Глава 32. Снова в тылу врага

"Овручский коридор"

Высокое бледное декабрьское небо нехотя роняет редкий сухой снежок на

черный радиатор "эмки", на бесконечные поля и болота, не оступившиеся в

глубокий снег придорожные кусты и неподвижную синеву лесов вдоль окоема. В

машине пятеро: представитель разведывательного отдела УШПД капитан Я. Т.

Кравчук, командир соединения А. З. Одуха, шофер Володин, ординарец Валуйкин

и я. Нас то и дело подбрасывает на мелких выбоинах, клонит то в одну, то в

другую сторону: гравийное шоссе на Овруч порядком разъезжено, а мы то

обгоняем попутные грузовики и обозы, то уступаем дорогу встречным машинам,

норовящим проскочить по осевой...

Форсировав Днепр, советские войска подошли к границе партизанского

края, раскинувшегося до западных рубежей государства. Отряды и соединения

партизан, находящиеся в северных районах Правобережной Украины, непрерывно

взаимодействуют с Красной Армией. Уже 17 ноября Житомирское соединение под

командованием А. С. Сабурова и войска 13-й армии освободили город и

железнодорожный узел Овруч, прервав связь между центральной и южной

группировками немецко-фашистских войск. Во вражеской линии фронта

образовался разрыв шириной в восемьдесят и протяженностью около двухсот

километров, прозванный "овручским коридором". Через него днем и ночью

движутся на запад партизанские отряды, обозы с минновзрывными средствами,

оружием и боеприпасами, а на восток -- транспорты с ранеными, разведчики и

связные.

В ноябре враг попытался, сосредоточив значительные силы в районе

Коростеня, нанести контрудар. Однако войска 60-й армии генерал-лейтенанта

Черняховского, отряды партизан М. Г. Салая, А. Н. Сабурова, С. Ф. Маликова и

отвлекавшие на себя значительные силы врага отряды под общим командованием

М. И. Наусова сорвали вражеский замысел, хотя гитлеровцам и удалось на время

захватить Житомир.

Продолжая бои, 1-й Украинский фронт ведет подготовку к

Житомирско-Бердичевской операции, чтобы разгромить 4-ю танковую армию врага

и выйти на рубеж Любар -- Винница -- Липовая. Украинские партизаны, как

всегда, должны оказать помощь войскам Красной Армии и непосредственным

участием в операции, и мощными ударами по коммуникациям врага в его глубоком

тылу.

Поздним вечером 14 декабря Тимофей Амвросие-вич Строкач приглашает в

кабинет своих заместителей. На коротком совещании решено проверить

подготовку партизанских соединений к новым рейдам по глубоким тылам

противника, а заодно обследовать состояние дороги Овруч -- Словечно --

Собычин -- Сно-видовичи, убедиться, что она пригодна для прохождения наших

тяжелых танков. Строкач глядит на меня:

-- Не соскучились по партизанским краям, Илья Григорьевич?

-- Сильно соскучился!

-- Вот и отлично. Поедете с капитаном Кравчуком в Овруч, выполните эти

задания штаба. Выезжать нужно немедля. Завтра с утра в путь!

К утру мы с Кравчуком готовы. Я прихватываю в дорогу несколько

улучшеных техническим отделом взрывателей, чтобы проверить их действие на

морозе в боевых условиях.

Овруч встретил деловитым многолюдьем, непрерывным движением транспорта

по заснеженным улицам. Колеи побурели от навоза и тавота. В уцелевших домах

" штабы, госпитали, склады, от дома к дому --провода телефонной связи, там

полощется белый флаг с крестом, там горой навалены ящики, мешки, бочки,

цистерны и притопывает возле добра часовой в тяжеленном тулупе. Рычат

моторы, громыхают на выбоинах кузова грузовиков, цокают копыта

закур-жавленных лошадок, полозья саней скрипят...

Разыскали штаб Сабурова. Командир соединения встретил без особой

приветливости. В боях за Овруч его отряды понесли потери, но передышки не

получили, были двинуты на север, под Ельск, и держали оборону по северной

границе "овручского коридора".

Задерживаться у Сабурова не имело смысла, простились с ним и А. З.

Одухой, двинулись к южной границе "овручского коридора", в соединение С. Ф.

Маликова.

Маликова застали в штабе неподалеку от Гамарни, в лесу. Он казался

похудевшим, лицо стало темным от "зимнего загара" -- холодов и ветра.

-- Указание готовиться к рейду мы получили и вое возможное для этого

делаем, -- доложил командир

соединения. -- Лошадей и волов собираем, повозки ремонтируем. Правда,

дело идет не так быстро, как хотелось бы. Мы же сейчас вроде стрелковой

части. Действуем вместе с 77-м стрелковым корпусом 60-й армии.

Маликов нас не отпустил, оставил ночевать. За ужином много и подробно

рассказывал о недавних боях, о мужестве людей, а под конец спохватился:

-- Вы послушайте, послушайте, да и решите, чего доброго, что мы

стрелками заделались! Нет. Спим и видим, как скорее вырваться немцу в тыл,

на простор выйти. Партизанское место там. Там!

И попросил передать Строкачу просьбу освободить соединение от

обязанности держать оборону на южной границе "овручского коридора", дать

возможность скорее уйти в рейд.

Уполещуков

На следующий день поехали к Вершигоре. Ехать предстояло по партизанской

магистрали, ведущей на Словечно и Пергу. Именно состояние этой магистрали и

состояние мостов через Уборть беспокоило и Украинский штаб партизанского

движения, и Военный совет 1 --го Украинского фронта.

Край западнее Овруча, раскинувшийся на площади более тысячи квадратных

километров, давно находился под контролем партизан. Органы Советской власти

работу здесь не прекращали. Здесь даже школы работали всю войну. А

колхозники минувшей весной провели сев, осенью убрали урожай, и оккупантам

не досталось из него ни зернышка.

Сейчас, в зимнюю непогодь, население вышло к партизанской магистрали,

засыпало воронки, колдобины, ремонтировало мостики, устраивало из бревен

объезды в узких местах дороги, чтобы могли разминуться встречные

транспортные потоки, не возникло "пробок".

Раза три Володин останавливал машину, мы с Кравчуком выходили и

проверяли, как ведется засыпка ям, укладка и крепление бревен. Нужно

сказать, что капитан Кравчук в мирное время был архитектором, строительство

являлось для него знакомой областью, а за годы войны он вообще во многих

вопросах поднаторел, стал и в прокладке дорог хорошо разбираться. Наблюдали

мы за работой населения придирчиво, но промахов и недочетов не обнаружили.

Чувствовалось, дело направляется опытной рукой.

К Уборти подъехали вечером, обгоняя конные упряжки, волокущие к реке

сосновые хлысты и бревна. По берегам Уборти, соединенным временным мостиком,

ало-желтыми пятнами светились костры. Человек пятьдесят партизан и

колхозников дружно забивали сваи под предназначавшийся для тяжелых танков

мост. Картина была слишком необычной, чтобы не врезаться в память: как

партизаны взрывают мосты, я видел неоднократно, но как они строят мосты в

тылу противника -- не наблюдал никогда и предполагать не мог, что увижу.

Заметив остановившуюся "эмку" с красным флажком на радиаторе,

работавшие стали подходить к дороге. Нас окружили, начались расспросы:

откуда мы, что слышно о положении на фронтах, как жизнь на Большой земле.

В тыл врага без свежих советских газет и журналов ни один человек не

ездил, мы запаслись целой кипой номеров "Правды" и октябрьскими номерами

"Крокодила". К газетам и журналам сразу потянулись десятки темных от холода,

заскорузлых от тяжкой работы рук.

Партизаны не советовали ехать ночью, да и в наши расчеты не входило

переутомляться, искать в темени поворот на Собычин.

-- Деревню-то, Пергу-то, немец сжег, но можно у людей в лесу

заночевать, -- сказали нам. -- Эй, Дани-лыч! Слышь? Поди-ка!

Приблизился немолодой, в потертом кожушке и овчинной шапке конусом

колхозник, помигал красными от дыма веками:

-- Проводить-то? Могу.

Он привел в просторную землянку, где жил председатель колхоза и

размещалось колхозное правление: у стен топчаны с пестрыми одеялами, в углу

жестяная печка, на широком столе большая лампа из

обрезанной снарядной гильзы, конторские счеты, вокруг стола лавки.

Председатель, выслушав доклад Данилыча, подал нам руку. Был он невысок,

сух, сед, бородат. Повесил счеты на стену, на гвоздик, кивнул жене, тоже не

молодой, рыхлой и пригласил к столу. Шаркая валенками, председателева жена

поставила возле лампы чугунок остывшей картошки в мундире, соль, крынку

молока, нарезала черного хлеба.

В землянку набивался народ. Пристраивались на лавках, топчанах, у

порога. И как убрали со стола --пошли расспросы: далеко ли Красная Армия,

когда она сюда, чего союзники так долго телились, да и нынче не больно

торопятся, ай хотят на чужом горбу в рай въехать?

Обида людей была понятна. Сами они не выжидали, когда будет сподручнее

начать, а как пришел фашист, так и стали против. Сначала и винтовок всего

несколько было, какие подобрать удалось. А потом пошло пошло! Отряд

"Бати"^[21] поблизости объявился, Сидор Артемьевич Ковпак пришел,

"Буйный"^[22] страху на фрицев нагнал. Молодежь, окруженцы,

мужики, какие покрепче, сразу к партизанам подались, обучились минному делу,

стали вражьи эшелоны под откос пускать, а деды, хлопцы и бабенки побойчее --

те свой, пергинский отряд организовали. Поначалу для обороны, а как переняли

у партизан науку, начали и сами на "железку" захаживать, три фашистских

состава на свой счет записали.

Люди говорили об этом не кичась, просто чтоб показать, что даже не

прошедшие армейской подготовки селяне и те могут воевать с врагом не без

успеха, стало быть, английским и американским войскам сам бог велел!

Мы с Кравчуком лучше пергинцев знали, каким в действительности был

вклад полещуков в борьбу с оккупантами. Еще весной попал в руки наших

разведчиков документ, свидетельствующий о беспокойстве врага за ту самую

железную дорогу Олевск -- Коро21 Речь идет об отряде Г. М. Линькова.

22 Буйный -- партизанский псевдоним A. M. Грабчака.

стень, где действовали и пергинцы. Фашистское командование доносило по

инстанции, что здешние партизаны хорошо вооружены, совершенно

затерро-ризировали немецкую администрацию, уже в пяти-семи километрах от

железной дороги появляться опасно, а взрывы мин продолжаются. И это было

написано до летних ударов! Теперь же оккупанты даже на версту от железной

дороги не рисковали отходить, засели на станциях, как в крепостях, окружив

каждую деревню земляными валами, десятками огневых точек, усилив оборону

артиллерией и пропуская составы крайне редко...

Колхозники жили в землянках. Вместо дверей -- маты из прутьев и соломы,

окна -- махонькие прорубы, заделанные кусками стекла, бычьими пузырями,

бутылками. Скот стоял в утепленных лапником и снегом жердевых загонах, рядом

с загонами высились стога сена. Тянуло запахом навоза, сухой травы,

животных.

Возле каких-то щитов председатель остановился:

-- А это стенды. Завтра с утра газеты вывесим, почитают люди.

И провел рукой по доскам:

-- Может, скоро уж и радио слушать будем, как до войны. Коли мост-то

для своих'строим... Особенно бабы радуются. У каждой ведь там либо муж, либо

сынок. Чем скорей кончится, тем надежды больше, что возвернутся...

Когда проснулись, в жестяной печке гудел огонь, опахивало теплом. Попив

чаю, простились с председателем и его женой, с оказавшимся поблизости от

землянки колхозником, вернулись к Уборти. Работа шла своим ходом, клали

настил. А нас ожидал стройный, в длинной шинели офицер -- заместитель

Верши-горы по диверсиям инженер-майор Сергей Владимирович Кальницкий. Он был

предупрежден радиограммой.

-- Решил встретить на полдороге, чтобы время не тратили, -- сказал

Кальницкий, -- Участок для испытаний подобрали между Олевским и

Белокоровичами, отсюда поближе будет.

-- А диверсионная группа?

-- В Замысловичах ждут.

Мы оставались у моста, пока партизаны не забили в настил последний

гвоздь и не замаскировали сооружение. Убедившись, что теперь мост невозможно

будет обнаружить даже с низко летящего самолета, я дал знак Володину:

заводи!

**

Дорога от Уборти до Юрлова, где предстояло свернуть на проселок, шла

местами летних боев. По обочинам валялись помятые, разбитые или сгоревшие

вражеские грузовики и легковые машины. На капотах и на бортах "круппов",

"спелей" и "даймлер-бенцев" чернели еще не смытые дождями партизанские

эпитафии: "Партизанская мина угробила сукина сына! ", "Подарунок от

диверсанта Ковпака поломав гитлеровцам бока! " и другие, невоспроизводимые,

но хлесткие.

Добравшись до Замысловичей, попали на ужин.

-- Не опоздаем с хлебосольством вашим? -- спросил я Кальницкого.

-- Ничего, время не позднее, а лошадки сытые, домчат живо!

Учебно-боевая, диверсия. Испытания новой МЗД

Перед выездом я сам установил в минах замедленного действия улучшенные

электромеханические взрыватели, предупредил минеров, которым предстояло

работать на железной дороге, что эксперимент крайне важен, нужна

осторожность. В путь двинулись на двух парных конях и кошевке. Кальницкий не

ошибся: лошадки бежали дружно, и близко к двадцати двум часам доставили на

опушку старого леса. До железной дороги оставалось всего ничего -- километра

полтора, противник сам обозначал ее, пуская осветительные и сигнальные

ракеты. Далеко слева глухо, отрывисто простучал пулемет.

Мы с Кальницким и двумя разведчиками остались на опушке, а партизаны,

разбившись на две группы, двинулись в поле. Вскоре их маскхалаты слились со

снегом и темнотой. Одна группа должна была отвлечь

внимание врага, другая -- установить мины замедленного действия.

Прошло минут двадцать. Внезапно на железной дороге, прямо перед нами,

ракеты стали взлетать одна за другой, раздался лай собак, тут же заглушенный

пулеметным грохотом.

Я взглянул на Кальницкого. Инженер-майор оставался спокоен. Да и

партизаны врагу не отвечали. А ракеты взлетали уже и справа, и слева, и

пулеметы гремели на километр в обе стороны.

Неужели обнаружил наших?

Я хотел заговорить с Кальницким, но пулеметы стали бить реже,

иллюминация потускнела, а потом и вовсе наступила полная тишина.

Прошло еще десять или двенадцать томительных, выматывающих душу минут.

И вдруг там, откуда взлетели первые осветительные ракеты и вгрызались в ночь

первые вражеские пулеметы, сверкнуло, будто дальняя зарница вздрогнула, и

через секунду-другую ударил взрыв. Сработала, как мы знали, первая граната

замедленного действия. И уж тут враг запаниковал! Ракета одна за другой,

пулеметы взахлеб, наперегонки, осатенело. А на дороге еще два взрыва. И

ракеты догоняют друг друга, пулеметы опять колотит непрерывная дрожь, они

снова пытаются отыскать и не могут отыскать партизан.

-- Так. Первая группа задание выполнила, -- удовлетворенно констатирует

Кальницкий.

Подтверждая его слова, над железной дорогой вспыхивает еще одна зарница

и слышен еще один взрыв, вызывающий новый прилив ракетного неистовства и

пулеметной трескотни. А новая зарница -- в другом месте...

Взрывы гранат замедленного действия продолжались с разными интервалами

еще минут тридцать-сорок. На каждый взрыв враг отвечал десятками ракет и

ливнями пулеметного свинца. Возвратилась группа отвлечения. Ее командир,

невысокий минер, доложил, что задание выполнено, заброшены тринадцать

гранат. Мы насчитали до этого только девять взрывов, но как раз грянул

десятый. Но вот -- стихло. Даже собак не слышно. Лишь изредка вспорет мо

розную тишину выпущенная фашистами для собственного успокоения

пулеметная очередь.

Вторая группа возвратилась ровно через час двадцать минут. Она

установила обе МЗД, сделав все, что требовалось.

Усаживаясь в кошевку, услышали взрыв одиннадцатой гранаты. Оставались

еще две. Заниматься с ними гитлеровцам предстояло, пожалуй, еще долго.

В Замысловичах нас отвели в просторную теплую землянку.

-- Поспим, разбудят, -- сказал Кальницкий. Разбудили затемно, принесли

чаю, и едва забрезжило, мы снова поехали на давешнюю опушку. При дневном

свете лес оказался не таким густым, плотным, как чудилось ночью, а до

железной дороги с нашлепками бункеров и пулеметных гнезд и вовсе было рукой

подать.

Свистел утренний ветерок, колыхал в поле одинокие сухие стебли бурьяна,

заносил партизанские следы.

-- Глядите, -- сказал Кальницкий.

Я поднял бинокль, подкрутил окуляры. Мощные линзы придвинули высокую

насыпь с запорошенным гарью снегом, лухлую нашлепку бункера и троих

умывающихся снегом немецких солдат.

-- Даже не догадываются, какой сюрприз им приготовлен! -- усмехнулся

Кальницкий.

Окончательно рассвело. День настал пасмурный, унылый. Ладно еще снег с

дождем не сыпал.

Гул идущего поезда донесся со стороны Олевска. Повернули бинокли

направо. Долго ждать не пришлось. Показалось восемь фашистских солдат с

двумя ищейками и катящиеся за солдатами под уклон две железнодорожные

платформы с балластом. В первую минуту я даже удивился: а если платформы

возьмут разгон, что тогда? Но тут в поле зрения появился тянущийся за

платформой канат, а там и бронепоезд показался, удерживающий платформу на

канате. Вот оно что! Сначала, значит, пускают собак, чтобы вынюхивали тол, и

если собаки идут спокойно, то пропускают платформы (они потяжелей, под

солдатами мина могла не взорваться, а уж под платформой-то рванет наверняка!

), и лишь в случае полной безопасности движется вперед бронепоезд...

Солдаты и собаки остановились внезапно. Тут же и платформы замерли,

удержанные бронепоездом. Донесся лай: ищейка обнаружила "мину", которой,

разумеется, на этом месте не было: заменяли ее несколько неприметных для

человеческого глаза крошек тола. Гитлеровцы засуетились, принялись

устанавливать заряд взрывчатки. Расчет был прост:

подорвать заряд, уничтожив коварную русскую мину. Заряд установлен,

солдаты разбегаются, валятся в снег. Двадцать, тридцать, сорок секунд --

взрыв! Выбит кусок рельса. Солдаты бредут к насыпи, поднимаются на нее,

продолжают путь. Еще три раза ищейка предупреждала об опасности, и еще три

раза гитлеровцы подрывали рельсы и убеждались, что мин нет. Тогда вражеские

саперы решили, видимо, что пройденный участок уже не опасен, сняли с

привезенных ими платформ и положили на выбитые участки дороги так называемые

"рельсовые мостики", и махнули машинисту бронепоезда: можно!

Бронепоезд тяжело, уверенно прополз над нашими минами замедленного

действия в сторону Коростеня, где шел напряженный бой...

Первая не обнаруженная противником мина должна была стать на боевой

взвод примерно в четырнадцать часов, а первый вражеский состав появился со

стороны Коростеня в 11 часов 40 минут. Волочил платформы с подбитыми танками

и орудиями. Через рельсовые мостики состав еле полз. За ним, через двадцать

минут, проследовал к Олевску поезд с классными вагонами и теплушками.

Наверное, везли раненых. За поездом с ранеными появилась вагонетка:

гитлеровцы привезли куски рельсов, сняли "рельсовые мостики" и залатали

поврежденные участки полотна. Следующие поезда, один за другим, бодро

проследовали к Коростеню из Олевска около 13 часов. Потом так же уверенно,

уже на хорошей скорости, проследовали еще три состава: два из Коростеня и

один из Олевска. Противник осмелел. Урочный же час приблизился. Вот и

четырнадцать часов. Первая мина "проснулась".

Очередной вражеский состав, появившийся со стороны Коростеня, толкая

перед собой две платформы с балластом, идет со скоростью не менее пятидесяти

километров в час. Спешит засветло добраться до Сарн. И все вагоны в составе

-- классные, офицерские!

Ну!!!

Мощный взрыв разметал снег, гравий, песок, шпалы и рельсы. Обе

платформы и паровоз, увлекая за собой вагоны, поползли и рухнули под откос.

Скрежет рвущегося железа, треск дерева, пламя... Из неупавших еще вагонов

стали выпрыгивать на нашу сторону гитлеровцы: с противоположной стороны

близко к дороге подходил лес, оккупанты боялись обстрела.

-- Все в порядке. Поехали, товарищ полковник? -- спросил Кальницкий.

-- Поехали, товарищ инженер-майор!

Беспорядочную стрельбу возле места крушения мы слышали еще долго:

оккупанты отчаянно воевали с пустым придорожным лесом.

Пограничная застава... в тылу врага

Часа через два, воротившись к Перге, мы свернули на юго-запад и поехали

вдоль Уборти к Собычину, где размещался штаб П. П. Вершигоры. Кальницкий с

нами не поехал, у него имелись дела под Юрловом и Белокоровичами,

приходилосьруководствоваться картой. На шестом километре пути раздался

негромкий хлопок, и машину повело влево. Володин затормозил, вышел на

дорогу, почесал в затылке:

-- Придется менять скат, товарищи!

Пока он возился возле левого переднего колеса, вышли из леса два

парнишки лет шестнадцати-семнадцати. Из-под облезлых шапок ушанок --

длинные, давно не стриженные льняные волосы, жидкие ватнички стянуты

немецкими ремнями с металлическими пряжками, с готическими надписями "Готт

мит унс". Ребята подтвердили, что едем мы правильно, спросили, не Буйного ли

ищем.

-- А вы откуда его знаете?

-- Мы-то?!

И парнишки наперебой пустились рассказывать, как почти год назад, в

марте, кто-то свалил недалеко от Олевска под откос два железнодорожных

фашистских состава, а потом появился в их деревне партизанский отряд, а в

нем командир и комиссар -- пограничники, и среди бойцов много пограничников,

а комиссар речь говорил, сказал, что это они два эшелона взорвали и что

теперь все время будут рвать, а уйти -- никуда не уйдут, а снова будет вроде

погранзаставы. И еще сказал, чтобы люди от немцев не скрывали^ если те

спрашивать станут, какой отряд здесь действует, кто в нем командир, сколько

людей, как вооружены и куда ушли. Мол, советские партизаны детками и матками

прикрываться не станут. И еще сказал, чтобы к ним на заставу по всем

вопросам обращались, чтобы всех туда направляли, хотя бы полицейских

переодетых: партизаны разберутся...

-- И комиссар действительно сказал, где будет стоять застава? -- не

поверил я.

-- А сказал! В Перге. Да там она и стояла. Володин сменил скат, мы

попрощались с ребятами и двинулись дальше, но странный рассказ их не выходил

из головы.

Ехали медленно: Володин опасался повредить еще один скат. Дорога

свернула в лес. Лапы елей под тяжестью снега опустились до наста, тонкие

березки то тут, то там сгибало дугой. Миновали чащобу, когда до Собычина

оставалось, по нашим подсчетам, не более семи километров. И вдруг...

-- Остановите машину! -- приказал я Володину. Мотор перешел на тихое

урчание, мы распахнули дверцы. Так и есть: слух не подвел: со стороны

Собычина доносились глухие разрывы снарядов и мин.

Проехав еще три километра, снова остановились. На этот раз редкая

артиллерийская стрельба и минометы слышались совершенно отчетливо, резко. А

тут еще отрывистые пулеметные и автоматные очереди. И теперь определенно в

самом Собычине, в расположении штаба Вершигоры. Мы не знали, что и подумать.

Неужели бой?

-- Конные! -- крикнул Валуйкин.

Верно из сероватой мглы, затягивающей собы-чинскую дорогу, вытемнились,

с каждой минутой обретая более четкие контуры, трое всадников. За ними --

санная колонна. В бинокль я разглядел на шапках всадников кумачовые полосы.

Свои!

Вышли на дорогу. Конные оказались походным охранением обоза с ранеными

из Ровенского соединения партизан, которое возглавляли И. Ф. Федоров

и Л. Е. Кизя.

-- Что за стрельба в Собычине? -- спросил кавалеристов Кравчук.

-- Это-то? -- Старший из всадников оглянулся. -- Так ковпаковцы к рейду

ж готовятся, оружие проверяют.

Он произнес эту фразу равнодушно, его, видимо, не удивляло, что

партизаны проверяют тяжелое вооружение всего в двенадцати километрах от

Олевска, где противник держит крупный гарнизон. А ведь всего месяц назад

Ковпак нанес по скоплению вражеских эшелонов в Олевске мощнейший удар,

уничтожил все застрявшие на станции составы. Диверсанты-ковпаковцы и после

этого чуть ли не каждый день пускали под откос фашистские поезда! Казалось

бы, враг должен ответить карательными мерами, бросить против партизан

большие силы, оттеснить их от железной дороги, уничтожить партизанский

лагерь в Собычине. Не тут-то было! Нынче не партизаны, а оккупанты

чувствовали себя находящимися в окружении и держали вокруг Олевска оборону,

не помышляя ни о чем ином.

Как жаль, что два года назад было иначе.

Поиск по сайту: