ГОРБАТАЯ РАДУГА 4 страница

Я не успел даже удивиться, мол, а ты кто такой?!. Кто такая?!! Жалкое, жадное тупое серое, не знающее ни слова ни по-русски, ни по-английски, ведущее себя просто по хамски, мокрое, как мокрица, как какой-то слизняк, мутное, слепое чудовище! Да ты… Да я… Да ты знаешь, кто я такой?! Я был бесконечно возмущен: как ты смеешь?!. Эта мысль мелькнула в моем мозгу лишь на мгновение. В самом деле: какая-то там вода, обычное Н2О, сочившееся всегда, как вода сквозь пальцы или уходящее просто в песок… Я никогда не знал силы воды, никогда не испытывал на себе ее мощи. Иногда меня настигал ливень, я как-то было даже тонул… Я, конечно, видел всякие там репортажи о ее вероломстве – сносило дома, мосты, слышал о жертвах… Но никогда не был в ее власти... А ты кто такая?!. Она меня не то что не заметила, она обратила на меня внимания не более, чем на собачью кучку, просто плюнула на меня. Все эти рваные мысли молнией сверкнули в мозгу, и тут же их сменили мысли о прошлом, о том, что было в моей жизни значительного и никчемного. Точно так, как это описывается в книжках: мальчик на велосипеде, живые родители, моя несравненная бабушка Саня, что-то из школы – лампочка, как я однажды разбил лампочку, и в классе стало темно, что-то еще, молнией, вспышка воспоминаний, Оля, затем Таня, кажется, Рия и целая вереница лиц, а затем наши клоны, клоны, колонии клонов… Все в цвете (мне всегда снятся лишь цветные сны). А потом – свет, безжалостный слепящий белый свет во все глаза, море света, и я снова вдохнул.

Я был в шаге от Бога!.. И Аня тоже…

- Ты видел Аню?

- А потом был ад… Ададад… да-ад… Неожиданно, высверком молнии воскресивший мечту снова жить среди книг и цветов… В ту минуту самым страшным же было - не знать под ногами земли. Я же…

- Ты плачешь?

- То, что Богом дано – не отвертишься… Назови мне того, кто ушел от судьбы! Да никто! Неизбежность судьбы – вот промысел Бога. Для кого-то это и предназначение…

Смешно было даже думать о каких-то там телодвижениях, о каких-то усилиях по спасению с моей стороны, о какой-то помощи со стороны… Нигде не было никаких сторон. Мрак, гул, ад и страх, жуткий страх… Страх сковал мое тело…

Ничего другого не оставалось, как только молиться и отдать себя в руки Бога. Ведь и эта волна, и я в ней – Его воля, Его промысел. Она – проявление нашего с ней Бога, живое Его воплощение.

Мы остались наедине. Чушь, конечно, собачья, несусветная чушь. Это я сейчас все придумал и всем так рассказываю, что мне доставляло немалое удовольствие чувствовать себя в ее сумасшедшей власти, представления не имея, где верх, а где низ, где восток, а где запад, где дно, а где небо, где рай, а где ад, ад везде, всюду ад, только ад… Но еще большее удовольствие, рассказываю теперь я, мне доставляли те считанные мгновения, когда вдруг голова, да глаза и нос, и, конечно же рот, рот, да рот, только губы, две рыбьи губы оказываются вдруг, о, какое это счастье! вырываются на единственный миг из воды, на одно лишь мгновение, на один только блеск молнии, на такую лишь долю времени, когда ничего невозможно успеть, ничего в этой жизни, а лишь только схватить, уцепиться зубами, всей своей жизнью, ее еще жарким остатком, ухватиться за воздух, откусить от его бесконечного неба, отгрызть, да отгрызть его малую толику, кубик, гран, жаркий жадный свистящий глоток… О, какая это несказанная Божья милость, Его милая щедрость!.. Потом - снова пучина волны… Где верх, где низ?.. Абсолютная тьма, ад. Хоть бы лучик света…

Не знаю, как мне удалось зацепиться за сломанный пальмовый ствол, (может быть, это была десница Бога!), я завис, уцепившись обеими руками, ногами же… Мои ноги так и не нашли опоры до тех пор, пока скорость воды не упала. И лишь потом я смог ухватиться за ствол дерева… Но я мог дышать и открыть глаза, круглые от ужаса, мог орать сколько было сил, из страха, конечно, и одна только мысль сверлила мой мозг: удержаться!.. Мои пальцы просто въелись, вгрызлись в этот спасительный сук, как челюсти бульдога в горло врага. Когда пришло понимание того, что случилось, я все еще орал, словно меня резали. Потом понял, что меня некому слышать. Так что толку орать на весь мир! Аню я увидел…

- Аню?!

- Мимо меня неслись кровли крыш, окна, кресла и сломанные кровати, плыли, задрав кверху ноги и кувыркаясь столы, деревья и джипы, какие-то бочки и ящики, какая-то змеями извивающаяся одежда, чемоданы и сумки, яркие пляжные зонты и даже отломанное крыло двухместного самолета… И люди, и люди, они, кто был еще жив, цеплялись за все, что было на плаву, их головы еще были над водой, как кокосовые орехи, а мертвые, те кто был уже без признаков жизни, просто… Аня была…

- Аня?..

- Все они проносились мимо, безвольно плывя среди всякого хлама, я старался на них не смотреть, не искать среди них знакомых, кто-то, несясь в метре от меня, тянул ко мне руку, эти молящие о помощи, полные страха, еще живые глаза, а какой-то таец оказался на спине проносившегося мимо, видимо, замешкашегося слона, хоботом пытавшегося ухватиться за мою пальму… А Аня…

- Что «Аня», что «Аня»?!

- Это был ад!..

Все вокруг куда-то неслось, спешило… Антаманское море пришло в каждый дом…

Это была водная «Герника», воплощенный «Крик» Мунка…

Я на собственной шкуре узнал, что такое бульдожья хватка. У меня даже мысли не мелькнуло, чтобы расслабить пальцы, они были под водой и я не чувствовал боли. Чтобы отцепить, отковырять меня от ветки, спасателям пришлось применять металлический уголок.

Я не знал, куда меня отнесло. По всей видимости, я был среди первых, подхваченных волной, и когда зацепился за пальму, находился от берега далеко. Мимо плыло все, что смогла в своей жадности и жестокости одолеть вода. И безмерно много людей, бесконечное множество... Словно их всех специально собрали и, отмывая в огромной ванне, как какие-то там овощи, готовили для засолки. Люди просто кишмя кишели… Я не искал среди них знакомых и находил. Сперва я узнал чью-то кофточку с большими красными маками. Она облепила мертвое тело, и маки не казались такими яркими. Вчера вечером я видел эти маки совсем рядом живыми, под ними была живая атласная кожа… Среди тел были и живые головы, стриженные и с мокрыми обвисшими волосами, абсолютно черными или длинными русыми… И глаза, глаза… И эти, полные немого крика глаза. Таких глаз, переполненных страхом, я никогда в жизни не видел. Никакого крика я не слышал, все уже откричало и было погребено в беззастенчиво-веселом смеющемся шуме воды. Мысль о том, что мои новые шорты, оставшиеся на берегу, могут плыть где-то рядом, меня рассмешила. Пронеслась, покачиваясь, как бакен, искусственная матка, за которую успели уцепиться двое. Я заметил только их затылки. Мне удалось узнать еще одного – нашего садовника-мексиканца. По его цветистой красно-зеленой футболке…

Единственное, что меня радовало: слава Богу, что её не было рядом…

Тины…

Глава 5

- Потом я увидел Аню…

- Аню?!

- Кажется, Аню…

- Кажется?

- Я не мог ее не узнать…

- Ты?..

- Я не смог расцепить пальцы.

- Ты уверен, что это была она?

- Ее затылок, плечи, ее уши, да, ее белое маленькое ушко с бусинкой бриллианта в центре мочки… Я не мог ошибиться.

- Но может быть?..

- И этот крестик на левом плече… Мне до сих пор слышится ее шепот: «Аddio!..» (Прощай, фр.).

- Тебе показалось.

- Пальцы были, как клещи…

- Ты же до сих пор не уверен…

- Я был бессилен… Это длилось секунду, не больше, миг, это было как выстрел, как детский крик. Я не мог всего этого видеть и просто закрыл глаза. Чтобы все побыстрее кончилось…

«Tu quoque, Brute?» (И ты, Брут? Лат.))

Это мне послышалось. Но я ведь никого не предавал!

Как же Юля была права: «Оставьте Иисуса!».

- Это непостижимо.

- …мне стало страшно, и я поднял голову, чтобы видеть лишь чистое, равнодушное к тебе небо. Что я мог? Я не мог заставить себя разжать эти чертовы пальцы…

- Да, да…

- Ее не оказалось ни среди мертвых, ни среди живых.

- А ты пробовал?..

- Потом пришла вторая волна, но я уже знал, что удержусь на пальме. Страх ушел и теперь я был только наблюдателем, свидетелем смерти…

Бог подал-таки мне свою крепкую руку. Это был не сон, проснуться и сказать слава Богу все кончилось, - было невозможно. Обломанный сук – как Божья десница…

Был канун католического Рождества. Высота волны – с многоэтажный дом, а скорость – до семидесяти… Семьдесят километров в час!..

И вот…

И вдруг…

О, Матерь Божья…

Когда мне казалось, что всё уже позади, что я спасён и Бог дал мне возможность увидеть плоды рук моих, когда я был Ему бесконечно благодарен и уже точно знал, что всё уже кончилось…

Всё только начиналось…

- Было же две волны, - говорит Лена, - первая самая вероломная, а вторая…

- Да-да, первая, конечно, была просто свирепая, яростно-вероломная… Мне удалось…

- Да-да, ты говорил… Уцепиться…

- Плесни ещё, пожалуйста, - прошу я, подвинув ближе к Лене пустой стакан.

- Коньяк, виски?.. Воды?..

- Только не воды, - прошу я, - хватит мне воды…

Лена наливает коньяк, но пить мне не хочется. Мне хочется всё забыть, забыть… Никогда этого больше не знать… Не знать…

Убить память!..

Я таки делаю пару глотков… И закуриваю…

Лена терпеливо ждёт. Затем говорит:

- Не хочешь – не рассказывай…

- Не буду, - говорю я, - не сейчас, ладно?

Смахнув слезу…

- Конечно-конечно, - соглашается Лена, - как-нибудь потом… Когда тебе захочется досказать… эту историю…

- Историю…

Захочется…

Проходит неделя…

Мы почти перекрыли крышу и уже ждали дождя, чтобы испытать наслаждение от проделанного. Я, как оказалось, довольно легко справился и с этой работой. Мне понадобилась ножовка, болгарка, молоток и гвозди со шляпками – «шиферные»… Ну и листы шифера, которые один за другим мы с Леной вдвоём (вдвоём гораздо легче!) затаскивали на крышу и укладывали на уже подготовленную для этого поверхность – на стропила заблаговременно были реденько прибиты доски, а на них раскатаны рулоны рубероида… И т.д… И вот очередь за шифером… Лист за листом первый ряд… Затем второй… Снизу вверх… Чтобы шифер не раскололся дырки для гвоздей надо пробивать очень осторожно, тюк-тюк… Или просверлить дрелью, соответствующим по размеру сверлом…

Это целое искусство – перекрыть крышу…

Потом я даже ходил по ней босиком…

Мягко ступая, осторожничая…

Что называется – на карачках… На ногах и руках… Поза неприглядная – боялся соскользнуть…

Мы ждали дождей…

Прошла целая неделя…

И вот в четверг полил дождь… Как из ведра… Просто море воды, море…

- …вот такая история, - говорю я.

Крыша не протекала!

Мы сидим у камина, шум льющейся с крыши воды и потрескивание поленьев в камине… Язычки пламени, тени на стене…

Редкое сочетание божественных звуков и красок…

- …и вот, когда, казалось, - говорю я, - что…

Я снова и снова пытаюсь дорассказать эту историю. Мне надо выплеснуть, вырвать с корнем, просто выцарапать её из себя… Как нежеланный плод. Требуется душевный аборт, освобождение… Хоть и в муках, но вычистить себя, выскоблить до чистоты, без остатка… Чтобы закрывая глаза перед сном ничего этого больше не видеть.

Ни коньяк, ни виски, ни водка уже не спасают…

Снотворное?.. Я жую таблетки, как…

Выговорить – вот надежда!

- … редкое сочетание, - повторяю я, - не просто редкое – невообразимое…

Лена нажимает рычажок диктофона: щёлк…

- Извини, - виновато улыбается она.

-… я думал, - говорю я, - понимаешь… Ведь всё дело тут вот в чём…

Я думаю над этим с тех пор, как однажды узнал… Я где-то вычитал, кажется, вычитал… Или мне кто-то сказал… Я тогда не обратил на это внимания, и вот только теперь осознал…

- Что? – робко спрашивает Лена.

- … в полной мере, - говорю я, думая о своём.

Небо и земля, думал я, коса и камень, инь и ян… Противоположности!

Вода и огонь… Это редкое сочетание…

-…в огне не горит и в воде не тонет…- говорю я.

Лена только молчит.

-…ну, ты понимаешь, о чём я говорю.

Лена слушает.

- Огонь и вода, - говорю я, - это инструменты Бога в Его борьбе с человеком. Если люди не видят, не прислушиваются к Нему, не понимают, что… понимаешь меня?.. если Земля вся в грязи и истоптана уже вдоль и поперёк, изгажена под завязочку этим гомо, у Него просто нет выхода: вот вам вода – умойтесь, омойтесь!.. Отмойтесь, наконец! Вот вам тихий шёлковый нежный огонь – очищайтесь!.. А если надо – свирепый, яростный – жгите, жгите!.. Выжигайте дотла! Так врачи делают промывание желудка при отравлении или выжигают коросту…

Бог – врач! Он лечит… Вот вам цунами, вот вам молнии и пожары. Или… Если мало – вулканы… Или вот…

Это было Его новшество, Богово! Ни в книжках, ни в кино я такого ещё не видел. Ни один фантаст до этого ещё не допёр. Спилберг – отдыхает…

-… то, что открылось моим глазам, когда я сидел, как обезьяна на пальме… И первая волна, и вторая… и всё, что несли в себе эти волны… – это были цветочки…

- Цветочки?

- Лютики… Когда вода снова вернулась, вошла, так сказать, в свои берега, кишащая всё ещё останками цивилизации… Чего там только не плавало…

- Я помню, - говорит Лена, - головы, головы… даже замешкавшийся слон, хватающийся хоботом за твою пальму…

- Да, да даже слон… Я уже было успокоился… Небо было чистое, как слёза! Вода – серая, мутная… Едва волнующаяся… Тяжёлая как нефть! И вот…

Я вижу, как методично вращается колёсико диктофона, наматывая мой рассказ на пленку…

- Лучше бы я этого не видел, - говорю я.

Лена молчит.

- И вот… Ковчег… ты же помнишь эту историю с Ноем! Спасительный Ковчег… История повторяется, новый виток… Но какой виток! Но какой повтор! Изумительный! Неправдоподобный… Но правда… Правда!

Я видел это вот этими зелёными, как у Иисуса глазами… Ты веришь?

- Зачем ты спрашиваешь?

- Крест!..

- Что крест?

- Сперва был немилосердный потоп… ну эти волны с мертвыми головами… Все наши усилия были сметены… козе под хвост. Как корова языком… И вот Ковчег… Никакого, правда, ни Ковчега, ни Ноя, ни тварей еще не было… Зато был крест! Веришь, это было… Ну, не то, чтобы величественно… Это было просто божественно!..

- Что?

- Крест!

Я закрываю глаза, чтобы лучше себе это представить.

- Вот смотри, - говорю я, - представь себе… Я уже не думал о каком-то спасении, сидел как обезьяна на пальме, пальцы мои по-прежнему бульдожьей хваткой удерживали меня на дереве, я как-то даже привык, сжился с образом обезьяны… у меня и мысли не мелькнуло, что я человек, и мог бы уже давно… Нет!.. Да и не до того было – я был просто зачарован этим зрелищем! Это было божественно!..

Я открываю глаза, чтобы убедиться в том, производит ли мой рассказ впечатление на Лену. Производит… Лена – коралловое ухо, вся – слух!

- Так вот – крест!... Прямо надо мной, ну в небольшом отдалении… над едва заметно волнующейся поверхностью вод вдруг высветился крест… Уже были сумерки, небо засеивали колючие золотинки южных звёзд, темнело уже… И вдруг этот свет… И как северное сияние… Ну, ты знаешь, как тут у нас… И белые наши ночи… Ну, ты помнишь…

- Посмотри в окно, - говорит Лена, - там и сейчас…

- Да! Только у нас наше сияние салатовое, а там было… сперва бледнорозовое… как шеи фламинго, помнишь, затем более насыщенное… оно густело с каждой минутой, напитывалось красным как вызревающая малина, сперва красным таким, ярко красным, а потом малиновым, как восход, наконец просто огненно-красным, даже рыжим каким-то как зловещий огонь… (Как… вдруг пришло в голову - как волосы Тины!). Небо!.. И вода… Будто это была уже не нефть, а жаркая лава, бесконечно жаркая лава вокруг, куда ни кинь взгляд… Жарко не было, было горячо… Но вода не кипела…

И вот это насыщение красным, эта наливающаяся густота ярко-огненного усиливалась по мере того…

Казалось вся поверхность воды источала жар вулканической лавы… Но ничего не шипело… Было тихо-тихо… Тишина стояла такая, такая… Тишина стояла такая, что слышно было, как улыбается Небо. Да-да, Оно хихикало, смеялось над нами… Покашливая… «Выстроили… кхе-кхе?.. Ну, что вы выстроили свою Пирамиду, свою Вавилонию… кхе-кхе?». Бог, это Бог спрашивал нас простым чистым русским языком. Ухмыляясь и покашливая… Помню, я даже… Да, я даже разозлился на Него: не кашляй! Что-то выпало из меня – бульк! Это был единственный звук, который мне удалось расслышать. А что выпало – я не мог понять: я же был совсем гол, как сокол. Только плавки, только плавки… Голый как Адам! Потом я вспомнил, что выпало – флешка! Это была моя флешка, которую я всегда носил при себе, флешка, аккуратно вложенная в презерватив, на случай если… Вот как раз этот случай и представился. Я, помню, прежде, чем снять шорты (совсем новые шорты!), вытащил её из заднего кармана и сунул в плавки – самое надежное место для хранения, когда ты в воде. Вот, видимо, она-то и булькнула. Это булькнула наша Пирамида! Копия была, конечно, в другом месте, копии были у Жоры, у Юли и Юры, у Наты… И теперь даже у тебя. Есть?

- Есть, - говорит Лена.

- А та – булькнула, - повторяю я. – Как уж я там на той пальме извивался, что ей удалось от меня избавиться – ума не приложу.

- Видимо, - предполагает Лена, - было не совсем…

- Совсем не совсем! – говорю я. – Так вот – крест… По мере того, как этот самый крест выныривал из воды…

- Как выныривал?

- Он сначала всплыл из глубин…

- Всплыл?

- Ага… Как кит. Какое-то время полежал на воде… Как человек! Вот когда ты ложишься в воде на спину, набрав в лёгкие воздуха, так и крест… Будто был живым человеком, и даже, казалось, набрался воздуха… Ага – вдохнул! Всей своей грудью… Как перед прыжком! Словно раздумывая… Мгновение лежал просто так, ничком, словно решаясь на что-то… И вдруг… Решившись-таки…

Ты бы видела! Ага… Да, это было…

Он был крупный такой, простой, крепкий, весь угловатый… У меня мелькнула мысль, что на таком вот кресте даже Иисусу было бы хорошо!..

И вот этот крепкий крест вдруг, как перышко, так легко оторвался от воды, воспарил, завис на какое-то время… Вода, стекая с него, капала, как кровь… Сперва кровавые ручейки, затем тяжёлые капли… Кап-кап… Тиннн… Огненно-красным светом было залито всё…

Но страшно не было… Было какое-то внутреннее ликование и… очарование, да, я зачарованно смотрел и смотрел, не мигая… Как на тарелку НЛО. Ты видела тарелку? Нет. Вот я так и смотрел… Покачиваясь едва-едва, чтобы можно было подумать, что он живой, крест поднимался всё выше и выше над водой… Как кровавый змей. Снизу там у него словно что-то прилипло, нечто бесформенное и чёрное, и, казалось, это прилипшее тянет его вниз… Как какой-то ненужный груз. Не давая возможности стать легче… Чтобы легче взлететь…

Я присмотрелся – это был Жора… Жора… Крест уносил с собой Жору…

А Тины не было…

Нигде.

Я давно уже не разглядывал, что там творилось вокруг меня. Меня не волновала и моя дальнейшая судьба. Я был уверен: выберусь! Не знаю, откуда была такая уверенность – ведь ни о какой помощи и речи быть не могло – куда ни посмотришь – волнующаяся лава огненной воды…

- Лава воды?

- Словно ты в жерле вулкана… И вот…

- Ну… скажешь… в жерле… В жерле я никогда…

- А я вот побывал… Не то что там жаркий ад… Жары никакой не было, но ад… настоящий ад… Некуда деться… И даже, закрыв напрочь глаза, невозможно было спрятаться от этого ада: он тут же высился в свой исполинский рост, ширился безгранично своей бесконечностью… даже с закрытыми глазами… и тотчас (я всё-таки попытался закрыть), и в то же мгновение слышался какой-то неясный шум, словно черти возились в преисподней этого ада, сперва шум, затем звон… тонкий такой – тинь, и тотчас как удар колокола – тинннн… Даже, пожалуй, вот так – тинннъъъ!.. И ещё даже тяжелее – tinnnnъъъъъ… Вот с такой безысходной твёрдостью. И чтобы не оглохнуть, пришлось открыть глаза… Ибо можно было лишиться рассудка: tinnnnъъъъъ… Мне даже вспомнилось это грозное тяжёлое «тиннн…», прозвучавшее впервые, когда я… В тот же миг мне явилась вдруг Тина… Помнишь, я рассказывал…

- Когда ты сидел на суку? – спрашивает Лена.

- Прежде чем открыть глаза, - говорю я, - мне вдруг захотелось… ты не поверишь, - схватить Тину за руку, уцепиться за неё, прильнуть, кинуться ей в ноги… ты не поверишь… просто упасть всем своим существом в её спасительное покровительство. Отдать себя всего всей ёй! Прикрыться ею! Как свинцовой дверью от радиации! Бухнуться в неё как в колодец с родниковой водой. Мое тело пронзила молниеносная судорога и меня вдруг наполнил немой спасительный крик, восторженное ликование!.. Пришла вдруг вера в спасение… Помнишь, я рассказывал, как когда-то в Валетте…

- Явилась Тина и спасла тебя от пуль каких-то преследователей… Конечно, помню…

- Вот и сейчас!.. И как только Тина явилась, я тотчас, поверив в её спасительное всемогущество, открыл глаза…

- Зачем же?! – восклицает Лена.

Будто бы Тина и в самом деле могла меня спасти.

- И вот…

- Да-да, - говорит Лена, - конечно-конечно… Я понимаю… Прости, пожалуйста, но мне вдруг показалось…

- Вот и мне, - говорю я. – А вскоре… Мне было жаль расставаться с Тиной, я снова закрыл глаза, но никакой Тины уже не было… Пальцы вдруг соскользнули, и я чуть было не захлебнулся… Но ноги нашли опору… Слава богу сук оказался надёжным… И теперь я мог видеть… Было так тихо, что, казалось, тебе уши залили свинцом. Мне только слышалось – «Тинннъъъъ…». Уже по-русски…

- Что «по-русски»?

- Тиннннъъъ, - говорю я, - по-русски… Теперь – по-русски. Твёрдое такое, как гранит или как колокольная медь – тинннъъъ… «Ты мне пишешь, что колокола С намолённых за звон колоколен Обучались уменью летать…» - вот точно так и было, - говорю я, - «С намолённых за звон колоколен». Это и я вымолил себе этот спасительный звон этих обучающися летать колоколен… Я только тем и жил теперь на этой пальме, на этом спасательном суку, только и жил тем, что открывал глаза, видел это свирепое огнедышащее чудовище и тотчас закрывал, чтобы видеть Тину, только Тину и никого кроме Тины… И она приходила… Усаживалась рядышком, чтобы согреть меня своим теплом, брала мою трясущуюся от испуга руку в свои шёлковые ладони и прижавшись своей бархатной щекой к давно не знавшей бритвы моей, щекотала мои чуткие ноздри дурманными запахами своего филигранного тела, совсем обнажённого, просто голого, голого до судорог в горле, до умопомрачения…

И я приходил в себя…

Набирался злых сил мужества, мужества и… не открывая глаз… грозил своим громадным кулаком небесам: «Не дождётесь!».

До тех пор, пока Тина сидела рядом.

Даже Бог перестал покашливать и затрясся от страха!

Потом слегка приоткрывал глаза, чтобы в прорезь век, в тонкую щёлочку снова рассматривать ад…

Крест пылал… Плыл, пылая… Теперь над водой… В воздухе, в небе уже… Собственно, уже в Космосе… Как Бог…

А Жора…

- Что Жора? – встревожено спрашивает Лена.

С Жорой в подбрюшье… Словно Жора нес этот свой крест… В вечность.

- В том-то и дело, - говорю я.

И умолкаю, сглотнув предательскую слюну своего откровения.

Теперь мы молчим. Рассматриваем друг друга так, словно видим друг друга впервые.

- Так что Жора? – снова спрашивает Лена.

- Тина, - говорю я, - Тина снова присела рядышком как только… Понимаешь? «Что купая в пруду апельсины, Небеса опрокинули синь…». Понимаешь меня? – спрашиваю я, - «У монашеской стаи вороньей».

- Нет, - твёрдо говорит Лена.

- Да и сам я не очень, - говорю я, - но так и было. На самом деле…

Молчание.

- Тина так и сказала тогда, шепнула в моё воспалённое ухо.

- Что сказала-то? – спрашивает Лена.

- «Дистанция от мира до тебя НЕвыносимо НЕпреодолима», - декламирую я. – Как думаешь, в чём это она меня убеждала? Зачем эти «НЕ» она талдычила мне с большой буквы.

Я так и говорю – «талдычила»!

- Как так «С большой»? – спрашивает Лена.

- Ну просто больше не бывает! – злюсь я. – «Невыносимо Непреодолима», вот с какой! Между нами ведь не было никакой дистанции. Мы сидели, что называется впритирочку: Тинка – голая, совершенно нагая… Как молодая бесстыдница... Гойя с её «Обнажённой Махой» воют от зависти. Тинка - самая настоящая Ева! Я – в одних плавках… драных до ужаса… Впритирочку! Никаких дистанций! Мы просто слились кожами, обросли одной кожей! Как сиамские близнецы… Четыре ноги, четыре руки, две головы… И одна, одна только кожа! Какая уж тут к чёрту дистанция?!.

Ты можешь мне объяснить?

Я умолкаю, чтобы в очередной раз испытать этот катарсис, это умопомрачение, чтобы ещё раз попытаться понять…

Ах, вот же, вот! Вот объяснение:

«В разнос, в распыл, в разгул – весь белый свет,

В расход – мою мятущуюся душу,

Ответов нет, советов – тоже нет,

Есть мы без кожи – нервами наружу…».

И вот эту нашу кожу, одну на двоих, вдруг сдёрнули, сдёрнули…

Содрали… Всеми нашими нервами, голыми-голыми нервами – наружу… Миру в морду! В морду!..

«Ни женой. Ни сестрой. Ни прилипчивой тенью.
Я была миражом. Куражом. Наважденьем.
Не травой-муравой. Не ручьем по колени.
Голубым тростником из твоих сновидений.
Острой памятью кож. Кровотоком совместным
Перекрестием душ. И судеб перекрестьем».

- Понимаешь, - говорю я, - «Острой памятью кож…». Кож, кож… Наших сросшихся кож… Понимаешь, говорю, - «Кровотоком совместным, перекрестием душ…».

Понимаешь?..

- Рест, на…

Лена суёт мне стакан с виски.

- Ты можешь мне толком сказать, о какой дистанции она мне толкует? «Я была миражом… наважденьем… голубым тростником…». Придумала же!..

- У тебя глаза…

- Красные?! Я знаю. Я знаю, что когда злюсь, у меня не только краснеют глаза, но и… Надо же – «Куражом…»!..

- Зелёные, - говорит Лена, - пей уже…

«Кровотоком совместным»!.. Воооот!.. Вот же!..

- Хочешь петь – пей? – спрашиваю я, сделав глоток и улыбнувшись.

- Да, пей и пой! Ты, кстати, петь хоть умеешь?

Хм! Петь?!. Тут надо волком выть!

- А как же говорю я, - ещё как!

И пою про то, как расцветали яблони и груши…

- Врёшь, говорит Лена, - тут-то врёшь… Ну, да ладно, Катька не заметит.

Неужели эта дистанция так уж и непреодолима, думаю я.

Ти, думаю я, как же до тебя дотянуться, откусить жирный кус, ну хоть крохотный косочек? И теперь улыбаюсь: я похож на того осла, что тянется за пучком сена, болтающегося на ниточке перед мордой.

А что похож! Похож!

Осёл!

Вот тебе – целый пук!

Перед мордой…

И дистанция ведь безысходно непреодолима.

Ты – непостижима!

«…живёшь в моей крови, а значит продлеваешь эту жизнь…».

- Пой, пой, - говорит Лена, продолжай. Мне нравится. «Про степного сизого орла».

- И вот Жора, - говорю я, - вывалился… Убиться можно!..

- Как так вывалился? – спрашивает Лена.

- А, - говорю я, - ну их… Надоели! Давай лучше…

- Кто надоел-то?

- Давай лучше досмотрим… Ну помнишь? Чем там всё кончилось?

- Что досмотрим-то?

- Ну «Запах», - говорю я, - или как там его? Фильм тот. «Запах женщины». Или как там его?

- Запах не смотрят, - говорит Лена, - женщину надо вдыхать…

- Пить, - уточняю я.

«…а после я тебе отдам сполна, за то, что пойман вечер…».

- Ладно, - говорит Лена, - пить так пить… Давай так давай…

Елена – прекрасна!

Пить – так пить!

«…за то, что пойман вечер…».

Ладно… Потом досмотрим…

Пойман? Вечер?!.

Ти, я на крючке?

Ах, ты не моя травушка-муравушка!..

Время от времени, думая о Тине, ловлю себя на том, что приучаю себя к мысли:

«Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай!»

Приучаю…

Приучу?..

- Куда Жора-то… Вывалился с креста? – спрашивает Лена.

Куда-куда… А куда можно вывалиться с креста?

- В небо, - говорю я, - куда же ещё?

Как птенец из гнезда!

- В небо?!.

Ну, а куда ещё-то?!!!

- Ага, - говорю я, - уселся на облачке рядышком с Ним… Свесил ноженьки…

Лена недоумевает.

- И каков же, позволь спросить тебя, вывод?

- Не надо выводов, - прошу я.

«Мы рисуем. Мазок. Каприз.
«Ты испачкал вот здесь. Утрись.»
Мир, впечатаный в наш эскиз,
Подставляет живот под кисть».

Вот уж подставляет…

Не жалея живота…

Глава 6

Позже, сутки спустя, просматривая телерепортажи с места событий и любительскую хронику, я узнал себя, бредущего к берегу, догоняемого первой волной. Никто не верил, что это был я. Кто-то снял нас с Аней, снимая волну. Волну и, по случаю, и нас с Аней.

Потом этот берег назовут берегом скелетов, побережьем мертвых. Триста тысяч жертв, не считая наших. Это лишь те, кого удалось идентифицировать с помощью ДНК-анализа.

Я стоял на пустынном берегу… Тишина абсолютная. Ни пения птиц, ни шевеления воды, ни единого человеческого голоса… Тишина такая, что слышно как…

- Распускаются лилии? – спрашивает Лена.

- Откуда ты знаешь?

Океан, если смотреть прямо перед собой, был спокоен и тих, как наевшийся лев, вода – мирная, гладь, как зеркало… Если же оглянуться на берег – жуть!.. Это - как ковровая бомбардировка. Скелеты домов, скрюченные лопасти винтов самолета - как лепестки увядших ромашек…

Поиск по сайту: