ИЛИ О ЦАРСТВЕ ЧЕЛОВЕКА 12 страница

если она везде будет сопровождаться и освещаться наблюдениями природы и

опытами по образцу нашего исследования.

Итак (как это явствует из того, что сказано), есть двадцать семь родов

преимущественных примеров, а именно: примеры обособленные, примеры

переходящие, примеры указующие, примеры скрытные, примеры конститутивные,

примеры соответствия, примеры уникальные, примеры отклоняющиеся, примеры

пограничные, примеры могущества, примеры сопровождения и вражды, примеры

присоединительные, примеры союза, примеры креста, примеры расхождения,

примеры дверей, примеры побуждающие, примеры дороги, примеры пополнения,

примеры рассекающие, примеры жезла, примеры пробега, дозы природы, примеры

борьбы, примеры намекающие, примеры широкого применения, примеры магические.

Пользование же этими примерами, в котором они превосходят обычные примеры,

заключается вообще или в части познавательной, или в части практической, или

в той и другой. Что касается части познавательной, то эти примеры помогают

или чувству, или разуму. Чувству -- как пять примеров светильника. Разуму --

ускоряя исключение формы, как обособленные примеры, или суживая и указывая

ближе утверждение формы, как примеры переходящие, указующие, сопровождения

вместе с примерами присоединительными; или возвышая разум и возводя его к

родам и общим природам, делая это или непосредственно, как примеры скрытные,

уникальные и примеры союза; или постепенным приближением, как конститутивные

примеры; или в слабой степени, как примеры соответствия; или очищая разум от

привычного, как примеры отклоняющиеся; или приводя к большой форме, т. е. к

строению Вселенной, как примеры пограничные; или предостерегая против ложных

форм и причин, как примеры креста и расхождения. В практической части эти

примеры или указывают, или измеряют, или облегчают практику. Указывают они

или с чего надо начать, чтобы не делать уже свершенного, как примеры

могущества; или на что надо надеяться, если есть возможность, как намекающие

примеры. Измеряют же четыре вида математических примеров, облегчают --

примеры широкого применения и магические.

Некоторые из этих двадцати семи примеров мы должны уже сразу начать

собирать (как мы выше говорили)^[165] не ожидая частного

исследования природ. Примеры этого рода --примеры соответствия, примеры

уникальные, примеры отклоняющиеся, пограничные, могущества, дверей, примеры

намекающие, примеры широкого применения, магические. Ибо они или помогают

разуму и чувству и врачуют его, или вообще наставляют практику. Остальные же

примеры должны быть собраны только тогда, когда мы составим таблицы

проявлений для истолкования той или иной частной природы. Ибо примеры,

отмеченные и одаренные этими преимуществами, суть как бы душа среди обычных

примеров проявления, и, как мы сказали вначале, хотя их немного, они

заменяют собой многое. И поэтому при составлении таблиц они должны быть

изысканы со всем прилежанием и внесены в таблицы. О них необходимо будет

упомянуть и в том, что последует. Поэтому и надо было предпослать их

исследование.

Теперь же должно перейти к помощи индукции, к исправлению ее, а затем к

конкретному, к скрытым процессам, скрытым схематизмам и к остальному, что мы

перечислили в двадцать первом афоризме, дабы мы (как честные и верные

опекуны) передали наконец людям их богатство, после того как их разум

освобожден от опеки и как бы стал совершеннолетним; а за этим неизбежно

последует улучшение положения человека и расширение его власти над природой.

Ибо человек, пав, лишился и невинности, и владычества над созданиями

природы. Но и то и другое может быть отчасти исправлено и в этой жизни,

первое -- посредством религии и веры, второе -- посредством искусств и наук.

Ведь проклятие не сделало творение совершенно и окончательно непокорным. Но

в силу заповеди: "В поте лица своего будешь есть хлеб свой"^[166] --

оно после многих трудов (но, конечно же, не посредством споров или пустых

магических действий) все же отчасти понуждается давать человеку хлеб, т. е.

служить человеческой жизни.

О МУДРОСТИ ДРЕВНИХ

Светлейшему мужу, графу Солсбери ^[1], лорду-казначею Англии

и канцелларию университета Кембриджского

Все, что посвящается Кембриджскому университету, по праву принадлежит и

тебе как канцелларию его; все же, что может исходить от меня, должно всецело

принадлежать тебе. И здесь особенно важно, чтобы этот по нраву принадлежащий

тебе дар был в такой же степени и достоин тебя; во всяком случае самое

малое, что есть в нем, -- талант автора -- не повредит делу (ведь ты всегда

столь снисходителен ко мне); прочее же также не обесславит его.

Действительно, посмотрим ли мы на избранную нами эпоху: древнейшие времена

вызывают глубочайшее уважение; посмотрим ли мы на форму изложения: парабола

-- это некий ковчег, всегда хранящий драгоценнейшие сокровища наших знаний;

посмотрим ли мы на предмет нашего труда: это философия -- вторая слава и

украшение жизни и души человеческой. Да позволено мне будет сказать, что,

хотя философия в наш век, как будто бы впадая в детство от старости, стала

достоянием чуть ли не одних детей и подростков, она тем не менее, по моему

глубокому убеждению, остается для нас после религии самым важным и самым

достойным человеческой природы. Даже политика, в которой ты проявил себя

столь удивительным образом и по своим способностям, и по своим заслугам, и

по своей рассудительности, достойной мудрейшего из государей, -- даже

политика проистекает из того же источника и составляет значительную часть

этой науки. Ну а если кому-то покажется, что я говорю о вещах общеизвестных,

то не мне, разумеется, судить об этом; во всяком случае я стремился, избегая

очевидного, устаревшего, общих мест, дать что-то полезное в житейских

тяготах и приоткрыть тайны науки. Поэтому пусть будут банальности достоянием

заурядных умов, возвышенный же ум не останется, быть может, безразличным к

моему труду и даже (как я надеюсь) найдет в нем нечто новое. Но, стараясь

найти в этом сочинении нечто достойное тебе, я боюсь, как бы мне не перейти

границы скромности: ведь это же мой собственный труд. Ты же прими его как

залог и свидетельство моих чувств к тебе, моего уважения и глубочайшей

признательности и удостой защиты твоего имени. Зная, как много у тебя важных

дел и забот, я не стану злоупотреблять долее твоим временем и закончу

пожеланием тебе счастья во всех твоих делах.

Оставаясь навеки самым обязанным тебе и своими занятиями, и твоими

благодеяниями.

Фр. Бэкон.

Воспитавшему меня преславному университету Кембриджскому

Поскольку без философии даже сама жизнь не радует меня, я с полным

правом воздаю вам великую честь, ибо от.вас проистекает для меня этот оплот

и утешение в жизни. А посему заявляю, что и сам я, и все, что есть во мне,

обязаны этим вам; и тем более нет ничего удивительного в том, если я воздаю

вам тем же, что получил от вас, дабы в естественном движении этот дар

возвратился вновь к своему источнику. И однако же, не знаю почему, слишком

редкими кажутся тропы, возвращающие к вам, тогда как бесчисленное множество

их вышло от вас. И да не возьму я на себя слишком много (как я полагаю),

если выражу надежду, что благодаря некоторому опыту, неизбежно вытекающему

из моего рода жизни и занятий, я смогу этим своим трудом несколько

приумножить открытия ученых мужей. Во всяком случае я убежден, что

размышления, перенесенные в практическую жизнь, приобретают немало

достоинства и новых сил и, получая обильный материал, пускают, может быть,

более глубокие корни или по крайней мере дают более высокую и пышную крону.

И вы сами (я полагаю) не знаете, сколь обширны ваши владения и сколь многое

они охватывают. Однако справедливость требует, чтобы все это считалось вашим

достоянием и воздавало вам честь, ибо всякий успех в значительной мере

обязан своему началу. Не требуйте, однако, от человека занятого чего-то

исключительного, какого-то замечательного и необыкновенного плода его

досуга, но примите как знак безграничной любви моей к вам и трудам вашим,

что среди терний гражданских дел все это не погибло безвозвратно, но

сохранилось для вас как ваше достояние. Прощайте.

Ваш безгранично любящий воспитанник

Фр. Бэкон.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Глубочайшая древность скрыта от нас покровом молчания и забвения

(исключая лишь сказанное в Священном писании). Мифы, созданные поэтами,

пришли на смену молчанию древности, а за мифами последовали, наконец, те

сочинения, которыми мы обладаем теперь; так что самые отдаленные и потаенные

уголки древности отделены, скрыты от последующих веков этим покровом мифов,

который распростерся между тем, что исчезло, и тем, что существует сейчас.

Впрочем, мне кажется, что большинство сочтет эти мои занятия игрой и

забавой, полагая, что я претендую чуть ли не на ту же свободу в изложении

мифов, что и сами поэты, создававшие их; но я имею, конечно, полное право на

это, дабы несколько скрасить и мои собственные размышления над достаточно

сложными вещами и сделать более приятным знакомство с ними других. Для меня

не является тайной, сколь податливую материю представляет миф, как легко его

можно привлечь, а то и притянуть в подтверждение разных точек зрения и какое

большое содержание заложено в нем, так что прекрасно можно найти в нем и

такой смысл, о котором никогда раньше и не помышляли. Мне вспоминается

также, что уже с давних пор прибегают к подобного рода толкованиям: ведь

немало было тех, кто, желая в своих изобретениях и выдумках опереться на

авторитет древности, пытался для этой цели привлечь сказания поэтов, так что

этот пустой обычай весьма распространен и отнюдь не нов. Ведь в свое время

Хрис[Author ID1: at Sun Jan 2 16:37:00 2000 ]зипп, как толкователь снов,

старался приписать древнейшим поэтам взгляды стоиков, и еще более неуклюже

алхимики пытаются приложить к своим опытам шутливые и забавные рассказы

поэтов о превращениях. Все это, повторяю, нам достаточно известно, и мы

знаем этому цену: знаем с каким легкомыслием и сколь произвольно пользуются

некоторые аллегориями, и все же мы не хотим на этом основании отказаться от

нашего намерения. Прежде всего нелепости и произвол, допускаемые здесь

некоторыми, не означают, что вообще жанр параболы не заслуживает уважения.

Ведь это было бы и дерзко и нечестиво, ибо религия охотно прибегает к такого

рода покровам и тайнам, и тот, кто пытается их уничтожить, мешает общению

человеческого с божественным. Но посмотрим на это дело с точки зрения

человеческой мудрости. Во всяком случае я честно и искренне заявляю: я

склонен считать, что весьма многим мифам, созданным древнейшими поэтами, уже

изначально присущ некий тайный и аллегорический смысл. Меня заставляет

думать так и преклонение перед прошлым, и то, что в некоторых мифах я нахожу

удивительные и совершенно очевидные подобие и связь с обозначаемыми в них

вещами как в самом сюжете мифа, так и в значении имен, которыми наделены

действующие в них лица, так что невозможно отрицать, что этот тайный смысл

уже с самого начала был заложен в мифе и старательно завуалирован его

создателями. Действительно, может ли быть кто-либо настолько

непроницательным, настолько слепым к очевидному, чтобы, услышав миф о том,

как Фама (Молва) после гибели гигантов явилась на свет как их сестра, не

понял бы, что речь идет о подстрекательских слухах, тайно распространяемых

партиями, как это бывает всегда после поражения мятежей? Или, услышав о том,

как гигант Тифон вырвал жилы у Юпитера и унес их и как Меркурий похитил их у

него и вернул Юпитеру, сразу же не обратил бы внимание на то, что это

говорится об удачных мятежах, подрывающих и богатство и авторитет королей,

хотя спустя немного времени любезные речи и мудрые указы постепенно, как бы

незаметно, смиряют умы подданных и восстанавливают силы государей? Или,

услышав о том, как в знаменитом сражении богов против гигантов осел Силена

своим ревом обратил в бегство последних, не подумает, что этот рассказ

совершенно ясно имеет в виду далеко идущие замыслы мятежников, которые

большей частью рушатся из-за нелепых слухов и ложного страха? Наконец, для

кого может остаться неясным смысл и значение имен, если Метида, жена

Юпитера, ясно обозначает рассудительность, Тифон -- надменность, Пан --

Вселенную, Немезида -- возмездие и т. п.? И пусть никого не смущает то

обстоятельство, что здесь порой что-то примешивается из истории, или кое-что

говорится лишь ради красоты, или же допускаются хронологические ошибки, или

из одного мифа что-то переносится в другой и вводится новая аллегория. Ведь

все это неизбежно, ибо мифы были созданием людей, живших в разные эпохи и

преследовавших различные цели: одни жили раньше, другие -- позже, одних

интересовала природа, других -- гражданские дела. У нас есть и другое

немаловажное доказательство скрытого и тайного смысла мифов. Некоторые из

мифов столь бессмысленны и нелепы по своему сюжету, что уже издалека можно

услышать в них параболу, громко заявляющую о себе. Ведь миф,

представляющийся вероятным, можно считать придуманным для интересного и

приятного изложения событий так, как они могли происходить в

действительности, ну а то, что никому и в голову не придет помыслить или

рассказать, по-видимому, создано с другими целями. Как, например, назвать

выдумку о том, что Юпитер взял в жены Метиду, и, как только заметил, что она

беременна, сразу же проглотил ее, и поэтому сам стал беременным и родил из

головы своей вооруженную Палладу? Я полагаю, ни одному человеку даже во сне

не могло присниться такое чудовищное, неукладывающееся в сознании

измышление. Прежде всего для нас имеет особое значение и особенно важно то,

что большинство мифов, как нам кажется, ни в коем случае не созданы теми,

кто их распространяет и передает, т. е. ни Гомером, ни Гесиодом, ни другими.

Ведь если бы нам было совершенно ясно, что эти мифы возникли в ту эпоху и

созданы теми авторами, которые их излагают и от которых они дошли до нас,

то, я думаю, нам никогда, не пришло бы в голову ожидать или предполагать при

таком их происхождении что-либо великое или "возвышенное" Но, если

внимательнее взглянуть на это, стянет ясно, что эти мифы излагаются и

передаются как уже созданные раньше, воспринятые от других, а не как только

что придуманные. Более того, поскольку писатели почти одной и той же эпохи

по-разному передают одни, и те же мифы, нетрудно сообразить, что общее в них

взято из древнейших преданий, то же, в чем они разнятся, есть собственное

создание этих авторов. И это обстоятельство еще более увеличило наше

уважение к мифам: как будто они стоят вне времени и являются не созданием

самих поэтов, а чем-то вроде священных реликвий, дыханием лучших времен,

проникшим в поэзию греков из преданий еще более древних народов. Ну а если

кто-то будет и дальше возражать против того, что аллегория в мифе всегда

была чем-то привнесенным извне, чуждой, а отнюдь не органически присущей ему

с самого момента возникновения, мы не станем докучать тому, а оставим его

при той категоричности суждения, на которую он претендует, хотя она более

похожа на тупость и скорее подобна свинцу, и атакуем его (если он только

этого окажется достойным) совершенно другим способом. Люди двояко пользуются

параболами и, что более всего удивительно, в прямо противоположных целях.

Параболы могут затемнять и скрывать. смысл, но могут раскрывать и прояснять

его. Если мы не будем говорить о первой цели (дабы не вступать в спор) и

допустим, что древние мифы смутны и сочинены лишь ради развлечения, все же

остается вне всякого сомненья вторая цель, и никакой произвол фантазии, ни

одна ученая посредственность не смогут помешать тотчас же принять этот

способ поучения, так как он основателен и трезв, свободен от пустых

претензий, в высшей степени полезен, а иной раз и необходим науке. Ибо,

когда речь идет о новых открытиях, далеких от представлений толпы и глубоко

скрытых от нее, нужно искать более удобный и легкий доступ к человеческому

пониманию через параболы. Поэтому в древности, когда открытия и заключения

человеческого разума -- даже те, которые теперь представляются банальными и

общеизвестными, -- были новыми и непривычными, всюду мы встречаем

всевозможные мифы, загадки, параболы, притчи, к которым прибегали для того,

чтобы поучать, а не для того, чтобы искусно скрывать что-то, ибо в то время

ум человеческий был еще груб и бессилен и почти неспособен воспринимать

тонкости мысли, а видел лишь то, что непосредственно воспринимали чувства.

Ведь как иероглифы старше букв, так и параболы старше логических

доказательств. Да и теперь, тот, кто хочет в какой-нибудь области осветить

людям что-то новое, и притом сделать это не грубо и труднодоступно,

обязательно должен пойти по тому же самому пути и прибегнуть к помощи

сравнений. Потому мы заключим наши рассуждения следующими словами. Мудрость

прошлого была или великой, или счастливой. Великой, если она силой вымысла

воплотилась в фигуру, или троп; счастливой, если люди, думая совсем о

другом, сумели дать материал и повод для столь глубоких наблюдений и

размышлений. Мы же считаем, что наши усилия (если они в чем-нибудь могут

быть полезны) и в том и в другом случае будут достаточно уместны, потому что

мы сделаем более понятными или мысли древних, или сам предмет исследования.

Конечно, я не могу не знать, что и другие уже брались за это дело, но, если

вам интересно мое мнение (я говорю отнюдь не высокомерно, а лишь

откровенно), все эти труды, хотя и очень значительные, и очень сложные,

почти совершенно утратили свое значение, ибо эти люди, плохо знающие

предмет, вся ученость которых не идет дальше известных общих мест, сводили

смысл парабол к каким-то избитым общим истинам и не смогли постичь ни их

истинного значения, ни их настоящих особенностей, ни их глубочайшего смысла.

Мы же (если не ошибаюсь), говоря новое слово о вещах, уже давно известных, и

оставляя в стороне все лежащее на поверхности и очевидное, будем стремиться

к более глубокому и более важному.

I. Кассандра, или Откровенность

Рассказывают, что Кассандра, в которую влюбился Аполлон, всяческими

хитростями уклонялась от его домогательств, однако же не лишала его надежды

до тех пор, пока не добилась от него дара предвидения; и тогда, получив то,

к чему с самого начала стремилась своим притворством, Кассандра открыто

отвергла мольбы Аполлона. А он, так как не мог никакими силами вернуть назад

то, что опрометчиво подарил ей, пылая жаждой мести и не желая быть

одураченным хитрой женщиной, присоединил к своему дару и возмездие: хотя она

всегда будет предсказывать правду, никто не будет ей верить. И вот

пророчества ее всегда были истинны, но им не было веры. Она это сразу же

познала на гибели своей родины: ведь Кассандра не раз предупреждала об этой

угрозе, но никто ее не слушал и никто не верил ей.

Этот миф, по-моему, говорит о несвоевременной и бесполезной свободе

советов и наставлений. Так люди упрямого и резкого характера, не желающие

подчиниться Аполлону, т. е. богу гармонии, познать и соблюдать меру и

границы во всем, различать высокие и низкие тоны в речи так же, как и

различать искушенных людей и толпу, наконец, вообще не желающие знать, когда

время говорить, а когда -- молчать, -- такие люди, даже если они разумны и

откровенны и дают здравые и добрые советы, тем не менее никогда не принесут

никакой пользы своими увещеваниями и настойчивостью, и от них нет никакого

проку в делах. Наоборот, они даже ускоряют гибель тех, кому хотят помочь, и

уже только потом, когда несчастье случилось, их славят как дальновидных

пророков. Прекрасный пример тому -- Марк Катон Утический. Ведь он задолго

вперед предвидел и, подобно оракулу, предсказывал гибель родины и тиранию,

которыми были чреваты сначала соглашение, а затем борьба между Цезарем и

Помпеем; но от этого не было никакой пользы, скорее, он принес вред и

ускорил несчастья родиyы. Именно это очень умно заметил и метко выразил

Цицерон в письме к одному из друзей: "Мысли Катона замечательны, но он все

же приносит вред республике: он говорит так, как будто он живет в республике

Платона, а не среди этих подонков Ромула"^[2].

II. Тифон, или Мятежник

Поэты рассказывают, что Юнона, негодуя на то, что Юпитер родил Палладу

сам, без нее, просила всех богов и богинь, чтобы и ей было позволено родить

без Юпитера, а после того, как они согласились удовлетворить ее безумное и

наглое желание, она сотрясла землю, и от этого движения родился Тифон,

огромное и ужасное чудовище. Его отдали змее, чтобы та вскормила его. И как

только он подрос, тотчас же пошел войной на Юпитера. В этой борьбе Юпитер

был побежден гигантом, который.поднял его на плечи, отнес в далекое царство

тьмы и, вырезав жилы рук и ног, унес их с собой, оставив его, изуродованного

и обессиленного. Меркурий похитил у Тифона жилы Юпитера и вернул их ему. К

Юпитеру вернулись силы, и он снова начал борьбу. Сначала он ранил Тифона

молнией, и из пролившейся крови родились змеи; потом, когда тот обратился в

бегство, метнул в него Этну и придавил его громадой горы.

Этот миф рассказывает об изменчивой судьбе государей и о мятежах,

которые время от времени случаются в монархических государствах. Ведь

государи по праву считаются связанными со своими государствами, как Юпитер с

Юноной брачными узами. Но случается иной раз, что привычка властвовать

портит их, и они, уподобляясь тиранам, все сосредоточивают в себе,

пренебрегая мнением сословий и сената, все рождают из самих себя, т. е.

решают все по собственному разумению и произволу. Народы с трудом переносят

этот произвол и сами замышляют самостоятельно создать и укрепить какое-то

новое правление. Это начинается с тайных подстрекательств знати и вельмож, а

когда этому попустительствуют, начинается волнение народа. Отсюда и

возникает подобное возмущение (представленное в мифе детством Тифона).

Такого рода положение вещей питается присущей простому народу от природы

испорченностью и хитростью, этими змеями, бесконечно враждебными государям.

Когда же силы оппозиции укрепляются, дело доходит до открытого мятежа,

который из-за бесконечных несчастий, приносимых им и государям, и народам,

изображается в виде страшного Тифона, у которого сто голов, потому что

власть раздроблена, пылающая пасть, т. е. пожары, пояс из змей, т. е.

эпидемии (особенно во время осад), железные руки, т. е. убийства, орлиные

когти, т. е. грабежи; тело, покрытое перьями, обозначает бесконечные слухи,

вести, страхи и тому подобное. Иногда эти мятежи оказываются такими

сильными, что короли, как бы теснимые мятежниками, бывают вынуждены покидать

столицы и главные города государства, собирать остатки сил где-то в

отдаленной и безлюдной провинции, оставшейся подвластной им, приводить себя

в чувство, ибо жилы их богатства и величия подрублены. Но немного времени

спустя, благоразумно перенеся удары судьбы, благодаря усердию и храбрости

Меркурия они вновь обретают мускулы, т. е. делаются более мягкими; мудрыми

указами и добрыми речами примиряют умы и стремления подданных и в конце

концов добиваются энтузиазма в пожертвованиях и вновь во всем обретают свой

авторитет. И хотя, будучи мудрыми и осторожными, они обычно не желают

искушать судьбу и воздерживаются от сражения, однако прилагают усилия к

тому, чтобы каким-нибудь замечательным деянием подорвать уважение к

мятежникам. Если все случается так, как они того желали, мятежники, понимая,

какую рану им нанесли, в страхе за свою судьбу сначала обращаются к

безнадежным и пустым угрозам, подобным шипению змей, а затем, отчаявшись в

успехе, обращаются в бегство. И когда наконец они начнут неудержимо катиться

к своей гибели, короли смогут спокойно и в удобное для них время, всеми

своими силами и всей мощью державы, как горой Этна, преследовать их и

подавлять.

III. Киклопы, или Подручные террора

Рассказывают, что Киклопы сначала за их свирепость и чудовищность были

низвергнуты Юпитером в Тартар и осуждены на вечное заключение там, но потом

Земля убедила Юпитера, что ему будет весьма полезно, если он их освободит из

заключения и поручит им выковать ему молнии. Так он и поступил. Те с

ревностью и усердием принялись за дело и, подняв грозный шум, изготовили ему

молнии и другие орудия устрашения. Через некоторое время случилось так, что

Юпитер разгневался на Эскулапа, сына Аполлона, за то, что тот своим лечением

воскресил умершего. Желая скрыть свой гнев (ибо причина его была не очень

справедлива, ведь поступок Эскулапа был благороден и благочестив), он тайно

возбудил против него Киклопов, которые тотчас же поразили его молниями. В

наказание за это Аполлон с позволения Юпитера пронзил их своими стрелами.

Мне кажется, что этот миф говорит о делах государей. Ведь они сначала

наказывают своих жестоких служителей, корыстолюбивых и запятнанных кровью

своих жертв, отстраняя их от дел, но потом по совету Земли, т. е. по совету

низкому и бесчестному, уступая соображениям выгоды, они снова призывают их

на службу, когда появляется надобность или для жестоких казней, или для

безжалостных поборов. И они, грубые по природе и ожесточившиеся из-за

прошлых неудач, прекрасно понимая, чего от них ждут, проявляют удивительное

рвение в такого рода делах; но, забывая об осторожности в торопливой погоне

за монаршими милостями, ловя тайные намеки и двусмысленные указания

государей, иной раз совершают дела, навлекающие на них ненависть. Государи

же, желая отвести от себя недовольство и отлично зная, что у них никогда не

будет недостатка в подобного рода орудиях, оставляют их и отдают на милость

жаждущих мщения друзей и близких тех, кого они погубили. Они становятся

предметом народного негодования и под громкий шум аплодисментов и здравиц в

честь государей, скорее, поздно, чем незаслуженно, несут свою кару.

IV. Нарцисс, или Себялюбие

Говорят, что Нарцисс был удивительно красив и изящен, но безумно

заносчив и невыносимо презрителен. И вот, любя самого себя и презирая

других, он вел уединенную жизнь, охотясь в лесах вместе с немногими

спутниками, для которых он был всем. Следовала повсюду за ним и нимфа Эхо.

Но роковым для него оказалось то, что он однажды в жаркий полдень подошел к

какому-то прозрачному источнику и склонился над ним. Когда он увидел в воде

собственный образ, он был захвачен этим зрелищем и пришел от него в такое

восхищение, что его никакими силами нельзя было отвлечь от созерцания своего

облика; он так и застыл в вечном созерцании и в конце концов превратился в

цветок, названный его именем. Этот цветок появляется в начале весны и

посвящен подземным богам -- Плутону, Прозерпине и Эвменидам.

Миф, как мне кажется, изображает характер и судьбу тех людей, которые

безгранично себя любят, буквально влюблены в самих себя или за красоту, или

за какие-нибудь иные достоинства, которыми они одарены от природы и для

приобретения которых им не пришлось приложить никаких собственных усилий.

Люди с таким складом характера редко появляются в обществе или посвящают

себя общественной деятельности, потому что в таком случае они неизбежно не

раз столкнулись бы с пренебрежением и презрением, что могло бы обидеть и

расстроить их. Поэтому они, как правило, ведут уединенную, замкнутую жизнь,

Поиск по сайту: