Глава IV. ТОРГОВЛЯ ЛЮДЬМИ

Полликсфен был прав и неправ в одно и то же время.

Он был прав в своем мнении, что человек, способный вывести из себя

такого деспота, как Джефрейс, должен был сделать хорошую карьеру. И в то же

время он был неправ, считая предстоящую казнь Питера Блада неизбежной.

Я уже сказал, что несчастья, обрушившиеся на Блада в результате его

посещения усадьбы Оглторп, включали в себя и два обстоятельства

положительного порядка: первое, что его вообще судили, и второе, что суд

состоялся 19 сентября. До 18 сентября приговоры суда приводились в

исполнение немедленно. Но утром 19 сентября в Таунтон прибыл курьер от

государственного министра лорда Сэндерленда с письмом на имя лорда

Джефрейса. В письме сообщалось, что его величество король милостиво

приказывает отправить тысячу сто бунтовщиков в свои южные колонии на Ямайке,

Барбадосе и на Подветренных островах.

Вы, конечно, не предполагаете, что это приказание диктовалось какими-то

соображениями гуманности. Лорд Черчилль, один из видных сановников Якова II,

был совершенно прав, заметив как-то, что сердце короля столь же

чувствительно, как камень. "Гуманность" объяснялась просто: массовые казни

были безрассудной тратой ценного человеческого материала, в то время как в

колониях не хватало людей для работы на плантациях, и здорового, сильного

мужчину можно было продать за 10-15 фунтов стерлингов. Немало сановников при

дворе короля имели основания претендовать на королевскую щедрость, и сейчас

представлялся дешевый и доступный способ для удовлетворения их насущных

нужд.

В конце концов, что стоило королю подарить своим приближенным некоторое

количество осужденных бунтовщиков?

В своем письме лорд Сэндерленд подробно описывал все детали королевской

милости, заключенной в человеческой плоти и крови. Тысяча осужденных

отдавалась восьми царедворцам, а сто поступали в собственность королевы.

Всех этих людей следовало немедленно отправить в южные владения короля, где

они и должны были содержаться впредь до освобождения через десять лет. Лица,

которым передавались заключенные, обязывались обеспечить их немедленную

перевозку.

От секретаря лорда Джефрейса мы знаем, как в эту ночь верховный судья в

пьяном бешенстве яростно поносил это недопустимое, на его взгляд,

"милосердие" короля. Нам известно, что в письме, посланном королю, верховный

судья пытался убедить его пересмотреть свое решение, однако король Яков

отказался это сделать. Не говоря уже о косвенных прибылях, которые он

получал от этого "милосердия", оно вполне соответствовало его характеру.

Король понимал, что многие заключенные умрут мучительной смертью, будучи не

в состоянии перенести ужасы рабства в Вест-Индии, и судьбе их будут

завидовать оставшиеся в живых товарищи.

Так случилось, что Питер Блад, а с ним Эндрью Бэйнс и Джереми Питт,

вместо того чтобы быть повешенными, колесованными и четвертованными, как

определялось в приговоре, были отправлены вместе с другими пятьюдесятью

заключенными в Бристоль, а оттуда морем на корабле "Ямайский купец". От

большой скученности, плохой пищи и гнилой воды среди осужденных вспыхнули

болезни, унесшие в океанскую могилу одиннадцать человек. Среди погибших

оказался и несчастный Бэйнс.

Смертность среди заключенных, однако, была сокращена вмешательством

Питера Блада. Вначале капитан "Ямайского купца" бранью и угрозами встречал

настойчивые просьбы врача разрешить ему доступ к ящику с лекарствами для

оказания помощи больным. Но потом капитан Гарднер сообразил, что его, чего

доброго, еще притянут к ответу за слишком большие потери живого товара. С

некоторым запозданием он все же воспользовался медицинскими познаниями

Питера Блада. Улучшив условия, в которых находились заключенные, и наладив

медицинскую помощь, Блад остановил распространение болезней.

В середине декабря "Ямайский купец" бросил якорь в Карлайлской бухте, и

на берег были высажены сорок два оставшихся в живых повстанца.

Если эти несчастные воображали (а многим из них, видимо, так и

казалось), что они едут в дикую, нецивилизованную страну, то одного взгляда

на нее, брошенного во время торопливой перегрузки живого товара с корабля в

лодки, было достаточно, для того чтобы изменить это представление. Они

увидели довольно большой город с домами европейской архитектуры, но без

сутолоки, характерной для городов Европы. Над красными крышами возвышался

шпиль церкви. Вход в широкую бухту защищался фортом, из амбразур которого во

все стороны торчали стволы пушек. На отлогом склоне холма белел фасад

большого губернаторского дома. Холм был покрыт яркозеленой растительностью,

какая бывает в Англии в апреле, и день напоминал такой же апрельский день в

Англии, поскольку сезон дождей только кончился.

На широкой мощеной набережной выстроился вооруженный отряд милиции,

присланный для охраны осужденных. Здесь же собралась толпа зрителей, по

одежде и по поведению отличавшаяся от обычной толпы в любом морском порту

Англии только тем, что в ней было меньше женщин и больше негров.

Для осмотра выстроенных на молу осужденных приехал губернатор Стид --

низенький полный человек с красным лицом, одетый в камзол из толстого

голубого шелка, обильно разукрашенный золотыми позументами. Он слегка

прихрамывал и потому опирался на прочную трость из черного дерева. Вслед за

губернатором появился высокий, дородный мужчина в форме полковника

барбадосской милиции. На большом желтоватом лице его словно застыло

выражение недоброжелательства. Рядом с ним шла стройная девушка в элегантном

костюме для верховой езды. Широкополая серая шляпа, украшенная алыми

страусовыми перьями, прикрывала продолговатое, с тонкими чертами лицо, на

котором тропический климат не оставил никаких следов. Локоны блестящих

каштановых волос кольцами падали на плечи. Широко поставленные карие глаза

открыто смотрели на мир, а на лице ее вместо обычного задорного выражения

сейчас было видно сострадание.

Питер Блад спохватился, поймав себя на том, что он не сводит удивленных

глаз с очаровательного лица этой девушки, находившейся здесь явно не на

месте. Обнаружив, что она, в свою очередь, также пристально его

разглядывает, Блад поежился, чувствуя, какое печальное зрелище он

представляет. Немытый, с грязными и спутанными волосами и давно не бритой

черной бородой, в лохмотьях, оставшихся от некогда хорошего камзола, который

сейчас обезобразил бы даже огородное пугало, он совершенно не подходил для

того, чтобы на него смотрели такие красивые глаза. И тем не менее эта

девушка с какимто почти детским изумлением и жалостью продолжала его

рассматривать. Затем она коснулась рукой своего компаньона, который с

недовольным ворчанием повернулся к ней.

Девушка горячо говорила ему о чем-то, но было совершенно очевидно, что

полковник слушал ее невнимательно. Взгляд его маленьких блестящих глаз,

расположенных близко к мясистому крючковатому носу, перешел с нее и

остановился на светловолосом крепыше Питте, стоявшем рядом с Бладом.

Но тут к ним подошел губернатор, и между ними завязался общий разговор.

Девушка говорила очень тихо, и Блад ее совсем не слышал; слова

полковника доносились до него в форме неразборчивого мычания. Губернатор же,

обладавший пронзительным голосом, считал себя остроумным человеком и любил,

чтобы ему все внимали.

-- Послушайте, мой дорогой полковник Бишоп. Вам предоставляется право

первого выбора из этого прекрасного букета цветов и по той цене, которую вы

назначите сами. А всех остальных мы продадим с торгов.

Полковник Бишоп кивнул головой в знак согласия:

-- Ваше превосходительство очень добры. Но, клянусь честью, это не

партия рабочих, а жалкое стадо кляч. Вряд ли от них будет какой-нибудь толк

на плантациях.

Презрительно щуря маленькие глазки, он вновь осмотрел всех осужденных,

и выражение злой недоброжелательности на его лице еще более усилилось.

Затем, подозвав к себе капитана "Ямайского купца" Гарднера, он несколько

минут разговаривал с ним, рассматривая полученный от него список.

Потом полковник сунул список обратно Гарднеру и подошел к осужденным

повстанцам. Подле молодого моряка из Сомерсетшира Бишоп остановился. Ощупав

мускулы на руках Питта, он приказал ему открыть рот, чтобы осмотреть зубы;

облизнулся, кивнул головой и, не поворачиваясь, буркнул шедшему позади него

Гарднеру:

-- За этого -- пятнадцать фунтов.

Капитан скорчил недовольную гримасу:

-- Пятнадцать фунтов? Это не составит и половины того, что я хотел

просить за него.

-- Это вдвое больше того, что я был намерен заплатить, -- проворчал

полковник.

-- Но ведь и тридцать фунтов за него -- слишком дешево, ваша честь.

-- За такую цену я могу купить негра. Эти белые свиньи не умеют

работать и быстро дохнут в нашем климате.

Гарднер начал расхваливать здоровье Питта, его молодость и

выносливость, словно речь шла не о человеке, а о вьючном животном.

Впечатлительный Питт стоял молча, не шевелясь. Лишь румянец, то

появлявшийся, то исчезавший на его щеках, выдавал внутреннюю борьбу, которую

вел с собой молодой человек, пытаясь сохранить самообладание. У Питера Блада

эта гнусная торговля вызывала чувство глубочайшего отвращения.

В стороне от всего этого прогуливалась, разговаривая с губернатором,

девушка, на которую Блад обратил внимание. Губернатор прыгал около нее,

глупо улыбаясь и прихорашиваясь. Девушка, очевидно, не понимала, каким

мерзким делом занимался полковник. А быть может, подумал Блад, это было ей

совершенно безразлично?

В эту секунду полковник Бишоп повернулся на каблуках, собираясь

уходить.

-- Двадцать фунтов -- и ни пенса больше. Это моя предельная цена. Она

вдвое больше той, какую вам предложит Крэбстон.

Капитан Гарднер, поняв по его тону, что это действительно окончательная

цена, вздохнул и согласился. Бишоп направился дальше, вдоль шеренги

заключенных. Блада и стоявшего рядом с ним худого юношу полковник удостоил

только мимолетным взглядом. Однако, следующий за ними мужчина средних лет и

гигантского телосложения, по имени Волверстон, потерявший глаз в сражении

при Седжмуре, привлек к себе его внимание, и торговля началась снова.

Питер Блад стоял в ослепительных лучах солнца, глубоко вдыхая

незнакомый душистый воздух. Он был насыщен странным ароматом, состоящим из

смеси запахов кампешевого дерева [14], ямайского перца и душистого кедра.

Необычайный этот аромат заставил его забыть обо всем и погрузиться в

бесполезные размышления. Он совершенно не был расположен к разговорам. Так

же чувствовал себя и Питт, молча стоявший возле Блада и думавший о

неизбежной разлуке с человеком, рядом с которым, плечом к плечу, он прожил

смутные месяцы и полюбил его, как друга и старшего брата. Чувства

одиночества и тоски властно охватили его, и по сравнению с этим все, что он

пережил раньше, показалось ему незначительным. Разлука с доктором была для

Питта мучительным завершением всех обрушившихся на него несчастий.

К осужденным подходили другие покупатели, рассматривали их, проходили

мимо, но Блад не обращал на них внимания. Затем в конце шеренги осужденных

произошло какое-то движение. Это Гарднер громким голосом сообщал что-то

толпе остальных покупателей, ожидавших, пока полковник Бишоп отберет нужный

ему человеческий товар. После того как Гарднер закончил свою речь, Блад

заметил, что девушка говорила о чем-то Бишопу и хлыстом с серебряной

рукояткой показывала на шеренгу. Бишоп, прикрыв глаза рукой от солнца,

поглядел на осужденных и двинулся к ним тяжелой, раскачивающейся походкой

вместе с Гарднером и в сопровождении шедших позади девушки и губернатора.

Медленно идя вдоль шеренги, полковник поравнялся с Бладом и прошел бы мимо,

если бы девушка не коснулась своим хлыстом руки Бишопа.

-- Вот тот человек, которого я имела в виду, -- сказала она.

-- Этот? -- спросил полковник, и в его голосе прозвучало презрение.

Питер Блад пристально всматривался в круглые глазки полковника, глубоко

сидевшие, как изюминки в пудинге, на его желтом мясистом лице. Блад

чувствовал, что этот оскорбительный осмотр вызывает краску на его лице.

-- Ба! -- услышал он голос Бишопа. -- Мешок костей. Пусть его берет кто

хочет.

Он повернулся, чтобы уйти, но тут вмешался Гарднер:

-- Он, может быть, и тощ, но зато вынослив. Когда половина арестантов

была больна, этот мошенник оставался на ногах и лечил своих товарищей. Если

бы не он, то покойников на корабле было бы больше... Ну, скажем, пятнадцать

фунтов за него, полковник? Ведь это, ей-богу, дешево. Еще раз говорю, ваша

честь: он вынослив и силен, хотя и тощ. Это как раз такой человек, который

вынесет любую жару. Климат никогда не убьет его.

Губернатор Стид захихикал:

-- Слышите, полковник? Положитесь на вашу племянницу. Женщина сразу

оценит мужчину, едва лишь на него взглянет.

Он рассмеялся, весьма довольный своим остроумием. Но смеялся он один.

По лицу племянницы Бишопа пронеслось облачко раздражения, а сам полковник

был слишком поглощен мыслями об этой сделке, чтобы обратить внимание на

сомнительный юмор губернатора. Он пошевелил губами и почесал рукой

подбородок. Джереми Питт почти перестал дышать.

-- Хотите десять фунтов? -- выдавил из себя наконец полковник.

Питер Блад молил бога, чтобы это предложение было отвергнуто. Мысль о

том, что он может стать собственностью этого грязного животного и в какойто

мере собственностью кареглазой молодой девицы, вызывала у него величайшее

отвращение. Но раб есть раб, и не в его власти решать свою судьбу. Питер

Блад был продан пренебрежительному покупателю, полковнику Бишопу, за

ничтожную сумму в десять фунтов стерлингов.

Поиск по сайту: