Глава 20. Терпение

Тише, тише, тише. Ш-ш-ш.

Считай до десяти.

Считай до двадцати.

Считай до…

Не время для паники, упрекнул он себя. Держи себя в руках.

Он изо всех сил старался сидеть неподвижно в бесцветном похоронном зале, запах пчелиного воска от полироли для мебели перекрывал запах красного дерева и пыли, и оттого его тошнило. Ее имя звенело в каждом тяжелом ударе его сердца. Каждый удар – ее имя. Так всегда было и так всегда будет, покуда кровь течет по его венам.

Он может остаться один на годы, с ужасом осознал он. На десятилетия. На весь остаток жизни без нее. Он был обречен самым прекрасным образом. Во времени вдруг образовалась дыра, зияющая расщелина, и он оказался вцепившимся в край церковной скамьи, будто мог упасть вниз, исчезнуть в темноте.

Паника бурлила в его животе, ее имя барабанило в ушах все чаще. Ее уносило течением, он мог ощутить, как она отдаляется, но был абсолютно не в силах остановить ее. Она оставит его; без сомнения, она должна, хотя он был уверен, что часть ее стремилась остаться с ним. На самом деле, ему повезло, что она была с ним столько времени. Но лишь мгновение ока. Никогда не достаточно. Жизни, момента.

Его будет вечно преследовать все, чего она касалась, все, чем она была для него. Его кровать пропиталась ее запахом. Вид ее щек на его подушках навечно запечатлен в его памяти.

Он на своей шкуре узнал, насколько было ужасно спать без нее. Когда прошлой ночью ему наконец удалось уснуть, он оказался словно лежащим ниц под гнетом этой любви, едва мог дышать. Ему снились то вполне реалистичные кошмары о том, что с ним сделает расставание с ней, то сладкие грезы о том, что она останется с ним навсегда. Пока его душа кричала об этом, даже армия не смогла бы оторвать ее от него, хотя, на самом деле, он знал, что от него не зависело ничего. Если она не захочет остаться, он останется один во всех смыслах.

Нужда прикоснуться к ней – к ее руке, к ее пальцам, просто ощутить тепло, которого он не мог обрести – разламывала его пополам, и, хотя внешне он и был спокоен и сдерживал прерывистое дыхание, то внутри был в отчаянии, желая на коленях подползти к ней.

Как могла она оставить его здесь, в этом самом месте, одного?

Карлайл поднял взгляд на высокие узкие окна. Отсутствие цветов, красок или друзей казалось неприличным, но он пытался не допустить, чтобы горе стало еще сильнее, но оно распространялось в нем словно зубная боль. Он будто корабль, медленно, сантиметр за сантиметром, осаживающийся на мель.

- Возлюбленные мои, - прочистив горло, начал священник, краем глаза Карлайл заметил руку Эдварда и благодаря ей немного пришел в себя.

Я не одинок.

Карлайл храбро перевел дыхание. Он взял за руку своего сына, их шероховатые ладони лежали вместе, а пальцы вяло переплелись. Ослабло стеснение в горле, зато сжалось сердце, когда он услышал глубокий вздох Эдварда.

Карлайл сморгнул еще одну слезу, взял себя в руки и поднял голову. Он относился к священнику настолько хорошо и учтиво, насколько мог, как и в самом начале.

Священнику пришлось использовать весь свой творческий потенциал на этих похоронах. Это, вероятно, было не совсем привычно – всего шесть человек на службе, никаких чтений, никакой музыки. Он, вероятно, полагал, что сокращенная служба подходит больше бродяге, найденному в растаявшем сугробе, чем женщине, которая была любима больше, чем небо и земля.

Было невозможно поверить в то, что Эсме на самом деле хотела такие похороны. Карлайл быстро взглянул на небольшие подснежники, которые положил в ее незамысловатый гроб, - он чувствовал небольшое неповиновение в этом. Он мог представить себе, как бы нахмурилась Эсме, но после она всегда улыбалась, а потом смеялась.

- Никаких цветов, никаких друзей. Только моя семья - и покончим с этим, - говорила она снова и снова, лежа на кровати, прижав щеку к ладони, ее бархатный взгляд был наполнен сожалением о том, чего она хотела, но не сделала. – Я не хочу, чтобы все, кого я знаю, набились в церковь, одетые в черное. Я делала это прежде для людей, которых любила, что всегда казалось столь трагичным, даже исковерковав мои воспоминания о них. Я не хочу этого, Карлайл, не дай этому случиться.

И, конечно, он клялся ей верой и правдой. Он ни в чем не мог отказать ей, когда неделя за неделей и месяц за месяцем она медленно слабела.

Но сидя и смотря на ее безжизненное тело в ту ночь, когда она умерла, в уме он уже планировал бросить вызов ее желаниям. Он хотел, чтобы более красивая церковь была заполнена ее друзьями, мягким ароматом восковых свечей и лилий. Витражи и хор, голоса тех, кого она любила, истории ее жизни и стихи, написанные с душой. Ему очень хотелось начать заполнять список. Он открывал рот бесчисленное количество раз, чтобы позвать детей и начать работать над тем, что придумало его сердце.

Но последнее желание на то и было последним, и он отворачивался от двери и снова смотрел на нее, восхищаясь ее спокойствием и тем, что смерть была очень похожа на самый глубокий сон. Пожар, что прожигал ее изнутри, погас, ее кожа была холодна, словно стекло, и ему оставался лишь прах.

Казалось, она никогда не была действительно напугана, даже когда мрачные тени преследовали ее все эти месяцы.

– Ты помнишь что-нибудь до своего рождения? – однажды задумчиво спросила его Эсме, в тот раз они рядом лежали на кровати, тишина пустого дома резала слух. – Подумай о любой исторической дате, о любом событии, что произошли до твоего рождения, Карлайл. Ты не вздрагивал и не плакал от того, как несправедлив этот мир, ты просто был тому свидетелем. Просто ждал посреди темноты - без забот, без боли. Я воображаю себе, что так и будет. Что-то вроде возвращения в приятную темноту, в теплое гнездо. В место ожидания.

Всю свою карьеру Карлайл вырывал своих пациентов из рук теней, позволяя им немного отдохнуть от боли или просто выжить. Он хотел сказать ей, что не помнит ничего, что было до нее, но, разумеется, не сделал этого, и пока полуденное солнце медленно остывало, она наконец уснула. Ее дыхание было прерывистым, и он понимал, что скоро у нее будет возможность ждать его без тревог, и тогда настанет его черед страдать.

Даже тогда, сидя вместе с Эдвардом и женщиной из похоронного бюро в своем кабинете, слушая, как Эдвард рассеянно рассказывает о деталях похорон Эсме, Карлайлу очень хотелось сказать. Сказать, что в этом не будет ничего, относящегося к ней.

Он посмотрел на гроб и отвернулся. Он был прав.

- Первое послание к Коринфянам, - начал священник после откровенно неловкой паузы, и Карлайл мысленно простонал. Бедняга, вероятно, пытался начать службу. Карлайл пытался глазами показать, что это было ни к чему. Но священник начал читать отрывок по памяти, его бледные глаза были наполовину закрыты и рассредоточены по зале.

- Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий.

Он бросил взгляд на небольшую группу скорбящих и заговорил громче, с удивительным драматическим тембром и театральным разочарованием.

- Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви,- то я ничто, - он оставил эти впечатляющие слова висеть в воздухе, и Карлайл, Эдвард и Белла неуютно поерзали на месте.

Если бы Эсме была здесь, она бы нашла это очень интересным.

«Карлайл, - печально бы вздохнула она. – Когда они, наконец, поймут, что они влюблены?».

Лицо священника заметно краснело с каждой минутой, шея покрылась пятнами, и он прищурился от слабых лучей света. Он схватился за кафедру так крепко, что костяшки его пальцев побелели.

Карлайл думал, как сильно бы это понравилось Эсме.

– Взгляни, как он искренен, - хрипло прошептала бы она себе под нос. – Уверена, он отлично поет. Ему бы стоило попробовать себя на Бродвее, а не в церковном хоре.

Вовремя сдержав себя от хихиканья над ее шалостью, Карлайл вдруг понял. Его первая мысль была ошибочной. Самые любимые люди в жизни Эсме были здесь – ее семья. Он покрутил свое обручальное кольцо в попытке удержаться от неуместного смеха. Он чувствовал, что его абсурдные мечты заманили его же самого в ловушку. И в любой момент он может очнуться.

Пожалуйста, дайте мне очнуться.

Он прошелся взглядом по своей семье и увидел их дискомфорт, их беду, желая лишь найти способ хоть как-то утешить их.

Скамья была отполирована до зеркального блеска кем-то очень набожным, отчего им всем было тяжело сидеть прямо. Тонкая ткань их траурной одежды просто соскальзывала, и почти в унисон все они опускались все ниже и ниже, пока ноги девушек не начинали касаться земли, а высокие мужчины не принимали почти горизонтальное положение. Одновременно с тем, как их локти начинали соприкасаться друг с другом, они решительно выпрямляли спины. Лишь для того, чтобы снова начать соскальзывать вниз.

Эдвард сидел слева от Карлайла. Он пристально смотрел на священника, вена на его виске вздулась, будто этот человек намеренно злил его. Он все еще держал руку Карлайла, его ладонь была прохладная и сухая, а сам он был явно взволнован или раздражен, и постоянно дергал коленом.

Его настроение стало таким, как только он вошел в часовню: беспокойный, задумчивый, но по-прежнему внимательный к своему отцу. Его темно-серый костюм висел на теле мешком, придавая ему возраста, и он постоянно запускал свою руку в волосы, но, несмотря на это, прическа выглядела довольно аккуратно. Он помог отцу сесть в машину, и они уехали, не оставляя Белле иного выбора, кроме как сесть в машину к Эммету и Роуз. Карлайл заметил ее маленькую фигурку на верхней ступеньке крыльца часовни, она в бессилии подняла руки, а Эдвард лишь увеличил скорость, едва заметив ее в зеркале заднего вида.

На протяжении этой короткой поездки, Карлайл чувствовал себя ребенком, которого куда-то везут. Облегчение от такой заботы после стольких месяцев, лет, всей жизни, наполненной уходом и заботой о ком-то, он не мог принять так сразу. Будто вы делаете вдох после долго сдерживаемого дыхания.

Карлайл чувствовал себя довольно необычно, пока сидел на пассажирском сидении и смотрел на профиль сына, выруливающего к дому на окраине города. Было странно, как лучи света пробивались сквозь погнутые ветром сосны и ели, как его собственный сын был похож на чужака, но одновременно был так похож, словно его собственная тень. Во имя любви ли это?

Мысль была запутанной, Карлайл закрыл глаза и немного покрутил в руке маленький подснежник, чьи лепестки сверкали белизной.

Последние несколько дней, несомненно, изменили Эдварда. Это было столь же очевидно, как плакат о человеческой эволюции в музее истории. Плавный переход от пещерного человека к прямоходящему мужчине в костюме, сшитом на заказ. Но это ведь был Эдвард: он в мгновение ока мог преображаться из дикого человека в цивилизованного, просто по велению сердца. Изменения были слишком дикими. Карлайл подумал, билось ли это сердце ради чего-то хорошего, стал ли Эдвард тем человеком, кем мог бы стать?

- Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится...

Карлайл взглянул на Беллу, сидящую на скамье, и увидел, как она рассеянно положила руку на трясущееся колено Эдварда. Тот послушно замер, сделав мягкий выдох, и попытался поймать ее руку, прежде чем она отдернула ее, в основном по привычке, а не желая быть жестокой.

Карлайл попытался не улыбаться. Ничего не изменилось, они всегда вели себя так и, видимо, всегда будут. Они засыпали на диване в кабинете, когда были маленькие, свернувшись вместе, словно две ленты, под их синхронное дыхание он работал со своими бумагами по вечерам.

Карлайл отметил: практически впервые они не изводят друг друга по очереди. Эсме бы возразила, что они впервые не убегают друг от друга. И оба оказались бы правы.

Когда они вошли в церковь, Белла попыталась проскользнуть мимо Эдварда в конец ряда; была ее очередь бежать. Попытка оставаться в стороне была так естественна для нее, она даже не осознавала, что делает. Эдвард всегда ненавидел, когда она так поступала, и было неудивительно, что он притянул ее, аккуратно усаживая рядом с собой. У нее, без сомнения, имелись возражения на этот счет, и она несколько раз оборачивалась, конечно, проверяя, не приехал ли Майкл. Она была бледной и обеспокоенной, ее руки дрожали, но подбородок держала прямо. Всегда желая поступать правильно, она слушала священника, словно после ей пришлось бы участвовать в викторине по его речи.

В ней что-то тоже изменилось, подумал Карлайл, пока поглядывал на нее, притворяясь, что слушает речь. Ее милая хрупкость имела свои пределы. Он знал этот взгляд. Она нервно постукивала каблуками. Он мог бы столько понять по ее мрачному профилю, но Карлайл молился, чтобы она собиралась бороться за Эдварда.

Словно по команде, Белла вытащила руку из-под своих ног и предложила ладонь Эдварду. Он принял ее незамедлительно, погладил ее пальцы и начал их растирать, что напомнило Карлайлу, как он сам гладил подснежник.

Их головы заговорщицки склонились, и, хотя они не произнесли ни слова, лицо Эдварда исказилось в отчаянии, он застонал так громко, что священник замер. На секунду он потерял мысль, затем продолжил говорить в несколько неодобрительном тоне и многозначительно посмотрел на Эдварда:

- В детстве я по-детски говорил, по-детски мыслил, по-детски рассуждал, а став мужем, оставил детство позади.

Замечание было безошибочным: священник верно разглядел в Эдварде непослушного мальчишку из класса воскресной школы или хора, где он когда-то учился. Он всегда был тем самым. Мальчиком, у которого в кармане лежала мышь, а в Библии – комикс.

Карлайл сжал руку Эдварда, пытаясь сдержать улыбку.

- Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, тогда же лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан.

Пальцы Эдварда пытались читать по мурашкам Беллы словно по шрифту Брайля, хотя он изо всех возможных сил пытался игнорировать тихий поток ее мыслей.

Он говорил себе, что хочет дать ей пространство и уединенность, и что ему не страшно.

- Страшно? – прошептала Белла себе под нос.

Карлайл был удивлен, увидев, как Эдвард выпускает руку Беллы.

- А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше.

Эммет сидел по другую сторону от Беллы, одетый в свой старый черный костюм, словно в пижаму. Он был полностью сосредоточен на священнике, но регулярно поглядывал на Роуз. Ей определенно было некомфортно сидеть на этой деревянной скамье.

Как Белла Эдварду, Эммет протянул свою крепкую ладонь Роуз, она приняла ее с благодарностью, пытаясь сохраняясь собственное равновесие и их тяжеленького ребенка на краю скамьи.

Он вздохнула про себя. Скамейки явно не были сконструированы для беременных. С ее губ практически срывалось слово «почему», глаза блестели от непролитых слез, которые эта безликая служба не давала ей пролить.

Это была словно ИКЕА для похорон. Словно сборная мебель. Совершенно исправная, ее можно было собрать в любой момент, и она гармонировала с миллионами других людей, но никогда не смогла бы стать чем-то особенным. Почему так? Почему столь безлико и мучительно?

Это место совершенно не подходит Эсме, подумал Карлайл, покорно вслушиваясь в слова священника, который вкратце рассказывал о жизни Эсме. Имя, место рождения, основные заслуги, ее семья. Ничего о поэзии, что воодушевляла ее, никакого упоминания о ее смехе или примитивных суевериях, в которые они верила, ничего о том, как красота и судьба следовали за ней, словно ребенок за мыльным пузырем.

Ее силуэт в дверях спальни, освещенный светом из коридора, когда она вернулась от мальчиков, проверяя их во время грозы. Наполовину прочитанные книги по всему дому, иногда десять за раз, но она всегда знала, где именно остановилась, но все равно вкладывала самодельные закладки: перо, веревку; и весь мир замирал, когда книга оказывалась в ее руках. Было невозможно рассказать обо всех нюансах, о каждом акте щедрости и веры, что творили из ее простой жизни нечто большее. В некотором смысле, было даже хорошо, что священник даже и не пытался.

Все, что знал Карлайл: она бы не хотела, чтобы о ней вспоминали в месте, подобном этому.

- Отправь меня в путь, а затем езжай домой и устрой такую вечеринку, чтобы мне стало грустно, что я не могу на ней присутствовать, - говорила Эсме. - Устрой такую вечеринку, чтобы мне захотелось вернуться обратно лишь на вечер, и я буду там. Я буду с тобой так долго, как только смогу.

Карлайл вспоминал, как плакал той ночью, уткнувшись в ее шею, и каждую ночью после этого. Он всегда переживал, чтобы его слезы катились тихонько, но она, конечно, знала о них.

Он чувствовал себя странным образом целеустремленно, как и хотел тем вечером. Они могли бы позвать ее обратно сегодня. Прекрасное празднование ее жизни в единственной церкви, которой она когда-либо поклонялась. В ее доме.

Если бы она могла послать ему хотя бы знак сегодня.

С холодом в сердце, они послушно повторяли слово «Аминь», и, к счастью, все было кончено через десять минут после того, как началось.

Карлайл с удивлением наблюдал, как Эдвард поднялся, чтобы пожать руку священнику, его колючая темная энергия скрывалась за мрачной вежливостью. Казалось, он очень серьезно принял на себя роль представителя семьи. Эммет, хоть теоретически и был старше, возможно, имел больше прав на ту роль, но лишь наблюдал за братом. Белла тоже смотрела на Эдварда, она никогда до конца не понимала, какое у нее было выражение лица при этом. Какое-то пугающее очарование.

Любовь пугает, подумал Карлайл.

Белла встала и выпрямила спину. Она встретилась взглядом с Карлайлом; наверное, ее немного смутило его снисходительное выражение лица. Она увидела Майкла, сидящего в последнем ряду. Карлайлу было интересно, когда она наконец заметит шестого и последнего участника похорон. От неожиданности она уронила свою маленькую черную сумочку и наклонилась, чтобы поднять ее. Майклу показалось, что она пыталась что-то скрыть.

- Карлайл, я… - Она взяла его за руку, а он успокоил ее мягким поцелуем в лоб. Она была уже взрослой женщиной, но для него она всегда была полусиротой, что так робко пробралась в его дом. Во всех смыслах, она была ему дочерью, его семьей. Карлайл всегда чувствовал острый укол вины, видя, как сильно она любит его. Его всегда преследовало ощущение, будто он забрал ее у Чарли. Как мог кто-то по доброй воле отказаться от нее, такой совершенной, такой доброй? Может, он думал, что так будет лучше для нее самой. Может, он знал, что у него не осталось ничего, что он может дать ей. Бедный Чарли. Потеря Рене…

Уничтожила его.

Карлайл сглотнул и резко обнял Беллу; прижимая к себе, он хотел сказать ей, чтобы она не становилась живым мертвецом, как ее отец.

- Поступай так, как необходимо тебе, милая. - Карлайл увидел, как ее щеки начали розоветь, и он надеялся, что это не было из жалости. – Поступай правильно. Поступай правильно, чем бы это ни было. – Она моргнула, и ее глаза наполнились слезами.

- Это больно, - выдавила она, оглядываясь вокруг, но, очевидно, имела в виду другое, прижимая сжатые кулаки к животу.

Она с сожалением посмотрела на Майкла, который поднял руку Карлайлу в знак приветствия. Карлайл вернул жест и улыбнулся Белле.

– Он славный парень, - сказал он, чувствуя, что должен дать разумный совет.

Слова жгли его грудь, но он не должен был произносить их. Она могла сделать что угодно, с чем угодно согласиться, и было просто несправедливо произносить это вслух.

Выбери Эдварда. Он любит тебя каждой клеточкой своего тела, каждый день своей жизни. Он сломлен, отчаян, без тебя от него останется лишь половина.

- Майкл славный, - вздохнула она и немного расправила плечи. – Но он отвратительно вел себя сегодня, да и я тоже. Я долгое время плохо относилась к нему, но… Я попытаюсь поступить правильно по отношению к нему. – Она взглянула на Эдварда, который смотрел на нее с непроницаемым выражением лица, как священник смотрел на него, когда пытался попросить о пожертвовании церкви.

- Не спеши, - предупредил ее Карлайл, когда она встретилась взглядом с Майклом. – Не думай ни о ком, кроме себя. Это твой выбор. Как бы он ни влиял на остальных, им придется смириться.

Карлайл жестом сказал ей идти, и она пошла по проходу к Майклу.

Ее каблуки громко стучали, и она никогда не выглядела столь мило или столь покорно, подумал Карлайл.

Эдвард прервался на полуслове и посмотрел ей вслед, священник искоса наблюдал за ним. Эммет шагнул вперед, положил ладонь на руку Эдварда, легко заполняя неловкое молчание, и продолжил беседу. Карлайл быстро пришел к себя и подошел к ним, дабы поблагодарить священника за службу.

- Эдвард, - позвала Роуз, от слез ее голос сделался капризным и гнусавым. Эдвард повернулся и подошел к ней, выражение его лица было пустым, невыражающим ничего. Он встал рядом со скамьей, раскачиваясь на каблуках взад-вперед, глаза его сузились, пока он наблюдал, как в прямоугольнике света в конце прохода исчезли Майкл и Белла.

- Иди за ней, - настаивала Роуз, доставая из сумочки носовой платок и шумно сморкаясь. – Пожалуйста, не дай ей принять неверное решение.

Эдвард тряхнул головой.

- Не стоит, - говоря, он вцепился руками в край церковной скамьи.

- Не сдавайся, - тихо взмолилась Роуз.

Эдвард не мог не улыбнуться искренней вере и любви в ее глазах, когда она подошла и встала на носочки, чтобы поправить ему галстук.

- Я никогда не откажусь от нее, - сказал он, поймав руку Роуз, чтобы она перестала суетиться. - Но я должен… немного контролировать себя. Я играл нечестно слишком долго. Это ее выбор. Что бы она ни решила, кого бы ни выбрала, все мы должны ее поддержать.

Он сжал руку Роуз, как только она открыла рот, чтобы возразить.

- Так и есть, Роуз. Мы должны верить, что Белла сделает для себя лучший выбор.

Слезы навернулись на глаза Роуз, когда она почувствовала отчаяние Эдварда.

- Ты не уверен, что она выберет тебя, не так ли?

Он моргнул, и в этот момент она увидела, какая сильнейшая боль его одолевает.

- Она не должна, - тихо сказал он. – Я рассказал ей обо всем вчера ночью… теперь она все знает. Она знает, что я не могу дать ей того, что ей нужно. Дом, например… стабильность… О он замолчал, неясно махнул рукой и ослабил галстук, вид его при том был невероятно уставшим.

- Безопасность… - пробормотал он про себя.

Двумя пальцами он коснулся округлого живота Роуз, но тут же понял, что только что сделал и неловко отшатнулся. Он резко сменил тему, переходя от невероятно интимного к банальному так быстро, что Роуз на какое-то время опешила.

- Эммет забрал мои вещи из химчистки?

Роуз взяла его за руку и мягко положила ее себе на живот, ухмыляясь его шокированному взгляду в момент, когда ребенок вежливо задвигался.

- Да, забрал. Но я хотела бы знать…

Эммет подошел к ним.

- Что вы здесь задумали? – Его хриплый голос эхом разнесся по залу.

Роуз откинула волосы с глаз.

- Белла снаружи с Майком, надеюсь, она дает ему от ворот поворот. Надеюсь, он плачет. – Она усмехнулась от этой мысли и топнула ногой от беспокойства, что все пойдет неправильно. И вздрогнула оттого, что ее ребенок повторил движение и тоже топнул ножкой.

Эммет ухмыльнулся ее несдержанности, поймал себя на этом и нахмурился.

- Мне не нравится это говорить, но Майк не сделал ничего дурного. - Он притянул Роуз к себе и провел ладонью по ее спине. – То, что он не нравится тебе, не говорит о том, что он должен не нравиться Белле. – Он взглянул на брата с извинением в глазах, на что тот печально пожал плечами, одежда повисла на нем, словно мокрая.

- Тебе он нравится? – Роуз тихо бросила вызов Эммету. – Хочешь, чтобы он стал частью нашей семьи? Думаешь, он – лучшее для нее?

Эммет открыл рот и, как истинный дипломат, смотрел на потолок, решая, что именно ему ответить. Он перевел взгляд на Эдварда, казалось, что тому было физически больно, его челюсти были крепко сжаты. Он хотел утихомирить Роуз, сказать ей, что она лишь ухудшает ситуацию, но она перебила его прежде, чем он успел что-то сказать.

- Он сделает все, чтобы увести ее от семьи. Я знаю таких. Он постепенно заберет ее у нас. Начнется с пропущенных дней рождения и встреч, пройдут годы, наш ребенок уже в школу пойдет, и мы так и не увидим ее. Нам пришлют открытку на Рождество, но она лишь… постепенно исчезнет. - Она замолчала, борясь со слезами, и подошла к окну, пытаясь высмотреть их.

Она поняла, что священник наблюдает за ней и довольно поздно попыталась притвориться, что восхищается архитектурой семидесятых, которой раньше никто не интересовался.

Им следовало меньше молиться и лучше мыть окна, разочарованно подумала она, увидев лишь расплывчатые силуэты Беллы и Майкла на лужайке рядом с часовней. Она не увидела, как Эдвард отвернулся прочь, а Эммет похлопал его по плечу.

- Так и есть, - сказал Эдвард Эммету. – Он сказал ей, чтобы она больше не виделась со мной. Чертов придурок. Она сказала, что он не имеет права ей приказывать, но он заставит ее.

- Только из-за того, что мне он не особо нравится, нельзя утверждать, что он плохой человек. - Эммет, наконец, уступил Роуз, когда она к ним подошла. – Ты счастлива? Вот. Мне он не нравится. Он неплохой человек. Просто ей он не подходит.

Роуз триумфально вздернула бровки.

Эдвард бесстрастно разглядывал свои запонки, его глаза сузились, и те, кто не знал его, могли бы подумать, что он гневается.

- Все верно, Роуз. Он не сделал ничего неправильного. Доверяет ей, как и я. Я думаю, мне будет больно, - сказал он, поднимая руку, чтобы заставить Роуз замолчать, - но ты должна поддержать ее, пожалуйста, ради меня. Будь ей другом, когда она отвергнет меня.

- Доверяешь ей сделать тебе больно? – Роуз тряхнула головой.

- Я понял кое-что… любить кого-то… значит отдать себя полностью в ее руки. Слепо веря, что она сделает то, что необходимо. Так мама говорила. И легче, если знаешь, чего она хочет. – Его голос стал хриплым. – Если присмотреться, Майкл не такой уж плохой выбор. Он сделал то, что должен был делать для нее я все эти годы. Я был слишком эгоистичен. Не думал о будущем. Я не поехал и не нашел ее, будучи чертовски уверенным, что никто не попросит ее…

- Ты должен жениться на ней, - перебила его Роуз, их фразы перекрыли друг друга, слова запутались.

Тишина окружила их словно снег, ее слова зазвенели в замкнутом пространстве.

Эдвард оглянулся и понял, что стоит там, где обычно стоит жених. Половицы здесь были бледнее, пшеничного цвета, вышарканные нервным топотом обуви.

- Ну, хорошо. - Ему больше было нечего сказать. Он смотрел под ноги. Он ничего не сделал, чтобы заслужить ее, ничего, чтобы добиться ее. Его страсть к ней была прочнее собственного скелета, это был каркас, на котором держалось все его естество, словно виноградная лоза. Эта любовь была будто зверь из мифов с клыками и когтями, которому необходимо спать в ногах своей хозяйки.

Образ был довольно тревожным, оберегать Беллу было довольно странно. Зачем ей жить с кем-то, кто настолько помешан?

Эдвард никогда и никого не любил так, как ее. И никогда не полюбит, он твердо пообещал себе это, глядя на гроб своей матери, придавая тем самым своей клятве больше значимости. Если она покинет его, он больше никого не подпустит к себе.

- Я верю ей, - опрометчиво пообещала Роуз, встревоженная темнотой его глаз и натянутой тишиной. – Она выберет тебя. Я знаю это. – Она обняла его так крепко, как могла, и, наконец, он поднял руки, чтобы обнять ее в ответ. – Она будет сумасшедшей, если бросит тебя.

- Все в порядке, Роуз, - тихо сказал Эдвард, казалось, он устал от такого внимания к себе. – Мне нужно подумать об отце, а не зацикливаться на себе на этот раз.

Эммет похлопал его по плечу.

– Мы все переживаем за вас, - сказал он, дважды прочистив горло. – Вы справитесь.

Эдвард взглянул на брата и вдруг обнажил свои зубы в короткой улыбке.

- Ты задал мне вопрос несколько ночей назад, когда вы только приехали. О нашей с Беллой связи… О том, что я могу сделать…

Роуз медленно вертела головой, пока двое мужчин долгое время смотрели друг на друга.

Казалось, даже малыш в ее животе прижался ухом к ее пупку.

Солнце медленно-медленно выходило из-за облаков, ветки деревьев превращали пробивающийся свет в конфетти. Эдвард потер затылок и признался:

- Это всегда, всегда была только она.

Эммет выдохнул и кивнул.

- Думаю, подсознательно я всегда об этом знал.

Лицо Роуз, пытающейся совладать с эмоциями, порозовело. Она никогда не будет спрашивать Эммета, что они имели в виду.

(Если, рассуждала она про себя, он не расскажет ей сам. Тогда она не будет возражать. Но спрашивать сама она не станет).

- Спасибо, что сказал мне. - Эммет обнял брата. – Я знал, что ты скажешь в свое время.

Лицо Эдварда скривилось.

- Я слишком много натворил в свое время. Мне нужно научиться контролировать себя.

С истинным чувством собственного достоинства, что он смог в себе найти, и чувством незащищенности Эдвард подошел к Карлайлу и присоединился к его невыносимому ожиданию.

Белла вздрогнула, но подавила желание обхватить себя руками. Ей нужно было почувствовать это, почувствовать все. Реальность, казалось, стала ярче, пока она стояла под мрачным небом и сбитыми облаками, а облегчение от того, что она, наконец, призналась Майклу, ошеломило ее.

Пока она твердо стояла на ногах, ее манеры были странным образом величественны, она была сосредоточена на своей задаче, а не на ужасающих последствиях.

Честно говоря, ей казалось, что она только что выпала из самолета и слепо махала руками в поисках вытяжного троса парашюта.

Она могла бы и дальше так бездейственно стоять в ожидании, когда Майкл справится с открывшимися ему новостями, но приступ астмы не позволял ему этого сделать.

- Все хорошо… все хорошо, - сказала она, взяв его за локоть и сожалея, что ее голос прозвучал несколько резковато. – Хочешь, принесу тебе воды? – Она была не уверена, что это именно то, что ему сейчас нужно. У него никогда не было приступов астмы, пока они встречались, и было довольно страшно наблюдать за уже вторым приступом за прошедшие три дня. Лицо его стало зефирно-белого и розового цвета. Последнее, что ей было нужно, – чтобы он упал в обморок. Слава Богу, Карлайл был врачом.

- Не беспокойся, - нечетко ответил он и вытер рот тыльной стороной ладони. Пчела сидела на лацкане его пиджака, но сказать ему об этом она не отважилась.

- Я сожалею, я сожалею обо всем, что произошло, - снова начала Белла, начиная думать, что он не слушал ее. Похоже, он находился в шоке. Он оглянулся в поисках места, куда можно было бы сесть, но вокруг не было ничего, кроме низкой живой изгороди.

- Да, все в порядке… - Он замолчал, а затем, казалось, мысленно встрепенулся. – Я поменял билет. Уезжаю вечером. Если хочешь, оставь машину здесь, полетим со мной. – Лицо его сморщилось от улыбки, и она почувствовала тревогу. Его взгляд был слегка затуманен - как у людей, немного тронутых умом.

Она сделала шаг вперед и дотронулась до его рукава.

– Ты слышал, что я сказала, не так ли? – Она встретилась с его взглядом и повторила еще раз: – Я остаюсь здесь.

Он тряхнул головой, а на его губах снова появилась та омерзительная улыбочка.

– Да ладно тебе, Белла. – И покачал головой, словно она была ребенком, только что отпустившим противную шуточку.

Ее взгляд не дрогнул, и она решила перефразировать:

- Я остаюсь здесь. Мне нужно остаться с Карлайлом, и, мне очень жаль, но я… я ухожу от тебя, Майкл.

Майкл отпрянул.

– Что?

- Я сожалею, - сказала она, открыла сумочку и пошарила в ней рукой в поисках кольца. Она вложила его ему в ладонь, надеясь, что этот жест заставит его понять, что она говорила серьезно.

Он недоверчиво уставился на кольцо, словно не видел его раньше, хотя на деле – изучал под ювелирной лупой, оценивая достоинства и недостатки.

В пустом блеске его глаз отражался бриллиант.

Белла смотрела на него, ее грудь сжималась. Он покрутил в пальцах кольцо и, как истинный прокурор, быстро начал допрашивать ее.

- Почему это происходит? – вымолвил Майкл. – Все было хорошо неделю назад, а теперь ты совсем другая. Почему ты уходишь?

Она совершенно не знала, как достойно ему ответить.

– Я вернулась домой, - просто сказала она. – А надо было вернуться еще давным-давно.

- Это из-за Эдварда? – страдальческим шепотом вопросил он.

Она не могла врать.

– Да. Конечно, из-за Эдварда.

Она ненавидела себя за эти слова, но вынуждена была уточнить:

- Все всегда было из-за Эдварда. Только из-за Эдварда. – Майкл заслуживал пояснения за те крохи любви, что даровал ей не один год.

Майкл с неподдельным шоком в глазах смотрел на кольцо в своей руке.

– Я не могу в это поверить.

Поднялся ветер и начал развевать черное платье, что она позаимствовала из гардероба Эсме.

- Майкл, между нами уже давно все разладилось. Я знаю, жить со мной было тяжело, но, вернувшись сюда, я кое-что осознала. - Она замолчала, пытаясь сообразить, как объясниться и не травмировать его еще больше.

- Я… никогда не покидала это место, Майкл. Неважно, где бы я ни находилась, я всегда была здесь, во всех смыслах.

Майкл помотал головой.

– Я обещаю: ты можешь жить где угодно. Со мной. У нас будет жизнь вне этого дома. Ты будешь счастлива. - Он дотронулся до длинного локона ее волос, лежащего на плече. – Это место словно лисий капкан. Давай просто уберемся отсюда, и ты снова обретешь ясность. Поехали домой, Белла. Мы справимся. Я буду ходить с тобой на сеансы к Анжеле. Я за все прощу тебя.

Он видела, что он действительно подразумевает то, о чем говорит, и думала, чего ему самому будет стоить столь щедрое предложение. Будет ли оно снедать его? Когда он снова обо всем вспомнит за ужином в их тихой обеденной комнате, почувствует ли она это на себе? Наступит ли такой момент, когда он не сможет смотреть ей в глаза, и она все поймет?

Пока она молчала, он придумывал новые способы прорвать ее оборону.

- Твоя работа. Ты просто уволишься?

Она вздрогнула. Ей платили немного, но ей нужна была работа.

- И квартира! Белла, квартира. Что мне теперь делать? Ты не можешь так поступить со мной. Я взял на себя обязательство, и мне не нужно напоминать тебе, что и ты тоже.

- Знаю, - сказала она, чувствуя, как начинает закипать. – Но ведь именно ты принял решение насчет квартиры - не я.

В отчаянии повысив голос, Майкл очень старался спровоцировать ее на ответную реакцию.

- Ну а что станется с твоей жизнью? Будешь работать кассиром в Форксе? Тебе придется. Другой работы тут нет.

Белла немного прищурилась, будто что-то вспоминая.

– Тебя всегда смущала моя работа. Я слышала твои слова, когда ты разговаривал с Эдвардом.

Майкл замер.

– Что ты слышала? – осторожно спросил он.

- Я слышала, как ты сказал, что я не журналист. Казалось… эта мысль внушала тебе отвращение. Будто ты меня стыдишься.

Майкл смотрел на нее, сузив глаза.

– Не нужно делать из меня плохого парня в этом сценарии. Теперь мне придется ехать домой и объяснять всем знакомым, что ты полностью потеряла рассудок. - Он заметно вздрогнул. – Ты хоть представляешь, насколько будет унизительно вернуться домой в одиночестве?

Он использовал последний свой аргумент, положив влажные ладони на ее запястья и пытаясь заставить ее забрать кольцо обратно. Он отпустил кольцо, и она неловко поймала его во время падения.

- Я очень мило веду себя, Белла. Ты была неверна, но я смирюсь с этим. Клянусь: если ты поедешь со мной домой, я никогда не упомяну о прошлом, - это все, что он мог сказать. Он воспользовался последним козырем: – Я люблю тебя. Вся моя жизнь крутится вокруг тебя одной.

В тот же миг она почувствовала, как пробегает по телу дрожь, но рука ее уже поднялась и вложила кольцо в ладонь Майкла, хотя Белла была даже не в состоянии контролировать собственное тело.

- Ты говоришь, что сможешь простить меня, но я сомневаюсь на этот счет. И я действительно не могу простить тебе твои слова об Эсме.

Майкл поморщился, но она продолжила: – Твое неуважение к ней меня потрясло. Я поступила с тобой ужасно, но твои слова были неуместны.

Она дрожала, тело ее трепетало от энергии, адреналина и чего-то еще, чего-то сладкого.

– Ты понятия не имеешь, что значит для меня моя семья. И если считаешь, что имеешь право приказывать мне не видеться с ними, ты совсем не знаешь меня. Ты заставил меня сделать выбор, и я выбираю их.

Она не знала, выжгут ли они с Эдвардом друг друга дотла, сгорят ли они слишком быстро. Но смотря на блестящий бриллиант в руке Майкла, она понимала, что так крепко держит его лишь страх быть униженным.

Его чувства не были любовью, настоящей любовью. Она не сомневалась, что Майкл любил ее своим тихим здравым смыслом.

Была ли любовь Эдварда – здесь внутри нее все с тревогой перевернулось – такой любовью, с которой она могла бы выжить? Или без нее? Что это была за любовь?

Внезапно, хотя вокруг не происходило ничего подобного, она вдохнула в легкие аромат роз, и вспомнила, что ей снилось прошлой ночью. Она целое утро пыталась вспомнить сон.

Кокетливая сознательная жажда - не что иное, как дежавю, головокружительные и навязчиво красивые картинки наконец-то воссоединились в нечто общее.

Картинки накладывались одна на другую и дразнили края ее сознания – это был не сон. Это были воспоминания Эдварда.

Бессонные ночи Эдварда, его почти невообразимое одиночество. Розы, топазы и боль, боль. Его неисчислимые попытки остановить самого себя от взятия ее в плен и преднамеренное наказание, которому он сам подверг себя, заставляя жить в мире, который эхом отдавался внутри него. Страдание, бег и впустую прожитая жизнь.

Вместо Бога он молился ей.

Солнце светило ярко, отбрасывая лучи на все вокруг и грея траву, на которой они стояли.

- Не знаю, как буду все объяснять, - снова сказал Майкл, и Белла представила, как он объявит эту новость всем своим коллегам.

Она сделала глубокий вдох, и заставила себя быть стойкой.

– Ты справишься с этим. Ты найдешь другую – ту, что больше будет тебе подходить, нежели я.

У него вырвался горький смешок.

– Справлюсь с чем? С финансовым крахом, общественным осуждением, карьерой, смытой в унитаз?

Он закрыл глаза и почувствовал, как она снова вкладывает кольцо в его ладонь.

- С разбитым сердцем. Не думаю, что справлюсь, - сказал он, борясь с навернувшимися слезами. – И ты оставишь меня со всем этим? – Он посмотрел на ее красивое лицо и с довольствием отметил, что она плачет. – Ради школьного увлечения. Боже, Белла, это такое клише. Я ведь только и делал, что любил тебя.

- И я люблю тебя, - честно ответила Белла.

Шаркающие шаги послышались ужасающе близко.

Эдвард прошел мимо них, положив руку на плечо Карлайла и ведя его к машине.

Эдвард отвернулся от них.

Даже в профиле Эдварда она видела его боль. Белый флаг поражения развевался на его плечах, и когда он повернулся, она увидела, как решительно он сжал челюсть, и внутри нее все скрутило от боли.

Майкл напрягся, заметив, как она смотрит на Эдварда, заметив выражение ее лица - словно она поверглась пыткам.

В зале суда он всегда заранее, еще до объявления приговора, знал о проигрыше. И сейчас знал. Он проиграл. Он проиграл ее.

- Но не так сильно, как любишь его. - Он осторожно достал бумажник и положил кольцо в отделение для монет, к десятицентовикам и никелям. Теперь все эти мелочи стоили одинаково мало, что даже забавно было так их беречь.

Белла увидела, как отъезжает машина Эдварда, и повернулась к Майклу.

- Мне жаль. Очень жаль. Но я никогда и никого не любила так, как его. Прости, что мне понадобилось столько времени, чтобы понять это. Я зря растратила и твое сердце, и твое время.

Машина Эдварда резко повернула и скрылась из виду.

Белла воспроизводила в уме последнюю минуту.

Эдвард слышал, как она сказала Майклу, что любит его: может, он подумал, что она сделала выбор.

Она хотела окликнуть его, велеть ему остановиться, сказать, что выбрала его, но Майкл и так находился на грани бешенства.

- Вы оба говорите мне, как сильно любите друг друга, - выплюнул Майкл. – Вам, конечно, на мои чувства плевать?

Белла прикусила язык, останавливая себя от мольбы понять ее.

Майкл отвернулся и, совершенно опустошенный, потянулся за ключами от арендованной машины.

- У меня ничего не осталось, - безучастно сказал по пути к машине, оставляя ее позади. На парковке он обернулся и увидел на ступеньках Роуз и Эммета.

Он снова медленно повернулся и внезапно взорвался от гнева, отчего все вздрогнули. Животные на холмах позади часовни подняли свои головы, отрываясь от трапезы, и навострили уши, когда голос Майкла разрезал тишину сердитым рычанием.

- Я потерял тебя. Я люблю тебя, и я потерял тебя. Я растоптан. Думаешь, ты будешь счастлива? Он чертов эксцентрик. Когда-нибудь ты почувствуешь то же, что чувствую сейчас я. – Ярость губительно распространялась по всему его телу, но это чувство было лучше печали.

Он открыл дверь машины и начал садиться в нее.

– Однажды ты почувствуешь то же, что чувствую я. Идиотом, который так хотел быть с кем-то, а в итоге его в корне разрушили. – Слезы побежали по его щекам, когда он вставил ключ в зажигание и завел мотор.

- Майкл, не надо… - беспомощно запротестовала Белла. Она не хотела расставаться с ним в таком состоянии.

- Вы оба стоите друг друга. - Он резко развернул автомобиль и с визгом шин уехал, отчего маленькие воробьи и голуби, перебиравшие опавшие листья, встрепенулись и испуганно улетели.

Эммет и Роуз раскрыли рты от удивления, глядя на происходящее с верхней ступеньки лестницы.

Когда двигатель машины Майкла утих вдалеке и гравий на дороге наконец осел, Белла подняла руку.

- Молчите, - предупредила Белла, закрыв глаза и захлебываясь от тошноты, но, в конце концов, побороть ее не удалось. Она была слишком наивна, думая, что сможет без последствий расстаться с Майклом; она пыталась быть вежливой и разумной, но забыла о его эго и сердце, которое благодаря ей теперь оказалось разбитым.

Она не просто вежливо отказалась от привычной жизни, она разорвала ее на кусочки и развеяла по ветру.

Пока ее тошнило на зеленую живую изгородь возле часовни, Роуз и Эммет придерживали ей волосы и утешительно потирали руки.

- Все будет хорошо, - уверенно сказала Роуз Белле, сейчас в ее глазах не было ни намека на увеселение или довольствие. Она утверждала, что хочет отставки Майкла, а получив желаемое, почувствовала, как во рту после произошедшего остался отвратительный привкус. Чувствуя, как дрожат красивые плечики Беллы, она устыдилась своих чувств. Ничего хорошего из такой боли не выйдет.

- Пойдем домой, - сказал Эммет, подхватывая Беллу под руку.

- Я не могу, - слабо прошептала она, цепляясь каблуками, пока он вел ее к машине. – Я не уверена, где…

- Он с нами, - мягко сказал Эммет.

- Самое трудное - позади, - добавила Роуз, скользнув рядом с Беллой на заднее сидение.

Белла тряхнула головой, но позволила Роуз прижаться к ней, пока сама прижималась заплаканным лицом к плечу Роуз. Все, что Белла видела перед глазами, – боль на лице Эдварда. Мимолетный взгляд, который она так хорошо знала: его необходимость сбежать от нее или умышленно разрушить все первозданное и чудесное.

- Я не уверена, - прошептала она, уткнувшись в шею Роуз. Белла знала, что разочаровала Роуз, и не могла забыть отвращения в ее глазах прошлой ночью. Но сейчас она закрыла глаза, дыхание ее замедлилось, она повторяла имя Эдварда в голове вновь и вновь, пока не почувствовала себя спокойнее.

Они ехали домой, и, как и прошлым вечером, все были вместе. Эммет взглянул на девушек на заднем сидении в зеркало заднего вида, их глаза были закрыты, а волосы переплетены.

Он улыбнулся, поворачивая машину в скрытый за деревьями поворот, который сейчас был отмечен красным воздушным шаром, словно на детском дне рождения. Он ничего не мог с собой поделать: наверное, ужасно, что в день похорон его матери, он немного развеселился.

Он мягко постучал пальцами по рулю и беззвучно хмыкнул. Все теперь стало отчетливее, а он так долго этого ждал, а сейчас будто эта ясность упала ему в руки, будто монета. Он увидел, как Белла нахмурилась во сне, и наконец осознал всю сложность ее выбора. Запутанная история об эгоизме и бескорыстии – вот из чего была соткана их любовь. Неправильно, что они были настолько безнадежно зависимы друг от друга, но так оно было испокон веков.

Припарковав автомобиль, он увидел, как убегает с крыльца Эдвард, и глубокомысленно кивнул сам себе, пытаясь спрятать улыбку. Беги, кролик, беги, - хотел он его немного подразнить. Его бедный брат был столь беззащитным и, наверное, очень страшился будущего. Он рискнул своим сердцем и еще не знал, отыгрался или потерял все. По правде говоря, Эммет сам не был до конца уверен, но он точно знал, что шанс есть.

Он дал девушкам отдохнуть минуты или две, а сам облокотился на автомобиль и смотрел на поля и деревья, затем закрыл глаза, в его груди расцветало терпение. Ветер ослаб, и его охватило прекрасное наслаждение этим моментом. Ему казалось, будто мама стояла возле машины рядом с ним, наслаждаясь моментом, и улыбалась слишком широко - как улыбаются порочные и ранимые влюбленные, прежде чем раскрыть свое сердце.

Терпение, сказал себе Эммет, открывая заднюю дверь и целуя Роуз в щеку. Самое главное теперь – это набраться терпения.

Поиск по сайту: