Родион послушно опустил руку с наганом

- Никогда, - вновь перехватив винтовку и глядя на пленного, одновременно напутствовал его Косынка, - никогда не поднимай ствол, когда свои рядом. Только на чужого, понял?

- Угу, - кивнул Родион.

- Прекрасно. Шишку видишь?

Родион поднял глаза и осмотрелся. Вокруг места допроса, утопая могучими чёрными корневищами в изумрудно-зелёном море кустарника, возвышались огромные кедры, и в их мохнатых кронах нет-нет, да проглядывали отливавшие красноватым крупные плоды-шишки.

- Угу, - вновь глухо отозвался мальчик.

- Отлично, - так же спокойно продолжал Косынка, - значит, слушай внимательно: у тебя револьвер простой, солдатский. Курок видишь на затыльнике?

- Угу, - отозвался Родион: осматривая своё новое оружие, он уже остановился взглядом на задранный кверху короткий блестящий металлический хвостик.

- Будешь перед каждым выстрелом взводить, - продолжил Косынка, - я слышал, коммунисты за Уралом своих массово офицерскими вооружают, они могут стрелять без таких сложностей: только жмёшь на спуск раз за разом – все дела, ну а мы чем богаты, тем и рады, зато стрелять с твоего точнее.

- А почему? – вдруг перебил его Родион.

- Чего?

- Почему точнее?

- Ах, вот что, - задумался Косынка, - как бы тебе объяснить…ты, когда с этого револьвера стреляешь, сначала что делаешь?

- Ну…, - большой палец мальчика лёг на рычажок курка.

- Правильно. А потом – спускаешь. Ты только на крючок силу тратишь, а на том револьвере за один выстрел ты сразу два дела делаешь, крючок туже идёт, рука дёргается…ты понял? – краем глаза взглянул Косынка на Левашова.

- Угу…а зачем тогда делали такие?

- Какие?

- Ну, которые взводить не надо. Чтобы быстрее стрелялось, что ли?

- Ну да, в общем-то, - кивнул Косынка, - если места мало, а врагов – много, бывает в самый раз. Ну да ладно, охотник, дело толком красно, не брехнёй. Шишку видишь?

- Вижу, - отозвался Левашов.

- Возьми вон ту, что пониже, от тебя метров шесть где-то будет, - кивнул Косынка, не оборачиваясь, всё так же глядя на пленного. «Сколько у него глаз?» - подумал Родион уже всерьёз, но потом взглянул наверх и действительно разглядел тёмно-красный низ шишки впереди высоко над землёй.

- Её-её, - приговорил Косынка, - ну что ж, отпрыск охотничий, посмотрим, во что ты горазд. Це-ельсь!

Родион вскинул было револьвер, но тут же вспомнил, что, если не взвести курок, выстрелить не получится, и он тут же попробовал поддеть его большим пальцем, но металлический хвостик совсем не хотел поддаваться детским усилиям. Тогда мальчик притянул его к животу и обоими большими пальцами надавил на него. Курок туго, с натяжкой, поддался ему, буднично щёлкнув, едва мальчик довёл его до упора, а потом Родион снова поднял ствол, направив его на крохотную чёрную точку шишкиного зада. Маленький носик мушки, казавшейся такой широкой со стороны, едва выплывал в крохотную прорезь целика. Ладонь сразу стала какой-то непомерно тяжёлой, ствол медленно гулял из стороны в сторону, и мальчик изо всех сил напрягал руку, чтобы хоть как-то удержать пистолет на прямой линии.

- Э, нет, парень, так не пойдёт, - важно заметил Косынка, - ты вот что: опусти-ка руку и подыши. Медленно.

- Зачем?

- Зачем опустить? Чтоб рука отдохнула, а то дёргаться начнёт – гарантированно всадишь не туда.

- Медленно дышать зачем?

- А я скажу, сперва отдышись, а то вон весь аж покраснел с натуги.

Родион провёл рукой по лбу и правда нашёл там лёгкие капельки пота, да и румянец, проступивший на его лице от напряжения, вскоре явно прочувствовался. Он опустил руку с оружием и прерывисто выдохнул.

- Лиха беда начало, - продолжал читать нотации Косынка, иногда встряхивая руками и зачем-то проверяя патрон в патроннике, щёлкая отводимым туда-сюда затвором, - сперва в шишку, а там уж и посерьёзнее цель найдёшь. Отдышался?

- Угу, - кивнул Родион: он и правда чувствовал себя немножко свободнее, и будто бы было ему даже чуть теплее.

- Ещё разок. Це-ельсь! – Родион вновь поднял ствол. На этот раз он, конечно, меньше прежнего, но, всё же, качался в его руке. Зажмурив глаз, он вновь поймал в прицел зад кедрового плода.

- Глаз открой, - отрывисто сказал Косынка, - и дыхание задержи.

Некогда было переспрашивать – Левашов сделал, что сказали, и цель немного рассеялась, но довольно быстро Родион вновь понял, что хорошо видит перед собой целик, мушку ровно в его прорези, а там – и шишку. И ствол вдруг стал ещё меньше в вытянутой руке шататься.

- Чего это вы там делаете? – вдруг окликнул их знакомый голос. Родион подскочил и опустил наган.

- Да чего ты? – сдавленным шёпотом зашипел на него Косынка, - не обращай внимания.

Голос Батьки вновь что-то пробурчал, но Родион снова вскинул револьвер, зажмурился, потом вспомнил, что нельзя жмуриться, открыл глаз, снова с полторы секунды ловя мушку, потом задержал дыхание, прицелился поточнее…фаланга пальца, тесно обняв спусковой крючок, медленно потянула его на себя…

Коротко, хлёстко грохнул выстрел, руку тряхнуло, точно что-то с силой врезалось в самую ладонь…краем глаза Левашов увидел, что пленный солдат как-то нервно дёрнулся, когда он выстрелил…а еловая ветвь едва дрогнула, точно разбуженная игривым толчком ветра, и, расправив иголки, вновь замерла, тихо покачиваясь на воздухе…

- Ух ты ж!…, - услышал Родион спереди от себя и, опустив глаза, увидел отскочившего куда-то вбок Снежка, и тут же услышал шелестящий стук, точно кто-то ударил по земле мягкой, но сильной лапкой, и ещё спустя миг он понял, какой именно: почти в самых ногах Снежка лежала та самая шишка, в которую он так старательно целился.

- Таки что за дела у вас тут? – буркнул слева Батька.

- Да я тут…проверял бойца на надёжность, - пробубнил под нос Косынка. Родион молча отвёл взгляд: бойцом его ещё не называли…разве что, вроде, дядя Валера там, на холме, когда Левашов уже засыпал.

- На кой чёрт оно тебе сдалось, у самого, что ли, руки не дойдут? – удивился Батька.

- Да я это ему посоветовал, Батя, - хлопнул того по плечу Снежок, тут же пояснив в ответ на непонимающий взгляд командира, - увязался чего-то парень за нами, сами не ждали, а тут случай выдался: надо было тебя крикнуть, а за супостатом присмотр нужен.

- А чего тут смотреть-высматривать? – ещё больше удивился Батька, - он же весь, как осиновый лист, вы б сюда таки ещё медведя припёрли, честное слово, - Родион невольно прыснул оттого, как он выделил «медведя» с неправильным ударением в конце, но никто этого не заметил.

- Да говорю я тебе, Бать, рука у пацана с оружием дружная, даром, что тятина, охотничья, по всему же видно. Научить бы его – и ему – впредь наука, и нам подмога, случись чего, - не унимался Снежок.

- Ладно, подумаем ещё. А ты, - он оценивающе взглянул на Родиона, приготовившегося к самому худшему, - молодец, ели споро разоружаешь. Можешь посмотреть, как мы будем говорить с нашим гостем, если хочешь, но револьвер бойцу верни.

Левашов, вздохнув и подойдя к Косынке, с большой неохотой отдал револьвер, так приятно отягчавший ладонь после такого удачного попадания. Партизан быстро убрал наган в складки одежды и, увидев тусклый взгляд парня, кивнул тому:

- Коли случай будет – ещё достану, и тебе будет, чем с господами болтать. Да не грусти, лиха беда начало. Сегодня – шишка, завтра – мишка, - улыбнулся он собственной шутке.

- Зачем мишку-то? – сконфузился Снежок, - лосятины бы лучше, но это мы уж как-нибудь сами.

- Товарищи, - с серьёзным видом произнёс Батька, - мы тут всё вокруг да около топчемся, а неплохо бы уж делом заняться, - он положил руку на плечо пленнику, и тот ощутимо задрожал.

- Да не боись ты, - закидывая винтовку за плечо, пробубнил Косынка, - шкуру снимать не будем: не телёнок, чай, - он взглянул на Батьку, кивая на тряпку, которой были завязаны глаза у пленного, - снимать?

- Давай, - кивнул Батька, и плечи пленника ещё больше затряслись, однако тут же глубоко опустились с осознанием того, что снимать будут повязку, а не шкуру.

Все отступили на шаг, едва пленник смог свободно взглянуть на окружающее его зелёное безмолвие. Разве что Косынка продолжал баюкать в руках, отработавших не одну схватку, готовую ко всему винтовку.

- Поворотись-ка к нам, братец! - с задором окликнул пленного Снежок.

Солдат послушно обернулся к своим конвоирам. Вблизи он казался ещё старше, чем когда Родион увидел его издали в первый раз. Впервые обратил внимание на его бороду: русая, ровная, густо облегавшая щёки, едва обнажая овал рта, и закрывавшая шею, свисая почти до груди, вся перепутанная сучками да старой хвоёй – было видно, что по земле какое-то время валяли – всклокоченная, с проступающими сизыми жилками проседи, она словно могла бы рассказать об этом человеке больше, чем он сам. Усталый, измученный взгляд и понуро опустившиеся широкие плечи, до того явно справлявшиеся с сохою, лишь дополняли общую картину: он готовился к смерти, едва облизывая пересохшие алые губы.

- Снежок, - Батя повернулся к нему, - таки дадим воды человеку?

- Э…, - обернулся Снежок к Косынке, - а ты что же это, Косище, сам напиться не дал ему?

- Какое там напиться, я вон, напарнику, - Косынка кивнул на Родиона, - суть объяснял, чтобы спину не прострелил в случае чего.

- Ну так чего, ребята, дадим таки или чего? – не обращая на них внимания, повторил Батька вопрос.

- А отчего ж нет-то? – весело махнул рукой Снежок, - уж вода-то у нас всяко есть, на полон не жалко.

- М-м, - кивнул Батька, - а ты чего думаешь, Косынка?

- А я не знаю…, - тот задумчиво взглянул на пленника, онемевшего, вжавшегося в землю и затравленно, точно загнанная в угол мышь, взиравшего на окруживших его партизан, - и хочется, и колется, и мать не даёт. Меры предосторожности, знаешь ли.

- Во как, - Батька вновь перевёл взгляд на солдата с окончательно побледневшим лицом, - вроде, дело оба говорят, а я таки думаю: прав Снежок. Да только скажи-ка мне: чего ж ты за тех, кто деревню твою пожёг да развалил, воевать-таки попёрся, а?

- Н…не местный…я, - с большим трудом выдавил из себя солдат почти что сразу, точно заклинившую гильзу из ружья заевшим затвором выщёлкивая.

- А отколь тогда? – улыбнулся Снежок, - не в своей деревне с ружьём похаживаешь да мужикам штыком грозишь? – мужик было забился, что-то хотел сказать, но Батя его быстро остановил:

- А чего таки спорить? – Батька повернулся к Снежку, - у нас вон тут, целый пацан местный. Я тоже такого мужичка не припомню в этих краях, не встречал ни разу. Слышь! – он обернулся к Родиону, - как тебя таки звать-то, чтоб не всю жизнь «пацан» да «пацан».

Родион медленно и тихо, но хорошо слышно назвал своё имя, на мгновение встретившись глазами с задумчивым, усталым, но каким-то удивительно по-детски живым взглядом Батьки, точно искорка какая-то мелькала время от времени в чёрных зрачках стянутых красными прожилками глаз, долго не знавших отдыха.

- Ты его знаешь? – коротко спросил, кивнув на солдата, Батька. Родион помотал головой.

- То есть, никак не пересекались? – уточнил Косынка, - сколько себя помнишь, да? – Родион снова помотал головой.

- Ну, значит, не здешний, проблем-то? – пожал плечами Батя, вновь обернувшись к пленному, - не суть, воды дайте человеку, а там и поболтаем.

- Не вопрос, - Косынка медленно, точно с неохотой, отстегнул от пояса фляжку и так же неторопливо передал крестьянину в форме, тут же вцепившемуся зубами в горлышко, пригубив оттуда залпом. Продолжая разглядывать болотного цвета форму, Батька вновь спросил:

- И какой же ты части? И кто тебя сюда пригнал?

- Да видно же: сорок седьмого полка он, - мрачно пробубнил Косынка.

- Не подсказывай, - вновь улыбнулся ему Снежок.

- Четв…, - выдохнул пленный, едва оторвавшись от фляги, - четвёртый.

- Что «четвёртый»? – не понял Косынка, - четвёртый год на них батрачишь?

- Взвод, - так же резко выдохнул крестьянин, утирая губы, по его бороде вода стекала маленькими блестящими капельками.

- Ах, четвёртый взвод сменил, - продолжал наседать Косынка.

- Да погоди ты, что ж тузишь его так, Косой, он ж со страху сейчас такой ерунды налопочет, и белены не надобно будет! – усмехнулся Снежок.

- Четвёртый взвод сорок седьмого полка? – взглянув на погоны пленного, произнёс Батька, - а дивизии какой? Кто командир?

- Двенадцатой, вроде, - призадумался крестьянин.

- Это которая стрелковая, здесь, под Омском дислоцировалась? – вдруг ещё больше посерьёзнел Косынка.

- Она самая, - кивнул крестьянин, вновь приложившись к фляге, потом оторвавшись и вновь проговорив на выдохе, - а командиром у нас немец.

- Врёшь, - так и вытаращил глаза Снежок.

- Да по всему видно! По-немецки бает почище ихнего, вон, даже был у него какой-то свой солдатик, с той стороны за деньгу взятый, - продолжал крестьянин, - да и какой-то он…ну…чужой, что ли…видно, короче, и всё.

- Ну, чужих и среди русских полно, и среди сибиряков, - задумчиво проговорил Батька, - а то, вон, бывает, заговоришь с ними по-свойски, по-человечески, они с тобой – по-хозяйски, вроде тем же языком, да на другом наречии, нет, парень, чужих полно везде, но чтобы русских, с их-то замашками, водил немец…

- Не-ет, такого отродясь с петровских, по-моему, времён не видывали, - помотал головой Косынка, - да если и немец, то наш какой-нибудь, скорее всего, откуда-нибудь с Поволжья. У меня дед там бывал, говорил, там они кишмя кишат.

- Всё-то ты, Косой, разумеешь, - опять пробормотал Снежок.

- Всё да не всё, - мрачно обрубил Косынка.

- А звать-то командира твоего как? – продолжал спрашивать Батька.

- Как-то забористо…, - задумался пленный, - помню, что капитан. И что «фон» какой-то, на «б».

- А оканчивается как? На «штейн»? – спросил Косынка.

- Дай-ка припомнить…, - призадумался солдат, - не, на «штейн» там кто-то другой был и, по-моему, не у наших. Его как-то иначе…на «берг», по-моему. А! – хлопнул он себя по лбу, - да! Блюмберг! Мы его по-простому как-то все «Брюхом» прозвали. Сами-то его редко видим, а коли и видим, то «господином капитаном», по-другому не положено.

- Короче говоря, командир ваш – капитан фон Блюмберг, - подвёл черту Косынка, - а сколько вас?

- Сначала мы взводом подошли. Там уже было казаков с полсотни, - почесал бороду солдат, - потом к нам ещё два взвода из второй армии подоспели – и всё под того же, под Брюхо это ненасытное пошли.

- Н-да, - почесал в затылке Косынка, - почти на две роты супостату-то наберётся.

- Не наберётся, - помотал головой солдат.

- Это как же так-то? – удивлённо скосил на него глаза Косынка, – вас там три взвода итого набралось, так? Уже рота есть. Да ещё казаков полсотни – сам говорил. Сто десять человек – почти две роты, как раз-таки, и выходит.

- Да не там собаку откапываешь. Тяжко нам, братцы, - вздохнул солдат, привалившись к складчатой коре, покрывавшей могучий сосновый ствол, - так что вы уж решайте, что со мной делать, мне уж всё равно. Пропали мы тут – и так ясно. Нам-то всё речистые сказочники напевали: подымайся, мол, за Бога да за Родину, за семью, за единую и неделимую страну. Кому-то по нраву пришлось, кому-то и вовсе ничего такого напевать не надо было: вон, казакам и указывать не надо, они и так знают, где грабить и кого рубить. А мне как-то сразу оно всё странным показалось. Мне жениться давно пора, невесту вот себе облюбовал, да и той люб я, думал уж новый угол в избе заводить – и чего? Завёл, жили себе, жили, четыре, - он потряс ладонью с загнутым большим пальцем, - четыре ребёнка у меня: два сыночка да две дочки. А вот поди ж ты: пришли "колчаки", вилы отобрали, винтовку сунули, сказали: за веру нашу православную да за его высокопревосходительство иди туды, а уж чего делать, мы тебе втолкуем как-нибудь. Вот и ходим мы тут вокруг да около чужой деревни и стреляем в белый свет как в копеечку, - солдат опять отхлебнул, - а недавно отряд ваших гоняли по лесу.

- То есть как? – навострил уши Батька, до того спокойно наблюдавший за допросом.

- А вот так, - пленный вновь хлебнул, - пятеро их было, по-моему. Как сейчас помню: одного взяли, троих положили. А ещё я помню последнего. Он у меня прям вот, - рубанул воздух ладонью, - вот тут был, ружьё подымай – пли – и нету паренька. А вот не стал…местный он, что ли, или видел я его недавно…а, может, противно стало – не знаю. Отпустил я его, в общем. А так…тащили бы двоих…или четверо валялось бы где-то в канаве – не знаю. Отпустил я его, в общем, - повторился солдат и умолк.

- Выкусили, - буркнул Косынка.

- Не, вряд ли местный, - почесал седину Снежок, - у нас тут всяких хватает. С одного поля ягоды, это да, только с разных кустиков собраны.

- А паренёк этот был, - вновь гулко подал голос Батька, - не низенького ли роста? С таким мясистым носом?

- Да, припоминаю, было что-то такое, - отозвался пленный.

- Он ведь наверняка с обрезом был и в рубахе тёмной такой, как у той сосны кора? – продолжил Батька.

- А не помню я, с чем там он был: они там, по-моему, сплошь с обрезами все были. А вот про рубаху – это да, было.

- Один к одному…, - задумчиво пробубнил Батька.

- А что такое?

- А тебе пока знать не положено таки, да, - холодно отвёл реплику в сторону Батя.

- Ну и ладно. Всё равно вспоминать противно, - буркнул солдат, поглядывая то на командира, то на Косынку, то на ухмылку Снежинки, то на замершего поодаль Родиона.

- И сколько там вас таких недовольных? – оглядев пленного, в упор спросил Косынка, - ты-то, я вижу, парень крепкий, да вряд ли один на всю роту воюешь.

- Там где-то десяток, - так же спокойно произнёс солдат, - все из-под ружья. Кто со мной одного села, кто соседским придётся.

- Как-то быстро ты нам всё выложил, - мрачно пробормотал Косынка, - не верится.

- Да ладно, Косой! – встрепенулся Снежок, - вместе ж его вязали!

- Да, может, и подбросили его нам так, чтоб повязали и, как дурачки, сюда уволокли, а там кто-нибудь от ихнего Брюха за нами аккурат до сюда проследил – и трындец нам на завтрак вместо каши. А, может, и на ужин, - произнёс всё это Косынка, не оборачиваясь к Снежку, буравя пленного глазами.

Под очками невозможно было разглядеть настоящего выражения лица его, но по всему – и по речи, и по осанке, и по тону, - чувствовалось, что из-под толстых линз белого сверлят насквозь два жгучих ледяных луча. Родион заметил – шевельнулись руки, обнимавшие винтовку, чуть приподнялся чёрный зрачок дула, пальцы сомкнулись на красноватом цевье.

- Запугать удумал? – отрешённо взглянул на Косынку белый – а белый ли? – не-ет, паря, врёшь. Я уж пуганый. Марью мою мне уж не увидеть больше, а ежели убьют меня, то кто ж разберёт, от кого помереть страшнее? Вы пристрелите, или казаки нагайками забьют – всё одно: помирать.

- То есть, за кого воевать, тебе уже безразлично? – перебивая Косынку, встрял Батя.

- А почём должно быть…различно, что ли? – протянул солдат, - я как-то слышал мельком, что нам, сельским, больше всех к большакам надо. Унтеры переговаривались, вроде. Так вот, те из наших, кто песенкам офицерским поверил, те и чихать уже хотели на то, что про них те, что повыше, талдычат, а я вот смотрю, что нам и лишний раз сказать «товарищ» страшно, что гоняют нас, как скотину, по полям да лесам, и думаю: а Боженька сам не в погонах там у себя сидит? Так что нет уж: вам-то я всяко врагом выхожу, а Брюху и тем, что за ним идут, я, наверно, и не очень-то надобен, стрелять – не стрелять – уже дело ваше.

- А что ж брехал-то во всю варежку, пока тащили? Аж ведь до самого лагеря тебя пришлось с завязанным ртом тащить, – подбоченясь, с ехидной усмешкой спросил уже Снежок.

- Дык я уж помирать собрался. Этак-то кажется: хоть щас пулю в лоб – и дело с концом.

- Ну, так, собственно, таки у всех бывает, - мрачно произнёс Батька, глядя куда-то вниз мимо пленника.

- А тебя что, ловили уже? – поднял глаза пленный.

- Ловили. И меня, и жену мою, - кивнул Батька. Остальные нахмурились: не очень-то приятно слушать про такое, особенно, когда лишний раз вспоминаешь про то, что и с тобой раз приключилось.

- А сын у тебя был? – спросил пленный с явным интересом.

- Был, - снова кивнул Батя.

- А где?

- Пропал без вести. Не видали с тех пор…

- А с женой что, не знаешь?

- Отчего ж не знать? – Родион смотрел, как Батька присел на землю, запустив руки в траву. Крепкие пальцы намотали тройку изумрудных стебельков, - чехословаки убили вместе с дочкой. Дочке двенадцать было.... Маленькая совсем ещё.., - стебли туже натягивались на пальцы..

- Я как-то чехов сам не видывал, - пробубнил солдат, - хотя, ежели вспомнить, что однополчане сказывали, разные они бывают.

- Да мы с тобой тоже, - голос Батьки оставался ровным и сдержанным, травинки, хрустнув, остались в сжатой руке, - не одним тестом мешены. Ты – белый, да ещё и подневольный. А я – анархист, тут с вами воюю. Потому что это – мой дом. А не кусок царства чьего-то, хоть русского, хоть французского – один чёрт не нужны мне они. А есть ещё другие, что тобой помыкают, те и вовсе другой мукой сыпаны. Так и чехословаки. Кому-то охота здешнюю землю топтать, кому-то – нет, а кто-то просто им говорит, что делать.

- Так ты и неправ выходишь, - задумался солдат, - я ж, выходит, такой же, как те, что подневольные. Чехословаки которые.

- А вот и нет, - не меняя тона, ответил Батька, выпустив стебли, скомканные и свёрнутые зелёной косичкой, - ты с соседней деревни к нам пожаловал, а они – далеко из-за Урала. Дом-то каждому – свой, главное, что все топчем одну землю под одним небом. Кто-то это и так знает, его учить не приходится. А кому-то это таки не по нраву, он других выселяет, чтобы, как собак, в своих же домах их на привязи держать. А кому-то по нраву то, что он вытворяет, и он сам на цепь лезет.

- Погоди…, - прервал иносказательную речь Батьки солдат, - то бишь, я – псина цепная, что ли?

- Ну вот, - кивнул Снежок, - не так страшен чёрт, как его малюют. Соображает.

- Ты здесь не по доброй воле, если мы таки правильно тебя поняли, - продолжил Батя, глядя в глаза пленному.

- Ну и что?

- А домой охота? – вдруг задал вопрос Батя. Все повернулись к нему, даже Родион. Батька окинул их всех невидящим взглядом и вновь уставился в глаза солдату.

- А то сам не видишь…, - понуро откликнулся мужик.

Поиск по сайту: