ИЛИ О ЦАРСТВЕ ЧЕЛОВЕКА 17 страница

вершины горы, далеко и на широком пространстве видеть все вокруг. Наука

изображается нападающей на путников, идущих по дороге, -- это обозначает,

что повсюду на этом пути, в этом странствии человеческой жизни, возникает и

встречается и материал, и удобный случай для наблюдения. Сфинкс предлагает

смертным различные трудные вопросы и загадки, которые она узнала от Муз. Но

пока эти загадки остаются достоянием Муз, они, возможно, не таят в себе

ничего страшного: ведь до тех пор, пока у размышления и исследования нет

никакой иной цели, кроме самого знания, ум пребывает не стесненным, не

заключенным в узкие рамки, но свободно устремленным вдаль и в самом

сомнении, в разнообразии решений чувствующим какое-то удовольствие и

наслаждение. Когда же такого рода загадки переходят от Муз к Сфинкс, т. е. к

практике, так что свод требования начинают настойчиво предъявлять действие,

выбор, решение, вот тогда-то загадки становятся тягостными и страшными,

чудовищно терзают и мучают человеческий ум, тянут его в разные стороны,

буквально разрывают на части, если люди оказываются неспособными разрешить и

разгадать их. Поэтому в загадках Сфинкс всегда предполагаются два условия:

тех, кто не разрешит их, ожидают терзания духа, тех, кто разрешит, --

власть. Ведь тот, кто знает свое дело, тот достигает своей цели, и всякий

мастер -- повелитель своего творения. Вообще же загадки Сфинкс делятся на

два рода: загадки о природе вещей и загадки о природе человека, и

соответственно в награду за их решение предлагаются два рода власти: власть

над природой и власть над людьми. Ибо собственная и конечная цель истинной

естественной философии -- это власть над природными вещами, телами,

лечебными средствами, машинами и бесконечным множеством других вещей, тогда

как философия Школы, довольствуясь тем, что она поучает, гордая своими

разглагольствованиями, пренебрегает практикой, чуть ли не отвергая ее

совершенно. Но загадка, предложенная Эдипу, разрешив которую он получил

власть над Фивами, относилась к природе человека, ибо тот, кто поймет до

конца природу человека, тот почти наверняка может стать кузнецом своего

счастья, тот рожден для власти. Это то, что хорошо было сказано о римских

искусствах:

Ты же народами править властительно, римлянин, помни!

Се -- твои будут искусства...^[16]

Поэтому немалый смысл имеет то, что Цезарь Август, то ли сознательно,

то ли случайно пользовался печатью с изображением Сфинкс. Ведь он, как никто

другой, был выдающимся политиком; в своей жизни он счастливо разрешил

множество новых загадок о природе человека, а если он легко и умело не решил

бы их, ему не раз пришлось бы оказаться в двух шагах от грозящей ему

неизбежной гибели. В мифе говорится также и о том, что тело побежденной

Сфинкс погрузили на осла. Это удивительно меткий образ, ибо нет ничего столь

глубокого и сложного, что, будучи до конца понятно и став общеизвестным, не

могло бы быть внушено даже тяжелодуму. Не следует упускать и той детали, что

Сфинкс была побеждена человеком с больными ногами: ведь люди обычно слишком

быстрым, торопливым шагом спешат разрешить загадки Сфинкс, и в результате

(если Сфинкс оказывается сильнее) они чаще терзают свои таланты в спорах,

чем властвуют благодаря своим трудам.

XXIX. Прозерпина, или Дух

Рассказывают, что Плутон, получив в результате известного раздела

власти подземное царство, потерял надежду уговорить какую-нибудь из небесных

богинь выйти за него замуж и был вынужден думать о похищении. И вот,

воспользовавшись удобным случаем, он похитил и на квадриге увез с собой в

подземное царство Прозерпину, дочь Цереры, прекраснейшую девушку, схватив ее

внезапно, когда она собирала нарциссы на лугах Сицилии. В подземном мире она

была встречена с величайшим уважением и провозглашена владычицей Дита. Мать

же ее, Церера, нигде не видя своей горячо любимой дочери, в отчаянии и

тревоге, с зажженным факелом в руке обошла весь мир, чтобы найти дочь. Все

было напрасно. Случайно узнав о том, что она увезена в подземное царство,

Церера, беспрерывно рыдая и стеная, стала упрашивать Юпитера, чтобы ей

возвратили дочь. В конце концов она добилась разрешения вернуть ее на землю,

если та еще не съела ничего из того, что растет в подземном царстве. Это

условие никак не устраивало мать, поскольку Прозерпина, как известно, съела

три зерна граната. Но Церера не оставила своих просьб и рыданий. Наконец,

уступая ее мольбам, Юпитер позволил Прозерпине попеременно быть шесть

месяцев с мужем и шесть других -- с матерью. Позднее Тесей и Пирифой с

изумительной дерзостью пытались увести ее из дворца Дита. Но когда в

подземном царстве, устав от долгого пути, они присели на камень, подняться

им уже не было дано, и они остались навечно сидеть на этом камне. Прозерпина

же осталась царицей подземного царства. Ей была оказана еще одна особая и

великая честь. Известно, что никто, спустившись в подземное царство, не

может вновь подняться на землю; в этот закон было внесено неслыханное

исключение: тому, кто принесет в дом Прозерпины золотую ветвь, разрешалось

спуститься в подземное царство и вернуться вновь на землю. Эта ветвь была

единственной в огромном темном лесу и не имела своего ствола, но, подобно

омеле, росла на другом дереве; и если ее отломить, на ее месте вырастала

другая.

Мне кажется, что миф имеет в виду природу и толкует о той богатой,

плодоносной, мощной подземной силе, от которой произрастает все, что

существует на земле, и в которую все возвращается снова. Прозерпина

символизировала у древних тот эфирный дух (spiritus aethereus), вырванный из

верхней сферы, который заперт и спрятан под землей (представленной в виде

Плутона). Это неплохо выразил поэт:

Иль молодая Земля, разделенная с вышним эфиром

Только что, семя еще сохраняла родимого неба?..^[17]

Этот дух изображается похищенным с земли, потому что его невозможно

удержать там, где у него есть время улететь, но его можно сковать и

задержать, если только внезапно сломить и раздробить его, подобно тому как

это происходит, когда хотят смешать воздух с водой; последнее возможно лишь

единственным путем -- быстрым и сильным вращением, и мы видим, как в этом

случае оба эти тела соединяются в пене, как будто вода похищает воздух.

Весьма тонко говорится и о том, что Прозерпина была похищена в то время, как

она собирала нарциссы в долине: ведь Нарцисс означает оцепенение или

неподвижность, а дух именно тогда более всего пригоден для похищения земной

материей, когда он начинает сгущаться и как бы цепенеет. Справедливо

воздается Прозерпине особая честь (какая не выпадает на долю ни одной

супруги богов) -- честь стать владычицей Дита: ведь тот неограниченно

управляет всем в тех краях, а Плутон остается безучастным и даже как будто

не знает ничего. Эфир же и небесная сила (изображенные в виде Цереры)

всячески стараются извлечь и вернуть себе этот дух. А высоко поднятый факел,

т. е. пылающий в руке Цереры светоч, без сомнения, обозначает солнце,

которое, обходя вокруг земли, освещает ее, как факел, и оказывается очень

важным и необходимым для возвращения Прозерпины, если оно вообще возможно.

Она же остается и не уходит; причина же этого превосходно и точно вытекает

из соглашений Юпитера и Цереры. Прежде всего совершенно несомненно, что

существуют два способа удержать дух в плотной земной материи: первый --

уплотнение, или "запирание", его, что является подлинным заключением в

тюрьму и насилием; второй -- предоставление ему соответствующего питания,

что делается добровольно и охотно. Ведь после того как запертый дух начинает

есть и питаться, он не спешит улететь, но как бы закрепляется на своей земле

-- это как раз и есть тот самый гранат, который попробовала Прозерпина; если

бы этого не произошло, то Церера, ищущая ее по всему миру со своим факелом,

уже давно увела бы ее к себе. Ведь дух, который содержится в металлах и

минералах, связывается, вероятно, главным образом благодаря плотности массы;

тот же дух, который заключен в растениях и живых существах, обитает в

пористом теле и имеет возможность уйти, если только он не задержится сам,

чтобы вкусить "зерна граната". Второе же соглашение -- о полугодичном

пребывании Прозерпины то у Цереры, то у Плутона -- есть не что иное, как

изящное описание деления на времена года, когда этот дух, разлитый по земле

(речь идет о растительности), в течение летних месяцев находится наверху, в

зимние же месяцы вновь скрывается под землю. Что же касается попытки Тесея и

Пирифоя увести Прозерпину на землю, то здесь имеется в виду то, что

случается довольно часто: более тонкие духи, спускающиеся к земле во

множестве тел, не могут впитать в себя дух, находящийся под землей,

соединиться с ним и вывести его наружу; наоборот, они сами сгущаются и не

могут вновь подняться, так что благодаря им увеличивается и число подданных,

и власть Прозерпины. Что же касается золотой ветви, то, мне кажется, здесь

нам весьма трудно будет сдержать натиск химиков, если они обрушатся на нас с

этой стороны: ведь они обещают с помощью своего знаменитого камня и горы

золота, и восстановление разрушенных природных тел, как бы возвращение

обратно из врат преисподней. Тем не менее относительно химии, как и

постоянных притязаний этого камня, мы знаем наверняка, что теория их не

имеет основания, да к тому же подозреваем, что и практика их лишена

каких-либо твердых гарантий. Поэтому, оставив их в стороне, выскажем свое

мнение об этой последней части параболы. Нам известно наверняка на основании

многих фигуральных высказываний древних, что сохранение и восстановление

природных тел они отнюдь не считали безнадежным делом, по, скорее, трудным и

малодоступным. То, что они думали именно так, видно из того, что они

поместили эту ветку среди бесконечных зарослей огромного, непроходимого

леса; они изобразили ее золотой, ибо золото -- символ прочности; привитой --

ибо результата такого рода следует ждать только от искусства, а не от

какого-то простого и естественного средства или способа.

XXX. Метида, или Совет

Древние поэты рассказывают, что Юпитер взял в жены Метиду, имя которой

весьма прозрачно обозначает совет. Она забеременела от него. Когда он узнал

об этом, то не стал дожидаться родов, но тотчас же ее проглотил, и поэтому

сам стал беременным. Удивительны были его роды: он родил из своей головы, т.

е. из мозга, вооруженную Палладу.

Смысл этого чудовищного и на первый взгляд весьма нелепого мифа, как

мне кажется, раскрывает тайные пружины власти. Он описывает, как ведут себя

государи по отношению к своим советникам, заботясь о том, чтобы их авторитет

и величие не только ни в чем не пострадали, но и преумножились бы и выросли

в глазах народа. Ведь существует правильный и мудрый порядок, по которому

государи крепко связаны со своими советниками, соединены как бы брачными

узами и обсуждают с ними важнейшие дела, вполне основательно полагая, что

это ни в коей мере не умаляет их величия. Когда же дело доходит до решения

(а его можно уподобить родам), то они не позволяют членам совета принимать

его, дабы не создалось впечатления, что постановление зависит от мнения

совета; наоборот, государи обычно (за исключением тех случаев, когда они

боятся навлечь на себя недоброжелательство) любое выработанное советом и как

бы выношенное во чреве решение выдают за свое, так, чтобы казалось, что и

само постановление, и его исполнение (а это последнее, поскольку всегда

связано с проявлением власти и является выражением необходимости, очень

тонко изображается в виде вооруженной Паллады) проистекает от них самих. Но

мало того, что все это представляется как результат авторитета государей, их

свободной, независимой, никому не подчиняющейся воли; государи хотят еще,

чтобы решения считались рожденными из их головы, т. е. из их собственной

мудрости и суждения.

XXXI. Сирены, или Наслаждение

Миф о сиренах правильно истолковывается как изображение гибельных

соблазнов наслаждения, но делается это весьма примитивно. Мудрость древних

представляется нам подобной плохо отжатым виноградным гроздьям, из которых

хотя и выжато кое-что, однако самая лучшая часть остается и не используется.

Рассказывают, что сирены были дочерьми Ахелоя и Терпсихоры, одной из Муз;

они вначале были крылатыми, но, безрассудно вступив в состязание с Музами и

потерпев поражение, лишились крыльев. Из их перьев Музы сделали себе венцы,

и с тех пор головы у Муз были украшены крыльями, кроме одной -- матери

сирен. Сирены жили на неких прелестных островах; завидев с вышины

приближающиеся корабли, они своим пением задерживали моряков, завлекали их к

себе, а потом убивали. И песня их была не простой: для каждого у них были

мелодии, которые более всего отвечали его внутренней природе. Они погубили

столько людей, что их острова даже издали были хорошо видны из-за множества

белеющих костей непогребенных трупов. От этой напасти нашлись только два,

совершенно непохожих друг на друга средства избавления: одно придумал

Одиссей, другое -- Орфей. Одиссей приказал всем своим спутникам накрепко

залепить уши воском, сам же, желая услышать их пение, но избежать опасности,

потребовал, чтобы его привязали к мачте корабля, предупредив, чтобы его не

отвязывали, даже если он будет просить об этом. Орфей же даже и не думал обо

всех этих веревках, но, воспевая мощным голосом под звуки лиры хвалу богам,

заглушил голоса сирен и избежал опасности.

Миф относится к области морали и представляется весьма прозрачной, хотя

и не лишенной изящества параболой. Наслаждения происходят от богатства и

изобилия, а также от веселого и приподнятого расположения духа. Некогда они

своими соблазнами внезапно, как будто на крыльях, увлекали за собой

смертных. Наука же и образование привели во всяком случае к тому, что

человеческий дух стал себя немного сдерживать и обдумывать про себя

возможный результат своих действий; тем самым он лишил наслаждения крыльев.

Но они перешли к Музам как украшение и знак особого почета. Ведь после того

как на примере некоторых стало ясно, что философия может нести с собой

презрение к наслаждениям, она сразу же стала представляться чем-то

возвышенным, способным поднять и возвысить человеческую душу, как бы

прикованную к земле, и сделать человеческие помыслы (которые обитают в

голове) крылатыми и как бы небесными. Только одна мать сирен остается на

земле и без крыльев; она, без сомнения, есть не что иное, как легкомысленные

науки, созданные и используемые для развлечения, вроде тех, которые любил

Петроний: получив известие о смертном приговоре, он и на самом пороге смерти

продолжал искать наслаждений, и, желая прочитать что-нибудь утешающее, он

(по словам Тацита) пренебрег всеми теми сочинениями, которые укрепляют

твердость духа, а читал лишь легкомысленные стихи, вроде следующих:

Будем, Лесбия, жить любя друг друга!

Пусть ворчат старики, -- что нам их ропот?

За него не дадим монетки медной^[18].

Или таких:

Пусть же о правом и том, что дозволено, старцы лишь судят

Мрачные, твердо блюдя предписанья суровых законов^[19].

Такого рода науки и искусства, по-видимому, хотят снова лишить крыльев

венцы Муз и вернуть их сиренам. Говорят, что сирены живут на островах, ибо

наслаждения почти всегда ищут для себя уединения и часто избегают

многолюдья. Пение сирен предназначено всем, но губят людей они по-разному,

прибегая к различным ухищрениям, -- это место вообще не нуждается в

объяснении. Более тонко упоминание о белеющих холмах костей, видимых

издалека. Это означает, что примеры несчастий, которые несут с собой

наслаждения, какими бы ясными и красноречивыми они ни были, не очень-то

помогают против их соблазнов. Остается парабола, говорящая о средствах

спасения от сирен; она совсем не сложна, однако мудра и благородна. Против

напасти, столь хитрой и столь лютой, предлагаются три средства: два

предлагает философия, третье -- религия. И первый способ избежания зла --

когда противостоят злу в самом зародыше и старательно избегают всего, что

могло бы смутить и соблазнить душу; на это и указывает рассказ о том, как

залепляли уши. Это средство необходимо лишь для душ заурядных и плебейских,

таких, какими обладали спутники Одиссея. Души же возвышенные могут даже

вращаться в самой гуще наслаждений, если только они тверды в своей решимости

противостоять им; более того, они испытывают радость от того, что получают

возможность подвергнуть свою добродетель более сложному испытанию; они

познают все нелепости и безумия наслаждений, скорее созерцая, чем покоряясь

им. Об этом заявляет и Соломон, перечисляя наслаждения, которым он

предавался, и заключая следующими словами: "Но и мудрость всегда пребывала

со мной"^[20]. Подобным образом люди выдающиеся могут остаться

непоколебимыми среди величайших соблазнов наслаждений и не упасть, стоя у

самого края пропасти, однако лишь при условии, что они по примеру Одиссея не

позволят своим близким давать гибельные советы и потакать им, ибо эти советы

и потакания больше всего остального способны пошатнуть и ослабить решимость

души. Но самым лучшим во всех отношениях является средство, примененное

Орфеем, который, воспевая хвалы богам, заглушил и заставил замолкнуть голоса

сирен: ведь размышления о делах божественных побеждают стремление к

наслаждениям не только своей силой, но и своей сладостностью.

Поиск по сайту: