит! Один Аленков со своим Баренбоймом стоили сотни дутых член-корреспондентов и академиков. Когда все было готово - установлена и отлажена нужная аппаратура, расставлены на столах необходимые принадлежности, баночки, скляночки, подложки и подставки, все-все, что требует современная научно-исследовательская мысль для своего самовыражения и, конечно, заданы все вопросы и разложены, так сказать, по полочкам все возможные ответы, которые высветят содержимое черного ящика генома Брежнева, словом, когда полигон по изучению реакций клеток и их метаболитов, находящихся в его биожидкостях: слюне, крови, моче, был готов к первому испытанию, Жора объявил боевую готовность. Это было, как спуск океанского лайнера на воду, как полёт Гагарина! В тертых джинсах, в кедах на босу ногу, подвязанный черным лабораторным халатом с завязанными на пояснице рукавами – капитан! он произнес свою знаменитую речь. Дорогие мои, сказал он и не разбил бутылку шампанского о борт, а коротко объяснил задачи каждого члена команды, которая отправлялась в плавание по геному генсека. Нас ждут невиданные трудности, сказал он, многие будут проявлять недовольство, большинство из вас столкнутся с непреодолимыми препятствиями, часть сойдет с корабля в первой же гавани, немногие дойдут до конца… Многие погибнут в пучине…

- Жор, ладно тебе... Хватит стращать-то.

- Да, – сказал Жора, – ладно-то ладно, но будет именно так.

И вскоре, буквально на днях, сбылось, сбылось-таки Жорино пророчество: я почувствовал на себе чей-то цепкий тяжелый пристальный взгляд.

Только этого мне недоставало: за мной слежка! Ага! Вы хотите знать, какие на мне сегодня кальсоны? Что ж, полюбопытствуйте! К этому я тоже готов.

Но я не был готов к тому, что случится потом!

Потом оказалось: Жора – пророк.

- Как Тина? – спрашивает Лена.

- Как Иоанн Креститель, - говорю я, - помнишь, чем он кончил?

Лена не отвечает – это знает каждый живущий…

Глава 8

Я радовался жизни, как школьник каникулам. Не нужно было никуда спешить, ни с кем встречаться, ни за кем гоняться. Все эти Фергюссоны меня больше не интересовали. Можно, наконец, заняться любимым делом. Впервые за долгие месяцы я здесь, в Москве, ощутил се6я свободным и был по-настоящему счастлив. Теперь мы с Жорой сутками не выходили из лаборатории. И только проверив работу каждого модуля, надежность каждого прибора и даже каждого на нем винтика и убедившись, что мы готовы вступить на путь битвы за вечность не на жизнь, а на смерть, мы позволили себе передышку. Обуздать время по-прежнему оставалось одной из самых заветных наших мечт. Наш желтый домик превратился в логово, в котором уживались два медведя, впавших в зимнюю спячку. Ничто, никакие штормы и бури, никакие тревоги не могли теперь разбудить нас и заставить забыть то, о чем мы все эти годы мечтали. Конечно же, эта зимняя спячка была только лишь видимостью безмятежного благополучия. Нам нужно было остановить бег собственных тел и мыслей, нужен был абсолютный покой, известная мера сосредоточенности и уверенности в своих силах перед стартом. Мы сделали все, чтобы наконец сказать себе твердо: мы готовы. И, казалось, уснули, впали в эту самую спячку, чтобы вдруг проснуться. Затишье перед бурей. Перемирие перед атакой. Было позднее лето, август, кончились дожди и установилась городская липкая жара. В тот день жарко было и в прохладе нашего специального бокса. Мы приехали от Брежнева часам к семи вечера, у меня болела голова, жутко хотелось выпить.

- Пива хочешь?

Жора протянул мне банку «Heineken», откупорил свою и пил до тех пор, пока не опустошил.

- Ааа! – крякнул он, – есть хочешь?

- Коньячку я бы выпил.

- Ух, ты! Ну давай!

Он наполнил два граненых стакана до самого верха.

- За тебя, дорогой! – сказал он.

Мы отпили по глотку. И потом, добыв из холодильника кульки с какой-то едой, жадно ели.

- Пусть теперь твои клеточки подождут, – сказал Жора.

Это была шутка. Так рассуждать было просто преступно. Наши клеточки (эпителий мочеиспускательного канала Брежнева) уже часа полтора пребывали в состоянии стресса, они нуждались в нашей помощи, возможно, над ними нависла угроза гибели. Каждый из нас это прекрасно понимал, мы были предельно собраны и напряженно думали, с чего начать. А коньяк и пиво, и съестные припасы были лишь поводом для того, чтобы не выдать свою беспомощность при выборе правильного решения.

- Ну, старик, – сказал Жора, – ты это хорошо придумал.

- Что именно?

Жора не ответил. Я посмотрел на него – он сидел в кресле и, как всегда казалось, спал. Он думал о чем-то своем и уже не слышал меня. А я был совершенно уверен, что сегодня, через час-другой мы станем свидетелями потрясающих событий, может быть, откроем для человечества новый день. Новую эпоху, эру. Да-да! Если нам удастся осуществить задуманное… Содрогнутся устои мира! Наша идея работает на прогресс человечества, и я молил Небо, чтобы Оно не осталось безучастным к нашим потугам, освятило наши действия и оправдало наши надежды на прекрасное. Ведь все прекрасное приходит с Неба. Мы пили пиво, жевали ломтики холодной ветчины и плавленые сырки «Дружба» и молчали. Наши клеточки терпеливо ждали, когда Жора произнесет, наконец, свое «нам, апределенно, пора». Стаканы с коньяком так и остались наполненными. Коньяк подождет. Так в полудреме и полуеде прошла ночь. Мы вздремнули вполглаза, и к шести уже были на ногах. Не помню уже, кто из нас прокричал тогда тихое: «Пора!», это случилось под утро, когда мы увидели сквозь щелочку между тяжелыми желтыми шторами сиреневую полоску рассвета.

Итак, - началось…

- Есть, – сказал Жора, – кажется, есть. Смотри...

Он возился с клетками мочи Брежнева, выводя их из состояния стресса. Он ухаживал за ними, как за невестой, что-то приговаривая и припевая, и припевая, подкармливая всякими там высококалорийными препаратами и добавками, витаминами и микроэлементами…

А к девяти уже стянулись и наши ребята. Как только все были готовы к работе, раздались первые команды. Жорин голос был смел и звонок:

- Кака, стимуляторы фагоцитоза… Ты не забыла? И контактин!

Какушкина только всплеснула руками.

- Ах! Жорочка!.. Я сейчас…

- Побольше мелатонину! Лей стаканами! – орал Маковецкий, - гормон молодости ему не повредит!

Мелатонин в нанодозах и вправду омолаживал клетки.

- Жор, – Света Ильюшина просто прилипла к Жоре, – а мы клонируем Переметчика?

Жора улыбнулся:

- Какого Еремейчика?

- Ну, не сейчас, в будущем!

Жора улыбался:

- Какое будущее?!

Ему бы белый мундир со звоном медалей на груди, подумалось мне. Роль капитана дальнего плавания была б для него безупречна. Наше море как раз штормило, но корабль победоносно разрубал носом волны жизни генсека. Капитан гремел:

- Тань, подкинь им еще АТФ и нашу гремучую смесь, – просил Жора.

- Чего сколько?..

- Не жалей!…

Нам помогала Танечка, жена Васи Сарбаша, молчаливая и серьезная, безропотно выполнявшая все наши просьбы и поручения. Я делал то же самое с лейкоцитами слюны Брежнева.

- Анюта, прибавь, пожалуйста, света, – просил я, – им темно.

- Ага, счас… Но я – Таня, Татьяна. Рест ты бы привез всех их сюда.

- Хорошие люди должны быть вместе, – поддакнула Ирина.

- Ой, Тань, прости, пожалуйста…

Не первый раз я называл Жориных ребят привычными для меня именами. Они относились ко мне с пониманием.

- Ты опять ими бредишь, – сказал Жора.

Мне на это нечего было сказать.

- А что бы делала Тина, появись она здесь ненароком? – спрашивает Лена.

- Понятия не имею. Разве что…

- Что?..

- Понятия не имею!..

И наши подопечные не подвели – клетки ожили, откликнулись на наши усилия вернуть их к жизни и были благодарны за это. Они вырвались из плена тучного стареющего тела своего хозяина и обрели вторую молодость. Этому невозможно было не радоваться, и мы радовались вместе с ними. Это был безусловный успех! Мы ликовали! Но это еще не была победа над старостью. Главное же дело, конечно, было в том, что мы убедились в жизнеспособности клеток. А во-вторых, – нужно было ответить на вопрос, сколько в геноме нашего подопечного осталось активных генов, поддерживающих жизнь всего организма. Это была чрезвычайно трудная проблема. Мы понимали, что в течение ночи, как бы мы не старались, ответы на эти вопросы нам получить не удастся. И готовы были работать денно и нощно, чтобы время от времени в тишине лаборатории раздавалось тихое «Есть!». Мы ликовали! Никто, разумеется, нас не тревожил. Теперь в помощи наших ребят мы не нуждались, и Жора запретил всем приходить на работу. Телефоны были отключены, иногда наше одиночество нарушала Ирина, чтобы пополнить наши съестные запасы и забить холодильник пивом. Все. Больше никто живой не проникал в наше логово. Назойливо жужжал вентилятор, щелкали термодатчики, мигали разноцветные лампочки... Жизнь не замирала ни на секунду. Мы поочередно дежурили у камер, где роскошествовали наши питомцы, спали урывками на полу или на столах, или сидя в креслах, ели наспех и тянули из холодных запотевших жестянок ледяное пиво. Мы ликовали! Только коньяк оставался нетронутым. Когда стало ясно, что мы близки к цели (на пятый или седьмой день), Жора спросил, что же мы будем делать с нашим открытием.

- Ничего, – сказал я, чтобы что-то ответить, поскольку вопрос не нуждался в ответе.

Иногда мы обсуждали наше будущее, но слова, которые мы произносили, его не проясняли. Это было непередаваемо. Наше будущее было трудно себе вообразить.

- Оно размыто, как юношеские годы Иисуса, – сказал Жора. – Будущее – это страна без границ.

Мы спорили. Гены работали как часы. Мы убедились, что этой работой можно управлять, как лошадью. Гены были чутки к нашим командам и смиренно послушны. Вскоре мы установили, что гены жизни нашего «кролика» процентов на 90 уже исчерпаны. Они напрочь заблокированы, и считывание с них генетической информации возможно только при определенных условиях специальными средствами и способами. К тому же, так называемое «число Хейфлика» – максимально возможное количество делений для нормальных человеческих клеток – равно не 50, как это наблюдается у здоровых людей, а всего лишь семи.

- Еще несколько делений, – сказал Жора, – и наступит…

Он пытался раскурить свою трубку.

- И наступит конец. Конец генетического кода вождя. Просто конец.

- Если открыть шлюзы для здоровой информации, – рассуждал я, – и заблокировать гены всех его болезней и стенокардии, и геморроя, и атеросклероза, и старческого маразма, и...

- И что?

- Он может жить еще лет 15-20. А может и все 50.

- Почему не 786, как Самуил? Кто-то жил даже дольше. Кажется, Мафусаил…

- В самом деле!

- Но зачем? – спросил Жора.

Я посмотрел на него – он улыбался. Эту его самодовольную улыбку я хотел погасить своим крепким вопросом в лоб: «Это ты организовал за мной слежку?».

- Зачем? – снова спросил он и взял свой стакан.

Теперь улыбался я. Своим дурацким «зачем?» Жора всегда выбивал у меня скамейку из-под ног. Что на это ответишь? У меня опускались руки, когда я слышал этот иронично-насмешливый шипящий звук, летящий над моей головой. Единственная мысль «увернуться бы!» заполняла мой мозг. Правда, время от времени, произнося его, Жора будил во мне желание побыстрее добиться желаемого результата. Я знал, что он знал, как на меня действует его вопрос и ничего не предпринимал, чтобы изменить ситуацию. Да и как можно было уйти от того, что всегда было с нами?

Я молчал, а Жора, не замечая моего кричащего молчания, тем временем наполнял мой стакан.

- Бери, – сказал он.

Мы сделали по два-три глотка и стали доедать остатки ветчины.

- Слушай, – вдруг сказал он, – не лучше ли нам заняться этническим оружием, а? – Прекрасная перспектива!

Я даже перестал жевать ветчину.

- С чего бы это?

- Этническая чистка…

- Бред, – сказал я, – голый фашизм.

- Избирательность – прекрасная штука. Не обязательно уничтожать ненавистный этнос. Можно стрелять в любой геном… На выбор.

- Я представляю себе…

- Очень слабо, – сказал он, – это ведь господство над миром. И какая это дьявольская страсть – повелевать! А? А?!!

- Наполеоновские планы…

Жора не слушал меня.

- Если добиться того, чтобы гены слышали твое слово…

- Гаряев…

- При чем тут Гаряев?! Мы ведь умеем посильнее Гаряева. А телевизор и радио – наше оружие – теперь в каждом доме. Ты представляешь себе размах?! Плюс двадцать пятый кадр…

Когда-то, совсем недавно, Жора уже делал попытку обсудить со мной возможность применения этнических пуль, я уклонился, и вот он опять прицелился прямо в мой глаз.

Затем Жора встал, тщательно вытер пальцы обрывком газеты и, подойдя к вешалке, снял чье-то пальто.

- Ты куда? – спросил я.

- Слушай, а кто такой этот Переметчик?

Я пожал плечами: да никто! Пустота, пыль, мол, чердачная пыль. Жора тоже дернул скальпом, мол, зачем нам эта пыль, мол, просто - пф!.. И все тут!

- Ты уходишь? – снова спросил я.

- Подрыхну маленько…

Он подошел к дивану и, не раздеваясь, бросил на него свое большое вялое тело. Затем небрежно натянул на него синее драповое пальто и затих. Выспаться! Это была наша мечта. Я так и не спросил у него, замечал ли и он за собой слежку. А что если и он знал, что за мною следят? Но как можно?!. Зачем?!! Когда я убедился, что клеткам ничего не угрожает, и теперь они могут жить вечно, я тоже растянулся на какой-то кушетке. И тотчас уснул. Пусть следят…

Но нередко мою радость омрачали мысли об Азе и ее малыше: как они там? И тогда я звонил Юле: «Привет!».

Глава 9

- Ты спрашиваешь, почему именно Брежнев?

- Да.

- Из всех живых вождей он был для нас самым близким и, пожалуй, самым доступным. Нашему СС ничего не стоило подпустить нас к нему. Во-вторых, вождь был стар и немощен, и, как материал для изучения, он нам очень подходил. Наконец, он был вождь. Пусть там говорят что угодно, но он правил империей не слабее Римской, и что это была империя зла, не имеет никакого значения. И много чего другого…

Нам было нелегко завоевать доверие у нашего генерала и пробиться сквозь толпу лизоблюдов и приспешников власти. Все эти член-корреспонденты и академики официальной медицины, да вся эта карманная Академия наук, прикормленная из рук правительства, всегда стояла у нас поперек горла. Впрочем, это ведь обычная конкуренция, борьба за право на место под солнцем. Нас здорово выручила наша «гремучая смесь», коктейль разных генов. Мы и сами не ожидали такого разительного успеха. Наш генерал хорошенько на этом грел руки, поэтому так отчаянно нас защищал. Мы даже ездили на членовозах и уже мечтали о папомобиле. Козни, конечно, были, но он с этим успешно справлялся. По его рассказам он беспощадно боролся с нападками, и доходило до того, что самых яростных наших противников приходилось уничтожать физически, да, он так и говорил: «стирать в порошок». Когда он приходил к нам с известием об очередной расправе, мы с Жорой как только могли старались закрыть ему рот, чувствуя свою вину за случившееся. Мы не терзались угрызениями совести, но слышать все это было не очень приятно.

Нам нужно было убедиться самим, способны ли мы продлить чью-либо жизнь (не мушек, конечно, не крыс и мышей, не слона и не какой-то там тли) хоть на час или день. Но этот час или день должен быть нашим. И этим «нашим» мы должны распоряжаться по своему усмотрению – сокращать и удлинять, мерить, резать, кроить.

- А что ваш монарх, - спрашивает Лена, - он…?

- Да, миллионы исправно поступали на наши счета. Ему перевалило, кажется, за… Но нас уже влекла мысль о клонировании.

Вот мы и бились над этим, вот Жора и дергал меня за ниточку честолюбия: «зачем?!.». Мы понимали друг друга и без этого дурацкого «зачем?!.». Конечно, можно было бы идти традиционным путем, как все – размотать ДНК Брежнева, вырезать куски, хранящие информацию о болезнях, и заменить их «здоровыми». Нужно было это проделать с каждой «больной» клеткой всего организма. Как? Мы решили решить эту задачку с помощью наносом, этих вездесущих молекулярных инструментов, использование которых позволило бы провести прецизионный ремонт генетических поломок. Наносомы уже широко использовались в мире, Жорины ребята прекрасно освоили технологию их приготовления в нашей кухне, и мы были готовы сварить эту молекулярную кашу. И, конечно же, мы без сомнения жаждали присобачить к выхолощенному геному Брежнева куски генов секвойи и черепахи, точно так, как мы это применили для нашего покровителя-монархиста и для многих других. Наша тактика себя оправдала, и мы не думали от нее отказываться. В случае удачи нас ждали успех, награды, слава, в случае неудачи – мы не знали бы, куда бежать, где прятаться и как жить дальше. Мы рисковали? Еще бы! Наши головы висели на волоске над черной пропастью жесточайшей расправы, и дамоклов меч был наготове. И все же мы оправдывали этот риск будущей свободой. Да, шкуру, которую мы бы получили за час жизни Брежнева, мы достойно разделили бы между собой, всем бы досталось по хорошему куску, но главное – этот кусок сделал бы каждого из нас спокойным, добрым, сытым и свободным. И чуть-чуть счастливее! Ибо, что такое свобода, как не ощущение счастья? Ну и, по крайней мере, мы просто хотели удовлетворить свое любопытство.

Работая с клетками Брежнева, меня так и подмывало высветить их в «Кирлиане», уточнить, так сказать, их святость. Какова их аура?

Это не составляло большого труда, но до этого пока не доходили руки. А Юрка Маковецкий, в совершенстве овладевший методикой Кирлиана, вдруг стал лейтенантом пограничных войск. В самом центре Москвы!

- Кто такой Маковецкий?

- Да так…

Глава 10

Однажды Жора спросил меня в лоб:

- Слушай, тебе не кажется, что мы просто стучимся не в ту дверь?

Значит, сомнения терзали и Жору! Прошел месяц. Под вечер подъехал эсэс – наш генерал – и потребовал отчет.

- Вы сидите тут на сдобных хлебах, дуете пиво и жрете балык...

Мы молчали. Жора полулежал в своей излюбленной позе с ляжками на подлокотниках. Он даже век не поднял, когда тот вошел: курил свою трубку. Я тоже не спорил. Такой тон был в стиле поведения генерала, он понимал, что мы работаем, что называется, на износ, и мы знали, что в конце концов он произнесет свое крепкое кривое слово.

- Этот наш хер будет жить или нет?

Вопрос был поставлен колом, и каждый из нас знал, что ответа здесь может быть только два: «да» или «нет». И мы продолжали молчать.

Эсэс не любил Брежнева, но эта его нелюбовь никого не интересовала. Была цель, были средства, надо было выполнять свой долг и взятые обязательства. Генерал налил себе коньяку и выпил.

- Что мне ему сказать? Вы же понимаете, что у него сотни шептунов, он никому не верит и мои уговоры подождать еще день или два ему до жопы...

Мы знали, чем весь этот разговор закончится, поэтому Жора взял на себя смелость сказать:

- Мы готовы...

Генерал на мгновенье умолк, рука его непроизвольно потянулась к кобуре, затем снова к бутылке.

- Нам необходимо следующее, – продолжил Жора и взял трубку в обе руки так, словно собрался вручать ее генералу как саблю. Я знал этот его жест – он принял решение.

На мгновение в комнате воцарилась тишина. Затем генерал произнес:

- Ну?..

- Первое, – сказал Жора и положил трубку на стол, – никто к нему с завтрашнего дня не должен прикасаться.

- К кому? – задал дурацкий вопрос генерал.

Жора выдержал паузу, снова взял трубку и сделал затяжку, медленно выпустил из себя облачко дыма и продолжал:

- Второе...

Я взял сигарету и тоже закурил.

- Второе, – повторил Жора, – его нужно усыпить, обездвижить, словом, выкрасть на пару дней, пока мы будем с ним возиться…

Было начало ноября, приближался всенародный праздник, и все, что требовал Жора от генерала, исполнить ему было сложно.

- Хорошо, – сказал, в конце концов, генерал, но если...

- Никаких «если», – оборвал его Жора, – теперь я генерал! Ты же…

Генерал умолк, перевел взгляд на Жору, секунду подумал, налил себе снова в стакан. А Жора оседлал своего боевого коня: ему нужно было пропитать генерала чувством его, генерала, огромной вины.

- Ты – не человек, ты – растение, – тихо произнес Жора, глядя генералу прямо в глаза. – Но не кактус, не баобаб и даже не киви. Ты даже не репейник – ты никогда не станешь Хаджи-Муратом! Ты – ползучая зелень, пригодная разве что для корма баранов или для подстилки свиней. И тебя непременно сожрет какая-нибудь корова…

Я поражался неожиданной смелости Жоры и понимал, что теперь никакие генералы и члены правительства над ним не властны, они для него – просто пыль, да, чердачная пыль, кролики, да, подопытные кролики... Раз уж вы идете ко мне, ползете, как жабы в мою пасть…

Как-то он произнес в сердцах:

- К богатству и власти, к свободе и славе нужно всегда быть готовым. Этому нужно учиться. А ты посмотри на этих держиморд-дармоедов! Разве они способны поделиться славой? А властью, а рублем? Дудки! А ведь щедрость – это первый признак красоты и величия, это вызов вечности. Отдавая частичку себя, ты обретаешь весь мир. Они не способны этого осознать, их кирпичные мозги не впускают в себя подобных мыслей. И вообще запомни: там, у них наверху, только вонь. Быть рядом с ними невыносимо, а прикоснуться к ним – значит провоняться на целый мир.

Я давно заметил, что Жора недолюбливал и был зол на тех, кто так или иначе ограничивал его свободу, но и создавал условия для безбедного существования.

Генерал проглотил Жорины слова, казалось, не обратив на них никакого внимания. Только покраснел, как хорошо проваренный рак.

- Что я должен делать? – спросил он.

- Взять жабу возрастом десять тысяч лет, – серьезно сказал Жора, – тысячелетнюю летучую мышь…

Генерал уставился на него стеклянными глазами, но Жора тихо и уверенно продолжал:

…высушить и пить порошок с молоком столетней кобылицы.

- Что ты несешь?! – возмутился генерал, и рука его снова потянулась к кобуре.

Какое-то время они ели глазами друг друга.

- Гм, гм! – выдавил генерал из себя.

И только после этого выпил.

А Жора неистовствовал:

- На что мы жизнь тратим! Эти пердуны, эти крутолобые уроды с квадратными рябыми мордами и заплывшими жиром свиными глазками… Они же не видят дальше собственного носа! Ублюдки, быдло!.. Зачем нам тратить лучшие годы на то, чтобы эти маразматики, эти свиные рыла прожили в своем сомнамбулическом состоянии и в полнейшей интеллектуальной прострации еще один день?

- Уймись, – примирительно сказал генерал.

- И не подумаю. Нет, ты скажи мне – зачем? Чем за эту минуту или год, которую ты ему подаришь, они осчастливят тебя, меня, человечество? Да ничем! Определенно, ничем!..

- Уймись же, – попросил генерал.

- А с какой такой радости, – наступал Жора, – я должен забивать свою умную голову никчемными и дурными мыслями о здоровье какого-то недоноска?

Жора вдруг разошёлся не на шутку в своём неистовстве. Таким я его прежде не видел.

- Он что болен? – спросил меня генерал, когда Жора куда-то вышел.

- На всю свою умную голову, – сказал я.

Я и сам так думал: с какой такой радости?

Иногда Жора давал волю своим чувствам, и тогда доставалось каждому, кто стоял у него поперек дороги. Я молил Бога, чтобы этого не случилось.

- Вся эта пузатая срань, эта шушера…, – Жору несло, – … это же шпана, ворье!.. Ворье в собственном доме!

- Никто этого не доказал.

Жора хмыкнул:

- Так сплошное ж ворье. Некому доказывать… Всех их нужно кастрировать, вырывать у них яйца, как больной зуб, чтобы их сперма никогда больше не покрывала землю своей зловонью…

Я любовался этой искренней злостью: мне доставляло удовольствие видеть живо сверкающие синью злые глаза, нарочито быструю жестикуляцию рук и его жаркий, не срывающийся ни на крик, ни на визг бархатный баритон, не забывающий в конце почти каждой фразы повторять неизменное «Определенно!».

- И скажи мне на милость, за что нам досталась такая кара? Разве мы заслужили лизать им замшелые задницы?.. И… могу ли я, в конце-то концов, увлекаться тайнами звезд, когда у меня вечно перед глазами смерть или рабство?

- На, выпей, – сказал генерал, наливая Жоре полный стакан, – и уймись, наконец. Я за эти задницы немало тебе плачу, не так ли?

Это была правда, от которой даже Жора не смог отмахнуться.

И все-таки мы тогда упустили еще один шанс испытать свои липосомы. Ведь достаточно было настоять на своем, сделать вождю крохотный укол, и мы бы, я в этом уверен, добились очередного успеха. Но уже в тот момент, когда Жора с желваками на скулах произносил свои злые слова, я понял, что никакого укола не будет. Я подумал, что он может уцепиться вождю даже в горло, чтобы никогда его больше не видеть.

Так, мне казалось, тратилось по пустякам драгоценное время, отведенное нам на земле.

Глава 11

Накануне праздника мы все-таки встретились с Брежневым, чтобы обсудить перспективы его дальнейшего пребывания на этой планете. Да, мы говорили откровенно и в таком высокопарном тоне, поднимая в его глазах значимость и величие его личности. Он слушал и кивал.

Когда речь зашла о возможном бессмертии – вечном существовании в форме клона, Брежнев остановил Жору поднятием своих роскошных бровей и коротко бросил:

- О каком бессмертии ты говоришь?

- Клонирование – это такой способ... – начал было объяснять Жора, но Брежнев не слушал его:

- Сколько я еще буду жить?

Он приготовил носовой платок, чтобы промокнуть слезившиеся глаза и геморроидальным взглядом уставился на Жору.

- В виде клона – вечно, – просто сказал тот.

Брежнев промокнул глаза, проморгался и, втянув, как конь, порцию воздуха через ноздри, задал еще один вопрос:

- Ты не все понимаешь, что я говорю?

Тишина продержалась ровно секунду.

- Если вы не умрете, то не будете жить, – как Иисус произнес Жора, и у него на скулах вдруг заиграли желваки злости.

- Ты, видимо, не по годам туговат на ухо, – прошамкал Брежнев.

- Мы вас мумифицируем, – поспешил Жора исправить положение.

- Как Ленина?

Брежнев задержал дыхание.

- Как фараона, – выстрелил Жора.

Брежнев глубоко вдохнул, улыбнулся и сказал:

- На хрена мне ваше бессмертие, я хочу просто немного пожить. Мне уже трудно дышать...

Наш последний довод – клонирование – вождь отверг.

- На прошлой неделе под колесами автомобиля, – сказал он, – погиб мой красавец кот. Это знак. Когда в меня стрелял полоумный, этот кот сидел у меня на коленях. Две обоймы были выпущены в Берегового. Чтобы знал, как носить мои брови. Тогда кот меня спас. А сейчас - некому…

Все были наслышаны о черном коте, которого подарил Брежневу Далай-лама. Говорили, что вождь нелегко пережил смерть любимца.

- Так что ни хрена у вас не получится, братцы-кролики вы мои, – обреченно заключил он.

- Есть еще один надежный способ, - сказал Жора, - золотой эликсир даосцев в нашей модификации. Вообще-то от смерти уйти нетрудно, гораздо труднее…

Брежнев, скривившись, молчал, Жора тоже ждал. С нами работал китаец Ши-Ханг Ти – представитель Ассоциации верующих даосов. Он знал секрет напитка бессмертия, но разговорить его нам так и не удалось. Кое-что мы, конечно, у него выведали и, возможно, Жора и хотел этим соблазнить Брежнева.

- Ну, - сказал, наконец, вождь.

- В одном из даосских монастырей, - издалека начал Жора, - жил старец Сунь Мин, возраст которого превышал пятьсот лет.

Знаменитые брови Брежнева медленно поползли вверх, он медленно повернул голову, и, выпрямившись в спине, так сказать, свысока посмотрел на Жору.

- Ну? – повторил он.

- Этот Сунь Мин, - продолжал Жора, - долгое время жил на восточных островах вместе с гениями, владевшими секретом этого напитка…

- Не тяни, кхм-кхм, кота за хвост, - сказал Брежнев

- В его состав входит 999 ингредиентов….

- Чего входит? – спросил Брежнев.

- БАВ, - пояснил Жора, - биологически активных соединений.

- Точно активных?

Жора кивнул.

- Ну?..

- В его состав входят киноварь, мышьяк…

- Ты хочешь отравить меня, как Наполеона?

- В гомеопатических дозах, - пояснил Жора еще раз, - минимум миниморум.

- Скажи по-русски.

- киноварь, мышьяк, толченый алмаз, сперма девственника, - перечислял Жора, - мумие, ладан, мускус, рог единорога, маточковое молочко…

- И что, эта сперма и рог помогут мне… эта… ну… с Ксюхой…

- Еще как! – сказал Жора. – Кин-тан способен не только…

И тут я услышал от Жоры такой рекламный спич о «золотом эликсире» кин-тан, который не снился ни одной западной фармфирме.

- И все это замешивается на талой воде, добытой с высочайших горных вершин. Нужно только…

- Хорошо, - перебил Жору Брежнев, - давай свою сперму с рогами и алмазами. Попробуем еще и эту вашу кашу, - заключил напоследок Брежнев и сплюнул, - я уже столько вашего говна переел, что мне ничего не страшно.

Он постоял минуту мумией, затем подошел к Жоре, обнял его и

неожиданно проговорил:

- Не, кхм-кхм, ешь сам свое говно.

- От смерти уйти нетрудно, - повторил Жора, - гораздо труднее…

- Ешь, ешь, - перебил его Брежнев, - кхм, сам-сам…

На этом наш разговор и закончился. Мы ушли от Брежнева не солоно хлебавши.

- Что «гораздо труднее»? – спросил я, когда мы брели к машине.

- Гораздо труднее, - сказал Жора, - уйти от нравственной порчи, вот что!

В тот день Жора был зол, как раненный вепрь - о него можно было зажигать спички. Я прежде никогда не видел его таким разъяренным.

Глава 12

- Понимаешь, – говорю я, – чему только не учат людей, наполняют черепа всякой всячиной, так сказать, образовывают, но...

- Понимаю.

Я смотрю на нее.

- Правда?

Она кивает.

- Но все эти знания только уводят людей от истины, верно?

Она кивает.

- Люди в растерянности: они не знают, где они, кто они, зачем?..

- Да, верно.

- Они говорят и думают на английском, немецком, французском, русском, на иврите и хинди, лопочут по-китайски вместо того, чтобы говорить и думать по-человечески.

- Да.

- Французский воробей, – продолжаю я, – с первого “чик-чирик” понимает еврейского, лошадь понимает лошадь, слон - слона и букашка - букашку. А люди?

Она слушает.

- Они придумали проблемы отцов и детей, белых и черных, сильных и слабых, богатых и бедных... Какая чушь!

- Да.

- Взаимопонимание – величайшее чудо из чудес. Так в чем же дело? Требуется язык взаимопонимания. Эсперанто! Но доступный каждому, как каждому воробью доступен язык зерна или продолжения рода. Попробуйте напоить верблюда, не испытывающего жажды! Закон потребления воды сидит в его шкуре, в горбах, и никто не в состоянии этот закон изменить. А люди? У гроба ведь карманов нет, нет. Требуется жертва. Такая же, как Иисус. Самопожертвование ради взаимопонимания и обретения повсеместного счастья. Разве не так?

Она снова кивает, она согласна.

Мне нравятся эти ее короткие односложные утверждения и кивки, которыми она участвует в разговоре, в большей части соглашаясь с моими взглядами и не провоцируя спора, который всегда, считаю я, уводит от истины, убивает ее тщеславными посулами. И я благодарен ей за это желание слушать и своим молчанием поддерживать тему разговора. Я доверяю ее чутью, интуиции, как доверяю собственной коже.

Когда она лежит совсем рядом в домашнем халатике, я не вижу ее обгоревших на солнце, пылающих румянцем ног, тонкого девичьего стана, не вижу ее глаз, живого восхищенного взгляда, не слышу, как бьется в ее груди большое открытое сердце…

Я ослеп и оглох? Умер?

- Помнишь, Флобер в конце пытался нарисовать картину жизни людей...

- В конце чего?

- Жизни. Он написал умную книжку – «Бювар и Пекюше». Два старика рассуждают о значимости наук...

- Не помню.

- Ее никто не читает: ужасно скучно.

Она тоже не читала ни «Бювара», ни «Пекюше», тем не менее, мне нравятся эти тонкие белые кисти рук, длинные пальцы с перламутровыми ноготками.

Половина восьмого.

- Где мы сегодня ужинаем? – спрашиваю я.

- Что же было в Копенгагене, – спрашивает Юля, – чем закончился саммит?

- Ничем.

- Ты так считаешь?

- Уверен.

- Почему?

- А ты как думаешь? – спрашиваю я.

- Потому что люди, – произносит Юля, – не воробьи… И даже не букашки…

Господи, думаю я, нельзя же так неистово любить ее!

И, не стесняясь, кулаком утираю слёзы…

- Ты… ты плачешь?

- А ты как думала!

Глава 13

Великий праздник Великой страны помешал нам тогда еще раз заполучить Брежнева в свои руки. У нас все было готово для инъекции наносом, но его уже успели упаковать в какое-то правительственное тряпье, сделали подвязки, подпорки, подвески, подкладки (доступ к телу напрочь был заблокирован) и выставили для обозрения ликующему народу. Как икону. Ему помогали приветственно махать рукой и поворачивать голову из стороны в сторону… Кукла на ниточках! Все было солидно, странно и чинно. Говорили, что торс его подпирал и удерживал жесткий корсет, а на ноги были надеты железные, не сгибающиеся в коленях латы. Как трубы. Кукловоды постарались отменно! Говорили, что вместо вождя выставили его двойника. Все это, конечно, выдумки злопыхателей, но, вполне вероятно, что в этих сплетнях были и крупицы правды. Кто теперь знает?..

Было холодно и вьюжно, мы не пошли на Красную площадь, сидели у Жоры в Сокольниках, хлебали грибной суп с гречкой и даже ни о чем не спорили. Молча пялились в телевизор, наблюдая за тем, что происходит на праздничной арене страны. Ирина еще спала, а нам было любопытно, как выглядит Брежнев с трибуны Мавзолея в цветном изображении. Мы жили ожиданием его появления на экране, но он не спешил к нам навстречу. С экрана глядели радостные возбужденные лица народа, торжество идей коммунизма не спеша и уверенно шествовало по брусчатке, лились велеречивые речи героев страны. Комбайнеры и доярки, космонавты и поэты, все произносили одно только слово: слава, слава, слава... Говорили, что на трибуне будет двойник, поскольку сам Брежнев уже не в состоянии передвигать ноги, а вынести его на трибуну на руках, и в течение всего праздника удерживать перед глазами страны было бы верхом безрассудства. Страну не обманешь никакими ухищрениями. И все-таки вскоре мы увидели чучело в демисезонном пальто с пыжиковой шапкой на голове, удерживающейся на роскошных черных бровях.

- Ха-ха-ха, – без всякого восторга произнес Жора, ты только посмотри на этого уродца, – ха-ха-ха…

Подошла Ирина.

- Ух ты! Вылитый Цезарь!

- Да нет, – сказал Жора, – не Цезарь… Мне он больше напоминает какого-то фараона. Мумию…

А что, похож! – восхитилась Ирина.

Крупным планом лицо Брежнева не показывали, вероятно, из опасения высветить издержки макияжа. Мы знали, что на трибуне стоял двойник. Иначе и быть не могло, ведь настоящий Брежнев в это время проходил премедикацию, и мы вот уже третьи сутки безвылазно сидели дома и ждали звонка.

- Жор, – сказала Ирина, – бросьте вы его, а? Ну зачем вам этот маразматик?

- Да мы, собственно, и не очень-то…

- Когда голова теряет мысль, – негромко проговорила Ирина, – она должна быть снята с плеч и отправлена на бойню. Не так ли?

Двойник был вылитый вождь. Ему привесили роскошные Брежневские брови, нафабрили губы и щеки, напялили на нос очки... Ему было только пятьдесят, и он был еще хорош, но дело требовало, чтобы выглядел он постарше и его состарили. Озвучил его мастер разговорного жанра Гена Азанов. Вся приветственная речь была записана, и стоило нажать кнопку, а кому-то толкнуть двойника в бок, чтобы он синхронно открывал рот и «фанера» бы сделала свое дело. На всякий случай рот не открывали, и вождь снизошел лишь до маятниковых помахиваний открытой ладошкой. Все было старанно и чинно. Камера скользила по сияющим лицам москвичей и гостей столицы, трепетали на ветру красные флажки, летали воздушные шарики, гремела музыка, радость лилась рекой, праздник рос, ширился...

К Брежневу мы так и не попали. Как там его ни премедицировали, как ни старались, ни пыхтели над ним, он умер через день после праздника Великого Октября. Умер во сне… Гроб, в красном кумаче с черными лентами положили на артиллерийский лафет. Затем, как и полагается, зазвучали скорбные речи...

Мы просто вышли на улицу прогуляться.

- Жор, – а где твое синее драповое пальто? – спросил я.

Он надел прямо на свою синюю кофту не по сезону белый длинный до колен полушубок.

- Где-где?..

Жора натянул на голову по самые глаза свою желтую заячью шапку с опущенными ушами.

- В Караганде, – сказал он.

Зима была уже на пороге.

Глава 14

Поиск по сайту: