У вольных стрелков. 1 страница

Предисловие от автора.

Прежде чем представить любопытствующим читательским умам на растерзание своё творение, определение качества которого оставлю на совести, собственно, читателей, хотел бы немного уделить места для благодарностей всем тем людям, которые помогли мне в написании "Снайпера". Надеюсь, я в достаточной мере учёл все советы и пожелания, высказанные ими, и в дальнейшем буду вносить поправки соответственно отзывам их и остальных читателей, разумеется, если критика будет по существу, а не на идеологической почве: православных патриотов, оскорблённых потомков белогвардейщины и прочих переживающих за несчастливую судьбу потерянной ими великой России, а также любую контрреволюцию в целом (то есть, любого цвета и любой национальности) буду отсекать тут же, на подступах, короткими очередями отрицательных ответов, а то и вовсе одиночным "нет", и, надеюсь, это я изложил достаточно доступно.
Но хватит о неприятном, я, собственно, хотел бы перейти к тому, ради чего, непосредственно, пишу это предисловие - к благодарностям. Однако, тех, кого благодарю, прошу меня простить: я всем вам обязан в равной степени и самого значимого выделить не смогу - свобода, равенство и братство, чего уж. Да и в жизни никогда не знаешь, какой её момент окажется более, а какой - менее значимым, и когда-нибудь определённо задумаешься о чём-то из, так и тут. Но я снова ушёл в лирику.
Итак, перво-наперво хочу поблагодарить Андрея Романова, Юрия Докукина, Бронислава Гулагова, Алексея Воробьёва, Гвоздеву Нину Валерьевну, Рябова Андрея Петровича, Софью Жанарстанову и товарища Егора за консультацию по военно-исторической и практической части. Не знаю, насколько точно я учёл все ваши, бесспорно, бесценные советы, но искренне надеюсь, что я вас не подвёл. Читательский народ мне судья.
Во-вторых, я хотел бы сказать большое "спасибо" тем же людям, а также - Розмысловой Ларисе Вадимовне, Ивановой Джанне Феодосиевне, Никите Горину, моим родителям и всем тем людям, кого я не упомянул, но кому я буквально под нос сунул своё творение и у кого хватило терпения с ним ознакомиться и составить о нём мнение, которое я также учёл, за что им, ещё раз, огромное спасибо.
В-третьих, большое спасибо Кузнецовой Ксении Александровне, Розмысловой Виктории Евгениевне, Михаилу Васильевичу Суркову, Евгению Адриановичу Николаеву и Иосифу Пилюшину (последним троим, увы, посмертно) за предоставление мне прототипов в лице самих себя для определённых персонажей. Здесь есть и другие люди, просто знакомые по моей улице, чьих имён я, увы, не помню, но и их маленькие истории из жизни я учёл. Их персонажи возникнут не единовременно и даже - не в одной предоставленной на выпуск части, но, тем не менее, я, надеюсь, не пропустил ни единого человека.

В-четвёртых, отдельное большое спасибо - Боковой Алёне Игоревне, написавшей перевод к диалогу солдат Чехословацкого корпуса.

В-пятых и в-последних в этом предисловии (но не в жизни) я хотел бы поблагодарить Red Cynic'а - блестящего обозревателя кинопродукции, научившего меня здоровой критике и вниманию к деталям, Луиса Льосу за его блестящий фильм "Снайпер" 1992-го года, как подтолкнувший меня к изучению снайперской темы, так и снабдивший некоторыми жизненными мудростями, Стивена Спилберга, Фена Сяогана и Александра Котта за их фильмы "Спасти рядового Райана", "Во имя чести" и "Бресткая крепость", чья неповторимая военная атмосфера (как и фильма Льосы) передалась мне, и я попытался изобразить своё впечатление в "Снайпере..."
Огромное спасибо за внимание и приятного прочтения.
Жду отзывов.

Чигринец Антон Александрович.

Снайпер. Борись, пока жив.
«Один выстрел – один труп. Ноль удачи, просто труд,» - неизвестный стрелок.

"Революция — это единство, это независимость, это борьба за нашу мечту о справедливости на Кубе и в мире, на чем основывается наш патриотизм, наш социализм и наш интернационализм," - Фидель Кастро Рус.

"Пока свободою горим, пока сердца для чести живы...," - Александр Сергеевич Пушкин ("К Чаадаеву").

Гость.

«Гость немного гостит, да много видит,» - русская народная пословица.

Май 1919 года.
Северо-восток Омской губернии…

Прохладный утренний ветер всколыхнул молодую изумрудно-зелёную траву на налившемся соком майском поле и устремился к озолоченному восходящим солнцем горизонту, бросив запах росистой свежести и луговых цветов в лицо шедшему издалека человеку. Косые, будто неряшливые, сонные солнечные лучи скользили по плечам путника, большому рюкзаку за его спиной и чуть красноватым щёчкам покоившейся на его руках, словно убаюканное дитя, винтовки. Он шёл открыто, не пытаясь ни от кого прятаться, окружённый звонким полушумом стрекотавших тут и там кузнечиков, хоронившихся среди изогнутых нежно-зелёных стеблей, отголосками птиц, певших где-то среди мохнатых крон росшего по границе поля леса, шёл спокойно и удивительно тихо - здесь его не ждут, но и бдительности терять не следует, и только опытный глаз мог заметить, что его расслабленные руки были готовы лечь на основные позиции, как появится надобность. Но здесь он не привлекал особого внимания, даже полевая мышь, шурша где-то неподалёку в поисках еды, не обратила на человека никакого внимания – или попросту не заметила, хотя, при такой-то разнице в размерах, всё может быть. Его грудь, нисколько не стеснённая несомым грузом, спокойно вздымалась под слегка пропотевшей гимнастёркой – шинель была отдельно, покоясь на плече солдата.

Человек шёл, не обращая внимания на происходящее. Не раз ему доводилось находиться в таких местах, немало видел он и другого, менее спокойного и более страшного. Нельзя сказать, что после всего пережитого вид обыденного умиротворённого хода жизни природы, равнодушной к человеческим междоусобным проблемам, совершенно никак не влияет на сознание. Напротив, лицо шедшего стрелка выглядело не отражавшим в своих чертах ни тени эмоции, с абсолютно потухшей мимикой, проще говоря, спокойным, но в том-то и состояла суть, что спокойным, ибо, глядя на происходящее вокруг, он запоминал то, что видел, радовало оно глаз или нет – его работа кончается только с его жизнью, а в этом она и заключалась – слушать, слышать и видеть. Да, он, несомненно, был рад вслушиваться в мелодичное журчание протекавшего поодаль ручейка и, порой, наблюдать его радужные переливы в крепнущем солнечном свете, а песни полевых обитателей казались ему симфонией после криков людей, сухого треска коротких и толстых винтовок белогвардейцев – ну чем не подобие военному министру страны-производителя? – и рокота немецких пулемётов-«восьмёрок», но он не смел остановиться, сбросить не столь тяжёлую, но достаточно объёмную поклажу, прилечь на мягкое, мокрое от росы, изумрудное покрывало и подставить лицо тёплым порывам ветра, не мог и поддеть ладонью сине-фиолетовую головку колокольчика и принюхаться – не до этого было. Надо было идти, ибо каждый шаг в его работе – ещё секунда жизни. А жить надо было спешить, ибо, помимо смерти от пули, как известно, всегда есть масса других неприятностей, для дела – да и вообще – крайне нежелательных…
Вдали виднелся голубоватый дымок, одиноко курившийся из трубы окраинного дома – там жизнь теплилась уже вовсю, пробудившись от обыденного сна, хотя, впрочем, звучные голоса поднимавшихся на работу жителей посёлка уже доносились до ушей солдата, и вскоре вслед за этим обиталищем столь знакомого и, да, приятного глазу простого русского крестьянина «затянулись» и остальные домики длинной туманистой чередой. Народ с детьми дружно высыпал наружу, и сразу же завязывались длинные, полные заливистого смеха разговоры, впрочем, и не такие долгие – от каждого в деревне требовалось по способности и каждому, как водится, по труду, и тому препятствий не было уже целых два года, когда где-то в далёком Петрограде грянула свою зычную песнь на весь мир Октябрьская Революция – и понеслась: свобода, равенство и братство! Заводы – рабочим! Землю – крестьянам! А крестьяне что? Народ мирный и трудолюбивый, и до войн с последующими демагогиями (или демагогий с последующими войнами) не сильно тянутся. Хотя и шла кругом Гражданская Война, где-то под Петроградом полки Юденича шли на штурм красных укреплений, а в холодных водах Балтики англичане дрались с революционным флотом, а тем временем где-то в тысячах километров отсюда, судя по рассказам редких пленных – оставлять следы противопоказано безопасности – объединённые белые банды с пафосным названием «Русская Армия» попытали счастья в очередной затее пробиться на запад, к Волге, но напоролись на оборону Фрунзе, и теперь Пятая Армия вовсю гнала южную группу белых назад, к Уфе, а недалеко отсюда готовился, как выражались допрошенные белочехи, «великий ледяной поход», а всем этим весельем, о чём человек, идущий по лугу, знал и без всяких сторонних рассказов, заправлял нашумевший на всю Россию адмирал Александр Колчак, возникший из ниоткуда, хотя, как показывали многочисленные разведывательные данные, не раз перебранные за полтора года работы в этих краях, это «ниоткуда» - не иначе, как Соединённые Штаты Америки, но что до этого парню, на чьих плечах прыгало, побрякивая пустыми вёдрами, коромысло? А что б тот старик, что уселся на лавочку, полустрогим взглядом окидывая резвившихся поодаль деток, знал о чинивших беспредел на железнодорожных путях белочехах? Разве было, о чём постороннем скорбеть, радоваться и размышлять в этом уголке простой деревенской жизни, где своих радостей и горестей хватало невпроворот? Да и знали бы они вообще, что поход этот, по большому счёту – попросту масштабное отступление изрядно помятых на западе сил белогвардейских захватчиков, судя по всё тем же разведданным? А ведь узнать, кто впереди – легче в бой идти, так-то, особенно, если впереди – измотанные и усталые волки, всё ещё цепляющиеся зубами за лакомые кусочки плоти, пуганые, конечно, но люто пышущие злостью, впрочем, оттого и люто, что пуганые…

Приятный шум деревни, встречавшей свой новый день, нарастал с каждым шагом. Место это было очень непростое: Колчак, хоть и резок был повадками, а всё-таки пригреться в уютненьком логове любил, а потому, вернувшись из Соединённых Штатов в холодную Сибирь, решил сразу не начинать буйствовать в открытую, а сперва учинил перевороты в нескольких точках: где с ходу вламывался, как в Омске, что находился в считанных километрах отсюда, где – через сочувствующих: кому золотишка отсыпал, кому байку пихнул про новые церкви для веры, доброго царя для казаков да раздолье на новом, вернее, хорошо забытом старом отечестве – и набросились белые на сибиряков, словно стая волков – на отару овец. Только вот оказались овцы не везде мирными и пушистыми, кое-где сыскались псы – их было немного, остатки красноармейцев, что содержала свергнутая белоказаками Советская власть в этих краях, а кое-кто оброс рогами да отрастил длинные клыки – и пошли резать белых, хотя и на оставивших их красных порой исподлобья посматривали, пусть и братьями величали – то были анархистские партизаны да беглые красноармейцы с комиссарами, окопавшиеся недалеко от этих мест. И за некоторые деревни с колчаковскими живодёрами резались они не на жизнь, а на смерть. И этот посёлок под самой столицей Колчакии исключением не стал – некогда устрашающая военная машина белогвардейцев, изрядно смазанная заморскими поставками, дала гнильцу и стала потихоньку разваливаться, и с запада на всё ещё дышащие белогвардейские полчища, окопавшиеся в Сибири, прорубаясь сквозь основные их пограничные скопления на Урале, грозно наступала Рабоче-Крестьянская Красная Армия, с каждым пройденным километром нагоняя на «своих» да «заграничных» захватчиков всё больше страху, да так, что пришлось думать столь великие думы о переброске войск через две тысячи километров к Чите. Умно и смешно, однако ж…
Солдат окинул взглядом пасущийся неподалёку табун лошадей. Пастуха не было видно, да и, впрочем-то, его и не было – таковы особенности сибирской пастьбы. Протяжное мычание донеслось слева, и взгляд стрелка скользнул по косой деревянной изгороди и мясистой спине «маньчжурской» коровы, отошедшей на пару шагов от стада. Разом вслед за ней залились лаем собаки за забором, и им отрывисто ответил сторож стада – крупный чёрный кобель неясной породы.

- Эй, Михей! – донеслось из дому за оградой, - гони отсюда свою скотину! Ещё огород мне тут затопчет да всходы пожрёт!

- Да не волнуйся ты, Софья, - басисто вдруг ответил внезапно возникший среди множества пасущихся, собственно, сам пастух, до того праздно ошивавшийся где-то неподалёку, скорее всего. Был он из тех людей, что в народе называют «увесистыми» или попросту упитанный, - я ж не слепой, правоте!

- Геть отсюда, говорю! – донёсся всё тот же голос, - забор сам мне ставить будешь!

- Эк ты ж разоралась…, - потянулся лениво мужичок, вдруг заметив солдата, - эй, парень. Что-то не видел я тебя тут, да лицо знакомое. И ружьишко у тебя…ты с войной к нам сюда, али как?

- Я тут к Левашову, - кивнул мужчина, - к охотнику.

- А-а, так ты к Тёмке! – раскинул руками мужик, - да-а, паря, поздноватенько ты.

- А чё ж? – навострил брови солдат, - уж не случилось ли чего?

- Да чёрт с тобой, паря, - махнул рукой пастух, - он ж третьего дня во-от такого кабана завалил, а! Огород затоптал мне весь, скотина, а наш Тёмыч возьми да и шмальни его из берданки. Вот это был праздник, я те скажу, ай…

- Ты чё там разболтался?! – снова крикнула женщина, послышался скрип петель и шелест шагов по траве, - сказала тебе, голова твоя дубовая, гони отсюда коров своих! – калитка распахнулась, и на пороге показалась…нет, совсем не сварливая старуха, не из тех крикуний, что ещё на памяти гостя в его деревне любили поорать да поделиться воспоминаниями, а вполне себе зрелая, слегка полнотелая женщина. За спиной её выросла фигура сына, судя по молодому, ещё мальчишьему лицу, чьи потёртые временем руки держали лопату наперевес, - ух я тебе…батюшки мои! – всплеснула руками женщина, - да никак Снегирь к нам заявился!

- Че-го? – не понял пастух, скосив взгляд на женщину, - ты, видать, Софья, рехнулась давеча – Снегирёв два года уж, как на войне сгинул. Без вести. До сих пор ищут, найти не могут. Тоже мне придумала: Снегирь…

- Да сам ты рехнулся! – отмахнулась женщина, - Валерка это, Снегирёв, говорю же! Да он к Тёмычу нашему, поди.

- Да, и ты здравствуй, Софья Семёновна, - спокойно кивнул Валерий, и его неподвижное прежде, как маска, лицо окрасилось лёгкой улыбкой, - всё верно, я к товарищу Левашову.

- Уже к товарищу…э-э-эх, сколько лет, сколько зим, Валерка! – женщина подошла к солдату и хлопнула его по плечу, - ну пойдём, провожу.

- Пойдёмте, - кивул Снегирёв, - как ваши, тётя Софья, коровы поживают? А вы?

- Да вот, как-то умудряюсь выдоить всех за день, благо, голова, руки-ноги на месте. Здоровые, как колоды, да и сама не хвораю. Ну пошли, пошли, а то ж давно не видели тебя в деревне, - потянула доярка солдата за локоть.

- О-о, паря, - почесал в затылке пастух, - не шибко ж нам повезло с твоего прихода…этак придут к нам казачки да требовать начнут, и что ж тут апосля?

- Чушь не мели! – встрепенулась женщина, беря под руку Валерия, - ишь ты, придумал! Казачки! Да к нам сто лет ни один енарал не наведывался, а тут вон – целый солдатик пришёл, и то радость! Давай, родной, обрадуем нашего заступника, - и, ведомый ею, солдат, словно в свежую воду с головой, в который раз окунулся из тихой окраины в глубину приомской деревни.

Жизнь, как и было сказано, текла там своим чередом: лай собак, специально разводимых по здешнему пристрастию и, как следствие, специальности, смешивался с базарными криками торговавших собственноручно выращенным овощами баб, кругом резвились и играли, весело перекликаясь, дети, где-то, присев на лавочке, что-то горячо обсуждали – никак, сплетничали о своём – пара здоровенных мужиков, отрастивших себе за пятый десяток по густой русой бороде. Тропы жизни вели во все стороны, хотя конец им был один, но он же и был продолжением. В этом месте, как и во многих других по всей русской глубинке, жизнь замкнулась и шла испокон веков одним и тем же путём, за исключением редких изменений. Такую картину, что при княжеских усобицах, что при царе да императоре, что при Советской власти можно было увидеть всегда и в любое время, ибо жизнь людей, на которых державники смотрят сверху вниз и грубо называют «низами», и уклад её всегда менялись с большим трудом, и даже путём агрессивного вмешательства извне простого деревенского мужика ты редко переубедишь в том, что небо в его селе не такое голубое, а земля не такая зелёная, как где-нибудь при столице или за морем-океаном. Хотя…
- А как ж быть нам, товарищ? – внезапно раздался грубый удивлённый голос откуда-то сбоку. Солдат обернулся и увидел небольшую постройку на том месте, где, помнится, стояла в деревне крохотная церквушка, когда он тут был в последний раз. Каждый день там отслуживал пухленький поп с пунцовым от пота лицом и здоровым золотым крестом на груди, резко контрастировавшим с пепельным цветом рясы, и каждый день там стояла полусонная толпа обмотанных, голодных старожилов, измученных работой, кулаками, что прочно тогда сидели на шеях охотников да скотоводов, обирая всех, кто во что горазд, и самими мыслями о том, что, покуда, гнусаво фальшивя, батюшка-толстячок выводит очередную строчку из молитвы, корова недоена, в избе не метено, да и Алёшка-Ванька-Алёнка не пойми, чем занята там, с дедом-бабкой, - ведь как ж нам батюшка сказывал: на всё воля Божья, господ уважай да судьбе не противься, а ты чего нам говоришь?
- А как же вы жить-то собираетесь, коли, что не несправедливость, так на всё воля Божья? – удивлённо перебил мужика молодой голос, ничуть не похожий ни тоном, ни тембром на мужицкий.

- Так участь ведь наша – работать да на господ не роптать, для того и рожали нас. Бох велел, - произнёс другой голос, более тонкий.

- А кулакам кто вашу добычу с охоты аль скот прикарманивать велел, чтобы на рынок шло, а жене с детьми домой - шиш? – спросил всё тот же голос, - уж не сам "Бох" ли?

Валерию отчего-то стало несколько радостно, и он перевёл взгляд с новёхонькой постройки на говоривших. Ожидаемое подтвердилось в точности: около очередного плетня, что окружал очередной домишко, из-за которого на разговаривавших смотрела с нескрываемым любопытстсвом молодая женщина, стояла компания из трёх мужиков, а меж ними затесался юный высокий брюнет с выразительным взглядом серо-зелёных глаз в кожанке с красной лентой, повязанной на груди.

- Да как можно ж, товарищ? – сиплый голос, что услышан был первым, принадлежал высокому тёмноволосому лесорубу, поигрывавшему топором, стоявшему совсем близко к парню, - чтобы Спаситель наш славный, да наше имущество…

- А куда ваше имущество пошло во время империалистической войны? – прищурился юноша, - у вас с деревень парней да мужиков брали?

- Да как ж не брали-то, брат? – вновь потянул второй голос, принадлежавший стоявшему с другой стороны на таком же расстоянии от комиссара мельнику, - ещё как брали. Казаки приезжали с енаралами да счёт вели. И забрали у нас…не помнишь, Кузьмич, сколько?

- Дык это ж…, - почесал в затылке лесоруб, - Остапова сына да Ваньку-кузнеца. Да Петьку Михайлова, мы ж с ним вместе топорами по соснам работали, да там ещё…

- А скольких, ты помнишь? – переспросил комиссар.

- Да…, - снова призадумался лесоруб.

- Да по пальцам не пересчитаешь же! – махнул рукой стоявший поодаль грузный собаковод, окружённый вытянутыми гончими, спокойно смотревшими на человека из другого для них совершенно мира, - много.

- Не, Михалыч, не много, - обернулся мельник, - очень много.

- Так сколько же? – улыбнулся юноша.

- Да не знаем мы же! – воскликнули хором и лесоруб, и мельник.

- Не знаете, ну да ладно, потом разберёмся, - продолжил комиссар, - ну а как же быть с ними-то? Хоть кто-то вернулся?

- Эм-м…ну-у-у…, - затянулся Кузьмич вновь в раздумьях.

- Не, паря, - помотал головой всё тот же Михалыч, - не видел.

- Ни одного, - подтвердил мельник.

- Это как же так? Бог вас же всех любит, так? – удивлённо взглянул на них комиссар.

- Да! – хором подхватили мужики, - возлюби Его, ибо раньше Он возлюбил нас. Всё честно.

- Честно-то честно, только что ж он столько любимых детей-то положил в землю гнить? – насупился комиссар, - а с нами кто воевал? У них-то тоже церкви, тоже Бог свой есть, тоже…взаимная любовь.

- Да полноте, полно! – перекрестился Михалыч, покраснев, - неужто хочешь сказать, что…

- Да не любит он вас. Нет же его, нет, - спокойно развёл руками парень, - любил бы – никто бы этих парней не убил бы. А так…люди, что тогда, что сейчас, друг друга за интересы господ режут и убивают. Или за свои же скупые, опять же, режут и убивают.

- Что-то бесовщину несёшь ты, паря, ой несёшь, - помотал головой Михалыч.

- Да не спеши ты! – хлопнул его по плечу мельник, - пусть договорит человек.

- Спасибо, Архипыч. Дык вот, мужики, не нужны вы никому, кроме как самим себе, своим родным и товарищам по классу.

- По классу? – отпрянул лесоруб, - это что ж такое творится? Делить нас, что ли, решили?

- Да нет же, Кузьмич, ты послушай, товарищ дорогой! – обернулся к нему комиссар, - вас, мужиков, крестьян простых, в один класс всех относят. Вы все одинаковы, хоть и разную работу делаете, все за свою деревню, за свои семьи горой стоите. А кулаки – те, что ваше добро себе загребали, - те к другому классу отходят, к классу эксплуататоров. То есть, тех, кто вами, простыми мужиками, помыкает и вашими же руками меха, мясо и прочее добро себе гребёт. Понятно?

- То-то ж я смотрю.., - прищурился, почёсывая бороду, Михалыч, - что вроде попы-то да и хозяева наши с нашей деревни, по-нашему бают, а дерут, как неряхи-собачники – три шкуры. Этак попробуй-ка, не принеси ему добычи – снаряжение сдерёт, деньги возьмёт да вдобавок долг повесит. Вон, Тёмка наш, Левашов, помните, на кабана ходил лет пять тому назад?

- Это когда Прошку его завалили-то? – уставился на него Кузьмич, взвалив топор на плечо.

- Ну да. Хороший пёс был, эх, - со вздохом и гордостью во взгляде помотал головой собаковод, - так ведь кабан-то тот сбежал, а перед этим псу его живот клыками рванул.

- Да, я видел. Клычища были у этого зверя, поди…, - покачал голвой Архипыч, мельник.

- Угу. А продырявило беднягу как…

- Ага. И Потапов к нему помните, как привалил? А ведь Тёмка тогда ранен был в ногу, еле свою волочил, да ещё и пса на плечах нёс.

- Да уж, - Архипыч невольно вздрогнув, вспомнив «здешнего» кулака, «хозяйствовавшего» в этой деревне на полном праве, Захара Потапова, - тогда мужик его какой-то спас от Захара, не помнишь?

- Да охотник какой-то, такой же, как и Левашов. Он же из этих, из независимых, вот и вглубь заходил редко, тогда ещё и война началась эта треклятая…как ты её там называл так противно? – посмотрел Михалыч на комиссара.

- Империалистическая, - кивнул юноша.

- Во, - кивнул Архипыч, мельком глянув в сторону и заприметив Софью и Валерия, - опа-на, мужики! А вы гляньте-ка, кого Семённа привела! Да никак ли тот самый солдатик, что к нам два года назад приходил!

- Тьфу-тьфу-тьфу, Архипыч, не сглазь! – крикнула Софья, - да-да, Валерка пришёл наш, Снегирь! Он ж тут неспроста.

- А, за Тёмой пришёл? Никак, старое вспомнить, а? – крикнул радостно Михалыч.

- Вот тебе и раз! – также оживился комиссар, также узнав Валерия, - товарищ Снегирёв, да не вы ли?

- Да уж, точно, раз на раз не приходится! – улыбнулся Снегирёв, - давно не видел вас, товарищ Краснов. И вас, Михалыч, да и вообще давненько я тут с вами не болтал по-хорошему.

- А вот подойди, поболтаем! – радостным широким жестом махнул Валерию Архипыч, - это твой однополчанин, что ль, будет? – кивнул он на Таганского.

- Да, - решительным шагом отделившись от Софьи Семёновны, Снегирёв направился в сторону комиссара, протягивая на ходу руку, - вот уж никак не ожидал тебя тут, Антоха, встретить. Уж никак из Петрограда прямо в народ, по заветам отцов, да?

- Ну, - покачал головой комиссар, пожимая руку, - как-то уж слишком пафосно сказал.

- А что не так? – удивился солдат, - я-то думал, твоё хождение в люди – не первый и не последний случай.

- Нет, - кивнул Антон, - но и не официальный. Вернее, программу по ликвидации безграмотности ещё не развернули.

- Вот как, - покачал голвой Валерий, - то есть, планы о просвещении масс – не слухи?

- Отнюдь. Вот, - комиссар показал рукой на здание, - школу построили. С учениками, правда, проблемы пока – кулачество ликвидировали, так забот прибавилось аж вдвое. Но ничего, лиха беда начало, помаленьку кто-нибудь, да заинтересуется. А потом и вовсе скопом прибудут, когда от первых наслушаются.

- Хорошее дело задумали, - кивнул солдат, - ты один?

- Нет, - помотал головой комиссар, - с отрядом. Или делегацией, как за границей толкуют. Опасно нынче ходить тут стало.

- И я сюда за тем же. Отойдём?

- Пожалуй, - комиссар повернулся к мужикам, - ребята, я с товарищем покумекаю о том, о сём.

- Бывай, - кивнул Архипыч, - нам тоже по делам нужно.

- Слышь, товарищ комиссар! – крикнул Михалыч, - а когда ребятишек-то можно будет приводить?

- Да как откроемся! – откликнулся Краснов, - а, по-хорошему, в урожайную пору, первого дня первого месяца.

- Сентябрём?

- Угу.

- Пойдёт.

- Прекрасно, - проговорил под нос комиссар, поворачиваясь к солдату, - ну что?

- Гиблое дело, по правде тебе скажу, - серьёзно проговорил Валерий, глядя в глаза комиссару.

- То есть? – прищурившись, изумлённо отогнул шею комиссар.

- Нет, я не о затее. Я о месте. Тут уже который месяц белые части бродят, ты не знал? Эта деревня уже который раз нашими отвоёвывается.

- Так и чего тогда волноваться? – всё ещё не понимая, глядел в упор на солдата комиссар, - коли придут сюда, ну мы что, сегодня план в руки взяли, что ли? Одёжу сменим, вилы-лопаты в руки – и вперёд с песнями, пусть смотрят.

- На сей раз им без надобности просто смотреть-высматривать. То, что за нами за год не усмотришь, они уже поняли с лихвой. Теперь бить будут напрямую, к тому же, они переход готовят и начнут прямо отсюда.

- Что?! – у комиссара раскрылся рот, и он, казалось, оцепенел на время, продлившееся, в общем, совсем недолго, после чего он абсолютно ровным тоном продолжил, - я так понял, его высокопревосходительство тут не без плана обошёлся?

- Не зная броду, не сунется в воду, это уж точно. А, учитывая то, что мне сказал пленный чех, так он не брод, а уже, если не мост, то настил точно сделал.

- О чём ты?

- Поход он готовит. В ноябре. И не просто поход, а «великий ледяной сибирский». А банды свои он уже давно составил единым восточным фронтом, только фронт этот к Уралу ближе стоял, да ты знаешь.

- Да, я слышал, - кивнул комиссар, - только я не думал, что начнут отступать так быстро.

- Так вот, опасно вам тут находиться. Скоро эти формирования протопочут тут всем своим бараньим стадом – забодают, затопчут и травой жёваной сплюнут. Сейчас у нас май, до ноября далеко. Уже в октябре надо сматывать удочки, - озираясь и сильно сбавив тон, сказал Валерий.

- Да мы даже месяц толком провести занятия не успеем! – воскликнул Краснов, - а ведь всё только начинается.

- Ещё успеется. А вот вас, комиссаров, хоть и много на Петроград, да на всю землю Советскую мало, чего уж говорить о Мировой Революции.

- Волков бояться – в лес не ходить, - назидательно подняв палец, произнёс Антон, - а у меня ещё и свой зуб имеется, - отодвинув полу кожанки, он обнажил деревянную кобуру со скрытым в ней маузером.

- Да пойми ж ты, дружище, видел я, сколько их там, а это, уж поверь, не хухры-мухры. Сколько вас?

- От силы, - призадумался комиссар, - человек десять-пятнадцать.

- «От силы», - хмыкнул солдат, - у них на один отряд только во вспомогательных частях «от силы» до сотни чехов и казаков, чего уж говорить об основных силах. Пятнадцать парней с маузерами и наганами на четыре сотни винтовок, штыков и сабель. Тебя-то я знаю, ты воробей стреляный, но, сам знаешь, один в поле не воин.

- О тебе такого не скажешь, - склонив голову набок, прищурился Антон.

- Я – разведчик, брат. Обо мне не пекись, скрываться и прятаться – моя прямая обязанность. А вот тебе бы настоятельно посоветовал…

- Валера! – окликнула издали, недовольно вдавив мясистые кулаки в бока, Софья Семёновна, - хорош трепаться! Тёмка, поди, сам в хлопотах.

- И то верно, - не оборачиваясь, глядя в никуда, пробубнил разведчик, затем повернулся, - иду, Софья Семёновна, обождите маленько! Ну, - снова взглянув на комиссара, - бывай, Тоха. И будь осторожен. Если они сюда нагрянут…ты знаешь. Ни женщину, ни ребёнка – они не остановятся ни перед чем.

- Контра есть контра, - пожал плечами Краснов и протянул руку, - а тебе удачи, Валерыч. Спасибо, что зашёл.

- Ещё увидимся, товарищ. Ну, давай, - стиснул ладонь комиссара своей солдат, - будь здоров, Тоха. Софья Семёновна, я иду! – развернувшись, он быстрым шагом направился к доярке.

Он шёл, не сдержав улыбки: кто такой Тоха Краснов, вернее, Антон Поликарпович Таганский под псевдонимом Краснов, он знал давным-давно. Родился этот парень в Петрограде, жил на соседней улице со Снегирёвыми в родовитой зажиточной семье Таганских, родился он в самом начале века, так и оставшись самым младшим, уже с полугода будучи страсть, каким охочим до знаний. Год минул, как он складно читал и пытался что-то выводить на листе бумаги неловким детским почерком. Ему было около пяти лет, когда он и пятнадцатилетний Валерий, сын морского офицера, познакомились на Васильевском острове, куда семья Таганских переехала за год до этой встречи. Тогда вовсю гремела Первая Русская Революция, а отец Валерки, Пётр Осипович Снегирёв, тогда был в числе восставших моряков, да и сын его – забияка редкостный – порой лез в самое пекло. Это было воскресенье, 22 января 1905 года, когда мостовые Петербурга дрожали от гулкого стука копыт кавалерии и ружейных залпов, когда безоружные рабочие, обманутые, окровавленные, шли, высоко занеся громадные куски камня, вывернутые из мощёных дорог, на бой с бряцавшими железом казаками. Но кто сражался, а кто спасался, да и шутка ли – женщина мимо проходила. Вернее, как проходила…убегала, даже не так: пыталась убежать, спасалась: кругом кипел бой, не утихая ни на минуту, Четвёртая Линия превратилась в кромешный ад, кругом теснились, пытаясь прорваться, кто куда, рабочие и солдаты. И она, пожилая женщина лет восьмидесяти, за ручку уводила резво перебиравшего ногами перепуганного насмерть пацана куда-то к себе домой, а на них во весь опор скакал казак. Валерий помнил эту сцену, как сейчас: гигантскими крыльями развевались вороные хвост и грива коня, длинным белым клыком сверкнула шашка, направленная в голову яростно сражавшемуся с наседавшим унтер-офицером стёкольщику, а между ним и человеком находилась только совсем старая бабушка да мальчонка, ещё толком жизни не видевший. Бабка споткнулась, тяжело осела на холодный камень мостовой с тяжёлым жалобным вздохом... А он, Снегирёв, тогда мчался на помощь стёкольщику, но, увидев эту сцену, резво свернул вправо.

Поиск по сайту: