Глава 15. Большее, меньшее

Все приливы, вне зависимости от того, сколь сильны и темны отливы, подчиняются луне. Под ее приказом они с неохотой должны вернуть то, что получили или украли. Так было всегда: бесконечный цикл затопления и высвобождения, кораблекрушений и спасений - странная гравитационная цепь крепко связывала мрачную Землю и ее белую бледную любовницу.

Пойманная и сдерживаемая ревнивой силой тяги после долгого плавания во власти жестокого безразличного океана Белла глубоко вдохнула воздух, медленно выплывая на берег белого хлопкового песка на кровати Эдварда.

Волны накатывали на нее и переворачивали на живот, и она лежала с наполовину прикрытыми глазами, сознание ее было гладкое и темное словно галька, а кожа отшлифована солью и мятой.

Она дрейфовала очень долго - возможно дольше, чем понимала, возможно много-много лет, но теперь наконец-то почувствовала блистающее рубиновое вращение крови в своих венах. Теперь она была живой - она очень отчетливо это понимала. Размеренное раскачивание ее сердца стало достаточным доказательством этого. Она не утонула, но жжение в легких заставило ее подумать, что она была близка к этому.

Сквозь ресницы она ничего не видела, кроме вязких кремовых простыней, и пыталась избавиться от странного болезненного грохота, эхом отбивающим в ее голове и дезориентирующим настолько, что решить, почему ее подсознание так изношено, она не могла. Она почувствовала, будто острый наконечник стрелы прижался к ее животу, и шумно задышала, пока это ощущение не унялось хоть немного.

Все внутри нее скрутилось в тугой узел, словно ее ранили, а теперь рана зажила.

Каждая клеточка ее тела была измождена. Тело ее покорно отчитывалось перед мозгом, но она узнала эти признаки с утомленным отвлечением хозяина кладбища, забывая об их совершенствовании, хотя обязана была попробовать.

Смутно она понимала, что горячие руки, изнывающе медленно поглаживающие ее вверх и вниз по спине и оставляющие дюйм за дюймом теплую дрожь, пробуждают ее кожу. Каждое нервное окончание зажглось как свеча с именинного торта, обязанная затухнуть, но продолжающая тлеть.

Каждый крошечный волосок на ее коже ожидающе приподнялся навстречу рукам только для того, чтобы оказаться приглаженным ногтями, мягко по спирали поцарапывающим ее плоть, будто вознаграждая за податливое сотрудничество.

Эти самые руки с огрубевшей кожей, но такие нежные, скользили веером по ее спине, как нарисованные крылья; большие пальцы прижимались сильнее, проводя линии вдоль утонченных впадинок на ее спине, и она почувствовала, как сжимаются пальчики ее ног в ответ.

Жар разлился по ее телу от невыносимого солнца, и она испугалась, что медленно обгорит. Во рту внезапно пересохло - от жажды или еще чего-то, но уверена она не была.

Она почувствовала, как ее волосы тщательно расчесывают и встряхивают, и темные яркие воспоминания осветились заливающимся пламенем, от чего ее сердце заныло, но она отвернулась от мерцания.

Она была не готова думать или вспоминать. Тело ее задрожало глубоко, разрушающе, когда тяжелую массу отвели от шеи и губы начали осыпать ее затылок глубокими и жаркими поцелуями - каждый был медленнее предыдущего.

В промежутках между биениями сердца, она слышала, как разговаривает с ней ее спаситель - такой расплывчатый и далекий, что ей показалось, будто это иностранная речь звучит по полунастроенному радио, но подтекст и тон были бесспорны - темные глухие слова о страсти и желании, дрожащие от страха. Она закрыла глаза, утихомиривая сердце и пытаясь расслышать или понять. Но бесполезно.

Она постаралась собрать всю бывшую в ней силу и повернула голову.

И снова попыталась сфокусировать затуманенный взор. Вначале - на хлопковой сетке. Ее глаза, коричневое золото римских монет, изо всех сил пытались привыкнуть к свету, проникающему и постепенно освещающему грани ее сознания.

Лаская ее талию и округлые изгибы, руки продолжали пробуждать ее, уговаривая вернуться к спутанному мышлению, с коим она боролась, и на сей раз спустились по ее ногам вниз, приводя синапсы мозга в жизнь. Ощущение, сродни булавкам и иглам, но больше похожем на перья и когти, медленно прошлось по ее телу: от сводов стопы, ног, по позвоночнику, и ее сознание наконец-то обрело последовательность.

Я… тяжело… не могу пошевелиться, - поняла она, и руки, нежно скользившие по ее плоти, приподняли ее обмякшую руку и пошевелили пальцы. Она почувствовала жаркое дыхание на своем плече и услышала звук, показавшийся ей смехом или вздохом.

Пока не могу… - удалось мысленно произнести ей, посылая сообщение в темноту белым конвертом, просунутым под темную дверь, как вдруг что-то тяжелое, словно цемент, пригнуло ее кожу, и усталость одолела ее.

Ей снилось, что она засыпает в теплых, тяжелых руках часов, тикающих напротив ее уха.

***

Выползая из темноты, Белла приоткрыла веки, чувствуя опускающееся отчаяние в костях. Она желала навсегда остаться в этом месте, в этом времени, не представать перед зубами и когтями внешнего мира. Она цеплялась за темный якорь сна, чувствуя, как ее поднимают на бодрствующую поверхность, и попыталась соскользнуть.

Помогите… - подумала она, прижимая ресницы к предплечью, и почувствовала тепло, которое посчитала само собой разумеющимся, и пронесшийся по ней холодный воздух. Одеяло приподнялось и опустилось на нее, успокаивая ее кожу, но оставляя ледяные ванильные мурашки.

Белла ощутила, как вернулось восхитительное тепло, и благодарственно мурлыкнула. Она ощутила, как ее медленно переворачивают на спину, как ее конечности приподнимают и аккуратно укладывают, как к ее скулам нежно прижимается что-то мягкое. Затем она ничего не почувствовала: ни контакта, ни тепла, ни сладко-кислого покалывания. Нежные слова прервались. Клеточки ее тела воскликнули от разочарования.

Наконец, тишина прервалась, и она услышала его голос.

Он хрипло шептал ей на ухо слова, всегда готовые соскользнуть с ее языка - слова, которые всегда были при ней, пока она дрожала в черных пустых комнатах все эти невыразительные года, когда покинула этот дом.

- Вернись ко мне, - прошептал Эдвард мягко, хрипло, способный издавать слова, и удивился, что его голос не был похожим на завывание дикого зверя.

***

Пока Белла блуждала среди диковинных пейзажей в своих снах, Эдвард, лежа с открытыми глазами, вспоминал, как раньше, когда они были подростками, он по ночам поднимался в ее комнату. Воспоминания эти были так же ярки, как будто он только что сделал это, почти почувствовав узкий подоконник под своими бедрами.

Визит к ней, спящей, был компульсией, тем, чем он не мог управлять. Хотя все больше и больше кренившаяся водосточная труба и растущие под ней кустарники каждый раз предупреждали его, что эта попытка может стать последней, он все равно закидывал ногу на подоконник с болезненно виноватым триумфом.

Он снимал кроссовки и привидением прокрадывался в ее комнату, бросая на ее лицо черную тень, поднимая небесное облако ватного одеяла и нежно укутывая ее. Он, полностью одетый, укладывался на пышный белый зефир кровати, чувствуя в груди странное ощущение - боль или облегчение. Прижимаясь прохладным лицом к ее шее, он умолял, чтобы глухой стук его сердца не разбудил ее. На его ладонях виднелась красная ржавчина от водосточной трубы, и он морщил нос от острого запаха меди.

Как и сейчас, все прежние годы, он обнимал ее и бережно убаюкивал, пока матрац опускался и дрожал под ним, ближе прижимая его к ее теплому жару.

Затем он ласкал внутренний изгиб ее руки так, как будто играл на арфе, хотя то, что он проскальзывал в ее кровать после полуночи, как коварный старший брат Питера Пэна, едва ли можно было назвать ангельским поступком.

Иногда, в лучшие ночи, ей снился он, и именно это постоянно заставляло его возвращаться, испытывая ночную тягу к ее плоти и приоткрытому хранилищу ее мыслей.

Каждое утро, когда она, слабо сражаясь, пыталась вынырнуть из-под его руки и бросала на него неудивленный взгляд, он уверенно решал, что этот раз станет последним. Он воздерживался от горькой глупости легкомысленным замечанием, приводящим ее к угрюмому выражению лица и болезненному вдоху.

Удивилась ли она сегодня, узнав о своей власти?

Столько ночей он с некоторым изумлением смотрел на свои собственные руки, машинально тянущие его в сторону дома.

А днем он продолжал вести свою неустанную кампанию по ее захвату.

Ночью он был слишком истощен, чтобы сражаться с белым жаром, и становился рабом.

Ночи, когда ему удавалось оставаться в своей постели, тянулись бесконечно, часто без сна, и лишь тяжелые глухие ритмы музыки могли пригвоздить его к матрацу. Он нуждался в них, чтобы заглушить ее тихое дыхание, которое до сих пор мог слышать сквозь удушающие слои кирпича, воздуха и золотых обоев.

Дыхание настолько сладкое, что он мог попробовать его.

Даже лежа напротив нее с разделявшей их тела теплой тканью, ему всегда не хватало.

Загнанный в ловушку этих бесконечных ежедневных балов-маскарадов, он прижался к ней теснее и выдохнул на ее шею, высокомерно приподнял бровь, подумав о других женщинах и о том, как отстранялся от нее. Но он всегда держал ее руку в такой хватке, что костяшки ее пальцев белели. Всегда возвращал ее обратно, чтобы вновь повторить это действие.

Околдовывающие визиты заставляли его ночь за ночью снимать маску, положив ее на край ее подушки, чтобы утром гарантировано вернуть на место.

Наконец он позволил ей увидеть настоящее, - отвлеченно подумал он, прижимаясь к ней, очарованный и потрясенный силой, с которой она боролась с пробуждением. Неужели он настолько ужасающий выбор? Действительно ли ошибка столь необратима, что она не в силах перенести это? Должен ли он уйти?

Он волновался, пытаясь перестать непрерывно поглаживать ее руку - магнитное напряжение ее кожи мешало его нерешительным попыткам. Боль ее сожаления была слишком сильна - он должен остановиться.

Еще разочек, - сказал он себе, благоговея перед сужением ее предплечья к запястью, перед прекрасными костями, чувствуя под своей ладонью ее ногти. Этот раз - последний, - сурово приказал он себе, но рука его снова легла на ее плечо. И снова. И снова.

Ее дыхание стало прерывистым, и коварный яд потек по ее венам. Он вздрогнул от боли, чувствуя ее вину задолго до того, как придет это чувство. Он понятия не имел, как и насколько долго ему нужно оставаться сильным.

Сон, от которого она пробуждалась, походил на вино, шипы и черные цветы под гнетом воды. Настолько странно и красиво, насколько и болезненно. Он вспомнил, что когда они были подростками, ей постоянно снились сны о бегстве, заставлявшие ее подергиваться и рыдать шепотом, отчего его член позорно затвердевал, сердце ныло, а он в миллионный раз желал, чтобы она тоже его слышала.

Так бы она знала, что их инстинкты одинаковы.

Он знал о бегстве. К чему-то или наоборот он всегда бежал.

В его другой жизни, в наводящем ужас мире, который он видел сквозь тонкую линзу, Эдвард так близко стоял к партизанским бандитам, что видел лихорадочную вспышку вины в их глазах.

Он почувствовал молниеносную вспышку от пули, пролетевшей в футе от его плеча, ударные взрывные волны, от которых скрежетали его зубы, и единственная мысль, вертевшаяся в его голове, заставляла его глубоко дышать, продолжать машинально касаться кнопки, испытывая бесконечную потребность фотографировать и фотографировать, запечатлеть все, издающее крики. За эти годы он сознательно заточил свою способность не бежать, а идти.

Даже если это вызывало несоизмеримую боль.

Обжигающий шок от нанесенной раны до сих пор тревожил его, и теперь он вздрогнул, и Белла нахмурилась во сне.

Он помнил тот резкий ужас, который нашел на него, когда он упал на землю словно подстреленная птица, - он боялся, что больше никогда не увидит Беллу, никто не сможет заново владеть ей, никогда не будет принадлежать ей.

Единственное, что он мог бы даровать ей как доказательство сердечной привязанности - кровь на его руке, и может тогда этого будет достаточно. Сделав фотографию, которая могла стать его последней работой - фотографическое любовное письмо с другого конца мира - он лег на песок и вдохнул воздух, бывший на вкус как ее дыхание, пока черный занавес наконец на упал на него.

Сейчас, лежа в своей постели на расстоянии в миллион миль от той обочины, где произошло его крещение, он внимательно вглядывался в лицо Беллы, ясно возвращающейся в сознание, и понял, что теми моментами готовился к этому.

Эдвард решил, что независимо от того, что увидит на ее лице, когда она проснется, это будет ему знаком. Он улыбнулся, подумав о слове «знак». Эсми гордилась бы им, - подумал он.

В самые неосторожные моменты он всегда видел истинные чувства Беллы - точно так же как и на своих фотографиях. Он умолял, чтобы ее лицо не было перекошено от испуганного осознания, чтобы она не встала с его кровати и не схватила дрожащими руками свою одежду.

Вздохнув, он перевернул ее как карту. Сердца, алмазы.

Сказать, что ставка была слишком высока, - сильное приуменьшение в его жизни, часто поставленной на карту.

- Вернись ко мне, - повторил он, слыша нотки отчаяния в своем голосе, и прижал ногти к ладони, чтобы наказать себя.

Увидев, как разгладился ее лоб, он за долю секунды подготовился к взрыву ядовитой вины, которую она почувствует, как только ее ресницы приподымутся и она поймет, какую ошибку совершила.

Он почувствовал облегчение, увидев, что она не пробудилась. Он не мазохист. Он возвысился над ней, чувствуя, как дрожат мышцы.

За секунду до того, как она открыла глаза, как стратег, Эдвард с молниеносными умственными вычислениями наметил план действий в зависимости от каждой возможной ее реакции - те же самые суждения он делал, ожидая, когда упадет свет на предмет его съемки.

Он снабдил себя стратегиями в зависимости от ее вины, гнева, опровержения или отказа. Надо сказать, стратегии эти были основаны на модифицированных границах и завоеваниях, намереваясь обернуть ее страсть против ее же самой, показать ей, что нельзя отрицать произошедшее.

В него вселилась уверенность, хотя сам Эдвард не понимал этого. Его главная защита - его характер - скользнула на свое законное место как пуля в палатку.

Когда она подняла веки и посмотрела на него великолепными глазами цвета бронзы, он, задрожав, покачнулся на краю и завертелся, но быстро повернул голову, чтобы беспечно провести щекой по своему плечу, выгадывая немного времени. Молчание оглушало, и он мрачно воспротивился желанию положить свою руку на ее.

Краем глаза он заметил приподнятый уголок ее рта. Он повернулся к ней и наконец нашел тот объект, который искал.

И в этот момент он понял, что у него есть душа.

Он мог ее чувствовать.

***

Белла попыталась сосредоточить взгляд и постепенно стала различать цвета. Они принадлежали человеку, которого она любила больше всех; размяв ноги, она почувствовала боль и удовлетворение и, не осознавая этого, улыбнулась.

Она старалась сфокусировать взор на чем-то одном. Сначала она сосредоточилась на его глазах - пышных драгоценных камнях зеленого цвета, инкрустированных золотом и длинными ресницами, которые соприкасались с его щеками, пока он смотрел на нее.

Поспешно она спустилась к лабиринту осенних волос, прежде чем он мог бы захватить ее своим взглядом и вывести из равновесия.

Одеяло, накрывавшее их, скрывавшее от действительности, создавало с его точеной грудью еще более яркий контраст. Его кожа сияла золотом напротив белого. А темные брови были сдвинуты над извечным слегка хмурым взглядом.

Его рот был сочной конфетой, а когда ее пристальный взгляд упал на его губы, он высунул наружу кончик языка и прижал его к нижней губе. Язык был розовым, и она подумала о пирогах и сексе. Он окружил ее своим цветом и ароматом, подавляя своей божественным теплом, твердой массой, прижимающей ее к матрацу, но избегая кожи.

На мгновение она закрыла глаза. Как и всегда - он сверкал слишком ярко.

Ее руку чуть встряхнули, и она с усилием вновь открыла глаза. Она внезапно пролезла сквозь сеть, разделяющую сон и реальность, и приоткрыла рот, из которого вырвался резкий всхлип.

Ничто уже не будет как прежде… Я знаю.

Ледяные щупальца реальности напали на пальцы ее рук и ног, распространяясь как болезнь, но она пыталась остановить это ощущение, отчаянно стараясь перестать размышлять и вернуть свое внимание к его жемчужной коже, туго натянутой поверх ключицы, к покрытому щетиной подбородку.

Эдвард губительно нахмурился, встречаясь взглядом с ее сомнением.

Она нечаянно закрыла глаза, притворяясь достаточно сильной, вынуждая себя расслабленно лечь, сохранять свое дыхание спокойным и размеренным, хотя из-за полноты произошедшего замерла. Она, остолбенев, лежала, чувствуя, как обжигает кислотой глаза, а ее сердце расщепляется на кусочки.

Вначале она увидела легкую улыбку Майкла в суде: поза его плеч, покрытых прекрасной тканью костюма, пока он говорит о своей верности справедливости. То, насколько он распалялся в битвах при суде, было для него типичным. После завершения ему приходилось спать целый день и ночь. Он был неустанным в преследовании правды, и Белле была ненавистна мысль, что она совершила против него преступление.

Аккуратное сочетание непринужденности и приватности было поставлено против неизвестной доли, и она не была уверена, победит она или проиграет.

Теперь, когда Эдвард наконец поймал ее, она предположила, что преследование окончится. Он обратит свое внимание на новые игры с новыми игроками - пронзительно шептал ей опасный голос.

Она не могла отрицать того, что он завладел ей. Она и сама жаждала его. Но действительно ли слова, сказанные в моменты гладкого мучительного удовольствия, имели такой смысл?

Не успела она снова открыть глаза, вздохнуть, чтобы унять свою дрожь, как зазубренные края паники распилили ее изнутри за долю секунды.

Эдвард, стоя на четвереньках, возвышался на ней, не притрагиваясь и не подслушивая, но все же завладевая ее вниманием, заполняя своим лицом все поле ее зрения. Она попыталась отвести взгляд, но не смогла.

Он заглянул ей в глаза, и крошечная морщинка появилась между его бровями, когда он увидел запутанные призмы цвета. Ей пришлось моргнуть от интенсивности его взгляда, она почувствовала себя более открытой, более подвергнутой, чем когда-либо в жизни.

Ее словно разрезали на пополам. Выложили. Развернули. Быть обнаженной - ничто по сравнению с этим обличенным изучением ее лица, ее души. Она почувствовала странные покалывания понимания, которые чувствовала всегда, когда он следил за ней через линзу.

Он наклонил голову, нахмурился еще сильнее, будто человек, изучающий очень запутанную карту. Как будто решал, какое направление ему принять.

Белла в свою очередь тоже изучала его взглядом, а внутри нее запорхали бабочки, и она поняла, что не имеет против него защиты.

Его глаза почти незаметно потемнели, а выражение лица стало еще более сурово, более притягательно, дрожь пронеслась по ним обоим. Его взгляд был свирепым, и внезапно под его кожей словно засияла сила. Она ощутила напряжение в его руках, чувствуя, с какой силой сжимает он их по обе стороны от ее шеи.

Кто-нибудь иной попытался бы спрятаться от этого пугающего вида. Он словно вот-вот начнет метать искры и молнии. Один (прим.пер.: верховный бог в германо-скандинавской мифологии, отец и предводитель асов) мог бы что-нибудь позаимствовать у Эдварда.

Для кого-нибудь еще Эдвард был так же недоступен как и кирпичная стена. Белла легкомысленно подняла руки, чтобы стащить с них одеяло, переворачивая кровать вновь в золотой цвет, и сдавила рукой его затылок, чтобы сгладить резкое опустошение, которое он почти успешно скрыл.

Она почувствовала странное, теплом разливающееся ощущение, когда он опустил веки при ее прикосновении.

Что-то нарастало в ней, и она попыталась сбить эту удушающую нежность, но не смогла, снова невольно приподнимая уголки губ. Он выглядел настолько мило, нахмурившись глядя на нее, будучи похожим на демона, пытающимся спрятать свои мягкие белые крылья. Она никогда не видела человека, столь красивого, у кого были бы такие любящие безграничные глубины, но старающегося выглядеть таким жестоким. Кого он хотел одурачить? Сдерживая улыбку, она поджала губы, полная вдруг отличного настроения.

Резко его лоб разгладился. Очевидно, он нашел то, что искал, и снова посмотрел на нее с некоторого рода темным удовольствием.

Если бы только она знала, что он увидел в ее взгляде, что он всегда видел в не й, - подумала она, когда головокружение немного рассеялось. - Пожалуйста, покажи мне. Что ты всегда видел?

Истинная красота Эдварда скрывалась под его внешним видом всю жизнь - теперь она это поняла. Впервые она увидела его настоящего.

Она забыла сделать вдох и начала умирать, беспомощно лежа, ошеломленная, испуганная осознанием того, что он был так счастлив, думая, что она сделала выбор, выбрала. Слишком рано - у нее не было времени решить, что делать далее. Она почти ощущала затягивающую петлю вокруг пальца, холодный осколок угля, символизирующий уже сделанный выбор.