Дымка неизведанности, овеивавшая беспокойный ропот, развеялась среди людей, точно рассечённая внезапной речью старшего в отряде

- Этого дня, - продолжал Батя уже тише, - остро встал один серьёзный вопрос. Как вы знаете, положение нынче тяжёлое: вся Сибирь под колчаковским сапогом томится уже второй год, вся Сибирь и поныне полыхает крестьянской войной с белогвардейскими захватчиками! Всякому нынче худо, а особенно нашему брату селянину, али не так?

- А отколь нет-то? – раздалось из толпы женским голосом.

- Вестимо, так и есть! – поддакнули неизвестной мужицким басом.

- Так вот! – продолжил Батя, и собравшиеся вновь притихли, - плохо нынче люду сибирскому, а уж нам-то каково, коли под самым логовом адмиральим уселись? Пусть станет за нас умом и сердцем весь род людской, а всё равно белых больше! Всего у них больше: людей, оружия, земли, да только чьей? Для них это – ещё один кусок их великой России, а для нас – родной дом! Уж каково нам таки смотреть, как лезут они своими лапами в нашу горницу, берут наших детей, мужиков и баб иногда, ставят под своё хозяйское ружьё, и никакою данью от них не откупишься! А нынче и вовсе зверь беситься стал больше, брать стал больше!

- А отчего? – вдруг подал голос кто-то из мальчиков, пришедших на сбор.

- А ты не слышал? – мгновенно повернулся к нему Батька: глаза его блеснули, в голосе мелькнули искрой уже знакомые Родиону нотки боевитого задора, - туго пришлось белякам на Урале: теснят их коммунисты, идут нам на подмогу, рвутся к Омску! Вот и захотелось адмиралу белому больше мужей, больше детей! Да только издревле повелось так, что исподволь не всякого ребёнка утащишь: вольные они птицы, с истиной дружны! – он улыбнулся, - а уж коли дети бунтуют против несправедливости, то и мужики, что изначально ей прислуживают, порою правду о себе разумеют! - крепкая рука вскинулась, указав на будто бы вросшего в досчатый пол солдата.

- А он что, за нас? – спросил всё тот же голос.

- А это пусть он вам сам, родные мои, расскажет! – в том же духе откликнулся Батька. Взгляды заметались, какое-то время шум перебрасывающихся словами и интонациями голосов раздался снова, но потом все дружно обратились ко всё той же стене, но взоры их были нацелены уже не на Батьку, а на пленника. Тот, помявшись немного, начал:

- В общем, братцы, такая тут ситуация…маловато нас таких, но, всё-таки…на фронте оружья нашего мало стало, у нас стали уже со складов на Урал отправлять, мы вот всё заграницей спасаемся, пока присылают союзнички...с одеждою тоже беда: у кого форма, у кого – рваньё всякое, а кого, как к тёще на блины из села привели – во рубахе да лаптях…

- Ты не об армии говори! – раздался из толпы знакомый бас, - о себе что скажешь?

- А стрелять не будете? – робко взглянул на людей солдат. По толпе снова прошёлся ропот.

- Да говорили ж мы тебе, служивый: ты, ежели слово какое затаил, так скажи. Народ мы вольный, у нас тут коли неправильно изъяснишься, так мы поправим, - весело улыбнулся Снежок.

- В общем, братцы, туго приходится мне…, - задумавшись, начал солдат, - от роду мне сорок пять, жёнушка есть, ребятки есть: парня два средних растёт и две девочки: старшая да младшая…

- А далеко есть-то? – раздался настороженный голос тёти Сони.

- Мы губернии Томской…, - призадумался солдат, - а это…

- Таки не так-то уж и далеко, - спустя полминуты раздумий пленника задумчиво произнёс Батя, - мы частью сами оттуда, знаем, о чём речь, да.

- Знать-то вы знаете, а мне жить с этим надо, - выделил солдат слово «надо», - а тут с сего года начала жить страшно: вас тут по лесам искать надо, так и не сразу ещё найдёшь, а коли упустишь – так сразу перед офицером дрожишь, а тут ещё и пострел появился какой-то аж с прошлого года, бьёт нас, что твоих уток на озере. Я-то сам охотником был, ещё с батей охотился, как двенадцать стукнуло. Только уткам оружья по штату не положено, они и не стреляют. А тут – мы. Вроде, и при оружьи, и воевать кое-как учены – а взять его не можем. А офицеры на нас пуще того кидаются, хочь и мало нас нынче стало, а нагайкой и за «товарища» отколотить могут – будь здоров.

- А чего к нам пришёл-то? – с подначкой спросил мужик, - поискал бы получше, подстрелил кого-нибудь – авось, и признал бы кто.

- Взял я на мушку вашего как-то…, - опустив голову, мрачно произнёс солдат. Среди собравшихся кто-то шевельнулся: Родион, бросив туда скорый взгляд, заметил немного побледневшего Хамелеона – и он здесь, и похоже, что неспроста.

- И дальше что? – удивлённый, продолжил всё тот же мужик.

- Не смог я выстрелить, - честно признался солдат, - почуял, что на спуск нажму – что в чужом лесу забавы ради лося положу, да и потом: ну признали бы, может, обновку какую к форме выдали или патроны или ещё что-то, а потом за «товарища» агентом большацким обозвали бы – и пулю…в общем, не один я такой, - наконец, выдал он, судя по какому-то облегчению в голосе, мысль, к которой он шёл всё это время, - и таких нас, каким надоела вся эта бесовщина, человек двадцать, а казармы наши в избушке рядом со штабом.

- А штаб где? – спросил Батька.

- А там школа была, а до неё – храм божий, судя по всему, - почесав в затылке, ответил солдат.

- Это где ж такое видано, чтобы в сёлах церкви рушили? – удивился Снежок, - оно, конечно, может, и в радость, а то чего это лишний раз на службу отвлекаться: за скотиной посмотреть надо же, но чтобы так вот прям…

- А там в яме у нас народ местный сидит частью, часть – на работы выгнали, ну и девок офицеры иногда в штаб ведут…а среди них – комиссар красный.

- Да ладно?! – в один голос воскликнул Батька и тихо произнёс дядя Валера. Родион взглянул на снайпера: его каменное, абсолютно спокойное лицо сейчас лучилось ехидной улыбкой.

- Говорил же: живучий Тоха, - пробормотал Снегирёв что-то около того, и Родион тут же повернулся в сторону Батьки, Снежка и солдата.

- И из ваших один, по-моему, - заметил солдат, оглядываясь. Случайно скосив вслед за ним взгляд на толпу, Родион снова заметил лицо Хамелеона, ещё больше побледневшее.

- Ну дела! Слышь, Хамелеон! – окликнул его Батька, - тут, говорят, знают, куда беляки Кирзача девали!

- Да слышу, - раздались через силу выдавленные из груди слова, и из колыхнувшийся стены собравшихся чуть подался вперёд Константин Лазарев, Хамелеоном в народе прозванный, с лицом, покрывшимся испариной, и судорожным взглядом запотевших мигающих глаз, впившимся в лицо солдата.

- Ого.., - заметил тот партизана, - ну здравствуй, коль не дуришь.

- Это ты его, что ли, - кивнул Батя на Хамелеона, отчего тот и вовсе побелед, как долго лежавший на земле опавший лист, - на мушке держал?

- Его-его.., - мрачно улыбнулся пойманный, ехидно прищурившись на Константина, - а ведь, всё-таки, лихо ты тогда наших раскидал. С перепугу, видать?

- А.., - было видно, как грудь партизана задрожала, и он с трудом сдерживал её, чтобы та не заходила ходуном от волнения, язык метался по губам, слизывая натёкший туда маслянистый пот, - а сам-то ты что, жить-то, жить не хочешь?!

- Да не хорохорься ты так, - усмехнулся солдат, - а насчёт жить…а кто его знает? Я, может, вообще хотел бы, чтобы вы меня тут добили. Тебе хоть было, за что нас бить, а мне тебя за что стрелять? За то, что, если вдруг свои узнают, сами стрелять будут? Так всё равно убьют, война – на то и…

- Да поняли мы тебя уже, не мучь паренька! – осадил его Батька, - лучше уж скажи, коль разболтался так, что там в деревне творится. Только коротко и чтоб таки по делу.

- Человек нас там с десяточком сотня, значится, - разом посерьёзнел солдат, - по окраинам мешков с землёй наволокли, пулемёты поставили. Вкруговую, значится. Дозор меняется в полдня. А у штаба – миномёт.

- А пленники? – спросил Батька.

- В яме держат, рядом со штабом. Там же – колодки, туда, ежели провинился кто, засовывают и нагайкой…

- Только в яме? – перебил его Снежок.

- Есть ещё один в подвале штаба.

- Ванька, что ли?! – вскинулись брови Хамелеона.

- Да, тот из ваших, которого тогда ещё в охапку сгребли, - кивнул солдат.

- Интересно, - хмыкнул Батька, - и два десятка, считая тебя, недовольных…а смена твоя когда?

- В ночь заступаю. А что?

- В ночь? Интересно.., - Батька повернулся на Хамелеона, подмигнув ему и кивнув в сторону. Двинув головой в ответ, Лазарев, пройдя за людской стеной, остановился у лестницы, и какое-то время они о чём-то тихо без лишнего жеста или звука говорили. Затем Батька хлопнул Хамелеона по плечу, и он было направился к выходу, но вдруг крепкие жилистые пальцы старшего партизана поймали его плечо, и Батя, приблизившись к Лазареву, что-то быстро шепнул ему на ухо. Тот, с полминуты постояв, кивнул, что-то ответив в тон через плечо, и вышел вон, а Батька вновь направился к солдату

- Вот-таки значит, что мы надумали только что. Обговорили втихую, а теперь озвучим на суд всеобщий, - Батька вновь вышел перед всеми, поворачиваясь к пленнику, - ты, значится, в недовольных числишься?

- Есть такое, - ответствовал тот.

- Вот и ладушки. А дума наша такова: отправим мы тебя обратно, да не просто отправим, а дадим тебе обратно винтовку твою и пяток холостых впридачу.

- Зачем? – вытаращил глаза солдат.

- Погоди, - выставил вперёд ладонь Батька, - за тобой побегут наши. Ты, как пленён был, таки пленным и останешься. Только вырвался ты. Не удержали.

- Стрелять…будут?

- Будут-будут…да не боись ты: тоже холостыми. А ты кричи, маши руками, своих зови…

- А…потом?

- А потом мы к тебе Хамелеона подошлём.

- Это который этот…у меня на прицеле сидел? – удивился солдат.

- А что? Друг друга вы уж знаете, в лицо – так точно, - улыбнулся Батька, - вот и сработаетесь.

- И что мне ему передать? – усмехнулся солдат, - по посту провести, что ль?

- И это тоже, - сказал Батька, - ну и к пленным своди заодно.

- К яме будет проще всего, - сразу задумался солдат, - а вот в подвал…туда и Брюхо иногда наведывается.

- Плохо дело…, - задумался Батя, - а его никуда перегонять не собирались, не слышал?

- Я много, чего слышал…чего – намеренно, а чего – ненароком.., - задумался солдат, - а про него вот слышал только, что в подвале сидит. И всё, вроде.

- Плохо таки, да.., - сжал подбородок Батька, - в общем, штука такая: как-никак, пройтись лишний раз по лагерю стоило: надо ж ведь узнать, что будет с теми, что в полону, дальше делать.

- Ладно мыслишь, - кивнул солдат.

- Так вот, - поднял палец наставительно Батька, - так что слушай-таки, что надо сделать: как до лагеря дойдёшь, маши руками и в нашу сторону.

- Зачем? – исказилось лицо солдата: брови приподнялись, сдвинувшись, кожа на лбу сошлась складками, глаза непонимающе смотрели на партизана, - вас, что ли, Брюху на пируху?

- Таки не совсем, - вновь поднял палец партизан, - увидишь. Да не бойся: коли не будешь ничего сверх того придумывать, всё хорошо пройдёт.

- Ладно…, - мрачно опустил взгляд солдат и тут же вновь вскинул на Батьку, - а потом что?

- А потом примешь Хамелеона. Хлебом-солью потчевать не просим, - хлопнул его партизан по плечу, - только по лагерю проведи. И если в подвал выйдет сводить – своди. И вот ещё что.

- Что?

- Коль в недовольных числишься, то собери их, недовольных этих, да Хамелеоныча к ним и проведи. Покумекаете немного, расскажете, что знаете, а потом спокойно до границы проведёте. Авось, дальше нормально решим, что делать. Добро? – Томский отступил в сторону и серьёзно взглянул на бойца. Тот стоял, потупив взор, видимо, думая надо всем услышанным, иногда глаза его лихорадочно метались из стороны в сторону, точно ища, за что ухватиться, устоять на мощном потоке мыслей. В замешательстве, окружённом ледяным молчанием, он простоял с минуту.

- Добро, - кивнул он наконец.

- Вот и славно! – тут же откликнулся Томский, вновь хлопнув солдата по плечу, - Снежок с Косынкой тебя проводят, как тогда.

- Опять глаза завяжете? – устало ухмыльнулся солдат.

- А как же? - усмехнулся в ответ Томский, кивнув Снежку. Тот извлёк из-за пазухи повязку, ловко накинув её солдату на глаза и толкнув того в сторону двери, - давай, дружище, не мешкай: ещё многим тут не хожено сегодня, чего под ногами-то путаться?

Томский повернулся к толпе, когда дверь в избу вновь захлопнулась:

- Вот такие, товарищи, дела.

- А коли, всё-таки, выдаст? Вдруг подброшенный? – с явным неудовольствием в голосе заметил Леший.

- А вы Хамелеона подстраховать не собирались, что ли? – удивился Батька.

- Дык а я о чём? Добровольцев взять и на границе засесть.

- Ну и славно. Тогда ребят в охапку – и за Косынкой со Снежком. Всё равно надо как-то погоню разыграть, чтоб поверили.

- А ты?

- А я тут ждать буду. Мне вон, - Томский кивнул на Левшу, - наши «косые» своим ружьишком хвастаться будут, да и принимать вас всех кому-то надо. Я бы с вами сходил, да тут ещё дела есть. Вы, как беляка заалите пожирнее, форму с него снимите.

- Зачем? – удивился Леший. Встретив упрёк в глазах Томского, он быстро ответствовал, - Хамелеоныч у нас плотный, да всё равно кожа да кости: выпадет.

- Да не о том я, - махнул рукой Батька.

- А о чём? О погонах, что ли?

- Да о них, о родных.., - кивнул Томский.

- Ну так бы и сказал: «Кого повыше.»

- Да ты бы мне таки ляпнул что-нибудь вроде: «Да он у нас низенький, ему китель один до пят свисать будет, подол весь истопчет.» или что-то вроде того.

- Ну так хоть понятнее, - упирался Леший.

- Короче! – выпрямил ладонь Батька, - холостыми винтовки снаряди – и на сцену. А Медведю, коли за вами увяжется, так и скажи: лежи, как колода, и ни звука. А то ещё ненароком срежет очередью нашего…, - кивнул на дверь, - знакомого. Поди разберись потом, что за дело…

- Понял тебя, - кивнул Батьке Леший.

- Удачи, - хлопнул тот разведчика по плечу в ответ. Когда дверь за ним захлопнулась, он вновь обернулся к людям:

- Кому ещё чего объяснить?

- А нам что делать? – вновь забасил мужик в толпе.

- Да покуда делать нам особо и нечего. Главное: ухо востро держать да прежние дела делать исправно, - махнул рукой Томский.

- А, может, уже в крепость перебираться? Вдруг, всё-таки, подброшенный? – раздался женский голос.

- Да заладили вы уже со своим «подброшенным»! – всплеснул руками Батька, - меры уже приняты, ребята, чего вы, в самом деле? Беляки ещё о нас, тьфу-тьфу-тьфу, никак не ведают, так что про крепость пока забудьте. Это уж если совсем всё будет плохо, тогда да, но тогда мы ещё соберёмся и поговорим. А сейчас – спасибо всем за внимание!

Толпа стала потихоньку расходиться. Родион какое-то время наблюдал за Левшей и Зотовым, толкавшимся у стенки со своим злополучным свёртком и смотервшими на Батьку, в свою очередь подошедшего к дяде Валере и отведшего того в сторонку. Говорили они тихо, но слышно для уха стоявшего в двух шагах Левашова:

- Видел его? – спросил Батька.

- Да, - кивнул Снегирёв.

- Что думаешь?

- Волнуется. У него там жена, дети остались…, - как-то отстранённо проговорил дядя Валера.

- Убрать его надо, вот что, - вдруг сказал Томский: в его голосе прорезался металл.

- Если выдаст, - прибавил дядя Валера.

- Именно, - отозвался Батька, - и вот ещё что…, - призадержавшись, видимо, собираясь произнести это, он выдал: - если они возьмут Хамелеона, и наши не успеют…придётся и его…

- Знаю, - кивнул дядя Валера, - на войне как на войне.

- Вот-вот.., - помрачнел Батька, - а потому отправляйся за всеми ними. Но как-нибудь так, чтоб не догадались. Ты-то таки можешь, я знаю.

- Стало быть, цели у меня две, - кивнул снайпер, - и особо пострелять не получится.

- Пока и не требуется, - пожал плечами Батька, - а ежели начнёшь, как наши Хамелеона заберут, так ещё неясно, чем для нашего «языка» всё кончится…

- Почему? Для них я стал, по всей видимости, явлением привычным. Так что если они к утру недосчитаются той же Головни или пресловутого Брюха…

- Цыплят по осени считают, - помотал головой Батька, - главное: вход-выход Хамелеону обеспечить. И данные по местности потом отряду доложить. Только о том, что я тебя за ними отправил, ни гу-гу, ты и так парень у нас…инициативный, так скажем.

- Это-то понятно…, - ухмыльнулся Валерий.

- Ладно, удачи тебе, снайпер, - протянул ему руку Батька, - меня вон, - кивнул на начхозов, - дела ждут.

- Взаимно, - пожал жилистую ладонь Снегирёв, - увидимся, я так понял, уже за полночь.

- Тьфу-тьфу-тьфу.

- Чего это вы все такие суеверные стали в революционное-то время? – усмехнулся снайпер.

- Да бывает иногда. Я, знаешь, учителем был в школе, что кругом всё одно – естественное, хорошо знаю – а жить хочется, а, когда жизнь кончится, кто его знает?

- Это верно…, - кивнул снайпер.

- Ладно, - хлопнул Батька Снегирёва по плечу, - вперёд, - и направился к недовольно переглядывавшимся в ожидании начхозам, за плечи выведя тех из избы.

Родион юркнул в дверь и выбежал на берег ручья следом за ними и оглянулся. Он ждал Снегирёва, ждал, чтобы попросить его...о чём-то, что смутно ворочалось, опутанное плотным коконом сомнений, в недрах его мысли, ожидая часа, минуты, секунды, мгновения, когда острый клинок решимости разорвёт путы смятения и выпустит его наружу. Взгляд его метался по изумрудно-чёрному простору в поисках снайпера, но внезапно, краем глаза, Родион уловил совсем не его. По левую руку куда-то решительным и несколько дёрганым шагом направлялся...Хамелеон. Разведчик двигался столь быстро куда-то явно мимо первой стоянки Родиона в этом лагере, и парень поспешил за ним, едва не спотыкаясь на попадающейся по берегу тут и там гальке, старательно разъезжавшейся под ногами со скрежечущим чавканьем. В общем, бесшумно не получалось, но, судя по тому, как быстро и безоглядно двигалась кряжистая фигура в зелёных шароварах и обрезом за плечами, Лазареву было откровенно наплевать, кто и зачем идёт за ним. Что-то стряслось, понял Родион, стряслось страшное и непоправимое. Подстёгнутый уколами любопытства и сочувствия, он продолжал бежать за стремительно удаляющимся дядей Костей, шедшим почти что по тому же пути, что некоторое время назад вывел Родиошку с Ерёмкой на то самое озеро, но тропка, выбранная Хамелеоном, сворачивала резко вправо от ручья, а, если точнее, шла по прямой, не изгибаясь вдоль изворотов серебристой водяной змейки.
Ряд сосен сомкнулся на несколько мгновений, почти полностью, не считая зазора меж стволов, скрывая ещё одну избушку на залитой мягким солнечным светом опушке. Туда-то и направлялся разведчик, туда-то и следовал за ним Родион, почти не заметив, как они, пройдя чуть меньше пятнадцати шагов, очутились у самого порога этого домика, и их остановил молчаливый сторож с зажатой "маньчжуркой" в зубах, запах которой Родион учуял ещё в лесу, оторвавшись от ручья следом за Хамелеоном. Кивнув Лазареву, часовой пожал ему руку и кивнул на дверь, но тут же его взгляд остановился на Родионе. Скольких-нибудь изменений в выражении лица охранника мальчик не уловил, но по всему: по полной сосредоточенности взгляда сторожа на нём одном, по положению руки на прикладе трёхлинейки, по сдвинутым бровям Родион понял, что его здесь не знают, не ждут и, скорее всего, пускать не собираются без хоть каких-нибудь объяснений его присутствия. Что-то здесь находится важное, понял мальчик, к чему допускают отнюдь не всех и не сразу. Неужто здесь-то начхозы Зотов с Левшой и создавали своё диковинное ружьё?
Тем временем, уловив взгляд сторожа, Хамелеон развернулся и сам посмотрел на Родиона, и от напавших на него разом удивления и осознания того, что он всё это время рассеянно шёл к своей цели, не удосужившись посмотреть, кто же за ним увязался, он стал быстро меняться в лице, полностью оправдывая своё диковинное прозвище, но, столь же споро совладав с собой и подмигнув парню, сказал сторожу: "Со мной," - и, не слова больше не говоря, ступил за порог. Пожав плечами, часовой сошёл с пути Родиона, и тот последовал за разведчиком.

Тугой обонятельный узел, свившийся из дурманящих ароматов сушёных и разваренных трав, железистого запаха крови и вездесущего трудового пота, кузнецким молотом ударил в нос Родиону, едва он, не успевший толком принюхаться, ещё двигаясь за Хамелеоном, очутился внутри лазарета, и было в этом переплетении всевозможных запахов что-то пугающее, противоестественное, заставлявшее невольно повернуть голову и бросить взгляд на скамью, на которой свернулся, кутаясь в выцветший плед, раненый боец с перемотанной головой, да проверить: не сидит ли в ногах у него, закутавшись в истерзанный пулями, штыками и временем партизанский ватник и печально, точно прощаясь, глядя на него, его собственная жизнь?

Лазарев неловко остановился, оглядываясь, как и Родион. Раненых было немного: всего трое, но, судя по разом как-то осунувшемуся лицу разведчика, Родион понял, что эти ребята - те самые пострадавшие после белоказачьего налёта два дня назад. А говорилось только про одного...

- Что-то ты бледноват сегодня, - рассеившееся было внимание мальчика быстро сконцентрировалось аккурат мимо застывшего Хамелеона в одной точке на изгибе спины мужичка, на вид лет этак тридцати-тридцати пяти, склонившегося над последним раненым, лежавшим на койке плашмя, точно прибитый к ней намертво, уставившись почти не мигающим взглядом в никуда. Если бы не грудь, с каждым вдохом-выдохом приподнимавшая тулуп, укрывавший партизана до самой шеи, Родион давно бы счёл его мёртвым, но ни тот, что суетился у его койки, ни, видимо, Хамелеон никак не собирались так думать, а самому бойцу было, казалось, уже всё равно.

- Юр, как он? - глухо, точно придавленно, спросил разведчик.

Врач не пошевелился. Откинул одеяло, обнажив перемотанную потемневшими от крови повязками грудь, по бледной коже которой, истёртой многими месяцами военной тяжбы, стекали, иногда блестя в пробивающихся последней надеждой на спасение сквозь мрак преддверья смерти солнечных лучах, струйки пота.

- Юра, - уже несколько громче повторил Лазарев, - как Саня? Будет жить?

Поиск по сайту: