У вольных стрелков. 9 страница

- Тебе пора бы уже перестать удивляться, ты на войне, пацан, хоть и не по своему хотенью, - столь же размеренно проговорил низкий голос.

- Как…ты…это делаешь? – выдавил из себя искренне поражённый Родион.

- Отец тебе ничего не рассказывал?

- О чём?

- Об охоте. О том, что надо делать, чтобы не попасться на глаза зверю, а?

- Папа вообще не хотел, чтобы я был охотником. Он хотел, чтобы я был мастером…столяром, вот, - вспомнил задетый Родион то, что ему так давно говорили ещё пять лет назад.

- Столяром? – удивился Валерий.

- Ну да. Он говорил: мы победили, солдаты молодой стране, может, и нужны, но вот хорошие рабочие ещё больше нужны, - мрачно повторил мальчик отцовскую фразу.

- Хорошие рабочие…хорошие мечты, - в тон ему произнёс Валерий, поднявшись и подойдя к яме, опустившись перед ней и положив рядом с краем воронки большой пучок коротких стеблей с продолговатыми бурыми концами, очень похожих на шомпол отцовской берданки, сверху на них уложил, вытащив частью из карманов шинели, груду толстых корешков, затем повернул голову к Родиону и сказал: - не бывает худшего или лучшего дела в рабочей стране, Родионыч, вот, что я тебе скажу. Каждый трудящийся по-своему хорош и тем самым всем нам сгодится. Вот я – солдат. Моя работа – уничтожать таких вот, как те, что деревню твою пожгли. Но порой у меня, как сейчас, бывают задачи, в которых я имею право рисковать только обдуманно и очень редко, иначе говоря – вообще не имею права такого, чтобы везде – и наобум. Я мог бы застрелить хотя бы одного из них ещё в деревне, да. Но не было бы тогда спроса на шальную пулю, потому что никто, кроме меня, не выстрелил бы – слишком их много было, было тесно, дрались ножами, топорами, кто-то бил шашкой – а выстрелить было почти не из чего, - его голос был всё таким же ровным и спокойным, но у него на лбу выступила испарина, и произносил он эти слова, сжав кулаки, мальчик заметил выступившие сквозь багровую кожу бугорки костяшек пальцев, - порой мне приходилось ждать неделями, месяцами ради всего одного-единственного случая, чтобы прострелить к чёртовой матери сердце одному из их офицеров. Я никогда не корил себя, если упускал лишних двух солдат. Но сейчас мне кажется, что упустил их тысячу, - внезапно почувствовав, что уходит от темы, дядя Валера вернул всё в прежнее русло, его ладони, наконец-то, разжались, - точно также ты подумал бы, коли соорудил бы тёте…тёте Соне, да? Так вот, если бы соорудил тёте Соне кривой стул, или если бы доска у забора, которую ты старательно приколачивал, отвалилась. А ты так хотел бы, чтобы он не разваливался опять, ну, чтобы скотина лишний раз не бежала. У тебя ведь было такое?

- Было. Один раз, когда дядя Михей корову пригнал, а она об забор…потёрлась, - хмурый вид разом спал с лица Родиона, и его маленький ротик расплылся в широкой улыбке, он даже засмеялся.

- Ну да, видал я ваших коров, - улыбнулся в ответ снайпер, - вот такие дела, Родионыч…такие вот дела.., - отвернувшись, он деловито принялся укладывать в яму растопку, затем приподнял сетку, извлёк коробку спичек, чиркнул серистой бурой головкой, и её разом охватила золотисто-оранжевая шапка пламени, снайпер опустил руку вниз и тут же отнял, задув едва вспыхнувший огонёк, бросив тронутый горением деревянный черен вниз, затем уложил поверх костра несколько толстых палочек и произнёс, не поворачивая головы, под нос, но так, что и мальчик услышал: - не знаю, понял ли ты меня сейчас, Родион. Но, надеюсь, поймёшь когда-нибудь потом, когда станешь уже таким, как я…

Корешки оказались самым вкусным в ужинном меню – дядя Валера запекал их на рукотворной решётке из толстых ветвей, уложенных поверх костра, и вот тут-то Родион и понял, к чему рылась вторая яма – дым протягивал свою синеватую лапу сквозь неё, тут же рассеиваясь на воздухе лёгким, почти незаметным облаком. Копотью, конечно, попахивало от этого, но, ветер гнал этот запах отнюдь не в сторону деревни. Пару раз приходилось подбрасывать набранный в лесу хворост, но о растопке беспокоиться не стоило, ибо взято ещё по пути взято её было вдоволь, а такой костерок…дакота…просил совсем немного, а грел, при этом, как печка, даже тогда, когда в целях предосторожности, опять же, дядя Валера забросал яму вырытой землёй, аккуратно отложенной в сторону – почва под спинами остывала медленно, и Родион, заворачиваясь в шинель дяди Валеры, холода так и не почувствовал, сон медленно овладевал его головой, однако, сил ему ещё хватило, чтобы, разлепив губы, медленно спросить:

- А почему он врал?

- Что? – повернулся Снегирёв.

- Ты сказал ему, что он врал. Ну, - быстро начал подбирать слова, увидев вопросительный взгляд вырванного из полудрёмы солдата, готового к немедленному ответному броску, мальчик, - когда этот белый сказал, что у них немец, такой, как ты.

- А тебе не кажется странным, - насупился дядя Валера, - что этот немец позволил мне запросто застрелить пятерых солдат, считая командира, а потом, как мне угодно, добить оставшихся?

- А что, ты не смог бы, если бы он видел?

- Конечно, нет. Рано или поздно мы бы столкнулись ещё там, у ручья, ты же видел: место-то открытое, укрытий, откуда можно было бы перестрелять их, пока они, как караси на сковородке, все на виду, раз-два и... И тут, кстати, - его рука сделала короткий круговой жест пальцами, - тоже не райское местечко: каждый вершок насквозь простреливается, хотя этого пути они никак не могли знать. Их здесь, в тайге, вообще не бывает почти за редким исключением, что называется, так откуда об этом пути знать немцу, у которого есть только карта, вверенная ему любезным командованием, которое только по деревням шастать с охраной и умеет?

- И то правда.., - полушёпотом произнёс Родион.

- Осторожность всё равно не мешает, - продолжил снайпер, - а то ведь ворона куда летит, туда и глядеть должна, она же знает: не доглядишь оком – заплатишь боком.

- Ну да, - кивнул Левашов.

- Вот и мы должны так же. А то бока нам ещё пару лет назад подорожали, когда вдруг появилось, во что и за что палить, да и нынче они не дешевле…, - задумался дядя Валера, - ладно, спи. Утро вечера мудреннее.

И, едва договорив последнее слово, тут же умолк, не шевелясь, словно застыл, чего-то выжидая, выискивая, приникнув ухом в земле, но мерное, едва слышное дыхание колыхающихся ноздрей ясно говорили о том, что он хоть и спит чутко, готовый в любой момент сбросить вуаль дрёмы со своего рассудка, но, всё же, он спит, а, значит, отдыхает, не воспринимая пока что ничего и даже его, Родиона, которому оставалось лишь только свернуться калачиком на нагретой земле и закрыть глаза…

Их разбудила внезапность – не солнечные лучи, широким золотистым веером устлавшие румяную землю, высвечивая на зеркале озера красноватые изогнутые дуги, будто клинки будёновских шашек, не переливистые трели соловья, не вторящие ему терции кукушки потревожили сон путников, а мягкие, но громкие часто повторяющиеся с перерывом в полторы секунды хлопки, порой прерывавшиеся сухим острым треском, с каждым вмешательством которого хлопки постепенно умолкали.

- Трёхлинейки, - спокойно произнёс под самым ухом Родиона Валерий. Левашов попробовал встать, но снайпер того слегка осадил, сдавив тому предплечье и проговорив тихими рублеными фразами, - спокойно. Не двигайся. Ни звука.

Мальчик сдавленно кивнул и закрыл глаза. Гром выстрелов трёхлинеек постепенно умолкал, торжествующий треск другой винтовки прозвучал в последний раз, и всё смолкло, утихло, даже птицы вдали смолкли, деревья и те вдруг помрачнели.

- Что это было? – тихо произнёс мысль вслух Левашов.

- Что это было? – повторил вопрос Снегирёв, с минуту глядя на воду, - не брался бы объяснять сразу, но, кажись, понимаю.

- Что, что это? – не унимался Родион.

- Заведомое не спрашивают.., - мрачно пробубнил под нос Валерий.

- То есть?

- Некогда языком чесать, Родионыч, уходим.

- Что, всё-таки, за нами следили?! – искренне удивился маленький Левашов.

- Пока нет, - лицо снайпера посуровело, стало, как маска, без лишнего движения, - у него покуда своя беда была.

- А какая?

- А вот увидишь, - а про себя пробубнил опять: - вот точно ведь: в избе драка – народ у ворот, и этому неймётся. Ну да ладно, шила в мешке не утаишь, всё равно разведать придётся. Кабы сберечь ребятёнка, а то ведь не доведу его до КП, так и слово загублю. Тёмка уже почил в огне, а, всё-таки, для друга-то семь вёрст – не околица, так как же? Нет, доведу я тебя, Родиоша, доведу. И стрелка этого лихоглазого…

- Что ты говоришь, дядь Валер? – окликнул его мальчик. Валерий, поняв, что он все свои мысли проговорил вслух, осознав, что он волнуется, что непозволительно для такой работы, как у него, и набрав в грудь воздуха, выдохнул его весь, снова вдохнул, словно перед решающим выстрелом, ждавшим его, на деле, нескоро, может, даже и не сегодня, повернулся к Родиону и сказал:

- Думаю.

- О чём?

- Куда идти, - бросил дядя Валера то, что в голову пришло и что на правду было похоже больше всего, и это, всё же, была правда: все его мысли сейчас были сосредоточены на том, откуда звучал выстрел, сколько там человек могло столкнуться, куда пойдёт после этого стрелок и был ли он один, куда податься им двоим, коим огневой контакт с белым наёмником был совсем некстати, - пошли.

Выпутав рюкзак из-под сетки, он накинул его, уложив винтовку на свёрнутую на его руках сетке и кивнул Родиону. Свернув и закинув тяжеловатое форменное пальто дяди Валеры на плечо так, что она свисала одинаково по обе его стороны, мальчик побежал за снайпером. Отойдя несколько шагов от своей бывшей лежанки и низко пригнувшись, снайпер скинул рюкзак, вытащив оттуда краску, которой наносил на лицо грим, накинул сетку на сам мешок и, отобрав шинель у Родиона, одел её, полностью застегнувшись, так что та стала лишь ещё одним слоем его тела, ничуть не стесняя движений, затем чуть наклонился, и усеянный листьями импровизированный маскхалат рассыпался по его плечам и голове, после чего вновь едва заметно тряхнул головой, и они двинулись дальше медленным, но, всё же, слегка торопливым шагом, почти пригибаясь к земле, всё так же осторожно посматривая по сторонам, крадучись меж призрачно-серых осиновых стволов. Однако и этой осторожности казалось мало: дядя Валера, через некоторое время вновь обернувшийся лешим из старой детской сказки, то и дело менял направление, и в мальчика несколько раз упиралась его протянутая поперёк груди твёрдая рука, обёрнутая мягким рукавом шинели защитного цвета, затем затянутая перчаткой ладонь сжималась, показывая знак: двое – в такую-то сторону – за мной – и снова всё так же, огибая редкие швы оврагов и поваленных деревьев, избегая светлых пятен, оставляемых на тёмной, буро-зелёной земле прорывавшимися сквозь плотно стиснутые кроны деревьев лучами полуденного солнца, они шли, согбенные, порой выписывая немыслимые зигзаги на местности, сплошь усеянной хрустящими, шелестящими и всяческими иными создающими губительный в условиях скрытности шум предметами. Пару раз Родион оборачивался, хотел осмотреться, увидеть врага, и лёгкий холодок страха уже начинал съёживаться клубком колючей проволоки внутри него, но каждый раз цепкая рука дяди Валеры хватала его за плечо, поворачивая в нужном направлении, и мальчику оставалось только удивляться: ему и глаза, видать, не нужны, чтобы уловить движение в стороне от него? Впрочем, тут же мысленно добавил парень, надо было догадаться: дядя Валера уже второй год охотится на белых в этих лесах, наверняка…
- Тих…, - в грудь вновь упёрлась железная пятерня.

Родион осмотрел место. Путь им пересекала серебристая дуга настороженно журчащего ручья, медленно, не теряя, при этом, своей живости отекавшего чёрные бугры разбросанных по дну камней, торчавших гладкими матовыми боками из воды, на зеркально-чистой поверхности хорошо отражалось ясное высокое светло-голубое небо, едва подёрнутое белыми пышными усами облаков. Далее свет, лившийся куда чаще из-за изрядно поредевшей листвы над головами путников, полностью исчезнувшей на ручье и едва начинавшейся на том берегу, выхватывал из изумрудной гущи утренней тайги дорожку, пролегавшую у изгибающегося оленьими рогами корневища ёлки, росшей по правую руку прямо напротив тянувшейся вдоль тропинки мохнатой ленты кустарника.

- Он этого и ждёт, - медленно, задумчиво, тихо заключил дядя Валера.

- Ждёт? – не понял Родион.

- Именно, - ответил снайпер рубленой фразой в тон прежней мысли, - мы слышали выстрелы оттуда, - его распрямившиеся два пальца указали куда-то вправо, - стало быть, он наверняка уже присмотрелся и бить будет вдоль по ручью, поэтому выходить нам туда, что свинье под нож – мясо-то ему, - всё это время его лицо оставалось неподвижным, как маска.

- И…чего теперь?

В ответ снайпер снял рюкзак и указал Родиону сжатыми ястребиным клювом пальцами на стену ровно стоявших, будто на смотре, елей, точь-в-точь повторявших ту, что росла на том берегу, изрядно припушённых густыми пучками травы, поросшей на небольших пятачках почвы меж тонкими, словно цыплячья ножка, стволами. Недолго думая, Левашов едва ли не с разбегу, но мягко нырнул в поглотившую его зелень, усердно прокладывая себе путь руками, едва ли не вжимаясь носом в землю, нагретую его частым дыханием под себя. Следом за ним полз дядя Валера. Родион не видел его, но за эти неполные три дня хождения с ним по лесу его спина словно сама научилась узнавать движения Снегирёва за ней. А следом за ними – Родион слышал – ползло ещё что-то, нарочито шурша, с некоторым треском задевая кусты. Любопытство приказывало остановиться, медленно перевернуться на спину и приподнять голову, чтобы увидеть полную картину, разум же советовал ползти дальше до знака снайпера, а уж в том, что дядя Валера даст о себе знать, мальчик был полностью уверен. Сквозь тонкую перегородку переплетающихся травинок и порой выраставших, медленно отодвигаясь вбок, светло-коричневых еловых стволов Родион отчётливо видел так же медленно и почти тихо двигавшийся совсем другим путём ручей, настороженно позванивавший о по-пластунски отекаемые им подорожные валуны. Сквозь мерное переливистое журчание воды мальчик будто инстинктивно ощущал пристальный взгляд кого-то, притаившегося на другом конце волнистой тёмно-травяной мглы, не сводящего глаз ни с него, ни с дяди Валеры, ни с кого-то или чего-то, что издавало тот лёгкий шуршащий шум за их спинами, и от этого Родион всё явственнее чувствовал, как внутри что-то стало ненавязчиво, небрежно, будто случайно скрести холодными когтями по живому…
Всё чаще тропка под мальчиком начинала приподниматься, он чувствовал, что с каждым толчком уползает всё выше, а шум воды по правую руку потихоньку нарастал метр за метром, сквозь плотневшую шаг за шагом травяную завесу Родион ещё мог разглядеть, как стиснутый берегами и усеянный валунами ручей, недовольно шипя, пытается продраться на свободу, сбиваясь у покатых краёв своей неволи, со звенящим гулом пробиваясь через непоколебимо стоявшие у них на пути камни, тут же огибая их и устремляясь прочь, за спины крадущихся за стенкой его земляной клети, прямо навстречу терпеливо двигавшемуся волчьим шагом, поглядывая в окуляр оптического прицела в поисках намеченной жертвы, белому немцу, и он наблюдал эти потуги неживой природы краем глаза, пока вода окончательно не скрылась за тёмно-зелёным занавесом…

В молчаливом движении на животе время тянулось, словно ведро на колодезной верёвке, а тем временем бежево-зелёная лента дороги, извиваясь ужом, круто ушла вверх, в сторону. Мальчик поднял глаза, тут же невольно зажмурившись: вода, до того мерно тёкшая совсем рядом с ним, ниспадала белоснежными локонами, искрившимися в лучах полуденного солнца, с бурой пупыристой каменистой линии обрыва, разбегаясь по выступу и снова срываясь вниз, где уже ползком уходила своей дорогой, а над ней травяным горбом нависала вершина сопки, разинувшая громадную тёмную пасть грота, откуда вытекала вода, а на вершине его росла одинокая сосна, устало опустившая свои ветви, казалось, готовые осыпаться.

Родиона тронули за ногу. Мальчик мгновенно перекатился на спину, подняв глаза и увидев Снегирёва, его пальцы указывали вниз. Остановка. Родион попробовал встать, и тут рука дяди Валеры словно выросла, твёрдые напряжённые пальцы сомкнулись на его плече, до боли сжав его. Мальчик взглянул в глаза снайпера, ожидая увидеть там укоризну или злость, но встретил только лишь какое-то холодное безразличие ко всему, только его рука описала круг, тут же убравшись на место. Медленно развернувшись на животе, стараясь не задевать ногами кустов, Родион подполз к дяде Валере. Тот медленно зашевелил губами, и Левашов прислушался, пытаясь поймать каждое слово:

- Двигайся наверх. Возьмёшь рюкзак и бинокль. Ползи слева от тропы, так тебя не заметят. Рюкзак волочи справа от себя – это будет наш стрелок. Чучело, понимаешь? Как дойдёшь до вершины, устрой рюкзак на свету, слева от вон того дерева, бинокль положишь перед ним. Пошевели его палкой или чем-то ещё, только не рукой, - он слегка повысил голос на последних трёх словах, - а как поворошишь – лежи тише воды ниже травы, пока я не приду. Двигаться по сигналу. Понял?

Мальчик медленно кивнул, собираясь с силами.

- Отлично, - медленно согнув ногу и вытащив её из-под стягивавшей горловину петли и отползя в бок, дядя Валера так же развернулся на животе, слегка распахнув горловину рюкзака и запустив туда руку. Через несколько секунд он, что-то оттуда вытащив, запахнул вещмешок и, повернувшись к Родиону, протянул ему небольшой воронёный бинокль, - запомнил? Перед рюкзаком положишь, шевели палкой или чем-нибудь ещё, только не рукой, умоляю тебя, хорошо?

- Хорошо, - кивнул Левашов, - а зачем мы это?

- Стреляться будем. С охотничком ихним, уж больно надоедливый: это ведь он стрелял неподалёку от нас, помнишь? Так вот, он наверняка знает, куда мы можем пойти, так что придётся хлопнуть поросёночка.

- Хорошо, - повернулся было Родион и тут же спохватился: - а ты-то куда?!

- Пожалуйста, делай, что просят, Родиоша, а обо мне не пекись: товарищ Снегирь не пропадёт. Ты, главное, сам не наделай чепухи, а то за такое нынче головой платят, а это, сам знаешь, монета такая, что…, - снайпер позволил себе едва заметную улыбку. Но Родион запротестовал:

- Но где же, где ты будешь? – взволнованно глядел он в глаза дяде Валере, и тот мгновенно заметил во взгляде парня то, что разожгло недавно пережитое, и что так было опасно в этот момент: мальчик был готов запаниковать. Потому он положил ему ладонь на плечо, сжал и взглянул ему выразительно в глаза, успокоив Родиона на нужное ему время:

- Делай…как сказано, - раздельно и плавно произнёс он, - иди…и будь осторожен, - и тут же, изгибаясь, подобно питону, прополз мимо Левашова, и в следующий миг, обернувшись, мальчик видел лишь ребристые подошвы его сапог.

- Ишь ты…, - задумался парень, подползая к рюкзаку, - поди пойми, что тут делать…

Он поддел лямку рюкзака рукой, загребая под собой траву в попытках сдвинуться другой, в которой был зажат бинокль, и тут же чертыхнувшись: вещмешок, и без того увесистый, стал заваливаться набок, и Родион тут же поправил его, замерев на месте: и что делать теперь? Как двигаться дальше, на самый верх пусть и не самой высокой, но всё же довольно большой сопки? Откуда дяде Валере было знать, что за ними не будут следить именно с этой стороны? Вопросы спутались в мозгу колючим клубком, и мальчик стал отчаянно мотать головой, силясь отогнать назойливые мысли, и тут меж них словно игла прошла: прошло уже где-то с полминуты, а он так толком и не тронулся ни туда, ни сюда, застыв, что твоё чучело, а время шло…

Он снова двинулся, перехватив «чучело» уже за петлю, за которую цеплялся дядя Валера, пока он, Родион, полз впереди него: может, поэтому снайперу удавалось делать вид, будто стрелок ползёт именно за ними, а самих их нет, исчезли, растворились в мире елей и изогнутых изумрудных стеблей, пронизанном криками птиц? И действительно, рюкзак шёл ровно, мягко, хотя и отягчал руку изрядно, особенно, на первых толчках. Мало-помалу он достиг подножия, осторожно подминая мягкую ковровую дорожку, щедро расстеленную природой…или лешим?…а, может, всё-таки, леший не только вокруг пальца горазд обводить, а ещё и реально помогать? Мальчик догадывался, что несёт про себя полную чушь, но иначе объяснить того, что он до сих пор не валяется где-то в овраге с простреленной буйной головушкой, истекая кровью, что пробитая ненароком кадушка тёти Сони – молоком, он не мог. Не так уж это было и важно, тем более, что он едва только прижал животом мощное подножие сопки, подтягивая за собой мохнатый из-за густо усеянной травой маскировочной сетки вещмешок дяди Валеры.

Через каждые несколько метров мальчика тянуло остановиться и отдышаться, более того, хотелось вскочить, встряхнуться, разогнать кровь по телу, но какой-то страх, свербивший его спину, всё то же ощущение постороннего взгляда откуда-то издали приковывало его к земле, словно внутри его что-то разбилось, и растёкшееся содержимое неведомого сосуда лишь отяжеляло его тело, стекаясь к животу. Медленно шевелившее серебристые усы облаков, щедро поливая землю жгучими лучами цвета молодой пшеницы, солнце заняло привычное место на небе, нехотя отодвигавшем кумачовое одеяло зари, обнажая свой розовый от сонного тепла покров, а внизу, вжимаясь животом в мягкую сухую траву, тщетно пытаясь найти укрытие в тени под солнечным огнём, полз, подволакивая «чучело», Родион Левашов. Пот обильно выступал на лбу, на висках, на шее, щипал глаза, стекал с носа ко рту маслянистой дорожкой, мальчик чувствовал его солёный привкус на языке, но не смел и головы поднять, всё так же метр за метром упорно двигаясь к вершине сопки. Осталось совсем немного: пенистый звенящий нижний порог водопада уже был вровень с ним, вода весело бренчала о камни, спрыгивая лихой струёй к самому началу его пути – значит, он почти у цели, что не могло не радовать.

Чем ближе была вершина, тем тяжелее было ползти. Пару раз он чуть было не выполз на место, где трава редела, и стена её более густой растительности сворачивала вбок, но куда труднее было удержаться, прижимаясь к склону, и не отправиться кубарем в обратный путь. Вот бы как-нибудь сюда пешочком заглянуть – взбежал бы только так, дядя Валера и оглянуться не успел бы, как он махал бы ему рукой с вершины холма, склон-то плавный, только ползти неудобно, да ещё и мешок этот за собой двигать, чтобы правдоподобно было, а тут ещё и бинокль в руках, и прочие радости жизни. Хотя, как говаривали мужики в деревне: любишь кататься – люби и саночки возить. Ничего-ничего, сейчас он доползёт, сложит всю эту кучу-малу, отодвинется, найдёт что-нибудь этакое, пошевельнёт бинокль раз-другой, белый выглянет, дядя Валера прицелится – и можно будет отдохнуть, наконец. Насколько просто, как дважды два, всё казалось в этот момент, а считать Родион уже давно умел – всему основному его научил отец, правда, писать он так и не научился – не на чем, нечем, да и почерк хромал…

Справа вновь зашумела подпиравшая камни вода, и лёгкое, но сильное движение воздуха накрыло его с головой – он был почти у того самого края, где должен был оставить рюкзак и бинокль. Потея и пыхтя, он медленно двинулся на животе, останавливаясь и опуская лицо в мягкую траву, порой прикусывая стебельки – после подъёма сил почти не осталось, хотелось откинуться навзничь, забыть обо всём и закрыть глаза, выспаться, подставив лицо ласковым прохладным рукам ветра, но нет: сейчас он имел право двигаться только вперёд, оставалось совсем чуть-чуть, вот тут, да…

Наконец-то! Мальчик устало лёг, глянув вперёд и охнув: перед ним раскинулось бескрайнее море, колыхающееся тёмно-зелёными волнами верхушек великого множества деревьев, меж которых копошились дятлы, перекликались эхом другие птицы, где-то меж крон деревьев притаились, заливаясь трескучими песнями, сине-зелёные глухари, чинно развернув веером тёмно-серый хвост, а над ними Родион разглядел чёрно-коричневые крылья парившего орлана, куда-то вдаль тянулась серебристая, изогнутая, словно шашка, полоска ручья, по которому они недавно сюда пришли. Всё казалось таким знакомым, таким родным, и соблазнительно-мирный пейзаж почти окончательно окутал бдительность парня, он почувствовал, как веки предательски наливаются свинцом, тут же спохватившись: не спи – замёрзнешь, в его случае, возможно, и насмерть. Он, моментально вспомнив, зачем шёл, вернее, полз сюда, пристроил рюкзак в шаге от горбатого обрыва, с которого был наверняка замечательно виден весь водопад, слева от того самого дерева, которое он взял за ориентир, чуть развернув «чучело» горловиной – «головой» – к солнцу, где и устроил бинокль, затем осмотрелся в поисках подходящей хворостинки, с чем определился сразу же: сухие ветви, обронённые единственным более высоким, чем трава, растением, ветер разбросал по всей вершине сопки, в итоге, вооружившись первым попавшимся прутом, Родион аккуратно поместил бинокль дяди Валеры прямо перед вещмешком, положив его аккурат на освещённый солнцем изумрудный краешек земли. Медленно, стараясь не приподнимать живота, отполз, протянул прут, толкнул бинокль несколько раз, и тут ему на спину что-то свалилось. От неожиданности мальчик чуть не вскрикнул, медленно повернув голову так, что чуть не свернул шею, тут же выдохнув: это была лямка рюкзака. Отползя ещё на метр, он, жадно, но размеренно втягивая воздух разрываемой на части бешенно метающимся сердцем грудью, поправил лямку, чуть шевельнув само «чучело», с выдохом сползая вниз, обратно в траву. Скоро всё кончится…

Что-то сухо треснуло где-то отдалённо, тихо, почти незаметно, но мальчик услышал этот звук, словно он прогремел ему в ухо, ибо узнал его.

Он не успел удивиться, как вдруг что-то громко со свистом прозвенело у него над ухом с каким-то глухим ударом справа, волосы на голове шевельнулись. «Попал. Я погиб. Неужели всё?» - помертвевший язык, свалившийся на зубы куском сушёного холодного мяса, никак не мог пошевелиться, все эти мысли тяжело упали в голове парня, точно капли ледяной воды – на обритый затылок. Неужели правда всё? Ему больше не вдыхать этого воздуха, не видеть солнца на небосклоне, не слышать пения птиц, не погреться у костра…как он там говорил, дакоты?…он ничего больше не увидит, не почувствует, он даже не уснёт, он просто…умрёт. Или уже умирает. Это было ужасно, так ужасно…и страшно! Так страшно, что мальчик чувствовал, как его грудь раздувается последним накопившимся у него воздухом, и он закричал. Громко. Жалобно. Протяжно. Он кричал, не желая лежать, истекая весь, словно прорубленная крынка, не веря в то, что это наконец-то происходит с ним, сейчас, здесь – там, где всё должно было пройти гладко, откуда они должны были, наконец, пойти без страха и упрёка к своим, до которых было теперь так же далеко, как отсюда – до Солнца. Он запрокинул голову, потянулся к его лучам, жадно сжимая ноздри, хрипло пытаясь сказать только одно слово: «Нет.» Нет. Нет! Нет!! Он не хотел умирать, он даже ни разу не повоевал с этими белоказаками, или как их там называл дядя Валера, не увидел толком лица своего врага, того, кто пришёл в его дом, убил его отца, кто убил ещё многих таких хороших отцов из-за своей непомерной жадности, за непомерно глупые желание с непомерной же жестокостью, почему же это происходит именно с ним, почему он должен умереть именно здесь, сейчас?!..

Скрытый маскхалатом, похожий больше на вздыбившуюся посреди дороги случайную кочку, Снегирёв просматривал противоположный берег ручья, прижавшись к подножию сопки и поводя из стороны в сторону взглядом, усиленным в четыре раза. Через три прицельные линии – боковые планки и прицельный пенёк – как сквозь сито, протекала слево направо, беспечно звеня, вода в ручье, проносилась зелёная разлапистая гуща еловых ветвей. Ничего. И вдруг левый глаз, свободный от оккуляра оптики, но так же открытый, заметил какое-то едва заметное шевеление, а потом – слабую вспышку, и тут же сухо, отрывисто грохнул выстрел. «Проглядел,» - машинально подумал снайпер, пригнув голову и закрыв на секунду глаза. Он точно помнил, где видел вспышку, откуда стрелял белый. Теперь он попался. Он купился на их уловку, и теперь осталось лишь убрать назойливого императорского холопа. «Молодец, Родион,» - подумал Валерий с улыбкой: матереет парень. И тут же раздался громкий, пронзительный детский крик. У Снегирёва не возникло сомнений, чей. «Неужели…попал?!» - сердце как игла прошила, но не было времени думать об этом, казня себя за просчёт (ну надо же!): надо было закончить начатое. И тут Валерий вновь увидел движение, но уже гораздо левее, глядя туда в оба два.
В призрачной чёрно-зелёной еловой дымке медленно поплыла крошечная от расстояния фигура, смазанная в тени, так же, как и недавно они с Родионом, пригибаясь, держась еловых стволов и держа на прицеле пристреляную сторону холма. «Добить вздумал?!» - вновь кольнула мысль. Фигура медленно колыхалась, точно букашка, насаженная на прицельный пенёк, но в том-то и дело, что слишком уж колыхалась, иногда заплывая за соседние деревья. И вдруг остановилась, разом став ниже. «Сел,» - на автомате зафиксировал мозг. Теперь смазанная фигура стала обычным снайпером, сверхметким стрелком, купленным одними господами у других: было видно, как он поводит винтовкой из стороны в сторону, так же, как и Снегирёв до этого, осматривая местность в оптику. Валерий несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, прогоняя воздух в и без того размеренно расширявшихся лёгких. Его грудь замерла, и теперь всё его внимание занимал лишь враг. И – вот оно! – меж трёх прицельных планок, точно в капкан, расставленный сметливым сельским ловчим, попался крошечный матовый глазок чужой оптики. На секунду они встретились взглядами…
Ответный выстрел пришёл откуда-то издали, громко, но мягко, спокойно, даже будто бы убаюкивающе. Остатками ещё окончательно не покинувшего его разума парень понимал, что про него не забыли, что дядя Валера сейчас видел белого стрелка, что это он выстрелил. Он отомстил за него…
И Родион на этот раз полностью распластался по земле в глубоком обмороке…

Поиск по сайту: