ПОСВЯЩЕНИЕ 13 страница

это, управитель добродушно улыбнулся и сказал, что мы недаром просили

прощения за подобный вопрос; ибо, как видно, считаем его землю страной

чародеев, посылающих во все концы света незримых духов, которые доставляют

им сведения о чужих краях. На это все мы ответили с подобающей

почтительностью, но, однако, показав, что поняли его шутку: "Да, мы

действительно склонны думать, что остров имеет в себе нечто

сверхъестественное, но скорее ангельское, нежели колдовское. Однако, если

говорить правду, не это заставило нас опасаться задать наш вопрос, но

запомнившиеся нам слова вашей светлости о том, что законы страны

предписывают хранить ее тайну от чужестранцев". На это он сказал: "Вы не

ослышались; а потому, отвечая вам, я умолчу о некоторых подробностях,

которые оглашать не имею права; но и без того сумею удовлетворить вашу

любознательность".

"Вам надлежит знать (хотя вы и можете счесть это невероятным), что три

тысячи, и более, лет назад мореплавание (особенно в отдаленные страны) было

развито более, нежели сейчас. Не думайте, что мне неизвестно, какие успехи

оно сделало за последние сто двадцать лет. Я знаю это отлично и, тем не

менее, повторяю: более, нежели сейчас. Потому ли, что пример ковчега,

спасшего остатки рода человеческого от всемирного потопа, поощрял людей

вверяться волнам, или по другой причине, но так оно было. Большой флот был у

финикийцев, особенно у жителей Тира, а также у их колонии, Карфагена,

лежавшего еще дальше к западу. На востоке много кораблей было у Египта и

Палестины. Китай и великая Атлантида (именуемая у вас Америкой), сейчас

имеющие лишь джонки и пироги, в ту пору также в изобилии имели большие суда.

Наш остров (как видно из достоверных летописей того времени) имел полторы

тысячи прочных кораблей большого водоизмещения. Об этом у вас сохранилось

мало сведений, или же вовсе никаких, нам же все это хорошо ведомо.

В то время страна наша была известна и посещалась кораблями всех

названных мною стран. И нередко случалось, что с ними прибывали также люди

других стран, не имевших своего флота, как-то: персы, халдеи, арабы; так что

у нас побывали почти все могучие и слабые народы, от которых здесь и по сей

день сохранилось несколько родов и небольших племен. Что касается

собственных наших кораблей, то они, плавая повсюду, достигали и вашего

пролива, называемого Геркулесовыми столбами^[2], и других частей

Атлантики и Средиземного моря, и Пекина (иначе называемого

Камбалу^[3]), и Кинсаи^[4] на Восточных морях, и даже самых

рубежей Восточной Татарии.

В это же время, и еще столетие спустя, процветала и великая Атлантида.

И хотя повесть о ней, написанная одним из ваших великих людей^[5] --

который назвал ее поселением потомков Нептуна и описал ее великолепный храм,

дворец, город и холм, ее многочисленные судоходные реки, опоясывавшие город

точно кольцами, и величавые ступени, подобные scala coeli^[6], по

которым туда восходили, -- хотя все это поэтический вымысел, одно, во всяком

случае, верно: эта Атлантида, так же как и Перу (в то время называвшееся

Койя) и Мексика (носившая название Тирамбель), были мощными и гордыми

державами, которые славились войском, флотом и богатствами, столь мощными,

что жители последних одновременно (или на протяжении десяти лет) совершили

два больших плавания: жители Тирамбеля -- через Атлантиду и Средиземное

море, а жители Койи -- через Южные моря к нашему острову. О первом из этих

плаваний -- к берегам Европы -- тот же великий писатель ваш^[7]

слышал от одного египетского жреца, чьи слова он и приводит; ибо оно,

несомненно, имело место. Но правда ли, что именно древним афинянам

принадлежала честь отразить врага, -- об этом мне неизвестно; известно лишь,

что из этого похода не вернулся ни единый корабль и ни единый человек. Не

лучше окончился бы и другой поход -- людей из Койи, если бы им не

посчастливилось встретить более милосердного противника. Ибо король нашего

острова (по имени Альтабин), мудрый муж и славный полководец, правильно

оценив и свои силы, и вражеские, сумел отрезать сухопутные их войска от

кораблей, окружил их и на море, и на суше превосходящими силами и вынудил

сдаться без боя; а когда оказались они в полной его власти, удовольствовался

их клятвой никогда не подымать против него оружия и отпустил всех с миром.

Но небесный гнев вскоре покарал эти властолюбивые замыслы. Менее чем

сто лет спустя великая Атлантида была разрушена до основания -- не

землетрясением, как утверждает ваш источник (ибо вся та часть света мало им

подвержена), но частичным потопом или наводнением; ибо реки в тех краях

доныне гораздо многоводней, а горы, с которых стекают воды, выше, чем в

любой части Старого Света. Наводнение это не было, однако ж, глубоким, во

многих местах покрыв землю не более чем на сорок футов; так что хотя люди и

животные были уничтожены, некоторым диким лесным жителям удалось спастись.

Уцелели и птицы, взлетевшие на вершины деревьев и холмов. Что касается

людских жилищ, они тоже нередко возвышались над уровнем воды. Однако,

вследствие того, что вода, хотя и неглубокая, стояла очень долго, жители

долин, даже там, где они не утонули, погибли от недостатка пищи и других

необходимых предметов. Не удивляйтесь, поэтому, редкому населению Америки, а

также грубости его нравов; ибо нынешних обитателей Америки надлежит считать

молодым народом, не менее чем на тысячелетие моложе остальных народов мира.

Ведь именно такой срок отделяет всемирный потоп от постигшего их наводнения.

Ибо жалкие остатки человеческого рода, уцелевшие в их горах, лишь очень

медленно заселили страну вновь и, будучи невежественны и дики (в отличие от

Ноя и его сыновей, которые были первейшим семейством на всей земле), не

смогли оставить потомству письменности, искусств и цивилизации; а привыкнув

в своих горных местностях (отличающихся крайне холодным климатом) одеваться

в шкуры тигров, медведей и косматых коз, которые там водятся, они, когда

спустились в долины, где царит нестерпимая жара, не знали способа одеваться

легче и начали ходить нагишом, каковой обычай сохранился у них и по сей

день. Зато любят они украшать себя перьями птиц; и это опять-таки осталось

им от их предков, обитателей гор, которых побудило к этому изобилие огромных

птичьих стай, слетавшихся на возвышенные места, пока долины были затоплены.

Вот из-за этого-то бедствия и прекратились наши сношения с Америкой, с

которой, вследствие более близкого соседства, они были наиболее тесными.

Что касается других частей света, то в последующие века (вследствие ли

войн или просто превратностей времени) мореплавание всюду пришло в крайний

упадок; а дальние плавания прекратились вовсе (чему способствовало также

распространение галер и других подобных судов, непригодных в открытом море).

Итак, тот способ сношений, который состоял в посещении нас чужестранцами,

уже издавна, как видите, стал невозможен, не считая редких случаев, вроде

того, что привел сюда вас. Что же касается второго способа, а именно, наших

плаваний в чужие земли, то для этого должен я привести другую причину, ибо

не могу (не греша против истины) сказать, что флот наш по части численности

и прочности судов, искусства моряков и лоцманов и всего, относящегося до

мореплавания, стал сколько-нибудь хуже, чем прежде. Отчего сделались мы

домоседами, о том надлежит рассказать особо; а тем самым отвечу я и на

главный ваш вопрос.

Около тысячи девятисот лет назад правил у нас король, память которого

мы чтим более всех других -- не как-либо суеверно, но потому, что в нем,

хотя и смертном человеке, видим орудие божественного промысла. Имя его было

Соламона, и он считается законодателем нашей страны. Государь этот обладал

сердцем неистощимой доброты; и цель своей жизни полагал единственно в том,

чтобы сделать страну и народ счастливыми. Видя, сколь богата наша земля и

способна прокормиться без помощи чужеземцев, ибо имеет в окружности пять

тысяч шестьсот миль и на редкость плодородную почву почти повсеместно; и

сколько найдется дела нашим кораблям, как на рыбных промыслах, так и на

перевозках из порта в порт или на небольшие острова, расположенные

неподалеку от нас и принадлежащие нашему королевству; и сколь страна наша

счастлива и благополучна; и сколько есть способов ухудшить это положение,

тогда как едва ли найдется хоть один способ улучшить его, -- решил он, что

для осуществления его благородной цели (насколько это доступно человеческому

предвидению) требуется лишь увековечить столь счастливое состояние. Поэтому

в число изданных им основных законов нашего королевства включил он запреты,

касающиеся посещения нас чужеземцами, что в те времена (хотя это было уже

после бедствия, постигшего Америку) случалось часто; ибо опасался новшеств и

влияния чуждых нравов. Подобный закон о недопущении чужеземцев без особого

разрешения с древних времен и доныне существует в Китае. Однако там это

нечто жалкое. Наш же законодатель издал закон совсем иного рода. Ибо он

прежде всего сохранил принцип человеколюбия, предусмотрев оказание помощи

чужестранцам, потерпевшим бедствие; в чем вы сами могли убедиться". При этих

словах все мы, как и подобало, встали и поклонились. Он же продолжал:

"Государь этот, стремясь сочетать благоразумие и гуманность, и полагая

бесчеловечным удерживать чужестранцев против воли и неблагоразумным --

допускать их возвращение на родину, где они разгласили бы тайну нашего

местонахождения, постановил следующее: всем чужеземцам, получившим

дозволение высадиться, в любое время разрешать возвращение, но всем, кто

пожелал бы остаться, предлагать отличные условия и содержание за счет

государства. В этом оказался он столь дальновиден, что за все века,

прошедшие с тех пор, мы не помним, чтобы хоть один корабль от нас

возвратился; и только тринадцать человек были, в разное время, доставлены на

родину на наших судах. Что эти немногие могли рассказать по возвращении -- я

не знаю. Но все, что они рассказывали, должно было, как вы сами понимаете,

показаться сном. Что касается наших путешествий в чужие края, то наш

законодатель счел нужным запретить их совершенно. Не то мы видим в Китае,

ибо китайцы разъезжают всюду, куда хотят или могут. Наш же запрет допускает

лишь одно, и притом замечательное исключение, позволяющее извлечь всю

возможную пользу из сношений с чужестранцами, но избежать вреда. Вот это-то

я и открою вам сейчас. И здесь может показаться, что я несколько уклоняюсь

от предмета; но скоро вы увидите, что все придется кстати. Знайте же,

дорогие друзья, что в числе превосходных законов, введенных этим государем,

особо выделяется один. Это было основание некоего Ордена, или Общества,

называемого нами "Дом Соломона" -- благороднейшего (по нашему мнению)

учреждения на земле, служащего стране нашей путеводным светочем. Оно

посвящено изучению творений господних. Некоторые считают, что в его названии

имя основателя подвергалось искажению и что правильней было бы называть его

"Дом Соламоны". Но именно так оно значится в летописях. И я полагаю, что оно

названо в честь царя иудеев, прославленного у вас и нам также

небезызвестного. Ибо у нас имеются некоторые его сочинения, считающиеся у

вас утерянными, а именно его Естественная история, трактующая обо всех

растениях, от кедра ливанского до иссопа, растущего из стены, и обо всем,

чему присуща жизнь и движение. Это заставляет меня думать, что государь наш,

видя, что деятельность его во многом совпадает с деяниями иудейского царя

(жившего за много лет до него), почтил его память этим названием. В этом

мнении меня еще более утверждают древние летописи, иногда называющие Дом

Соломона Коллегией шести дней творения; откуда очевидно, что достойный

государь наш знал от иудеев о сотворении мира и всего в нем сущего в шесть

дней и поэтому, учреждая Общество для познания истинной природы всех вещей

(дабы прославить Бога, создавшего их, а людей научить плодотворному

пользованию ими), дал ему также и это второе название.

Но обратимся к главному предмету нашей беседы. Запретив своим подданным

плавания во все края, не подвластные его короне, государь, однако ж,

постановил, чтобы каждые двенадцать лет из королевства нашего отплывало в

разных направлениях два корабля; чтобы на каждом из них отправлялось по три

члена Соломонова дома для ознакомления с делами тех стран, куда они

направляются, в особенности с науками, искусствами, производствами и

изобретениями всего мира, и для доставки нам всевозможных книг, инструментов

и образцов; и чтобы привезшие их корабли возвращались, сами же они

оставались в чужой земле до следующей такой поездки. Корабли эти грузятся

провиантом и запасом золота, который остается у членов Соломонова дома для

закупок и оплаты различных услуг по их усмотрению. Сообщать вам, каким

образом наши матросы остаются неузнанными; и как те, кто высаживается на

берег, выдают себя за представителей других наций; и куда именно ходили наши

корабли; и какие порты определены им для дальнейших поездок -- я не могу; да

и вы навряд ли этого хотите. Но, как видите, мы ведем торговлю не ради

золота, серебра или драгоценностей; не ради шелков, пряностей или иных

материальных ценностей; но единственно ради того, что создано Господом

раньше всех других вещей, т. е. света -- чтобы обрести свет, в каком бы

конце земли он ни забрезжил".

Сказав это, он умолк, и мы также некоторое время хранили молчание; ибо

были изумлены правдивой повестью о вещах столь необычайных. Он же, заметив,

что мы желаем нечто сказать, но еще к этому не готовы, с большой учтивостью

вывел нас из затруднения, осведомившись о нашем плавании и приключениях; а

затем добавил, что хорошо было бы нам решить, какой срок пребывания просить

у правительства, и предложил не ограничивать себя чрезмерно, ибо он испросит

любой нужный нам срок. При этом все мы встали и пытались поцеловать край его

пелерины, но он этого не допустил и ушел. А мы, едва наши люди услышали, что

государство предлагает обеспечение чужестранцам, которые пожелали бы

остаться, лишь с превеликим трудом смогли заставить их привести в порядок

корабль и удержали от немедленного обращения к управителю за этим

обеспечением. Однако кое-как нам это удалось; ибо надо было прежде прийти к

согласному решению насчет дальнейшей нашей судьбы.

Теперь считали мы себя свободными, убедились, что нам не грозит

окончательная гибель, и отлично проводили время, осматривая город и его

окрестности в пределах дозволенного нам расстояния, а также заводя

знакомство со многими лицами, отнюдь не простого звания, которые обходились

с нами с такой добротою, непринужденностью и желанием обогреть чужестранцев

на своей груди, что заставили нас позабыть все, что было нам дорого на

родине. Непрерывно встречались мы со множеством вещей, достойных наблюдения

и описания; ибо если есть в мире зерцало, достойное привлекать людские

взоры, таким зерцалом является эта страна.

Однажды двое из нас были приглашены на так называемый Праздник семьи --

обычай весьма почтенный, благочестивый и согласный с природою и выказывающий

эту нацию с самой лучшей стороны. Вот как он празднуется. Праздновать его

может всякий, кто породит не менее тридцати живых детей и внуков, как только

младший из них достигнет трехлетнего возраста; расходы же по устройству

праздника берет на себя государство. За два дня до празднества отец

семейства, называемый здесь тирсаном, приглашает к себе троих друзей по

своему выбору; в приготовлениях ему помогает также правитель города или

местности, где происходит празднество; и собираются все члены семьи обоего

пола. Эти два дня тирсан проводит в совещаниях о благополучии семьи. Если

оказываются между ее членами раздоры или тяжбы, их разбирают и улаживают.

Если кто-либо из семьи впал в нищету или находится в тяжелом положении --

изыскиваются способы помочь ему и обеспечить средства к существованию. Если

кто предался пороку или повинен в дурных поступках, ему выносится порицание

и осуждение. Здесь же даются указания относительно браков, выбора

подходящего занятия и другие подобные советы. При этом присутствует

правитель, дабы своей властью подкреплять распоряжения тирсана, если

кто-либо вздумает их ослушаться; однако надобность в этом бывает редко:

настолько велико у них уважение к законам природы. Здесь же тирсан выбирает

из числа своих сыновей одного, которому предстоит жить в его доме и носить

звание Сына виноградной лозы. А откуда такое название, будет видно из

дальнейшего.

В день празднества отец, или тирсан, после богослужения выходит в

отведенный для празднества большой покой, в конце которого устроено

возвышение. Посередине возвышения ставится для него кресло, а перед ним --

стол. Возвышение устилается ковром, а над креслом устраивается круглый или

овальный балдахин из плюща; плющ у них несколько светлей нашего и напоминает

листья серебристой осины; только больше блестит, ибо круглый год бывает

зелен. Балдахин искусно убирается серебром и разноцветными шелками, которые

переплетаются с плющом -- это всегда бывает работой дочерей данной семьи --

а сверху затягивается тонкой сеткой из шелка и серебра. Но основой его

служит живой плющ, который друзья семьи разбирают потом по листочку на

память.

Тирсан выходит со всем своим потомством, причем мужчины идут впереди

его, а женщины позади; а если жива мать, породившая их всех, то справа от

кресла, на хорах, отгораживают для нее особое помещение с дверью и

застекленным окном с резной рамою, украшенной лазурью и золотом; там она

сидит, невидимая присутствующим. Тирсан садится в кресло, а все семейство

становится вдоль стены, позади его и по сторонам возвышения, по старшинству,

но без различия пола; комната при этом всегда полна народа, но без всякой

суматохи и шума; спустя минуту с противоположного конца появляется таратан

(а по нашему вестник) и с ним два мальчика, из которых один несет свиток

тамошнего желтого и блестящего пергамента, а другой -- золотую виноградную

гроздь на длинном стебле. Вестник и мальчики одеты в атласные мантии цвета

морской воды; а у вестника мантия, сверх того, украшена золотыми полосами и

шлейфом. Отвесив три поклона, вестник подходит к возвышению и тут только

берет в руку свиток. Свиток этот содержит королевскую грамоту с

перечислением пенсий, льгот, почестей и привилегий, даруемых отцу семейства,

которого король в обращении всегда именует "своим любезным другом и

заимодавцем"; и это звание ни в каких других случаях не употребляется. Ибо

здесь считают, что король не может ни перед кем быть в долгу, кроме

человека, приумножающего число его подданных. Грамота скреплена золотой

чеканной печатью с изображением особы короля; и хотя подобная грамота

непременно полагается в каждом таком случае, кое-что может в ней меняться

соответственно численности и достоинству семейства. Эту грамоту вестник

читает вслух, а тирсан выслушивает стоя, поддерживаемый двумя из своих

сыновей. После этого вестник подымается на возвышение и вручает ему грамоту,

а все присутствующие приветствуют это восклицаниями на их языке,

означающими: "счастлив народ Бенсалема!" Затем вестник берет из рук второго

мальчика виноградную гроздь, которая сделана целиком из золота -- как

стебель, так и ягоды. Ягоды красиво отделаны эмалью; если в семье

преобладают мужчины, то эмаль бывает пурпурной, а вверху грозди укреплено

маленькое солнце, если дочери -- то желто-зеленой, а гроздь увенчана

изображением полумесяца. Число ягод в грозди соответствует числу потомства.

Эту гроздь вестник также вручает тирсану, который тут же передаст ее тому из

сыновей, кого избрал он жить при себе, и тот всегда потом, в торжественных

случаях, носит ее впереди отца, почему и называется Сыном виноградной лозы.

По окончании этой церемонии тирсан удаляется, а спустя некоторое время

выходит к обеду, в продолжении которого он, как и ранее, сидит один под

балдахином, и никто из потомков его не садится с ним, каково бы ни было его

звание и положение, если только это не член Соломонова дома. За столом

прислуживают отцу только дети мужского пола, которые каждый раз преклоняют

перед ним колено; а женщины стоят вдоль стены. Пониже возвышения накрыты

столы для приглашенных, где все подается с большой торжественностью; а в

конце обеда (пиршества у них никогда не длятся более полутора часов)

исполняется гимн, который бывает различным, смотря по искусности сочинителя

(поэты здесь превосходные), но темой своей неизменно имеет восхваление

Адама, Ноя и Авраама, из коих первые два населили мир, а третий был отцом

верующих; а в заключение всегда поется хвала рождеству Спасителя, рождением

своим искупившего грехи всех рожденных.

По окончании трапезы тирсан вновь удаляется и после некоторого времени,

проводимого в уединении и молитве, появляется в третий раз, чтобы

благословить свое потомство, которое, как и вначале, стоит вокруг него. Он

вызывает их одного за другим поименно, в любом угодном ему порядке, но

обычно по старшинству. Названный преклоняет колено перед креслом (стол к

тому времени убирается), а глава семьи возлагает ему руку на голову,

произнося следующее благословение: "Сын Бенсалема (или дочь Бенсалема), так

говорит отец твой, даровавший тебе дыхание жизни: да будет на тебе

благословение вечного Отца, Князя мира и Святого Духа, а дни странствия

твоего да будут долгими и счастливыми". Так говорит он каждому из них. А

после того, если окажутся среди его сыновей люди выдающихся заслуг и

достоинств (но не более двух), он призывает их вновь и, обняв за плечи,

произносит: "Дети, благо, что вы родились; восхвалите Господа и не сходите с

доброго пути". С этими словами вручает он каждому из них драгоценное

украшение в виде пшеничного колоса, которое они всегда потом носят на своей

чалме или шляпе. Затем начинаются музыка, танцы и иные принятые у них

развлечения, и так проходит весь день. Таков порядок этого празднества.

Не прошло шести или семи дней, как я завязал короткое знакомство с

одним тамошним купцом по имени Иоабин. Он был евреем и был обрезан; ибо

здесь сохранилось несколько еврейских родов, которым предоставляют

исповедовать свою веру, с тем большим основанием, что евреи эти весьма

отличаются от евреев, населяющих другие страны. Тогда как те ненавидят имя

Христово и таят про себя злобу на народы, среди которых живут, тамошние

евреи, напротив, весьма почитают Спасителя и исполнены любви к народу

Бенсалема. Купец, о котором я говорю, признавал, что Христос рожден девой и

не был обыкновенным человеком; он говорил, что Господь сделал его

повелителем серафимов, охраняющих его престол. А еще они называют Христа

Млечным Путем, Илией Мессии и многими другими возвышенными именами, которые,

хотя и недостойны его божественного величия, но сильно отличаются от речей

других евреев.

Что касается страны Бенсалем, то человек этот не уставал превозносить

ее и, по традиции тамошних евреев, утверждал, что местные жители происходят

из колена Авраамова, от другого брата его, называемого ими Нахор; и что

нынешние законы Бенсалема происходят от тайных законов, начертанных Моисеем

в Каббале; и что когда приидет Мессия и воссядет на свой престол в

Иерусалиме, король Бенсалема будет сидеть у ног его, тогда как все другие

государи станут поодаль. Но если отбросить все эти иудейские бредни,

приятель мой был человеком мудрым, ученым, проницательным и весьма сведущим

в обычаях и законах страны.

Во время наших бесед я однажды сказал ему, что был весьма поражен

рассказом некоторых членов нашего экипажа о Празднике семьи; ибо, как мне

казалось, никогда еще не слышал о празднестве, на котором была бы так

почтена природа; а поскольку семья ведет начало от брачного союза, то я

пожелал узнать их обычаи и законы, касающиеся брака, и строго ли блюдут они

брачные обеты, и держатся ли единобрачия; ибо где так заботятся об

увеличении населения как у них, там обычно дозволено многоженство. На это он

сказал: "Ты недаром хвалишь превосходное установление, называемое Праздником

семьи. Мы по опыту знаем, что семьи, справившие этот благословенный

праздник, впоследствии необычайно процветают. Но слушай, и я поведаю тебе

все, что знаю. Тогда поймешь ты, что нет на земле народа столь

целомудренного, как бенсалемцы, и столь чуждого всякой скверны. Это поистине

девственница мира. Помнится, читал я в одной из ваших европейских книг, как

один святой отшельник пожелал увидеть дух блудодеяния. И тотчас предстал

перед ним маленький уродливый эфиоп. Пожелай он увидеть дух бенсалемского

целомудрия, и тот явился бы в образе светлого херувима. Ибо нет среди

смертных ничего более прекрасного, чем целомудрие этого народа. Знай же, что

нет у них ни публичных домов, ни блудниц, и ничего на это похожего. Они

изумлены (а также и возмущены) тем, что вы, европейцы, терпите у себя

подобные вещи. Они говорят, что вы лишили брак его смысла; ибо брак ведь

призван быть средством против недозволенных вожделений; а вожделение

естественное должно быть к нему побуждением. Но где люди имеют под рукой

средство более приятное для их извращенной похоти, там брак почти

упраздняется. Вот почему можно видеть у вас бесчисленное множество мужчин,

которые не женятся, но предпочитают брачным узам развратную холостую жизнь.

А из тех, кто женится, многие женятся поздно, когда пора их расцвета уже

миновала. Да и что для них брак, как не сделка, в которой ищут выгодных

связей, приданого или высокого положения; или разве еще продолжения рода (и

то без большой охоты). Сколь непохоже это на брачный союз, как он был

установлен изначала! Невозможно также, чтобы, расточив столь постыдным

образом лучшие свои силы, они так дорожили детьми (этой частью нас самих),

как это бывает у людей целомудренных. Да и так ли уж они остепеняются после

брака, как можно было бы ожидать, если бы все это зло допускалось лишь по

необходимости? Отнюдь нет; ибо оно и после того остается прямым поруганием

брака. Посещение вертепов разврата и блудниц столь же безнаказанно для

женатых, как для холостяков. Извращенная склонность к переменам и

пристрастие к ласкам блудниц (превращающих грех в искусство) отбивают всякий

вкус к браку и делают из него некую повинность. Мы слышали, что вы защищаете

все это в качестве меньшего зла, во избежание прелюбодейств, обесчещения

девушек, противоестественных пороков и тому подобного. Но здесь эти

предосторожности считают нелепыми и называют щедростью Лота, который, желая

избавить своих гостей от бесчестья, предложил своих дочерей. К тому же, по

нашему мнению, от всего этого мало проку; ибо названные пороки и вожделения

сохраняются в изобилии. Ведь недозволенная похоть подобна печи, где, стоит

закрыть выход пламени, как оно затухает; а стоит дать ему волю, начинает

бушевать. Что касается любви между мужчинами, этого у них нет и в помине. А

между тем нигде не найти столь верной и нерушимой дружбы. Словом, как я уже

говорил, нигде нет такого целомудрия, как в этом народе. Они любят говорить,

что лишившийся целомудрия лишается и уважения к себе. А уважение к себе

считается у них наиболее могущественным, после религии, средством обуздания

пороков".

Окончив свою речь, почтенный еврей умолк. И тут я, предпочитая слушать

его, а не говорить, но считая, однако ж, неучтивым хранить полное молчание,

Поиск по сайту: