ИЛИ О ЦАРСТВЕ ЧЕЛОВЕКА 16 страница

быстро твердеет. То же самое и в области моральной: утешения и время, как бы

по доброте самой природы, приносят забвение страданий, философия же (которая

является своего рода искусством жить) не дожидается этого срока, а сама

приносит и предоставляет его. Но этой особой силе и способности искусства

препятствуют, к неисчислимому ущербу для рода человеческого, золотые яблоки.

Ибо среди всех наук и искусств не найдется ни одного, которое бы

последовательно проделало свой истинный и законный путь и достигло своей

цели, как финиша; нет, всегда искусства обрывают свои начинания, покидают

дорожку состязания и сворачивают в сторону в погоне за выгодой и

благополучием, подобно Аталанте:

И отклонилась с пути, и нагнулась за золотом жарким^[13].

Поэтому нет ничего удивительного, если искусству не дано победить

природу и по закону и условиям состязания уничтожить или разрушить ее;

наоборот, происходит противоположное: искусство оказывается во власти

природы и подчиняется ей, как замужняя женщина своему супругу.

XXVI. Прометей, или Статус человека

Древние говорят, что человек был произведением Прометея, созданным им

из глины, если не считать, что Прометей примешал к этой массе частички

различных животных. А сам он, желая облагодетельствовать и сохранить свое

творение и считаться не только создателем рода человеческого, но и его

покровителем, тайно поднялся на небо, захватив с собой связку прутьев,

подложил их под колесницу Солнца, и, когда они загорелись, он принес огонь

на землю и передал его людям. Известно, что люди были не очень-то благодарны

Прометею за его столь великую услугу.

Более того, сговорившись, они перед Юпитером обвинили Прометея за его

открытие. И эта жалоба была принята совсем не так, как могло бы показаться

справедливым, ибо Юпитеру и богам такое обвинение было весьма по сердцу.

Поэтому они с удовольствием не только разрешили людям пользоваться огнем, но

и пожаловали им еще один подарок, самый приятный и желанный из всех, --

вечную юность; те же вне себя от радости по глупости погрузили божественный

дар на ослика. Во время обратного пути ослик страдал от страшной,

невыносимой жажды, и, когда он подошел к какому-то источнику, змея,

охранявшая этот источник, не позволила ему напиться, покуда он не согласится

отдать за это то, что несет на своей спине. Несчастный ослик принял это

условие, и вот дар вечной юности за крошечный глоток воды от людей перешел к

змеям. Однако Прометей не оставил своих козней и, примирившись с людьми,

когда они потеряли этот дар, и сохраняя в душе злобу на Юпитера, не побоялся

пойти на хитрость даже в жертвоприношениях богам. Говорят, что однажды он

заколол Юпитеру двух быков, но при этом в шкуру одного из них положил мясо и

жир обоих, а другую шкуру набил одними костями и с благочестивым и

доброжелательным видом предложил Юпитеру сделать выбор. Юпитеру были

отвратительны его козни и коварство, но, получив теперь случай отомстить, он

выбрал быка, предложенного ему в насмешку, и решил наказать Прометея. Но так

как он видел, что невозможно справиться с наглостью Прометея, если не

наказать человеческий род (а Прометей безмерно гордился и чванился этим

своим созданием), он приказал Вулкану сделать прекрасную и обаятельную

женщину, которой каждый из богов принес свой подарок, почему ее и прозвали

Пандора. В руки этой женщине дали изящный сосуд, в который заключили все

беды и злосчастья, и лишь на самом дне сосуда пряталась Надежда. И вот

Пандора со своим сосудом прежде всего направилась к Прометею, надеясь, что

он, быть может, захочет взять сосуд и раскрыть его; но тот, будучи

осторожным и хитрым, отказался его взять. Тогда она направилась к Эпиметею,

брату Прометея (совсем, однако, не похожему на него по своему уму). Тот, ни

минуты не медля, не раздумывая, открыл сосуд. Видя, что из него вылетают

всевозможные несчастья и беды, он, не ко времени мудрый, поспешил как можно

быстрее снова закрыть сосуд крышкой и только едва успел задержать

находившуюся на дне сосуда Надежду. В конце концов Юпитер, обвинив Прометея

во множестве тяжких проступков -- в том, что он некогда украл огонь, что

издевался над великим Юпитером, подстроив этот хитрый обман с

жертвоприношением, что отверг его дар, наконец, еще и за то преступление,

что он пытался совершить насилие над Палладой, заковал его в цепи и осудил

на вечные мучения. По приказанию Юпитера его привели к Кавказским горам и

приковали там к скале, так что он не мог даже пошевельнуться; днем к нему

прилетал орел, который клевал его печень и пожирал ее; ночью же все, что

было съедено, вырастало вновь, так что источник его страданий никогда не

иссякал. Однако рассказывают, что эта казнь все же имела конец: Геркулес,

переплыв через Океан в чаше, которую он получил от Солнца, подошел к

Кавказским горам и освободил Прометея, поразив орла стрелой. В честь

Прометея у некоторых народов были учреждены состязания в беге, во время

которых бегуны несли зажженные факелы; и тот, чей факел гас, уступал место

следующим за ним, а сам прекращал бег; победа в конце концов доставалась

тому, кто первым приносил зажженный факел к финишу.

Миф демонстрирует и кратко выражает множество правильных и глубоких

наблюдений. Кое-что из этого было подмечено уже раньше, многое же остается

еще совершенно незатронутым. Прометей ясно и красноречиво обозначает

провидение (providentia), и во всем многообразии Вселенной древние особо

выделяли организацию и конституцию человека, что они считали собственным

делом провидения. А причина этого, как мне кажется, заключается не только в

том, что человеческая природа обладает духом и интеллектом, в котором

сосредоточено провидение, и не только в том, что представляется трудным и

невероятным возникновение и рождение разума и духа из начал грубых и

лишенных чувствительности, так что неизбежно приходится заключить, что

провидение вложено в человеческую душу не без намеренной помощи более

великого Провидения, послужившего для него образцом. Но особенно важно то,

что человек с точки зрения конечных причин рассматривается здесь как центр

мироздания; так что, если убрать из этого мира человека, все оставшееся

будет тогда казаться неопределенным и бессмысленным, чем-то оборванным и не

имеющим определенной цели. Ибо все служит человеку, он же извлекает и

получает пользу из каждой окружающей его вещи. Ведь круговращения и фазы

светил помогают определять время и ориентироваться в пространстве. Небесные

явления служат для предсказания погоды, а ветры -- для мореплавания, для

приведения в движение мельниц и других машин. Всевозможные растения и

животные служат и для постройки жилища человека, и для изготовления одежды и

дают ему пищу и средства лечения от болезней или облегчения страданий и

трудностей или, наконец, служат для развлечения и удовольствия человека, так

что складывается впечатление, что все они существуют не ради самих себя, а

ради него. Немалый смысл имеет и замечание о том, что с первоначальной

бесформенной массой, состоящей из глины, были перемешаны частицы, взятые от

различных животных, ибо в высшей степени верно утверждение, что из всех

вещей, составляющих Вселенную, человек является наиболее собирательной и

наиболее разнородной, так что древние имели все основания назвать его малым

миром. Хотя химики слишком опошлили своим буквальным пониманием прекрасное

слово "микрокосм", извратили его смысл, утверждая, что в человеке находятся

все минералы, все растения и прочее или что-то им соответствующее, все же

остается основательным и здравым утверждение, что человеческое тело

оказывается из всех существующих вещей и самым смешанным, и самым

органичным; от этого оно приобретает еще более удивительные достоинства и

способности. Ведь силы простых тел немногочисленны, ибо, хотя они и

определены, и быстры в действии, они остаются почти не разложенными, не

раздробленными и не распределенными; избыток же и превосходство силы

находится в смешении и соединении. И тем не менее человек в самом начале

своего пути представляется чем-то беззащитным, обнаженным, беспомощным,

нуждающимся наконец во множестве вещей. Поэтому Прометей поспешил изобрести

огонь, который необходим для удовлетворения чуть ли не всех потребностей

людей и приносит им помощь и облегчение, так что если душа есть форма форм,

если рука -- это орудие орудий, то огонь по праву может быть назван

средством средств или богатством богатств. От него происходит множество

операций, от него пошли механические искусства, от него бесчисленными

способами исходит помощь самой науке. Удачно и в соответствии с сущностью

дела описывается похищение огня. Говорят, что огонь был похищен с помощью

лозовой ветки, подложенной под колесницу Солнца. Но ведь лоза применяется

для порки, нанесения ударов. Таким образом, ясно говорится, что огонь

возникает из сильных столкновений и ударов друг о друга тел, в результате

чего материя становится тоньше, приходит в движение, делается пригодной к

восприятию небесного тепла, схватывает и как бы незаметно и потихоньку

похищает огонь, подобно тому как загорается лоза от движения колесницы

Солнца.

Далее следует другая замечательная часть параболы. Люди вместо

одобрения и благодарности пришли в негодование, пожаловались Юпитеру и

обвинили перед ним Прометея в похищении огня. И это было так приятно

Юпитеру, что он за это дал людям новые блага. Какой же смысл имеет это

одобрение и вознаграждение преступления неблагодарной к своему создателю

души (а этот порок встречается почти всюду)? Мне кажется, что речь здесь

идет о другом. Аллегория эта имеет следующий смысл: осуждение людьми и

собственной природы, и искусства исходит из наилучших побуждений ума и

приводит к добрым результатам; противное же ненавистно богам и приводит к

несчастью. Ведь те, кто безмерно превозносит человеческую природу или

искусства, которыми овладели люди, кто приходит в несказанное восхищение от

тех вещей, которыми они обладают и владеют, считая абсолютно совершенными те

науки, которые они изучают и преподают, -- те прежде всего не проявляют

достаточного уважения к божественной природе, к совершенству которой они

готовы приравнять собственное знание; а кроме того, они не приносят и

никакой пользы людям, потому что, считая, что они уже достигли вершины

знания и как бы выполнили свой долг, они уже не стремятся дальше. Наоборот,

те, кто обвиняет природу и искусство, кто беспрерывно жалуется на них, те,

безусловно, сохраняют и душевную скромность и постоянно стремятся к новой

деятельности и к новым открытиям. Тем больше удивляюсь невежественности и

недобросовестности людей, рабски преклоняющихся перед высокомерием маленькой

группки, столь благоговеющих перед этой философией перипатетиков, которая

является лишь частью, и притом небольшой, греческой мудрости, что всякую

попытку обвинить ее они изображают не только бесполезной, но и

подозрительной и даже опасной. По-моему, насколько достойнее и Эмпедокл, и

Демокрит, первый -- в каком-то безумии, второй -- с большой скромностью,

жалующиеся на то, что все покрыто тайной, что мы ничего не знаем, ничего не

различаем, что истина погружена на дно глубокого колодца, что правда

удивительным образом перемешена и перепутана с ложью (хотя Новая Академия

перешла здесь всякую меру), -- насколько, повторяю, они заслуживают большего

одобрения, чем самонадеянная и безапелляционная школа Аристотеля. Поэтому

людям следует напомнить, что обвинение природы и искусства приятно богам и

они по божественной своей доброте вознаграждают их новыми милостями и

подарками; и что обвинение Прометея, хотя он и был творцом и наставником

человечества, как бы резко и энергично оно ни было, лучше и полезнее, чем

пустое славословие; и наконец, что убеждение в собственном богатстве

является одной из главных причин бедности. Что же касается того дара,

который люди получили в награду за обвинение Прометея (т. е. цвет юности, а

не увядание), то смысл его заключается в том, что древние, по-видимому, не

смотрели безнадежно на возможность найти средства и способы отдалить

наступление старости и продлить жизнь; наоборот, они всегда относили такие

средства, скорее, к разряду тех, которые люди, однажды получив, потеряли и

погубили по своей лености и легкомыслию, а не тех, которые вообще недоступны

для человека и никогда не будут ему дарованы. Миф указывает и дает понять,

что добросовестное и энергичное изобличение и осуждение употребления огня и

заблуждений искусства щедро вознаграждается богами такого рода подарками и

что люди сами виноваты в своих несчастьях, доверив божественный дар ленивому

и медлительному ослу, т. е. опыту (experientia), вещи неповоротливой и

требующей много времени, чей неторопливый, черепаший шаг породил знаменитый

античный афоризм, жалующийся на краткость жизни и на долгий путь искусства.

Во всяком случае мы придерживаемся того мнения, что эти две стороны

человеческой деятельности -- "догматическая" и "эмпирическая" -- до сих пор

не были прочно соединены и связаны друг с другом, но новые дары богов были

доверены либо абстрактной философии, напоминающей легкую птицу, либо

неторопливому и медлительному опыту, похожему на этого осла. При этом,

однако, можно было бы возлагать кое-какие надежды на этого ослика, если бы

не помешала случайность -- жажда во время пути. Мы считаем, что тот, кто

последовательно, подчиняясь определенным правилам и методу, служит опыту и в

пути не отклоняется на эксперименты, сулящие либо выгоду, либо пустую славу,

и для того, чтобы получить все это, не снимает и не бросает свой груз, --

тот будет неплохим носильщиком нового, еще более богатого дара богов. Ну а

то, что дар этот перешел к змеям, могло бы показаться простой добавкой к

мифу и каким-то ненужным его украшением, если бы в этом не слышался упрек

людям, которым должно быть стыдно за то, что со своим огнем и множеством

искусств они не в состоянии добыть себе того, что другие животные получили

от самой природы. Точно так же и это внезапное примирение людей с Прометеем,

после того как они потеряли все свои надежды, содержит в себе мудрый и

полезный урок, порицая легкомыслие и опрометчивую торопливость людей в новых

экспериментах. Ведь если они не приносят немедленного успеха и обманывают их

ожидания, люди с удивительной легкостью и быстротой оставляют свои

начинания, поспешно возвращаются к старому и примиряются с ним.

Завершив описание статуса человека в области искусств и

интеллектуальной деятельности, парабола переходит к религии, ибо развитие

искусств и наук сопровождается почитанием божества, а им сразу же овладевает

и оскверняет его лицемерие. Поэтому в эпизоде о двух жертвах очень тонко

изображаются два типа -- истинно религиозного человека и лицемера. Ведь в

первой жертве есть жир, т. е. то, что принадлежит Богу, поскольку его

сжигают и воскуряют, что символизирует религиозное чувство и рвение, горение

любовью к славе господней и стремление ввысь; в ней и внутренности --

благочестие, и мясо в ней -- доброе и полезное. В другой же нет ничего,

кроме сухих, голых костей, спрятанных, однако, в шкуру и создающих видимость

прекраснейшего и великолепнейшего жертвенного животного; и это очень верно

обозначает пустые, чисто внешние ритуалы и бессмысленные церемонии, которыми

люди заполняют культ божества, -- все эти образы созданы ради полезного, а

вовсе не подлинного благочестия. И людям недостаточно подносить Богу

подобные пустяки -- они приносят их так, как будто он сам их избрал и

предписал исполнять все эти обряды. Верно говорит об этом выборе пророк от

имени Бога: "Неужели же, наконец, я избрал этот пост для того, чтобы человек

в какой-то день терзал свою душу и склонял голову свою, как тростник?" После

религии парабола обращается к морали и условиям человеческой жизни.

Достаточно широко известно и совершенно правильно то, что Пандора

символизирует наслаждение и похоть, которые зажглись вслед за искусствами,

материальной культурой и роскошью цивилизации, как бы рожденные этим огнем.

Поэтому создание наслаждения поручается Вулкану, который тоже представляет

огонь. А от наслаждения проистекли бесчисленные несчастья и для души, и для

тела, и для имущества людей (а вместе с ними и позднее раскаяние); и это

касается не только судеб отдельных лиц, но и королевств и республик. Из того

же источника берут начало и войны, и мятежи, и тирании. Стоит, однако,

обратить внимание и на то, как тонко и искусно рисует миф два образа жизни

человека, как бы воочию представляя их в лице Прометея и Эпиметея. К

приверженцам Эпиметея принадлежат люди неумные, недальновидные, считающие

самым важным то, что приятно в данный момент, из-за чего они всегда

оказываются в трудном положении, терпят бедствия и беспрерывно вынуждены

бороться с несчастьями. А между тем они пытаются успокоить себя и по своему

незнанию жизни лелеют в душе своей множество пустых надежд, которыми

утешаются, как сладкими снами, и скрашивают ими страдания своей жизни. Школа

же Прометея -- это люди мудрые, думающие о будущем и способные поэтому

осторожно предотвратить или отбросить много бед и несчастий; но с этим

достоинством соединяется то, что они лишают себя многих удовольствий и

разнообразных радостей жизни, подавляют свои желания и, что еще хуже, мучают

и терзают себя заботами, беспокойством и внутренним страхом. Прикованные к

скале необходимости, они страдают от бесчисленных мыслей, терзающих их,

рвущих и пожирающих их печень (а так как эти мысли стремительны, то они

символизируются в образе орла), и только иногда получают какое-то маленькое

облегчение и покой (как сон ночью); но тотчас же вслед за этим приходят

новые терзания и страхи. Таким образом, очень немногим выпадает на долю и

тот и другой жребий -- и обладать преимуществами мудрой

предусмотрительности, и быть свободным от страданий, приносимых душевным

волнением и беспокойством; этого можно достичь только с помощью Геркулеса,

т. е. благодаря мужеству и стойкости души, готовой к любому исходу, к любому

жребию, смотрящей вперед без страха, наслаждающейся без брезгливости и

терпеливо переносящей страдания. Стоит также отметить и то, что эта

способность у Прометея не врожденная, а привнесенная извне какой-то силой,

ибо никакое врожденное и естественное мужество не может быть соразмерным

такой задаче. Эта сила получена от Солнца и пришла с дальних берегов океана,

т. е. она исходит от мудрости, как от Солнца, и от мыслей о непостоянстве и

волнениях человеческой жизни, подобных волнению Океана. И то и другое хорошо

соединено в словах Вергилия:

Счастливы те, кто вещей познать умели причину,

Те, кто всяческий страх и рок, непреклонный к моленьям, --

Все повергли к ногам, -- и шум Ахеронта скупого^[14].

Очень тонко и умно упоминание о том, что этот великий герой приплыл в

чаше или каком-то сосуде. Это говорится для того, чтобы утешить и ободрить

людей, дабы они не слишком страшились слабости и непрочности своей природы

или не оправдывались тем, будто она вообще не способна на такого рода

твердость и мужество. Именно на это надеялся Сенека говоря: "Великое это

дело -- обладать одновременно и хрупкостью человека и спокойствием бога".

Однако теперь уже пора вернуться к тому, что мы намеренно пропустили,

чтобы не нарушить связь нашего изложения: речь идет о самом последнем

преступлении Прометея -- о попытке обесчестить Минерву. Ведь именно за этот

тяжелейший проступок он и понес самое страшное из своих наказаний, когда

орел терзал его внутренности. Это, как мне кажется, есть не что иное, как

изображение людей, безмерно возгордившихся своими искусствами и многознанием

и пытающихся подчинить божественную мудрость власти чувства и разума, а за

этим неизбежно следуют терзания духа и беспрерывное, не знающее отдыха

беспокойство (stimulatio). Поэтому по трезвому и скромному рассуждению

следует различать божественное и человеческое, откровения чувства и веры,

если только люди не становятся адептами еретической религии и лживой

философии. Остается, наконец, последняя часть мифа -- об играх в честь

Прометея, о беге с зажженными факелами. Этот эпизод опять затрагивает

вопросы искусства и науки, подобно тому огню, в память и во славу которого

установлены эти игры: он содержит в себе напоминание (и весьма разумное) о

том, что совершенствования науки нужно ждать не от способностей или

проворства какого-нибудь одного человека, а от последовательной деятельности

многих поколений, сменяющих друг друга. Ведь тем, кто бежит на состязании

быстрее и сильнее всех, подчас не так легко удается сохранить свой факел

зажженным, поскольку быстрый бег, равно как и слишком медленный, грозит

опасностью погасить факел. Но этот бег с факелами и эти состязания, как

видно, уже давно прекратили свое существование, так как считается, что наука

своим расцветом обязана прежде всего нескольким авторам -- Аристотелю,

Галену, Эвклиду, Птолемею и что все последующие поколения но внесли в нее

ничего значительного и даже не пытались сделать этого. И нужно желать, чтобы

эти игры в честь Прометея, т. е. в честь человеческой природы, были вновь

восстановлены, и снова вернулись состязания, соревнования и добрая удача в

науке, и чтобы она не зависела от дрожащего и колеблющегося факела

какого-нибудь одного человека. Поэтому нужно убедить людей встряхнуться,

испробовать собственные силы и способность сменять друг друга и не ставить

все в зависимость от умишек и скудости мозгов немногих персон. Таковы те

мысли, которые мы считали нужным подчеркнуть в этом широко известном и

популярном мифе; мы не отрицаем также, что в нем есть немало такого, что

удивительно созвучно с таинствами христианской веры, и прежде всего, мне

кажется, что Геркулес, плывущий в чаше с целью освободить Прометея,

представляет собой образ слова Божия во плоти, подобно хрупкому сосуду,

спешащему искупить род человеческий. Но мы сознательно лишаем себя всякой

свободы в этом жанре, дабы не возжечь на алтаре Божьем чуждого ему огня.

XXVII. Полет Икара; Сцилла и Харибда, или Средний путь

Золотая середина, или средний путь, весьма похвальна в области морали,

менее приемлема в области интеллектуальной, в политике же весьма сомнительна

и требует осторожности. Известно, что древние символизировали средний путь в

морали рассказом о том пути, которым должен был лететь Икар; средний же путь

в интеллектуальной области -- рассказом о Сцилле и Харибде, обозначавших

трудности и опасности. Отец говорил Икару, когда им предстояло перелетать

через море, чтобы он не залетал слишком высоко и не спускался слишком низко.

Ведь, так как крылья были склеены воском, была опасность, что воск растает

от жара Солнца, если Икар поднимется слишком высоко, или, промокнув, будет

плохо держать перья, если он спустится близко к морской воде. А тот с

юношеской дерзостью устремился ввысь и упал в море.

Парабола весьма проста и общеизвестна: путь добродетели проходит прямой

тропой между порывами увлечения и слабостью малодушия. И не удивительно,

если Икара, охваченного юношеским воодушевлением, погубил этот порыв. Порывы

увлечения почти всегда являются пороками юности, малодушная слабость --

порок старости. Из двух дурных и гибельных путей (если уж неизбежна была

гибель) Икар избрал лучший. Ведь правильно считается, что малодушная

слабость хуже порыва увлечения, потому что в последнем есть что-то великое и

мужественное, близкое к небу; он подобен птице; малодушие же ползает по

земле, подобно пресмыкающемуся. Прекрасно сказал Гераклит: "Сухой свет --

лучшая душа". Ведь если душа воспримет из земли влагу, она полностью

потеряет свое величие и выродится; однако же следует соблюдать осторожность,

дабы от этой хваленой сухости шел лишь тонкий свет и не начался пожар. И это

известно почти каждому. Что же касается среднего пути в области

интеллектуальной, т. е. пути между Сциллой и Харибдой, то он, безусловно,

требует и опытности в кораблевождении, и счастливой удачи. Ведь если корабли

столкнутся со Сциллой, они будут разбиты о скалы, если с Харибдой -- она

поглотит их. Смысл этой параболы (мы коснемся его лишь коротко, хотя она

влечет за собой бесчисленные размышления), как мне кажется, заключается в

том, что во всяком учении, во всякой науке, в их правилах и аксиомах нужно

сохранять меру, осторожно выбирая путь между скалами расчленений и

пропастями обобщений. И те и другие знамениты гибелью и многих талантов, и

многих искусств.

XXVIII. Сфинкс, или Наука

Говорят, что Сфинкс была чудовищем с лицом и голосом девы, покрытая

перьями, как птица, с когтями грифа; она сидела на вершине горы близ Фив и

следила за дорогой, подстерегая путников; она набрасывалась на них из своей

засады и, схватив, загадывала им темные и сложные загадки, которые, как

полагали, сама узнавала от Муз. Если несчастные пленники не могли разрешить

и растолковать эти загадки, но колебались и говорили что-то невнятное, она

со страшной свирепостью растерзывала их. И так как эта напасть

свирепствовала уже давно, то фиванцы назначили награду тому, кто сможет

разгадать загадки Сфинкс, а наградой этой была сама царская власть над

Фивами (потому что не было иного способа одолеть Сфинкс). Привлеченный такой

наградой, Эдип, человек энергичный и умный, но с больными, проколотыми

некогда ногами, принял это условие и решил попытать счастья. И вот, когда он

мужественно и твердо предстал перед Сфинкс, она спросила у него, что это за

животное, которое сначала рождается четвероногим, затем делается двуногим,

потом трехногим и наконец снова четвероногим. Тот, подумав, ответил, что все

это относится к человеку, который сразу после рождения и в младенчестве

оказывается четвероногим и только учится ползать, но вскоре за этим

поднимается и ходит на двух ногах; в старости же он опирается на палку,

чтобы крепче держаться, и представляется как бы трехногим, а в самом конце

своей жизни, уже дряхлым старцем, когда мускулы его уже совсем ослабели,

лежит, прикованный к постели, и снова становится как бы четвероногим. Дав

правильный ответ, он одержал победу над Сфинкс и погубил ее; тело ее,

погруженное на осла, возили, как в триумфальной процессии, сам же Эдип по

условиям уговора стал царем фиванцев.

Миф очень тонкий и умный; мне кажется, что он рассказывает о науке, и в

особенности о ее связи с практикой. В самом деле, вовсе не абсурдно называть

науку чудовищем, ибо у невежд и просто неосведомленных людей она вызывает

удивление. Она многообразна по своему виду и облику, ибо предмет науки

бесконечно многообразен: женские лицо и голос указывают на изящество и

словоохотливость; крылья даны ей потому, что знания и открытия мгновенно

распространяются и разлетаются по свету, ибо передача знания подобна бурно

вспыхнувшему пламени, зажженному от другого пламени. Очень глубокий смысл

содержит и упоминание об острых кривых когтях, ибо аксиомы и доказательства

науки проникают в ум, захватывают его и держат так крепко, что он не может

ни двинуться, ни вырваться, о чем говорил и святой мудрец: "Слова мудрецов

подобны шипам и как гвозди, глубоко вонзенные"^[15]. Всякое же

знание представляется нам расположившимся на крутых и высоких горах, ибо,

будучи явлением возвышенным, оно по праву рассматривается помещенным где-то

высоко наверху, откуда оно с презрением взирает на невежество и может, как с

Поиск по сайту: