У вольных стрелков. 11 страница

Рёв раненного зверя вырвался из его груди, и он с силой ударил затылком о сырую отвесную стену ямы: теперь, из-за его выбора, он вынужден смотреть и слушать, как людей секут нагайкой. Его выволакивали наружу и заставляли смотреть, как разгибающееся щупальце царской плётки вспарывает нежную кожу на спине, оставляя раскосую кровавую полосу, превращая тело в жуткое месиво из крови, мяса, лоскутов кожи и костей. Вновь комиссар съёживался от жжения в спине, словно били не парня и не девушку днём позднее, а его: ощущать на себе, когда тебя хлещут кнутом, было больно, но видеть это со стороны оказалось ещё больнее. Пару раз он падал в обморок, не в силах выдержать стоны парня, и тогда его оплёскивали водой с хриплыми матюками, вздёргивали за волосы, едва не выворачивая голову вместе с шеей из плеч, и он снова наблюдал за экзекуцией. А затем…
- Ты можешь облегчить участь этому человеку, Краснов, если скажешь правду, - и тут же следовал вопрос, в зависимости от выбранной на день темы. После чего следовал логический ответ:

- Да не знаю я! Неужели вам непонятно?! – а, впрочем, спрашивал себя Антон, сказал бы он, коли знал, где хоронятся эти самые повстанцы, быть может, последняя надежда, если не его, то хотя бы этих несчастных, измученных сибиряков на спасение? Выдал бы последний оплот революции и свободы в этих краях?

- Твой выбор.., - звучало роковое лаконичное изречение, блестел клинок вознесённой сабли…

Голову отрубали аккуратно, почти бесшумно. Почему не стреляли в затылок или в лоб? Поди, патроны экономили, чёрт разберёт. «Казнили, как петуха, - вдруг подумал Краснов, - как должны были меня…»
Издалека тянуло жаренной свининой: на костре, хищно улыбаясь, ворочался на вертеле кем-то подстреленный кабан…

Можно было бесконечно искать причину тому, что случилось, Антон был уверен. И причина эта крылась даже не в этом веке, а в самой глубине столетий. Но это было враньё. То, чего ему недоставало: ему надо было всего лишь солгать, указать вымышленное место с правдоподобным описанием, чтобы ему поверили, чтобы не спускался потом этот растреклятый Хлопьев, не хватал за шиворот и за косу парней и девок, не сёк нагайкой, не бил шашкой. Вместо этого он сказал правду, не умея врать, и он впервые об этом жалел, снедаемый неимоверной тоской, чувствуя, словно он – переполненный расплавленным металлом котёл, готовый взорваться в любую минуту. Слёзы текли потоком, он был похож в своих метаниях на сумасшедшего, но это его не волновало. И только лёгкое касание привело его в чувство: он взметнулся, присел от неожиданности, вытаращил глаза на человека, приблизившегося к нему.

Это был Архипыч, чьё посиневшее лицо спокойно, без укора или похвальбы смотрело на него, хотя Антону казалось, что простой деревенский взгляд, точно рентген, пронизывал его насквозь.

- Утро вечера мудреннее, паря, - тихо, почти ласково произнёс старый мельник, - ты бы отдохнул.

- Не могу, - буркнул Краснов, отведя взгляд, - совесть мучает.

- А по что ж мучает, товарищ?

- А могу ль я так зваться по-нонешнему? – резко повернул голову обратно комиссар.

- А отчего же нет? – всё так же умиротворённо спросил Архипыч, подсаживаясь ближе и кладя ему руку на плечо, - послушай, паря, я, уж поверь старому брату-мельнику, уж сколько лет пропахал, уж сколько зим зимовал, а понять тебя ох, как могу.

- Сомневаюсь, - мрачно, смахивая назойливую слезу, ответил Антон.

- А зря, - назидательно поднял крепкий, точно огурец, палец крестьянин, - ты, когда к нам прибыл, ты в самую лучшую пору к нам пришёл, когда солдаты к нам больше эти не наведывались. Тада у нас тут объявился близ самого села Стенька Томский. Прозвали так за глаза, потому что из-под Томска сюда…дислоцировался, во, - вспомнил мужик интересное слово, - так вот жили мы раньше под белыми, особенно в глубине больше всего они хозяйничали. В других деревнях, конечно, было похуже – народ под ружьё ставили, а кто брыкался, тому нагайкой по морде и вещички из хаты вон. Но у нас они покормились, конечно, ещё как: раньше было тут, что Мамай прошёл. С краю, конечно, жилось лучше, ну, не у нас, то бишь – туда белые не наведывались, хотя могли, но у нас-то вольных охотников на всю деревню в восемнадцатом было – не счесть, это ныне-то только Тёмка был Левашов да ещё, вроде, Костя Лапоть туда-сюда. Эх, Костя-Костя…, - мрачно вздохнул Архипыч, - его первого зарубили, как белые пошли. Так вот, - взбодрился он, - пришли сюда ребятки от батьки-Томского, когда – не помню, ни дня, ни часу, ни минуты – налетели, и поделом. Ни казачка.

- Вообще?

- Вообще. Знают своё дело парни. И батька у них – это батька, не то что эта головня непалёная…

- Да какая мне с этого разница? – всплеснул руками Краснов, - я ж, получается, вас всех под плети сдал, да под пули! Из-за меня убили этих двоих. За что, скажи мне, Архипыч, за какие заслуги, какие провалы я вам на голову свалился?

- Ну-ну, - тяжёлая мужицкая пятерня легла ему на плечо, - после драки кулаками не машут. У нас тогда могло быть и хуже. Ты не бойся, ты молодец.

- Я-то?

- Ты-то! Тогда, пока к нам анархисты эти не подъехали, мы рыпнуться боялись, всё тихо-мирно думали, ну, как раньше, до революции.

- А сейчас?

- А сейчас-то мы поняли, что мы этой барской гадине не то, что перечить – бить можем, и ох, как крепко! – здоровый кулак крестьянина возник перед носом Краснова, и тот невольно улыбнулся, - вот, видишь. Я те говорю, мы им ещё люлей навешаем. Поди, ещё жив Валерка Снегирь, жив?

- Жив…вроде, ушёл…, - робко, с надеждой в голосе повернул к крестьянину голову Краснов.

- Ну вот! И Томский – батька не промах, и Снегирь у нас живой. Да мы помрём – так они придут, отомстят, они своих не бросают, чего ты. Мы им покажем ещё кузькину мать! – мельник погрозил небу мощным левым кулаком, - как ты там говорил: Рот Фронт?

- Фронт.., - повторил поражённый до глубины души Краснов.

- Ну вот, - сквозь косматую бороду крестьянина прорезалась измученная улыбка, широкая, просторная, плотная ладонь хлопнула комиссара по плечу, - спи, паря, говорю тебе: утро вечера мудреннее.

- Да…спасибо тебе большое, товарищ, - искренне, глядя в глаза мужику, произнёс юноша, едва видя мужика через застилающие глаза слёзы.

- Да чего уж там, - махнул рукой Архипыч и, отвернувшись и пододвинувшись на своё прежнее место, уткнулся затылком в стену и закрыл глаза, разом застыв, лишь мощная грудь мерно вздымалась под изрубленной одеждой...

Краснов тоже медленно опустился набок, почти не чувствуя боли. Какая-то странная радость переполнила его нутро, и он чувствовал, как каждая его мышца наливается какой-то новой, неведомой ему раньше силой. Ему казалось, что вот он вскочит, откроет…нет, отбросит эту клеть, выскочит из неё, перебьёт охрану, потом войдёт в недострой будущей школы, подойдёт к Головину и негромко скажет: «Я – не убийца, бери оружие и дерись.», они скрестят клинки, и он обезглавит врага, и выйдут крестьяне из ямы, и побегут прочь басурмане, и «считать они станут раны, товарищей считать», как по Лермонтову. Нет, набежала мрачная мысль, будет ли так? В конце концов, скоро решат, что он бесполезен, ведь ничего путного дать белым он не в состоянии, он не знает ничего ни о наступательной операции красных, ни о…проклятье! – хлопнул себя по лбу Краснов – вот теперь-то он точно знает, что нужно казакам. И теперь, если он будет, как попугай, твердить одно и то же, это, в конце концов, уже будет неправдой, его выдаст тон, пот, невовремя на лбу вскочивший – что угодно, ведь врать он так и не научился! Ведь после рассказа Архипыча из него наверняка после непродолжительных побоев могут выбить эту информацию. Впрочем, быстро успокоился Антон, то, что ему нарассказывал мельник, наверняка знает каждый в деревне и даже каждый солдат в карательном отряде Головина, а чего-то более подробного он всё равно не расскажет. Это же так, байка, красивая история, к тому же, партизаны – не люди обычно, а живая легенда, про них столько могут напридумывать в округе, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Так что, возвращаясь к теме полной бесполезности, его скоро таковым сочтут, а как обращаются с такими людьми, Антон знал не понаслышке. И вряд ли его будут рубить шашкой. Его просто застрелят, как бешеную собаку, и сбросят куда-нибудь в канаву гнить и кормить крыс. Как не по-воински…
С этими мутными мыслями Краснова накрыл сон, пришедший неожиданно, точно подкравшись. На его побледневшее, измождённое лицо нежно положила свой луч, точно серебристую ладонь, отодвинувшая пуховое одеяло облаков луна, тут же скрывшись за чередой туч. Блокпост спал, и даже примостившийся за «максимом» часовой клевал носом…

Последние признаки шока отступили, и мир снова играл миллионами оттенков лесных цветов в глазах Родиона: этот день казался ему необычайным сюрпризом судьбы после жестокой перестрелки, притом, удивительно короткой – всего-то обменялись парой выстрелов! Хотя первый выстрел мог попросту выбить его из игры…

Он чувствовал себя заново рождённым: он выспался, проснулся рано, искупался в ещё прохладном потоке, а там его ждал всё тот же загадочный индейский костёр «дакота» и пожаренные на нём сбережённые на крайний случай краюхи хлеба, вытряхнутые из рюкзака. Казалось, слаще печёной ржаной мякоти в мире лакомства нет! Запив обед свежей водой, они двинулись в обход сопки через тайгу.

- А куда теперь? – поинтересовался Родион, когда коротко припушённое травой подножие холма осталось за их спинами.

- К нашему другу, - тихо донёсся голос из-за рюкзака, мерно плывшего по воздуху на спине снайпера рядом с закреплённой на ремне винтовкой.

- К другу? – удивился мальчик. Вот так штука: неужели в этом месте, где на них, казалось, каждый куст смотрит озлобленными казачьими глазами, где свои, видимо, настоящие товарищи всё ещё недостижимо далеко, у них ещё есть какой-то друг?

- Во всяком случае, не к врагу, - столь же спокойно ответил дядя Валера, - всему своё время.

Ярко освещённый лес, отбрасывавший широкие тени, проложившие искривлённую, петляющую, но верную дорогу, счастливо дышал в такт настроению Родиона. Идти было легко, хотя по-прежнему приходилось порой перебираться через очередной овраг или идти вдоль стрелы сваленной сосны, но без запинки, без царапины проделал мальчик этот путь. Природа приветствовала своих освободителей. «Чьи-вы, чьи-вы?» - восторженно щебетал где-то вдалеке чибис, порой откуда-то из-под корней примостившегося на круглом чёрном входе в чьё-то жилище дерева выглядывала пара золотисто-зелёных от отблесков солнечных лучей глаз, коротко провожавших путников, и снова исчезала во тьме. На миг Родиону почудилось, что в мире больше нет никаких врагов, что этот долгий, изнурительный поход – всего лишь прогулка, что сейчас они снова догонят какого-нибудь зверя: кабана, медведя – не суть, дядя Валера жахнет из снайперки, а они эту тушу возьмут, донесут и…Родион потух: нет. Никакие мечты не смогут пробиться туда, где реальность поставила плотную завесу смерти, испытанной однажды: там, где пал его отец, ныне – выжженная пустыня, по которой бродят падальщики в поисках лёгкой наживы, бродят по его дому, без которого он плутает здесь, полагаясь только лишь на зоркий глаз друга его отца – последнего человека, имеющего хоть какое-то значение в его жизни.
Он вспоминал, как убегали на его глазах те, кто здоровался с его отцом за руку: стремительно, словно лоси от лесного пожара, порой оборачивались на него, посылая тяжкий горестный вздох, и снова уходили. Даже тётя Соня, помнил он, бежала с ними…кстати, жива ли она? Почему-то в этот момент он захотел знать именно это.

За долгими раздумьями и машинальными движениями Родион и не заметил, как они покрыли несколько вёрст, и напомнил ему об этом дядя Валера, вскинувший руку с распрямлённой ладонью, после чего быстро отступивший за ближайшую сосну. Мальчик мгновенно схоронился за его спиной, пытаясь выглянуть из-за плеча. Вздёрнутый указательный палец, приложенный к губам снайпера, чётко дал указание мальчику на дальнейшие действия, и он замолк, врос в землю, пристально наблюдая за мелькавшим впереди человеческим силуэтом, послужившим причиной остановки. Чем пристальнее и дольше вглядывался Родион, тем лучше мог угадать очертания.

Это был человек роста невысокого, он шёл, пригибаясь к траве, ступая медленно и неслышно настолько, что примеченный Родионом в траве барсук, копошившийся в нескольких шагах от крадущегося, не обратил на него ни малейшего внимания. Руки его держали приподнятую слегка кверху бердану, подсумки слегка тяжелили бока ватника. Было ясно и без особых подсказок, что это – охотник, но только кого он выслеживал, было неясно: за весь путь Родион ни разу не видел ни лося, ни медведя, ни кабана. Порой, конечно, они напоминали о себе сторонними звуками, настолько сторонними, что обойти на приличном расстоянии можно было с лёгкостью, да и не за сегодняшний день, а от сопки они ушли ведь довольно далеко.

- Может быть, повезло…, - проговорил дядя Валера, повернулся к Родиону, - за мной.

Они аккуратно начали обходить фигуру, то и дело прислоняясь к стволам деревьев: в валежнике прятаться было нечего. Медленно, но верно они подбирались к незнакомцу. Порой его спину заслонял лес, но место было перед ними, как на картине: оставалось только подойти и…а что дальше? А дальше было:

- Кого ловить собрались? – раздался насмешливый голос позади них.

- Твою ж…, - повернулся дядя Валера прямо к Родиону, уставившись прямым взглядом на него.

- Не ждали? – лаконично спросил всё тот же человек.

Родион всё же заставил себя повернуться и ошалел: перед ними стоял всё тот же низенький человечек в ватнике с ружьём, на сей раз, опущенным. Его смуглое, раскосое лицо расплылось в доброй улыбке, чёрные бусинки глаз из-под прищуренных век смотрели прямо в глаза Родиону, потом перешли на дядю Валеру. Застыв от удивления и возмущения – это ж надо было так обойти – Родион не знал, так же ли охотник проглядывал снайпера, как его. Вместо этого он на всякий случай, сбросив с себя оковы оцепенения, выглянул из-за дерева. Дорожка, проторенная этим человеком до их попытки обойти его, лежала прямиком перед ними. Значит, решил Родион, он потерял стрелка из виду потому, что тот сам пытался их обойти. Почему пытался? Уже, почитай, обошёл и стоит перед ними…вернее, они перед ним. Благо, не целится из ружья, и то хорошо, ну а уж дальше…

- Что, Снегирь, снова продразвёрстку устраиваешь, а? – хитро прищурился охотник.

- Да ну тебя, Юсуф, - хмыкнул Валерий, - впрочем, пополнить припасы и вправду стоило бы. Остальное – позже: как-то не по себе вдали от дома болтать обо всех подробностях.

- Это ты, что ли, немчуру шмальнул? – вдруг спросил человек.

- Снайпера, что ль?

- Ага. Подобрал я вчера, прохаживая тут, одного пострелушника. Бит, аки белка – в глаз. И винтовка у него немецкая: «гевер» этак восемьдесят восьмой. Что я, на войне таких, что ли, не видывал?

- А оптика?

- А что оптика? В хлам твоя оптика разбита была: пуля прошла навылет и – в глаз белухе! – поднял большой палец татарин, - молодцом, Снегирь. Ружьишко, правда, выкинуть пришлось. Так-то могла быть неплохая снайперка – на охоте сгодилась бы, ну а стёклышки-то – вдрызг, я так и со своей берданкой, - мазолистая, натруженная рука потрясла потёртым тёмно-коричневым стволом однозарядки, - неплохо справляюсь, куда уж мне фрицевская техника?

- Ну уж извини, - развёл руками Снегирёв, - хоть бы знать дал, что надобно: попробовал бы в лоб целить, а тогда было совсем не до того.

- А и ладно. Ну что, - тот, кого дядя Валера назвал Юсуфом, кивнул в свою сторону, - двигаем к дому, а там разберёмся?

- Тронулись, - Валерий кивнул Родиону, и они пошли вслед за низеньким охотником.

Мальчик, почему-то, был несказанно рад появлению кого-то ещё, кто первый раз за эти два с лишним дня ему улыбнулся, и немудрено: за всё это время мир, столь внезапно преобразившийся для него, вырвавший его из домашнего тепла и швырнувший в условия, в которых друзей, кроме дяди Валеры, у него не было, а кругом – тайга да белые в спину дышат, оставивший его без отца и друзей, вдруг вновь стал меняться, но в другую, лучшую сторону, откуда тянуло дымком, что вьётся голубоватой дорожкой из печной трубы, где наверняка у тёплой печки ждал стол, кувшин с молоком да плошка жареного мяса…

- Стой! – коротко скомандовал охотник. Дядя Валера быстро припал на колено, Родион юркнул ему за спину.

Причину остановки мальчик сначала и не понял вовсе: судя по тому, что он пока что видел сам, они до цели дошли, и была она у них, как на ладони: на крохотной опушке, словно притоптанной в землю так, чтобы смахивала на блюдце, стоял небольшой бревенчатый домик, треугольная крыша была устлана мхом, из тёмно-зелёной гущи торчал чёрный хвостик трубы, откуда тонкой лазоревой струйкой, медленно расширявшейся кверху, выходил дым, тянуло жареным. Небольшой частокол из брёвен сплошным деревянным кругом огораживал избушку и небольшую пристройку, возле которой в замкнутом самодельной решёткой грязном поле копошились ярко-розовые, нагретые солнцем, спины свиней. И чего стоим-то?

- Снегирь, - тихо произнёс охотник.

Дядя Валера повернул голову. Руки Юсуфа показали: два, идём к дому, перебежками. Дядя Валера повернулся к Родиону и показал ему знаком: лежи здесь, затем они с татарином мгновенно сорвались с места, пригнувшись, быстро прильнув к забору, едва приблизившись. В руках Валерия сверкнул наган, винтовка Юсуфа была с готовностью приподнята. И только сейчас мальчик разглядел причину их беспокойства.

Дверца избы приоткрылась, и в маленький дворик дома вышел, оглядываясь, паренёк в лёгких болотного цвета шароварах и крестьянской рубахе, поправляя за плечом обрез трёхлинейки. Окинув взглядом двор, он присел на крыльцо и опустил голову на колени. Тем временем дядя Валера и Юсуф медленно двигались вдоль ограды свинарника, держа оружие наготове. Парень оторвал голову от колен. Они остановились, приподняв стволы, Родион уловил, как согнулся на взведённом курке большой палец, указательный уже был готов обнять спусковой крючок и окатить ворога раскалённым свинцом. Но для начала нужен был удобный случай, а его-то, как раз, и не было для полного счастья: приподнявшись, юнец снова осмотрелся. Родион уткнулся головой в песок: всё пропало. Дядя Валера распластался на земле: с маскировочной сеткой на спине он выглядел, как изрядный пучок травы, неряшливо сваленный ветром поверх земли. Юсуф отполз подальше, схоронившись со стороны стены избы…

Парень их не заметил. Снова поправив за спиной обрез, он со скрипом отворил дверь и, проронив единственное слово: «Пусто!», вошёл внутрь. Оттуда донёсся спокойный женский голос, потом раздался его смех. Юсуф подполз к Валерию, понявшему настроение охотника по коротко сверкнувшим глазам: незнамо кто незнамо что делает в его доме, его жена, как есть, вся перед ним, одна – а если белый? А если просто бандит какой? А вдруг не один?

- Пока что слышно только двоих, - раздельно прошептал он Снегирёву, - что-то уж больно он мне знакомым кажется. Ты его раньше не видел?

- Первый раз, - честно сознался снайпер, крутнув наган в руке, - двинули?

- Ты – слева, я – справа.

- Идёт.

Тихими тенями подлетели они к двери. Валерий, подняв револьвер, ухватился за ручку, низкий татарин пригнулся, будто перед прыжком, дуло берданки угрожающе смотрело в дверной проём. Короткий синхронный кивок – и дверь резко рванулась вбок, оба ворвались внутрь, Юсуф, сев на колено, взял паренька на прицел, тот, оторопев, чуть не стянул с плеча обрез, но увидел смотрящий ему в лицо ствол нагана.

Он поднял задрожавшие руки без пафосных криков вроде «руки вверх» или «именем закона», как любят баловаться в европейских детективах. Только Снегирёв тихо произнёс:

- Обрез на пол…

Паренёк послушно выполнил команду, подняв руки, укороченная кустарным образом винтовка грохнулась об пол, клацнув затвором.

- Подожди-ка, Валерка, - прищурил глаза-щёлочки Юсуф, внезапно просияв, - говорил же я тебе: знакомое лицо! Это же Лазарев!

- Кто? – повернул к нему голову Снегирёв.

- За мать порядка. Какими судьбами, Кость? – улыбнулся охотник юноше, отогнувшись к снайперу, - наган убери, солдат.

- Фу ты ну ты, Юсуфыч, хоть ты признал, - улыбнулся щербато Константин, - я ж подумал: ща за меня твой телохранитель возьмётся – и пойдут клочки по закоулочкам, кто ж к батьке-то дойдёт?

- Это мы обсудим ещё.

Снегирёв коротко окинул взглядом интерьер избы и наткнулся на удивлённо созерцавшую сцену молодую женщину, державшую в руках плошку, откуда доносился ароматный запах жареной свинины.

- И тебе привет, Инга, - улыбнулся он ей, - прости, не заметил.

- Я вижу, - столь же оторопело произнесла она, - что вы, право, там понадумали? Юсь, я от тебя вообще не ожидала.

- Ну помилуй, родная, часто ли к нам такие люди захаживают? Да ещё и вдвоём? А если бы к нам белые пришли? Я ведь лишь за этим сюда с оружием пришёл: ну не признал я паренька сразу. Извини, ладно? – он подошёл к жене.

- Да кто ж тебя винит? – она обняла его, - ты меня перепугал.

- Да я как-то зашёл, а-а…никого, кроме Инги Владимировны-то, и…, - начал было оправдываться Лазарев.

- Ладно, ребят, вы как хотите, а я не один тут, - произнёс Валерий.

- Да, кстати, - повернул к нему голову татарин, - ты мальчика там оставил, в кустах. Зови сюда.

- Дети? Вот так штука, - улыбнулась Инга, - ты не предупреждал. Какая прелесть, срочно его сюда!

- Это я мигом, - кивнул Валерий, вылетев пулей из избы…

Родион слегка приподнялся в своём укрытии от волнения: средь колышащейся травы он заметил, как быстро рванули две согбенные фигуры с оружием в руках внутрь избы, и над поляной повисла тишина. Только чибис удивлённо где-то кричал: «Чьи-вы?»

Минута медленно подтягивала хвост с повисшей второй и, наверное, перетянула, подхватив третью и дотащив до середины, когда снова тонко запищали петли, дверца отворилась, и наружу вышел дядя Валера, повернувшись аккурат в его, Родиона, сторону. Сжатая в кулак левая рука взмыла в воздух, резко рванув вниз. Внимание. Ладонь разжалась, указала на снайпера. Ко мне.
Родион буквально сорвался с места, быстро побежав к забору, буквально вломившись в калитку и едва не врезавшись в улыбавшегося Валерия. Тяжело дыша, он подошёл к стене и, опёршись на одно из горизонтально расположенных брёвен, наклонил покрытую испариной голову.

- Заходим, Родионыч. Давай-давай, там скамейка – сядем, отдохнём, - подбадривал мальчика снайпер.

- Ща, дядь Валер, погодь…фу-у-х, - мальчик поднялся на крыльцо, потянулся к двери…и осел на пол, едва не отлетев в сторону: её открыл тот самый парень, за которым они следили. Испуганно вытаращив глаза, он пополз назад, что было сил.

- Но-но-но, пацан, я свой! – примирительно выставил руки ладонями вперёд юноша.

- Всё в порядке, Родион, - на плечо мальчику вновь легла рука дяди Валеры, успокаивающе на него влиявшая, и он, вновь глубоко и с шумом выдохнув и утерев пот со лба, окинул взглядом паренька.

Ружья за его плечами больше не было: видно, оставил в избе. Роста он был невысокого, но выглядел повыше недавно встретившего их охотника, под тёмно-коричневой рубахой мерно вздымалась широкая здоровая грудь ещё не деревенского мужика, но уже готового стать им крестьянского юноши, нос картофелиной расположился посередине большого, улыбчивого лица, над всё ещё пухлыми губами ровным изгибом прорезались чёрные усики, густые русые волосы лежали на голове неопрятной кучей, словно ворох соломы, маленькие ушки шевелились, втягивая в себя весь окружающий звук, широкие налитые кровью кисти рук свободно разлеглись по швам, не повисая, как у барина, но и не сжимаясь в кулаки, не хватая что-нибудь подручное: оно и немудрено – без надобности ведь, покуда тишина да покой окрест.

- Неча в меня пялиться, я тебе не зеркало, - смутился парень, пытаясь отговориться грубоватым тоном. Родион отвёл взгляд: экий гордый сыскался.

- Спокойствие, Константин, - раздался успокаивающий тон дяди Валеры, после чего рука слека толкнула мальчика в плечо, - все в дом, ребята, и поживее: мясо остынет.

Родион ступил за порожек избы и втянул в себя запах жареной свинины, и у него потекли слюнки: наконец-то, еда! Справа тянуло сильным жаром: к стене привалилась небольшая глиняная печка, раскрывшая чёрный зев с тлевшими на самом дне огненно-красными угольками. Прямо в лицо мальчику дунул прохладный поток свежего воздуха в открытое окно, сквозь которое указующий перст солнечного луча приземлился прямо в центр четырёхугольного худоватого, но сколоченного, всё же, на совесть стола, каковой Родион видел в каждом крестьянском доме. Конечно, не богатырская мебель Собакевича, но, всё же, это был стол – настоящий домашний стол с дымящимися мисками, наполненными кусочками жаренного на углях мяса, глядя на который, Родион прослезился: всё это отнесло его снова далеко, в сторону родной деревни, к выжженному дому, где когда-то он жил со всей семьёй…

- К столу, друзья! – раздался тонкий звучный голосок хозяйки, ласково улыбнувшейся Родиону, когда тот на неё взглянул, а потом отвернулся, покраснев.

- Ну чего ты застыл, как неродной? Садись же, - он глазом не успел моргнуть, как она вспорхнула со своего места, подхватила его за плечи и усадила на удивительно удобную, хотя и жестковатую длинную скамейку, придвинутую к левой стене. Там же уселся дядя Валера по левую руку от мальчика, справа его прижал Константин. Юсуф и его жена, тётя Инга, заняли стулья напротив них.

- Ну-с, товарищи! – зычно проголосил Костя, - приятного нам всем аппетита!

Родион жадно набросился на еду, обжигаясь, заглатывал куски мяса, только успевая поддевать их ложкой. Он в считанные минуты рассправился с порцией, прихватив краешек миски и неуклюже загребая в рот остатки. Когда последний кусок был проглочен, он чуть не поперхнулся, когда услышал едва сдерживаемый смешок откуда-то со стороны. Резко вскинув голову, он оглянулся: смеялась тётя Инга, прикрыв ротик смуглой ручкой, не удержал улыбку и дядя Юсуф, широко улыбаясь, даже его сжатые в щёлочку глаза раскрылись, добродушно глядя на десятилетнего паренька. Осмотревшись, мальчик удивлённо заметил, что даже дядя Валера не может удержаться и глядит на него в оба. Рядом кто-то, казалось, закашлялся. Мальчик быстро повернул голову и встретился взглядом с Константином, одним зрачком постреливавшим в тётю Ингу, другим – на мальчика. Увидев лицо Родиона, измазанное запёкшимся жиром и удивлённо буравившее его во все глаза, он искренне, что называется, заржал в голос. Не удержались и остальные, и избу сотрясло мощное басистое трио мужских глоток с подголоском тёти Инги, настолько громко они звучали, что даже чибис перестал за окном определять принадлежность к какой-либо стороне случайных прохожих (если они были).

Ещё гуще покраснев, мальчик опустил глаза на свои грязные коленки.

- Да ладно, ребят, что вы, в самом деле, - успокоился первым Валерий, - парень уже третий день почти ничего не ел толком, сколько уже от белых бегаем.

- Оно и понятно, в общем-то, - в тон ему отозвался Юсуф, когда всё смолкло: только Константин едва слышно давился справа от Родиона, - вчера я тут встретил группу людей, деревенских, человек двадцать-двадцать пять. Мужики, бабы, кто-то с детьми. Шли безостановочно, только тут едва не замертво свалились. Мы их накормили, как могли, напоили, а вот спать пришлось многим снаружи, благо, во двор все поместились.

- Как это вчера? – вскинулся вдруг Родион, - мы столько шли сюда!

- А, между прочим, вполне возможно, - спокойно ответил дядя Валера, - вспомни, как мы шли. Мы не просто уходили, мы петляли, огибали прямую дорогу по большой дуге, к тому же, часто меняли направление. Нас ещё и стрелок ихний попридержал…да и вышли мы, на самом деле, позже их, а они ещё ведь напрямую, наверняка, всей гурьбой и почесали…

- В тесноте, да не в обиде, - хмыкнул Константин, - видел я этих ваших ребят, шли, абы куда. Указал им путь к лагерю и сюда направился отойти после вчерашнего. У вас самогонка-то осталась? – спросил он, вновь скосив глаза на тётю Ингу.

- Чего? – повернулся в его сторону Валерий.

- А как же? – подмигнул Юсуф и, встав, отойдя в сторону и отодвинув половицу, вытащил оттуда здоровую пузатую бутыль, на треть полную чем-то мутным. Следом за ним пошли три гранёных стаканчика.

- О-о-о! – протянули Валерий и Константин разом, последний вытаращил глаза, с жадностью глядя на напиток. Родион убрал взгляд от бутылки: и чего они так туда уставились? Как-то неаппетитно выглядело её содержимое, если честно…

- Я тебе удивляюсь! – воскликнул Валерий, - да отколи у тебя такое добро-то завалялось?

- Как откуда? – настал черёд охотника удивляться, - с деревни, откуда ж ещё? Я ж туда иногда забредал взять чего-нибудь. И стаканчики у нас оттуда, и печку нам мужики сложили, и чего там только они нам не сделали.

- Это по что же?

- А мы им – тушку какую-нибудь на мясо отловим, вот и довольствуются. Мужикам – мясо, нам – интерьер. Не царские палаты, но жить можно, - улыбнулся Юсуф, с грустью добавив, - н-да-а…ходил. Пока деревню не накрыло…

- А что вчера произошло-то? – Валерий взглянул на Константина.

- Да, казачки паршивые налетели, как пчёлы – на мёд, троих наших зарубили, едва отстрелялись. Мы по ним очередь из «максима» дали, четверых всадничков скосили, ещё двое буйны головы в кусты сложили – хорошо мы их пластанули! – сжались кулаки паренька, - батька Томский приказал: манатки свернуть и на другое место переправиться, благо, райончик не один под брюхом имеем, есть ещё, где погреться.

Поиск по сайту: