Глава 29. Правда о легенде

В разгар боевых действий украинских партизан на коммуникациях

противника, в последних числах августа сорок третьего года, Строкач сообщил,

что принято решение о переезде в Харьков правительства Украины и

передислокации туда Украинского штаба

партизанского движения.

-- Поскольку вы руководили минированием объектов в Харькове, вам

первому и отправляться туда, -- сказал мне Строкач. -- Организуйте поиски

мин противника в зданиях, где можно будет разместить правительственные

учреждения, и заодно позаботьтесь о помещении для нас.

Сформированная за считанные дни оперативная группа УШПД выехала в

Харьков 3 сентября. Ехали на пяти грузовиках. В мое распоряжение Строкач

выделил пикап.

Первые следы ожесточенных сражений появились вблизи Орла. Орел

пострадал сильно. Иные уголки города нельзя было узнать. Сделали короткую

остановку, чтобы покормить людей, заправить горючим и залить воду в

радиаторы. Я воспользовался случаем, принялся расспрашивать местных жителей

о том, как жилось в Орле оккупантам. Люди говорили, что вскоре после захвата

города фашистские офицеры, расположившиеся в гостинице "Коммуналь", взлетели

на воздух от взрыва какой-то большой мины. Рассказывали, склады и гаражи

оккупантов постоянно горели, эшелоны подрывались, патрули погибали от

выстрелов неизвестных лиц, на стенах то и дело появлялись

листовки, рассказывающие о положении на фронтах, призывавшие уничтожать

захватчиков и предателей. По почерку диверсантов я узнал "орловских

пожарников" -- подпольщиков и партизан, подготовленных в здешней "школе

пожарников" летом и осенью сорок первого года.

За Орлом открылись поля сражений на Курской дуге. Мы проезжали их к

вечеру. Всюду, насколько хватал глаз, залитые, как кровью, багровым светом

заката, среди зигзагов траншей, воронок, провалившихся блиндажей -- навсегда

застывшие "тигры", "пантеры" и "фердинанды" вперемешку с родными нашими

тридцатьчетверками...

На следующий день прибыли в Харьков.

Результаты взрывов радиомин

Еще в Москве я думал о том, что ждет меня в городе. И чем ближе

подъезжали, тем сильнее становилось волнение. Переживания, связанные с

минированием Харькова и его окрестностей, все прежние, давно, казалось бы,

забытые тревоги ожили, овладели всем существом...

Силуэт города изменился: на фоне заката я не увидел многих фабричных

труб. Первые разрушенные постройки уже появились в предместье. Разрушенные

дома, напрочь выгоревшие коробки зданий попадались и в городе. На улицах

зияли воронки. Фонарные столбы и столбы трамвайных линий кое-где валялись на

земле, опутанные оборванными проводами. Разбитые тротуары, витрины без

стекол, растоптанные скверы, сломанные или обгоревшие деревья -- все

говорило, что бои Здесь шли совсем недавно. И все же многие здания стояли

невредимыми. Это свидетельствовало о стремительном отходе врага, об отходе,

на который он не рассчитывал.

Наутро я поехал в Харьковский горком, чтобы представиться, сообщить об

имеющемся задании и получить помощь партийных и советских органов. Однако по

пути завернул на улицу Дзержинского. Хотелось своими глазами увидеть, что

стало с особняком, числившимся под номером 17.

Улица Дзержинского пострадала не сильно. Лишь на месте памятного по

сорок первому году особняка зияла огромная продолговатая, наполненная водой

яма. Вокруг ямы -- бело-розовые выступы фундамента, нагромождения кирпичных

глыб, сплющенная глыбами легковая машина, обугленные, расплющенные стволы

умерших каштанов.

В соседнем доме (на эмалированной жестяной табличке сохранился номер

15) я нашел свидетельниц случившегося в ночь на 14 ноября сорок первого

года. Это были мать и дочь -- Анна Григорьевна и Валентина Федосеевна

Беренда. Они рассказали, что после Октябрьских праздников в доме 17

поселился фашистский генерал, вроде самый большой вражеский начальник. А

неделю спустя Анна Григорьевна и Валентина Федосеевна проснулись от ужасного

толчка и грома. За окном горело, стучало, словно с неба камни падали, из

рухнувшего поставца раскатилась, разлетелась на куски и осколки посуда.

Женщины выскочили во двор. Особняк словно сквозь землю провалился. Над тем

местом, где он стоял, и над садом, в слабом свете начинавшегося пожара,

висела туча пыли. Пахло гарью и кислым. На досках забора и на соседской

крыше что-то темнело. Потом уже увидели: на соседскую крышу закинуло остатки

рояля, а на забор клочья обмундирования... Взвыла сирена, примчались

фашистские мотоциклисты, прикатили грузовики с солдатней, гитлеровцы оцепили

бывший особняк, бросились тушить пожар. Потушить-то они потушили, но никого

из своих, которые в особняке находились, видно, не нашли, хотя рылись в

обломках дня два...

Это были первые сведения о последствиях взрыва. установленной в доме No

17 радиомины.

С улицы Дзержинского я добрался до горкома, обо всем там договорился и

выехал в штаб Степного фронта: в ЦК КП(б)У мне поручили найти среди пленных

кого-либо из вражеских саперов, которые принимали участие в минировании

города. Во фронтовом управлении СМЕРШа имелось немало интересных документов,

захваченных при бегстве гитлеровцев из

Харькова. Тут я заручился и обещанием помочь в поисках саперов среди

пленных.

Прошло три или четыре дня. Разместившись в двух домах, оперативная

группа работала, обследуя здания, предназначенные для правительственных

учреждений Украины, и другие объекты. Мин мы не обнаружили. Сначала это

настораживало, а потом даже удивлять перестало: враг явно не предпринял

усилий, чтобы ответить на удар, полученный от советских минеров в сорок

первом году. Не до минирования было фашистским "сверхчеловекам", думали

только о том, как шкуру спасти!

На третий или на четвертый день разыскал посланный из горкома партии

товарищ: звонили из штаба фронта, просили приехать, у них для меня сюрприз!

Встреча с немецким "коллегой"

"Сюрпризом" оказался немецкий капитан Карл Гейден, служивший в саперных

частях, прибывший в Харьков с 68-й пехотной дивизией генерал-майора Георга

фон Брауна и непосредственно занимавшийся разминированием дома No 17 по

улице Дзержинского.

В комнату, где я ожидал пленного, ввели долговязого, сухопарого

человека в измятом кителе без погон и нарукавных нашивок, в растоптанных

сапогах с широкими голенищами. Усталое лицо, рыжеватые, с проседью волосы,

рыжеватая щетина на впалых щеках.

Я предложил пленному сесть. Он опустился на указанный табурет,

скользнул по мне взглядом и опустил глаза на сцепленные руки. Он не знал,

конечно, с кем предстоит разговаривать, а может быть, ему уже безразлично

было, с кем.

Я разглядывал вражеского офицера, который два года назад стал волею

судьбы моим соперником в искусстве минноподрывного дела и от которого два

года назад в очень большой степени зависели не только моя репутация, но и

мое будущее. Вид, что и говорить, унылый. А ведь два года назад Карл Гейден

наверняка не опускал глаз перед русскими! Два года

назад такие как он, входили в Харьков фертами, им сам черт был не брат!

Победителем подъехал к Харькову и пятидесятичетырехлетний генерал-майор

фон Браун, назначенный начальником гарнизона "второй столицы Украины".

Наверное, счастлив был. Еще бы! Фортуна сначала ему долго не улыбалась: в

первую мировую войну карьеры не сделал, до тысяча девятьсот тридцать

четвертого года, до сорока семи лет, тянул служебную лямку в чине майора, и

лишь с приходом к власти нацистов впереди что-то забрезжило: сначала сделали

подполковником, а в 1939-м, за участие в интервенции в Испании, полковником.

И вот теперь, 1 ноября, фюрер присвоил ему звание генерал-лейтенанта, сделал

хозяином советского города! Ко-лоссаль! Война вот-вот завершится полной

победой, он, Георг фон Браун, останется жив-здоров и сможет, наконец,

насладиться плодами триумфа! Надо полагать, в Харькове он останется надолго:

в России дел

хватит!

Необходимо пояснить: не отличаясь полководческими талантами, Георг фон

Браун обладал талантом, который ценился гитлеровской кликой особенно высоко:

талантом палача. Никто из немецко-фашистских генералов, служивших в 6-й

полевой армии, не исполнял так ревностно приказ командующего армией фон

Рейтенау от 10 октября, как Браун. А в приказе Рейтенау говорилось: "Борьба

против противника в прифронтовом тылу ведется еще недостаточно серьезно.

Вероломных и жестоких партизан и дегенеративных женщин все еще продолжают

брать в плен. С фанатиками и бродягами, одетыми в полувоенную форму или

полностью в гражданском платье, возятся, как с порядочными солдатами... Если

в тылу армии будут обнаружены партизаны, взявшиеся за оружие, против них

будут применены жестокие меры. Они будут применяться также по отношению к

той части мужского населения, которая могла бы предотвратить

предполагавшиеся налеты или вовремя сообщить о

них".

Выполняя процитированный приказ, фон Браун сначала создал в 68-й

пехотной дивизии специальное

подразделение для "борьбы с партизанами", а потом и пехотные полки

превратил в карательные. Захват Харькова генерал ознаменовал тем, что на

балконах домов главных улиц повесил мужчин и женщин, заподозренных в

принадлежности к Коммунистической партии.

Днем 28 октября в Харькове подорвался на мине замедленногодействия

фашистский генерал-лейтенант артиллерии Вернекер. Мины взрывались и на

дорогах, и на железнодорожных станциях, и на

аэродромах, и в зданиях. Браун неистовствовал, но мины взрывались.

Палач побоялся въехать в город, поселился в плохоньком домишке на

окраине, где туалета не было, приходилось в непогодь бегать под охраной в

дощатый щелястый нужник. Честь и самолюбие "их превосходительства"

подвергались унижению и осмеянию, и фон Браун требовал без промедления найти

хороший дом, разминировать, устроить там его резиденцию.

Немецкие саперы из кожи лезли, разыскивая что-нибудь подходящее и

безопасное. Увы! Куда бы они не сунулись, везде обнаруживались следы работы

советских минеров: и в доме, где жил когда-то Г. И. Петровский, и в других

"привлекательных" зданиях Вот только мин не видно было. И это пугало:

сообщишь, что особняк разминирован, Браун в него въедет, а там, "русские

Иваны" какую-нибудь пакость и учинят!

Поначалу не обнаружили гитлеровцы никаких мин и в доме No 17 на улице

Дзержинского. Но хотя они знали, что в этом доме до самого последнего дня

обороны Харькова жили члены украинского правительства и Политбюро ЦК КП(б)У,

хотя понимали, что в короткие сроки после выезда правительства и Политбюро

установить и надежно замаскировать мощную мину практически было не возможно,

осваивать особняк побаивались.

Повезло капитану Гейдену. Он разыскал предателя, который поведал, что в

доме No 17 перед оставлением Харькова появлялись военные и что-то делали.

Гейден приказал подчиненным методично обследовать дом, разыскать возможную

мину. В конце концов саперы добрались до подвала, до котельной и до груды

угля в углу. И... разглядели еле приметный загадочный проводок!

Гейден был достаточно опытен и осторожен. Он понимал, что если в куче

угля заложена мина, то взорваться она может и при ничтожном сотрясении пола,

и при обрыве проводочка, и при малейшем его натяжении. Словом, одно

неосторожнее движение, и конец...

Для начала капитан приказал обследовать кучу угля миноискателем.

Никакого результата. Тогда нашелся смельчак, предложивший выяснить, куда

тянется проволочка. Гейден принял предложение. В помощь смельчаку он выделил

еще двух солдат и того самого доносчика, который навел его на дом. Всех

остальных солдат капитан из особняка удалил и выставил у ворот часовых.

Фашистские саперы работали медленно. Видимо, их "смельчак" сообразил

наконец, чем может кончиться начатая авантюра. Во всяком случае, в первый

день гитлеровцы не докопались. Гейден, решив, что солдаты устали, приказал

отложить работу до утра. С утра саперы снова полезли в котельную. И через

три часа действительно добрались до мины! Ее извлекли к вечеру. Огромную,

сложнейшую, с уймой различных дублирующих и подстраховывающих друг друга

взрывателей и замыкателей!

Торжествующий капитан немедленно поехал на окраину города, в домишко

фон Брауна. Начальник харьковского гарнизона выслушал взволнованный рапорт

сапера, с чувством поблагодарил за службу и распорядился готовиться к

переезду.

На следующий день фашистский палач проследовал в бронированном "хорьхе"

на улицу Дзержинского. Кроме него, в особняке разместились под надежной

охраной и старшие штабные офицеры 68-й пехотной дивизии. Видимо, все они

считали, что теперь получили жилище, полностью отвечающее их положению в

рейхе и боевым заслугам.

Вечером 13 ноября капитан Гейден вновь прибыл с докладом к фон Брауну.

На этот раз он доложил, что

сработал электрохимический замыкатель "русской мины", за которой велось

наблюдение.

Браун, конечно, знал, что в городе взрываются главным образом мины

замедленного действия, наверняка не удивило, что в подвале особняка

находилась мина замедленного действия, и он снова похвалил Гейдена.

Обитатели улицы Дзержинского рассказывали, что по вечерам генерал Георг

фон Браун обязательно прогуливался по саду. Потом возвращался в особняк, и

вскоре окна на втором этаже, где он спал, гасли. Так происходило и вечером

13 ноября. Только проснуться фашистскому палачу было не суждено...

-- Нас сбила с толку мина в куче угля, -- признался капитан Гейден. --

разве можно было предположить, что под ней. находится еще одна, куда более

опасная?

-- А то, что эта вторая, куда более опасная мина управлялась по радио,

вы могли представить?

-- Нет, господин полковник. Даже немецкая армия таких мин не имела!

-- Вы что же, по-прежнему убеждены, что немецко-фашистская армия была

во всех отношениях оснащенной советской? -- усмехнулся я.

Гейден мигнул, сообразил, что выразился крайне неудачно, глухо

выговорил:

-- Извините, господин полковник. Привычка... Я вспомнил о приказе No

98/41 от 8 ноября 1941 года по 516-му пехотному полку 68-й пехотной дивизии

гитлеровцев и спросил, руководствуясь какой привычкой немецкое командование

лгало и своим собственным солдатам, и населению Харькова.

-- Неужели вы, капитан, и ваше начальство не знали, что легко снимаемые

мины были не чем иным, как корпуса мин с балластом? Неужели не знали, что

мины замедленного действия, как правило, остаются необнаруженными, а

обнаруженные не могут быть обезврежены и подлежат уничтожению?

-- Нет, конечно, мы очень скоро поняли, что находим не настоящие мины,

а деревянные чурбаки и корпуса с сюрпризами, -- нехотя признал капитан -- Но

версия о небрежном минировании считалась... как бы лучше выразиться...

наиболее удобной...

-- В чем это удобство выразилось для вас? -- сы-ронизировал я.

Гейден глянул исподлобья;

-- Для меня, господин полковник? Понижением в звании, отправкой на

передовую и -- вот!

Он коснулся рукой поседевших раньше времени волос...

Среди харьковчан долгое время ходила легенда о таинственном уничтожении

фон Брауна то ли подпольщиками, то ли партизанам. Легенды из ничего не

рождаются: партизаны и подпольщики действовали в городе с первого до

последнего дня оккупации, и действовали героически. Украинский штаб

партизанского движения поддерживал с ними тесные контакты.

Но правда есть правда. И сама заслуживает того, чтобы стать легендой.

Легендой о советских ученых и минерах, создавших первые в истории радиомины.

Из показаний Гейдена и других пленных, из захваченных вражеских

документов, из писем и дневников фашистских солдат и офицеров вырисовывалась

достаточно ясная картина действия наших мин в Харькове и Харьковской

области.

В городе и его окрестностях погибло много автомашин и несколько

поездов, наскочивших на мины.

Из 315 МЗД, установленных подразделениями 5-й и 27-й железнодорожных

бригад, противник обнаружил лишь 37, обезвредил 14, а 23 вынужден был

подорвать, смирившись с неизбежным в таких случаях разрушением пути.

На третьем километре железной дороги Белгород --Волчанок мина

замедленного действия взорвалась под эшелоном с войсками. Убитых и раненых

вывозили автомобилями на станции Белгород, Микояновка и Казачья Лопань.

На станции Прохоровка двухсоткилограммовый заряд с МЗД взорвался под

стоявшим поездом. Снова жертвы.

Вблизи станции Томаровка, на участке Готня -- Белгород, очередная МЗД

взорвалась под воинским поездом, проходившем по мосту двойной тягой. Мост

рухнул, ^орок два вагона и оба паровоза -- за ним.

Участок железной дороги вышел из строя на очень длительный срок.

Перечислить все мины, взорвавшиеся на железных дорогах и мостах, не

хватит страниц...

Не смог враг использовать и шоссе Чугуев -- Харьков, где были

поставлены МЗД. Пришлось гитлеровцам строить параллельно шоссе грейдерную

дорогу.

Надежды гитлеровцев сразу после захвата города использовать харьковские

аэродромы, имевшие самые совершенные по тем временам взлетно-посадочные

полосы из бетона, увяли, не успев расцвести. Взрывы МЗД на стоянках

самолетов, мощных осколочных МЗД на летном поле и в ангарах не позволили

оккупантам пользоваться харьковскими аэродромами вплоть до поздней весны

сорок второго года.

Узнавая это, я с волнением и благодарностью вспоминал создателей

замечательных радиомин --инженеров В. И. Бекаури и Миткевича, генерала

Невского, военинженера Ястребова, воентехника Леонова, молодых харьковских

лейтенантов, командиров железнодорожных бригад Кабанова, Павлова и

Степанова, сержантов Лядова и Шедова, Лебедева и Сергеева, минеров Сахневича

и Кузнецова -- всех, кто готовил грозное минное оружие и смело,

самоотверженно работал в Харькове тяжкой осенью сорок первого, превращая

город в ловушку для заклятого врага. Их ратный труд не пропал даром.

Поиск по сайту: