ИЛИ О ЦАРСТВЕ ЧЕЛОВЕКА 15 страница

аффект индивидууму. Таким образом, Венера дает общее влечение, Купидон же

возбуждает более конкретное чувство симпатии; первое исходит из более

близких причин, второе -- из принципов более глубоких и фатальных и как бы

от того древнего Купидона, от которого зависит любая тончайшая симпатия.

XVIII. Диомед, или Фанатик

Паллада побуждала своего любимца Диомеда, пользовавшегося великой,

исключительной славой, ни за что не щадить Венеру, если он встретится с ней

в сражении. Он, и сам готовый к этому, повиновался ей, ранив Венеру в правую

руку. Некоторое время этот проступок его оставался безнаказанным, и он,

покрытый славой своих деяний, вернулся на родину. Дома ему пришлось испытать

немало бед, и он бежал на чужбину, в Италию. Там вначале также все шло

достаточно благополучно: он пользовался щедрым гостеприимством царя Давна,

получал от него богатые дары, по всей стране были воздвигнуты его статуи. Но

первое же несчастье, которое обрушилось на народ, среди которого он нашел

приют, сразу же заставило Давна подумать о том, что он привел под свой кров

человека нечестивого, ненавистного богам, вступившего в борьбу с ними,

напавшего с оружием и ранившего богиню, само прикосновение к которой было бы

святотатством. Поэтому, чтобы освободить свою родину от скверны, он, презрев

закон гостеприимства, ибо закон религии представлялся ему важнее, неожиданно

убивает Диомеда, уничтожает его статуи и отменяет все оказываемые ему

почести. Никто не смел даже выразить сочувствие столь печальному исходу, а

сподвижники и друзья его за то, что они оплакивали смерть своего вождя и все

наполняли своими стенаниями, были превращены и каких-то птиц вроде лебедей,

которые перед своей смертью издают нежные жалобные звуки.

Предмет этого мифа редкий и чуть ли не единственный в своем роде. Ведь

ни в одном другом мифе не говорится, чтобы кто-либо из героев, кроме

Диомеда, с оружием в руках нападал на кого-либо из богов. Во всяком случае

мне представляется, что этот миф рисует в лице Диомеда судьбу и образ

человека, открыто провозглашающего целью всех своих действий преследование

силой оружия и насильственное уничтожение какого-либо культа или

какой-нибудь религиозной секты, хотя бы даже пустой и незначительной. И хотя

древним были неизвестны кровавые религиозные распри (ибо языческим богам не

знакомо религиозное рвение, являющееся атрибутом истинного Бога), однако

мудрость прошлого оказывается столь глубокой и всеобъемлющей, что то, чего

они не знали на опыте, они постигали силой своего мышления и воображения. И

вот те, кто стремится не исправить и убедить силой разума и науки, святостью

образа жизни, весомостью примеров и авторитета какую-то религиозную секту,

хотя бы и пустую, извращенную и бесславную (то, что изображается в образе

Венеры), а огнем и мечом, жестокими казнями желают уничтожить и истребить

ее, -- те, вероятно, побуждаются к этому Палладой, т. е. некоей жестокой

мудростью и суровостью суждения, которые помогают им вскрыть обманчивость и

лживость такого рода заблуждений; ими движет ненависть к неправому делу и

похвальное рвение. На время они достигают громкой славы, и толпа (для

которой не может быть приемлема никакая умеренность) прославляет и чуть ли

не обожает их как единственных защитников истины и религии (тогда как

остальные кажутся ей нерешительными и трусливыми). Однако слава эта и

счастье редко длятся до конца; ведь почти всякое насилие, если даже из-за

превратности вещей и избежит скорой гибели, в конце концов терпит поражение.

Так что, если случится обстоятельствам измениться и эта секта,

подвергавшаяся преследованиям и гонениям, вновь обретет силы и поднимется на

борьбу, тогда-то рвение подобных людей и их настойчивость становятся

предметом осуждения, само имя их вызывает ненависть, и все былые их почести

сменяются презрением. А то, что Диомед был убит своим другом и

гостеприимцем, указывает на то, что религиозные раздоры порождают коварство

и предательство даже среди самых близких друзей. Рассказ же о том, что не

позволяли даже оплакать его гибель и подвергали за это наказанию, напоминает

нам, что почти каждое преступление оставляет место для людского сострадания,

так что даже те, кто с негодованием осуждает само преступление, тем не менее

из человеколюбия жалеют самих преступников и сочувствуют их участи, ибо

самое страшное несчастье -- лишиться сострадания и сочувствия. Однако, когда

речь идет о преступлениях против религии, об обвинениях в нечестивости, даже

выражение сочувствия таким людям встречается с осуждением и подозрением. С

другой стороны, стенания и плач сподвижников Диомеда, т. е. людей,

принадлежащих к той же самой секте, придерживающихся тех же самых взглядов,

бывают волнующими и как бы сладкозвучными, как песни лебедей, птиц Диомеда.

И здесь мы находим замечательную и умную аллегорию: слова осужденных на

казнь за религиозные убеждения, произнесенные перед смертью, подобно

лебединой песне, поразительно волнуют сердца людей и глубоко и навечно

западают в их душу.

XIX. Дедал, или Механик

В лице Дедала, человека замечательно талантливого, но и гнусного,

древние изобразили и мудрость механического искусства, и все то

недозволенное и преследующее дурные цели, что существует в этом искусстве.

Дедал за убийство своего соученика и соперника жил в изгнании, но его всюду

любезно принимали и цари, и города, и он своим гением создал там множество

замечательных произведений во славу богов и для украшения и великолепия

городов и общественных мест; особенно же известно его имя благодаря дерзким

и запретным его творениям. Ведь именно он воздвиг сооружение, позволившее

Пасифае удовлетворить ее похоть и сойтись с быком, так что несчастное и

позорное рождение этого чудовища -- Минотавра, пожиравшего благородных

юношей, обязано преступному мастерству и гибельному таланту этого человека.

Он же, покрывая и увеличивая одно зло другим, для охраны этой чумы придумал

и выстроил лабиринт -- сооружение, омерзительное и нечестивое по своему

назначению и в то же время изумительное и великолепное по мастерству.

Позднее, чтобы не быть известным лишь злыми делами и создавать не только

орудия преступления, но и средства против них, он дал гениальный совет

воспользоваться нитью, для того чтобы выбраться из извилин лабиринта. Минос

очень строго и настойчиво преследовал этого Дедала, тот же постоянно находил

средства уйти от преследований и скрыться. В конце концов он научил своего

сына Икара искусству летать, а тот, еще неопытный, желал похвастаться своим

искусством и упал с неба в море.

Смысл этой параболы таков. В самом начале ее говорится о том, что

всегда поджидает замечательных мастеров и удивительным образом господствует

над ними, -- о зависти: ведь нет ни одной категории людей, которая бы

сильнее, чем они, страдала от острой, буквально убийственной зависти. За

этим следует упоминание о роде наказания, столь неразумно и

непредусмотрительно примененного к нему: Дедал был осужден на изгнание. Но

ведь у мастеров есть то замечательное преимущество, что почти все народы

принимают их с распростертыми объятиями, так что для замечательного мастера

изгнание едва ли является наказанием. Люди, принадлежащие к другим группам и

сословиям общества, не легко могут занять достойное положение за пределами

своей родины; мастера же и художники пользуются всеобщим восхищением у

иноземцев, потому что людям присуще в делах ремесла и техники своих

соотечественников всегда ценить меньше, чем иностранцев. Очень ясен смысл и

всего последующего, где говорится о применении искусств механики: ведь

человеческая жизнь многим им обязана, ибо из их сокровищ складывались в

значительной мере и обряды религии, и благоустройство гражданской жизни, и,

наконец, вся материальная культура; но из того же источника рождаются и

орудия похоти, и даже орудия смерти. Если даже не говорить о ремесле

сводников, нам прекрасно известно, что все эти утонченнейшие яды, военные

орудия и тому подобная мерзость (обязанные своим существованием механическим

изобретениям) своей жестокостью и гибельными последствиями намного

превосходят самого Минотавра. Великолепна и аллегория лабиринта,

изображающая общую природу механики. Ведь все эти хитроумные и тщательно

изготовленные произведения механического искусства могут считаться чем-то

вроде лабиринта по тонкости работы, исключительной сложности их конструкции

и видимому сходству частей, что делает их недоступными для суждения и

позволяет разобраться в них лишь с помощью нити опыта. Не менее удачно и

упоминание о том, что тот же самый человек, который придумал лабиринт с его

извилинами, указал и нить спасения: ведь механические искусства могут

приводить к противоположным результатам, могут приносить вред, но и находить

средство исправить его, и в их силах развеять свои собственные чары.

Недостойные изобретения, а заодно и сами искусства довольно часто

преследуются Миносом, т. е. законами, которые осуждают их и запрещают людям

пользоваться ими. Тем не менее они продолжают существовать тайно, всюду

находя себе прибежище, где они могут укрыться, что правильно отмечено

Тацитом для своего времени и сходных обстоятельств, когда он говорит о

математиках и предсказателях: "Эта категория людей в нашем государство

всегда будет существовать и всегда будет вне закона". Однако же эти

недостойные и запретные искусства с течением времени, поскольку они почти

всегда не могут выполнить того, что обещают, подобно падению Икара с неба,

теряют уважение к себе, вызывают презрение и погибают из-за чрезмерного

хвастовства. Во всяком случае, если уж вообще говорить правду, не так уж

успешно сдерживает их узда законов, а гораздо чаще их изобличает собственное

тщеславие.

XX. Эрихтоний, или Обман

Поэты повествуют, что Вулкан покушался на честь Минервы и, охваченный

страстью, пытался совершить насилие и что во время борьбы семя его пролилось

на землю и из него родился Эрихтоний, верхняя часть тела которого была

прекрасна и изящна, нижняя же часть напоминала тело змеи, была жалкая и

безобразная. Сознавая сам свое безобразие, он первым изобрел колесницу,

чтобы иметь возможность показать то, что есть прекрасного в его теле, и

спрятать то, что безобразно.

Смысл этого удивительного и чудовищного мифа, по-видимому, следующий:

искусство, представленное в лице Вулкана, поскольку он имеет дело с огнем,

как бы оно ни пыталось, всячески терзая тела, совершить насилие над

природой, стараясь победить ее и поработить (а природа изображается в лице

Минервы, ибо она искусна в разных работах), редко достигает желанной цели;

однако в ходе всех этих многочисленных ухищрений и хитроумных попыток (как

бы во время борьбы) случайно появляются несовершенные творения, неудачные

произведения, внушительные с виду, но слабые и ненадежные в употреблении;

однако обманщики выставляют это напоказ, выдумывают об этом всяческие

небылицы и чувствуют себя триумфаторами. Подобные вещи часто можно встретить

и в деятельности химиков, и у создателей всяких хитрых механических

изобретений, особенно тогда, когда люди прежде всего стремятся во что бы то

ни стало добиться своей цели и, не желая освободиться от своих заблуждений

на этом пути, скорее, борются с природой, чем добиваются ее объятий должным

почтением и вниманием.

XXI. Девкалион, или Возрождение

Поэты рассказывают, что, когда всемирный потоп совершенно уничтожил

всех жителей древней земли и остались только Девкалион и Пирра, горевшие

благочестивым и достохвальным желанием восстановить человеческий род, они

получили такое предсказание: желание их исполнится, если они возьмут кости

матери и будут бросать их за спину. Это предсказание поначалу ввергло их в

великую печаль, и у них пропала всякая надежда: ведь после того, как потоп

сравнял всю поверхность земли, искать гробницу было совершенно бесполезно;

но наконец они поняли, что оракул указывает на камни земные (ибо земля

считается всеобщей матерью).

Миф, как мне представляется, раскрывает тайну природы и исправляет

свойственное человеческому уму заблуждение; ведь человек по своему

невежеству считает возможным восстановить или возродить вещи из их же праха

и останков (подобно тому как Феникс возрождается из собственного пепла),

тогда как подобного рода материи уже завершили путь своего существования и

совершенно не годятся для воссоздания самих вещей. Поэтому нужно отступить к

более общим началам.

XXII. Немесида, или Превратность вещей

Говорят, что Немесида была богиней, которую почитали все, а владыки и

счастливцы даже боялись. Она, говорят, была дочерью Ночи и Океана.

Изображалась она следующим образом: с крыльями, с венком на голове, в правой

руке у нее ясеневое копье, в левой -- чаша, украшенная изображением эфиопов,

и восседает она на олене.

Парабола представляется мне следующей: само имя Немесиды достаточно

ясно указывает на возмездие или воздаяние, ибо обязанность этой богини и все

ее действия сводились к тому, чтобы, подобно народному трибуну

препятствовать устойчивому и надежному благополучию счастливых людей и

накладывать свое veto; и она преследовала не только недостойных: удачи и

благополучие людей честных и скромных она чередовала с несчастьями, как бы

показывая, что смертный может быть допущен на пиры богов только в насмешку.

Во всяком случае, читая у Гая Плиния ту главу, в которой он перечисляет все

несчастья и неудачи Цезаря Августа, -- которого я считал счастливейшим

человеком в мире, обладавшим даже каким-то особым искусством пользоваться и

наслаждаться счастьем, характеру которого были совершенно чужды надменность,

пустота, слабость, нерешительность, меланхолия, -- такие, что он однажды

решил покончить с собой, я прихожу к убеждению, что это действительно

великая и могущественная богиня, если у ее алтаря была принесена такая

жертва. Родителями этой богини были Океан и Ночь, т. е. превратность вещей и

темное, скрытое от всех божественное суждение: ведь Океан с его

беспрерывными приливами и отливами очень удачно олицетворяет превратность

вещей, а Ночь вполне естественно становится изображением тайны провидения.

Ведь даже у язычников эта ночная Немесида пользовалась уважением, поскольку

им было известно, что суд человеческий отличен от суда божественного:

...упадет и Рипей, один из честнейших,

Кто между Тевкров лишь был справедливости лучший блюститель.

Боги судили не так...^[11]

Немесида изображается крылатой -- это означает внезапные,

непредвиденные заранее перемены судьбы, ибо на протяжении чуть ли не всей

истории случалось так, что великие и мудрые люди всегда погибали от

несчастий, угрозой которых они более всего пренебрегали. Так, М. Цицерон,

получив от Децима Брута предупреждение о том, что Цезарь Октавий -- человек

не очень надежный и искренний и считает себя глубоко уязвленным, ответил

лишь следующее: "Я люблю тебя, Брут, как должно за то, что ты захотел

поставить меня в известность об этих пустяках, как бы незначительны они ни

были". Изображаемый на голове Немесиды венок указывает на завистливую и

злорадную природу толпы: ибо, когда люди, могущественные и счастливые,

терпят крах, это вызывает ликование толпы, и она венчает Немесиду. Копье же

в правой руке указывает на тех, кого Немесида поражает и пронзает. Кого же

она не казнит бедствиями и несчастьями, тем она, однако, показывает это

мрачное и зловещее видение в левой руке: перспективу смерти, даже если они

находятся на вершине удачи, болезни, несчастья, предательства друзей, козни

врагов, превратность вещей и т. д., подобные этим эфиопам на чаше. Во всяком

случае Вергилий, описывая битву при Акции, вставляет тонкое замечание о

Клеопатре:

Систром царица родным средь судов призывает отряды

И не чует еще двух змей за своими плечами^[12].

Но лишь немного спустя, куда бы она ни обратилась, она видела перед

собой целые полчища эфиопов. И наконец, весьма мудро говорится, что Немесида

восседает на олене, потому что олень очень долговечное животное; и случается

так, что тот, кто в молодости погибает волею судьбы, тот предупреждает и

избегает Немесиду; кому же дается длительное счастье и могущество, тот без

сомнения вверяется Немесиде и как бы распростерт перед ней.

XXIII. Ахелой, или Битва

Древние рассказывают, что, когда Геркулес и Ахелой добивались руки

Деяниры, дело дошло до поединка. Ахелой принимал множество разных обличий

(он обладал такой способностью) и наконец предстал перед Геркулесом в образе

страшного, храпящего, готового к бою быка. Геркулес же напал на него в своем

обычном человеческом облике. Началась битва, которая кончилась тем, что

Геркулес сломал один из рогов у быка, и тот, испытывая сильную боль,

напуганный этим, чтобы получить назад свой рог, отдал Геркулесу в обмен на

него рог Амалфеи, или рог изобилия.

Этот миф говорит о военных предприятиях. Подготовка к оборонительной

войне (которая олицетворяется Ахелоем) весьма сложна и многообразна. Ведь

для того, кто вторгается в чужую землю, достаточно одной простой вещи --

только войска или, может быть, флота. Страна же, которая ждет врага на своей

собственной земле, должна вести бесконечно многообразную и сложную

подготовку: укрепляются одни крепости, другие срываются; народ из сел и

деревень переселяется в города и крепости; одни мосты наводятся, другие

разрушаются; собираются и распределяются запасы и продовольствие; работа

кипит на реках, в портах, на холмах и в долинах, в лесах и во многих других

местах, так что земля ежедневно как бы надевает и примеряет новые облики, и

наконец, когда она уже в изобилии снабжена всем необходимым, она живо

напоминает грозного, готового к битве быка. Тот же, кто совершает вторжение,

прежде всего стремится завязать сражение и все свои силы направляет на это,

боясь, что на вражеской земле ему может угрожать нехватка припасов и

снаряжения, и если ему удается, вступив в сражение, выйти из него

победителем и, так сказать, сломать рог врагу, то за этим, без сомнения,

следует отступление охваченного паникой и упавшего духом противника в более

укрепленные места, для того чтобы оправиться от поражения и собраться с

силами; он оставляет победителю на разграбление города и целые области, что

поистине можно считать рогом Амалфеи из этого мифа.

XXIV. Дионис, или Страсть

Рассказывают, что возлюбленная Юпитера Семела, добившись от него

нерушимой клятвы исполнить любое ее желание, попросила его явиться к ней на

свидание в том же самом облике, в каком он является к Юноне, и поэтому

погибла, не выдержав его сияния. Ребенка же, которого она носила во чреве,

принял отец, зашил в собственное бедро и сам носил необходимое для его

рождения время. Из-за этого Юпитер немного прихрамывал, а мальчик за то, что

причинял боль Юпитеру и колол его, когда тот носил его в бедре, получил имя

Диониса. В течение нескольких лет после рождения он воспитывался у

Прозерпины и, когда подрос, имел весьма женственный облик, так что даже

трудно было определить, к какому полу он принадлежит. Потом он умер и был

погребен, но вскоре воскрес. В ранней юности он первым создал искусство

виноградарства и научил других изготовлять вино и пить его. Это принесло ему

великую славу, и он подчинил себе весь мир, вплоть до дальних пределов

Индии. Он ездил на колеснице, запряженной тиграми, а вокруг него бежали,

пританцовывая, безобразные демоны -- Кобал, Акрат и прочие; но и Музы

присоединялись к его свите. В жены он взял Ариадну, покинутую и оставленную

Тесеем. Священным деревом его был плющ. Он считался также создателем обрядов

и церемоний, отличавшихся, однако, оргиастическим характером,

разнузданностью и порой жестокостью. Он обладал также силой насылать

приступы безумия. Так, во время его оргий женщины в припадке безумия

растерзали, как говорят, двух знаменитых мужей -- Пенфея и Орфея: первого --

в то время как он, забравшись на дерево, хотел посмотреть, что происходит на

оргиях; второго -- когда он играл на лире. Иногда деяния этого бога

смешивают с деяниями Юпитера.

Смысл мифа, как мне кажется, моральный, и, пожалуй, трудно найти

что-нибудь лучшее во всей моральной философии. В образе Вакха изображается

природа страсти, т. е. аффектов и волнений души. Ведь матерью всякой

страсти, даже самой опасной, является не что иное, как влечение и жажда

кажущегося блага: страсть всегда возникает в недозволенных желаниях, которым

предаются прежде, чем обдумают и оценят их. А уже после того, как аффекты

начинают бушевать, их мать (т. е. природа блага) разрушается и гибнет от

невыносимого жара. Страсть же, пока она еще незрела, вскармливается и

скрывается в человеческой душе (которая является ее родителем и представлена

Юпитером), главным образом в низшей ее части (как в бедре); она колет,

раздражает, угнетает дух, мешает его действиям и решениям, и они как бы

хромают. И даже тогда, когда она, не встречая противодействия, с течением

времени окрепнет и выльется в действие, она, однако, еще некоторое время

воспитывается у Прозерпины, т. е. ищет себе убежище, остается тайной, как бы

скрываясь под землей до тех пор, пока не сбросит с себя узду стыда и страха

и, призвав на помощь дерзость, не постарается либо выдать себя за

какую-нибудь добродетель, либо пренебречь даже самим позором. Удивительно

верной является мысль о том, что всякий более или менее сильный аффект похож

на существо, имеющее признаки обоих полов, ибо он всегда несет в себе и

мужскую настойчивость, и женскую слабость. Великолепен также и образ

воскресения Вакха после смерти. Ведь аффекты иной раз кажутся уснувшими и

мертвыми, но ни в коем случае нельзя этому верить, даже если они погребены,

потому что, если представится повод и удобный случай, они воскресают вновь,

И парабола об открытии виноградарства несет в себе большой смысл: ведь

всякая страсть удивительно изобретательна и ловка в поисках пищи для себя.

Но из всего, что известно людям, ничто не возбуждает сильнее и действеннее,

ничто не воспламеняет так всякого рода волнения, как вино. Да и вообще оно

разжигает все страсти. Очень удачно изображение аффекта как покорителя чужих

земель, предпринимающего бесконечно дальний поход. Ведь страсть нигде не

может успокоиться, но, подстрекаемая беспредельным и ненасытным желанием,

стремится все дальше и жаждет нового. Страстям сопутствуют тигры и даже

впрягаются в их колесницу: ведь после того, как страсть взбирается на

колесницу и перестает ходить пешком, превращаясь в победителя и триумфатора,

она становится жестокой, неукротимой и безжалостной по отношению ко всему,

что ей противоречит или борется с ней. Остроумно и выведение пляшущих вокруг

колесницы смешных демонов. Ведь любой аффект порождает во взгляде, в самом

выражении лица и во всех движениях человека нечто нелепое, недостойное,

суетливое и безобразное, и если иному кажется, что он великолепен и

величествен в каком-нибудь аффекте (например, в гневе, возмущении, любви),

то всем другим он представляется безобразным и смешным. В свите страсти мы

видим и Муз. Ведь, пожалуй, нельзя найти почти ни одной страсти, которая бы

не имела своих ученых хвалителей. И здесь снисходительность писателей

нанесла ущерб величию Муз, которые вместо того, чтобы быть проводниками на

жизненном пути, становятся прислужницами страстей.

Но особенно замечательна аллегория Вакха, полюбившего ту, которая была

покинута другим. Ведь твердо известно, что страсть добивается и стремится к

тому, что уже отвергнуто опытом. И пусть знают все, кто в угоду своим

страстям, рабами которых они являются, безмерно высоко ценят возможность

обладания предметом своих желаний, будь то почести, состояние, любовь,

слава, знание или что-то еще, -- пусть знают, что они стремятся к тому, что

уже оставлено множеством людей, которые на протяжении чуть ли не всей

истории, убеждаясь на опыте в тщетности своих желаний, отбрасывали и

отвергали их. Не лишено глубокого скрытого смысла и то, что Вакху посвящен

плющ. Здесь важны два момента: во-первых, то, что плющ и зимой остается

зеленым, а во-вторых, что он растет, обвивая и охватывая множество предметов

-- деревья, стены, здания. Первое символизирует, что всякая страсть, подобно

плющу во время зимних холодов, растет в результате сопротивления,

оказываемого ей, стремясь к тому, что запрещено и в чем отказано, и набирает

силу как бы путем антиперистасии. Во втором случае речь идет о том, что

любая господствующая в человеческой душе страсть, подобно плющу, обвивает

все человеческие действия и помыслы, примешивается к ним, соединяется и

сливается с ними. Не удивительно и то, что Вакху приписывается создание

обрядов, полных суеверий, ибо почти все безумные страсти расцветают в ложных

религиях, или то, что считается, будто он насылает приступы безумия, ибо

всякий аффект есть краткий приступ неистовства, а если он оказывается более

сильным и прочным, то кончается безумием. Очень ясную аллегорию заключает в

себе рассказ о растерзанных Пенфее и Орфее. Любой очень сильный аффект

ненавидит и не выносит двух вещей: проявление интереса и любопытства к нему

и желание дать спасительный и честный совет. Наконец, с полным основанием

можно свести к параболе и смешение личностей Юпитера и Вакха: ведь любое

благородное и знаменитое деяние, любой великий и славный подвиг могут иметь

своим источником как добродетель, мудрость и величие духа, так и скрытые

аффекты и тайную страсть (поскольку они находят удовольствие в известности и

славе), так что но легко отличить деяния Вакха от деяний Юпитера.

XXV. Аталанта, или Выгода

Аталанта, отличавшаяся быстротой бега, вступила в состязание за победу

с Гиппоменом. Условия состязания были такие: если Гиппомен победит, он

возьмет в жены Аталанту; если будет побежден, его постигнет смерть. Никто не

сомневался в исходе состязания, поскольку непреодолимое превосходство

Аталанты в беге уже многих привело к гибели. Поэтому Гиппомен решил

прибегнуть к хитрости: он добыл три золотых яблока и принес их с собой.

Начался бег. Впереди бежала Аталанта. Тогда Гиппомен, видя, что он остается

позади, и помня о задуманной хитрости, бросил одно из золотых яблок перед

Аталантой, но не прямо перед ней, а в сторону, чтобы не только задержать ее,

но и заставить свернуть с пути. И действительно, она по женской своей

жадности, соблазнившись красотой яблока, оставила дистанцию, побежала за

яблоком и нагнулась для того, чтобы поднять его. Гиппомен тем временем

пробежал немалую часть дистанции и опередил соперницу. Однако та благодаря

прирожденной быстроте бега наверстала потерянное время и снова его обогнала.

Когда же Гиппомен во второй и в третий раз заставил ее задержаться, он в

конце концов одержал победу, но хитростью, а не своим превосходством в беге.

Мне кажется, что этот миф представляет прекрасную аллегорию борьбы

искусства и природы. Ведь искусство (изображенное в лице Аталанты) по своей

силе, если ничто ему не мешает и не препятствует, значительно быстрее

природы и, подобно более быстрому бегуну, скорее достигает цели. И это можно

наблюдать почти в любой области. Например, мы видим, что плоды появляются

поздно, если посадить косточки, если же сделать прививку -- то быстро; что

глина медленно превращается в камень, если же ее подвергнуть обжигу, она

Поиск по сайту: