Глава V. АРАБЕЛЛА БИШОП

Солнечным январским утром, спустя месяц после прихода "Ямайского купца"

в Бриджтаун, мисс Арабелла Бишоп выехала из красивого дядиного дома,

расположенного на холме к северо-западу от города. Ее сопровождали два

негра, бежавших за ней на почтительном расстоянии. Она направлялась с

визитом к жене губернатора: миссис Стид в последнее время жаловалась на

недомогание. Доехав до вершины отлогого, покрытого травой холма, Арабелла

увидела идущего навстречу ей высокого человека в шляпе и парике, строго и

хорошо одетого. Незнакомцы не часто встречались здесь на острове. Но ей все

же показалось, что она где-то видела этого человека.

Мисс Арабелла остановила лошадь, будто для того, чтобы полюбоваться

открывшимся перед ней видом: он в самом деле был достаточно красив, и

задержка ее выглядела естественной. В то же время уголками карих глаз она

пристально разглядывала этого человека, по мере того как он приближался.

Первое ее впечатление о костюме человека было не совсем правильно, ибо хотя

одет он был достаточно строго, но едва ли хорошо: камзол и брюки из

домотканой материи, а на ногах -- простые чулки. Если такой костюм хорошо

сидел на нем, то объяснялось это скорее природным изяществом незнакомца,

нежели искусством его портного. Приблизившись к девушке, человек почтительно

снял широкополую шляпу, без ленты и пера, и то, что на некотором расстоянии

она приняла за парик, оказалось собственной вьющейся, блестяще-черной

шевелюрой.

Загорелое лицо этого человека было печально, а его удивительные синие

глаза мрачно глядели на девушку. Он прошел бы мимо, если бы она его не

остановила.

-- Мне кажется, я вас знаю, -- заметила она.

Голос у нее был звонкий и мальчишеский, да и вообще в манерах этой

очаровательной девушки было что-то ребяческое. Ее непосредственность,

отвергавшая все ухищрения ее пола, позволяла ей быть в отличных отношениях

со всем миром. Возможно, этим объяснялось и то странное на первый взгляд

обстоятельство, что, дожив до двадцати пяти лет, Арабелла Бишоп не только не

вышла замуж, но даже не имела поклонников.

Со всеми знакомыми мужчинами она обращалась, как с братьями, и такое

непринужденное обращение осложняло возможность ухаживать за ней, как за

женщиной.

Сопровождавшие Арабеллу негры остановились и присели на корточки в

ожидании, пока их хозяйке заблагорассудится продолжить свой путь.

Остановился и незнакомец, к которому обратилась Арабелла.

-- Хозяйке полагается знать свое имущество, -- ответил он.

-- Мое имущество?

-- Или вашего дяди. Позвольте представиться: меня зовут Питер Блад, и

моя цена -- ровно десять фунтов. Именно такую сумму ваш дядя уплатил за

меня. Не всякий человек имеет подобную возможность узнать себе цену.

Теперь она вспомнила его.

-- Боже мой! -- воскликнула она. -- И вы можете еще смеяться!

-- Да, это достижение, -- признал он. -- Но ведь я живу не так плохо,

как предполагал.

-- Я слыхала об этом, -- коротко ответила Арабелла.

Ей действительно говорили, что осужденный повстанец, к которому она

проявила интерес, оказался врачом. Об этом стало известно губернатору Стиду,

страдавшему от подагры, и он позаимствовал Блада у его владельца. Благодаря

своему искусству или просто в результате счастливого стечения обстоятельств,

но Блад оказал губернатору помощь, которую не смогли оказать его

превосходительству два других врача, практикующих в Бриджтауне. Затем

супруга губернатора пожелала, чтобы Блад вылечил ее от мигрени. Блад

обнаружил, что она страдает не столько от мигрени, сколько от сварливости,

явившейся следствием природной раздражительности, усиленной скукой жизни на

Барбадосе. Тем не менее он приступил к лечению губернаторши, и она убедила

себя, что ей стало лучше. После этого доктор Блад стал известен всему

Бриджтауну, так как полковник Бишоп пришел к выводу, что для него

значительно выгоднее разрешать новому рабу заниматься своей профессией,

нежели использовать его на плантациях.

-- Мне нужно поблагодарить вас, сударыня, за то, что я живу в условиях

относительной свободы и чистоты, -- сказал Блад. -- Пользуюсь случаем, чтобы

выразить вам свою признательность.

Однако благодарность, выраженная в словах, не чувствовалась в его

голосе.

"Не издевается ли он?" -- подумала Арабелла, глядя на него с такой

испытующей искренностью, которая могла бы смутить другого человека.

Но он понял ее взгляд как вопрос и тут же на него ответил:

-- Если бы меня купил другой плантатор, то можно не сомневаться в том,

что мои врачебные способности остались бы неизвестными и сейчас я рубил бы

лес или мотыжил землю так же, как бедняги, привезенные сюда вместе со мной.

-- Но почему вы благодарите меня? Ведь вас купил мой дядя, а не я.

-- Он не сделал бы этого, если бы вы не уговорили его. Хотя надо

признаться, -- добавил Блад, -- что в то время я был возмущен этим.

-- Возмущены? -- В ее мальчишеском голосе прозвучало удивление.

-- Да, именно возмущен. Не могу сказать, что не знаю жизни, однако мне

никогда еще не приходилось быть в положении живого товара, и едва ли я был

способен проявить любовь к моему покупателю.

-- Если я убедила дядю сделать это, то только потому, что пожалела вас.

-- В тоне ее голоса послышалась некоторая строгость, как бы порицающая ту

смесь дерзости и насмешки, с которыми он, как ей показалось, разговаривал.

-- Мой дядя, наверно, кажется вам тяжелым человеком, -- продолжала она. --

Несомненно, это так и есть. Все плантаторы -- жестокие и суровые люди.

Видимо, такова жизнь. Но есть плантаторы гораздо хуже его. Вот, например,

Крэбстон из Спейгстауна. Он тоже был там, на молу, ожидая своей очереди

подобрать себе то, что останется после дядиных покупок. Если бы вы попали к

нему в руки... Это ужасный человек... Вот почему так произошло.

Блад был несколько смущен.

-- Но ведь там были и другие, достойные сочувствия, -- пробормотал он.

-- Вы показались мне не совсем таким, как другие.

-- А я не такой и есть, -- сказал он.

-- О! -- Она пристально взглянула на него и несколько насторожилась. --

Вы, должно быть, очень высокого мнения о себе.

-- Напротив, сударыня. Вы не так меня поняли. Те, другие, -- это

заслуживающие уважения повстанцы, а я им не был. В этом и заключается

различие. Я не принадлежал к числу умных людей, которые считали необходимым

подвергнуть Англию очищению. Меня удовлетворяла докторская карьера в

Бриджуотере, тогда как люди лучше меня проливали свою кровь, чтобы изгнать

грязного тирана и его мерзавцев-придворных...

-- Мне кажется, вы ведете изменнические разговоры, -- прервала она его.

-- Надеюсь, что я достаточно ясно изложил свое мнение, -- ответил Блад.

-- Если услышат то, что вы говорите, вас запорют плетьми.

-- О нет, губернатор не допустит этого. Он болен подагрой, а у его

супруги -- мигрень.

-- И вы на это полагаетесь? -- бросила она презрительно.

-- Вижу, что вы не только никогда не болели подагрой, но даже не

страдали от мигрени, -- заметил Блад.

Она нетерпеливо махнула рукой и, отведя на мгновение свой взгляд от

собеседника, поглядела на море. Ее брови нахмурились, и она снова взглянула

на Блада:

-- Но если вы не повстанец, то как же попали сюда?

Он понял, что она сомневается, и засмеялся.

-- Честное слово, это длинная история, -- сказал он.

-- И вероятно, она относится к числу таких, о которых вы предпочли бы

умолчать.

Тогда он кратко рассказал ей о том, что с ним приключилось.

-- Боже мой! Какая подлость! -- воскликнула Арабелла, выслушав его.

-- Да, Англия стала "чудесной" страной при короле Якове. Вам не нужно

жалеть меня. На Барбадосе жить лучше. Здесь по крайней мере можно еще верить

в бога.

Говоря об этом, он посмотрел на высившуюся вдали темную массу горы

Хиллбай и на бесконечный простор волнуемого ветрами океана. Блад невольно

задумался, как бы осознав под впечатлением чудесного вида, открывшегося

перед ним, и свою собственную незначительность и ничтожество своих врагов.

-- Неужели жизнь так же грустна и в других местах? -- печально спросила

она.

-- Ее делают такой люди, -- ответил Блад.

-- Понимаю. -- Она засмеялась, но в смехе ее звучала горечь. -- Я

никогда не считала Барбадос раем, но вы, конечно, знаете мир лучше меня. --

Она тронула лошадь хлыстом. -- Рада все же, что ваша судьба оказалась не

слишком тяжелой.

Он поклонился. Арабелла поехала дальше. Негры побежали за ней.

Некоторое время Блад стоял, задумчиво рассматривая блестевшую под

лучами солнца поверхность огромной Карлайлской бухты, чаек, летавших над ней

с пронзительными криками, и корабли, отдыхавшие у набережной.

Здесь действительно было хорошо, но все же это была тюрьма. В разговоре

с девушкой Блад преуменьшил свое несчастье.

Он повернулся и мерной походкой направился к группе беспорядочно

расположенных хижин, сделанных из земли и веток. В маленькой деревушке,

окруженной палисадом, ютились рабы, работавшие на плантации, а с ними вместе

жил Блад.

В его памяти зазвучала строфа из Ловласа [15]:

Железные решетки мне не клетка,

И каменные стены -- не тюрьма...

Однако он придал этим словам новое значение, совсем противоположное

тому, что имел в виду поэт.

"Нет, -- размышлял он. -- Тюрьма остается тюрьмой, даже если она очень

просторна и у нее нет стен и решеток".

Он с особой остротой понял это сегодня и почувствовал, что горькое

сознание рабского положения с течением времени будет только все больше

обостряться. Ежедневно он возвращался к мысли о своем изгнании из мира и все

реже и реже к размышлениям о той случайной свободе, которой ему дали

пользоваться. Сравнение относительно легкой его участи с участью несчастных

товарищей по рабству не приносило ему того удовлетворения, которое мог бы

ощущать другой человек. Больше того, соприкосновение с их мучениями

увеличивало ожесточение, копившееся в его душе.

Из сорока двух осужденных повстанцев, привезенных одновременно с Бладом

на "Ямайском купце", двадцать пять купил Бишоп. Остальные были проданы

другим плантаторам -- в Спейгстаун и еще дальше на север. Какова была их

судьба, Блад не знал; с рабами же Бишопа он общался все время и видел

ужасные их страдания. С восхода до заката они трудились на сахарных

плантациях, подгоняемые кнутами надсмотрщиков. Одежда заключенных

превратилась в лохмотья, и некоторые остались почти нагими; жили они в

грязи; кормили же их так плохо, что два человека заболели и умерли, прежде

чем Бишоп предоставил Бладу возможность заняться их лечением, вспомнив, что

рабы являются для него ценностью. Один из осужденных, возмутившийся

свирепостью надсмотрщика Кента, в назидание остальным был насмерть запорот

плетьми на глазах у своих товарищей. Другой, осмелившийся бежать, был

пойман, доставлен обратно и выпорот, после чего ему на лбу выжгли буквы "Б.

К. ", чтобы до конца жизни все знали, что это беглый каторжник. К счастью

для страдальца, он умер от побоев.

После этого тоскливая безнадежность охватила осужденных. Наиболее

строптивые были усмирены и стали относиться к своей невыносимо тяжелой

судьбе с трагической покорностью отчаяния.

Только один Питер Блад, счастливо избегнув всех этих мучений, внешне не

изменился, хотя в его сердце день ото дня росли ненависть к поработителям и

стремление бежать из Бриджтауна, где так безжалостно глумились над людьми.

Стремление это было еще слишком смутным, но он не поддавался отчаянию. Храня

маску безразличия, Блад лечил больных с выгодой для полковника Бишопа и все

более уменьшал практику двух других медицинских мужей Бриджтауна.

Избавленный от унизительных наказаний и лишений, ставших печальным

уделом его товарищей, он сумел сохранить уважение к себе, и даже бездушный

хозяин-плантатор обращался с ним не так грубо, как с остальными. Всем этим

он был обязан подагре губернатора Стида и, что еще более важно, мигрени его

супруги, которой губернатор во всем потакал.

Изредка Блад видел Арабеллу Бишоп. Каждый раз она разговаривала с ним,

что свидетельствовало о наличии у нее какого-то интереса к доктору. Сам Блад

не проявлял склонности к тому, чтобы затягивать эти встречи. Он убеждал

себя, что не должен обманываться ее изящной внешностью, грациозностью

молодости, мальчишескими манерами и приятным голосом. За всю свою богатую

событиями жизнь он не встречал большего негодяя, чем ее дядя, а ведь она

была его племянницей, и какие-то пороки этой семьи -- быть может, так же

безжалостная жестокость богачей-плантаторов могла перейти и к ней. Поэтому

он избегал попадаться на глаза Арабелле, а когда уж нельзя было уклониться

от встречи, то держался с ней сухо и вежливо.

Какими бы правдоподобными ни казались ему свои предположения, Блад

поступил бы лучше, если бы поверил инстинкту, подсказывающему ему совсем

иное.

Хотя в жилах Арабеллы и текла кровь, родственная полковнику Бишопу, у

нее не было его пороков, к счастью, этими пороками обладал только он, а не

вся их семья. Брат полковника Бишопа -- Том Бишоп, отец Арабеллы, был добрым

и мягким человеком. Преждевременная смерть молодой жены заставила Тома

Бишопа покинуть Старый Свет, чтобы забыться в Новом. С пятилетней дочкой

приехал он на Антильские острова и стал вести жизнь плантаторов. С самого

начала его дела пошли хорошо, хотя он мало о них заботился. Преуспев в Новом

Свете, он вспомнил о младшем брате, военном, служившем в Англии и

пользовавшемся репутацией вздорного, жестокого человека. Том Бишоп

посоветовал ему приехать на Барбадос, и этот совет подоспел как раз в то

время, когда Вильяму Бишопу из-за необузданности его характера потребовалась

срочная перемена климата. Вильям приехал на Барбадос, и брат сделал его

совладельцем плантаций. Шесть лет спустя Бишоп-старший умер, оставив

пятнадцатилетнюю дочь на попечение дяди. Пожалуй, это была единственная его

ошибка, но, будучи добрым и отзывчивым человеком, он приукрашивал и других

людей. Он сам воспитывал Арабеллу, выработал в ней самостоятельность

суждений и независимость характера, но, видимо, все же преувеличивал

значение своего воспитания.

Обстоятельства сложились так, что в отношениях между дядей и

племянницей не было ни сердечности, ни теплоты. Она его слушалась; он в ее

присутствии вел себя настороженно. В свое время у Вильяма Бишопа хватило ума

признать высокие достоинства своего старшего брата, и всю жизнь он испытывал

перед ним какой-то благоговейный страх. После смерти брата он начал

испытывать нечто похожее и в отношении дочери покойного. К тому же она была

его компаньоном по плантациям, хотя и не принимала активного участия в

делах.

Питер Блад недостаточно знал Арабеллу, чтобы справедливо судить о ней.

И вскоре ему пришлось убедиться в своей неверной оценке ее душевных качеств.

В конце мая, когда жара стала гнетущей, в Карлайлскую бухту медленно

втащился искалеченный английский корабль "Прайд оф Девон". Его борта зияли

многочисленными пробоинами; на месте рубки чернела большая дыра, а от

бизань-мачты, снесенной пушечным ядром, торчал жалкий обрубок с зазубренными

краями. По словам капитана, его корабль встретился у берегов Мартиники с

двумя испанскими кораблями, перевозившими ценности, и подлые испанцы якобы

навязали ему неравный морской бой. Капитан клялся, что он не нападал, а

только оборонялся. Но никто не верил, что бой был начат испанцами.

Один из испанских кораблей лежал, и если "Прайд оф Девон" не

преследовал его, то потому лишь, что из-за повреждений он потерял свою

скорость. Второй испанский корабль был потоплен, но это случилось уже после

того, как англичане сняли большую часть находившихся на нем ценностей.

По существу, это была обычная пиратская история, одна из многих

историй, являвшихся источником постоянных трений между Сент-Джеймским двором

и Эскуриалом [16], которые попеременно жаловались друг на друга.

Тем не менее Стид, подобно большинству колониальных губернаторов,

сделал вид, будто верит сообщению английского капитана. Так же как и многие

люди -- от обитателей Багамских островов до жителей Мэйна, -- он питал к

надменной и властной Испании вполне заслуженную ею ненависть и поэтому

предоставил "Прайд оф Девон" убежище в порту и все, что требовалось для

починки корабля.

Прежде чем приступить к этой работе, английский капитан высадил на

берег десятка два своих покалеченных в бою моряков и шесть раненых испанцев.

Всех их поместили в длинном сарае на пристани, поручив заботу о них трем

врачам Бриджтауна, в том числе и Питеру Бладу. На его попечение отдали

испанцев -- не только потому, что он хорошо владел испанским языком, но и

потому, что, будучи невольником, он занимал среди других врачей низшее

положение.

Блад не любил испанцев. Двухлетнее пребывание в испанской тюрьме и

участие в кампаниях на оккупированной испанцами территории Голландии дали

ему возможность познакомиться с такими сторонами испанского характера,

которые никто не счел бы привлекательными. Но он честно выполнял врачебные

обязанности и относился к своим пациентам с дружественным вниманием.

Испанцы, искренне удивленные тем, что о них заботятся, что их лечат, вместо

того чтобы повесить без всяких разговоров, проявляли истинное смирение.

Однако жители Бриджтауна, приходившие в госпиталь с фруктами, цветами и

сладостями для английских моряков, не скрывали своей враждебности к

испанцам.

Когда Блад с помощью негра, присланного для ухода за ранеными,

перевязывал одному из испанцев сломанную ногу, он услышал ненавистный

хриплый голос своего хозяина.

-- Ты что здесь делаешь?

Блад, не поднимая глаз и не прекращая перевязки, ответил:

-- Лечу раненого.

-- Я вижу это сам, идиот! -- И над Бладом выросла массивная фигура

полковника.

Лежавший на соломе полуобнаженный человек со страхом уставился черными

глазами на желтое лицо полковника. Не требовалось знания английского языка,

чтобы понять враждебные намерения пришедшего.

-- Я вижу это, идиот! -- повторил полковник Бишоп раздраженно. -- Так

же как вижу и кого именно ты лечишь. Кто тебе это позволил?

-- Полковник Бишоп, я -- врач и выполняю свои обязанности.

-- Свои обязанности? -- иронически спросил Бишоп. -- Если бы ты о них

помнил, то не попал бы на Барбадос.

-- Вот поэтому-то я здесь и оказался.

-- Хватит болтать, мне уже известны твои лживые россказни! -- Он

приходил все в большее бешенство, видя, что Блад спокойно продолжает

заниматься своим делом. -- Прекратишь ли ты свою возню с этим мерзавцем,

когда с тобой говорит хозяин?!

Блад оторвался на секунду и взглянул на полковника.

-- Этот человек мучается, -- коротко ответил он и снова наклонился над

раненым.

-- Очень рад, что эта проклятая собака мучается. Но с тобой я поговорю

по-иному. Я тебя заставлю слушаться! -- вскричал полковник и поднял свою

длинную бамбуковую трость, чтобы ударить Блада.

Но доктор быстро заговорил, стремясь предотвратить удар:

-- Кем бы я ни был, но непослушным меня назвать нельзя. Я выполняю

распоряжение господина губернатора.

Полковник остолбенел; желтое лицо его побагровело, а рот широко

раскрылся.

-- Губернатора... -- повторил он и, опустив трость, быстро зашагал в

другой конец сарая, где стоял губернатор.

Блад довольно усмехнулся. Его свирепому хозяину не удалось выместить на

нем свой гнев.

Испанец приглушенным голосом спросил доктора, что случилось. Блад

молчаливо покачал головой и, напрягая слух, пытался уловить, о чем говорят

Стид и Бишоп. Полковник, массивная фигура которого высилась над маленьким,

сморщенным, разодетым губернатором, бушевал и неистовствовал.

Однако маленького щеголя не так-то легко было запугать. Его

превосходительство понимал, что его поддерживает общественное мнение, а

таких лиц, которые разделяли бы жестокие взгляды полковника Бишопа, было

сравнительно немного. Кроме того, его превосходительство считал нужным

отвести посягательства на свои права. Да, действительно, он распорядился,

чтобы Блад занимался ранеными испанцами, его распоряжения должны

выполняться, и вообще больше не о чем разговаривать.

Но полковник Бишоп считал, что разговаривать есть о чем. И он, кипя от

бешенства, громко высказал свое непристойное мнение по поводу раненых

врагов.

-- Вы разговариваете, как настоящий испанец, полковник, -- сказал

губернатор, чем нанес жестокую рану тщеславию полковника.

В ярости, не поддающейся описанию, Бишоп выбежал из сарая.

На следующий день высокопоставленные дамы Бриджтауна -- жены и дочери

богатых плантаторов и купцов -- явились на пристань с подарками для раненых

моряков.

Питер Блад был на своем месте, оказывая помощь испанцам. Никто

по-прежнему не обращал на них внимания. Общественное мнение как бы

поддерживало Бишопа, а не губернатора. Все подарки шли только морякам

команды "Прайд оф Девон", и Питеру Бладу это казалось естественным, но, к

своему удивлению, он увидел вдруг, что какая-то дама положила несколько

бананов и пучок сочного сахарного тростника на плащ, служивший одному из его

пациентов одеялом. Даму, изящно одетую в бледно-лиловый шелк, сопровождал

негр, тащивший большую корзину.

Питер Блад, без камзола, в одной рубашке с засученными до локтей

рукавами и с кровавой тряпкой в руке, пристально глядел на эту даму. Словно

почувствовав его взгляд, она обернулась. Блад увидел улыбку на губах

Арабеллы Бишоп.

-- Этот раненый -- испанец, -- сказал он, словно пытаясь исправить

возможное недоразумение, и в голосе его едва заметно прозвучала нотка злой

иронии.

Улыбка сошла с лица Арабеллы. Ее брови нахмурились, лицо приняло

надменное выражение.

-- Я знаю, -- сказала она. -- Но он, кажется, тоже человек.

Ответ, в котором содержался явный упрек по адресу Блада, поразил его.

-- Ваш дядя придерживается иного мнения, -- заметил он, придя в себя.

-- Полковник Бишоп считает этих раненых паразитами, которых лечить незачем.

Она почувствовала насмешку в его голосе и, пристально глядя на него,

спросила:

-- Зачем вы мне об этом говорите?

-- Хочу предупредить вас, чтобы вы не навлекли на себя неудовольствие

полковника. Я не имел бы возможности перевязывать их раны, если бы он и

здесь мог проявить свою власть.

-- И вы, конечно, полагаете, что я обязана думать так же, как и мой

дядя? -- В ее голосе прозвучала какая-то враждебность, а в карих глазах

сверкнула злая искорка.

-- Даже в мыслях я не могу быть грубым с женщиной, -- сказал он. -- Но

если полковник узнает, что вы раздаете подарки испанцам... -- Он запнулся,

не зная, как закончить свою мысль.

Арабелла с трудом сдерживала возмущение:

-- Замечательно! Вначале вы приписываете мне жестокость, потом

трусость. Для человека, который даже в мыслях не бывает грубым с женщиной,

это совсем недурно. -- Она засмеялась, но в ее мальчишеском смехе на этот

раз прозвучала горечь.

Ему показалось, что сейчас он впервые понял Арабеллу.

-- Простите меня, мисс, но как я мог догадаться... что племянница

полковника Бишопа -- ангел? -- вырвалось у Блада.

Она бросила на него уничтожающий взгляд.

-- Да, к сожалению, вы не обладаете догадливостью, -- насмешливо

сказала она и, наклонившись над корзиной, которую держал ее негр, начала

вынимать фрукты и сладости, обильно оделяя ими всех раненых испанцев. На

долю англичан у нее ничего не осталось, да они, впрочем, и не нуждались в ее

помощи, так как их щедро одарили другие дамы.

Опустошив корзину, Арабелла позвала своего негра и, высоко подняв

голову, удалилась, не только не сказав Бладу ни слова, но даже не удостоив

его взглядом.

Питер со вздохом поглядел ей вслед.

Он был удивлен, что мысль о гневе Арабеллы причиняет ему беспокойство.

Вчера он этого не почувствовал бы, ибо только сегодня перед ним раскрылся ее

подлинный характер.

"Нет, я совеем не знаю людей, -- думал Блад и пытался оправдать себя.

-- Но кто бы мог допустить, что семья, вырастившая такого изверга, как

полковник Бишоп, воспитала и такое совершенство милосердия, как Арабелла? "

Глава VI. ПЛАН БЕГСТВА

С этого времени Арабелла Бишоп стала ежедневно посещать барак на

пристани. Вначале она приносила испанским пленникам фрукты, а потом деньги и

одежду. Девушка старалась приходить в те часы, когда, по ее расчетам, она не

могла встретиться с Питером Бладом. Впрочем, и молодой доктор стал бывать

здесь все реже и реже, по мере того как его пациенты один за другим

поднимались на ноги. Последнее обстоятельство немало способствовало росту

популярности Питера Блада среди жителей Бриджтауна. Возможно, они несколько

переоценивали его врачебное искусство, но, как бы то ни было, его больные

поправлялись, а раненые, которых пользовали местные врачи -- Вакер и

Бронсон, постепенно переселялись из барака на кладбище. Горожане сделали из

этого факта должный вывод, и практика Вакера и Бронсона заметно сократилась,

тогда как у Питера Блада, наоборот, работы прибавилось, а вместе с тем

увеличились и доходы его хозяина. Следствием этого явился план, после

длительного размышления выношенный Вакером и Бронсоном, который повлек за

собой столько важных событий... Но не будем забегать вперед.

Однажды, явившись на пристань на полчаса раньше обычного, Питер Блад

встретил Арабеллу Бишоп, только что вышедшую из барака. Он снял шляпу и

посторонился, уступая ей дорогу, но девушка, гордо подняв голову и не глядя

на него, прошла мимо.

-- Мисс Арабелла! -- умоляюще произнес Блад.

Арабелла сделала вид, что только сейчас заметила доктора. Бросив на

него насмешливый взгляд, она сказала:

-- Ах, это вы, воспитанный джентльмен!

-- Неужели я никогда не буду прощен? Умоляю вас, мисс, сменить гнев на

милость!

-- О, какое самоуничижение!

-- Вы издеваетесь надо мной, -- сказал он с подчеркнутым смирением. --

Я, конечно, только раб... но ведь и вы когда-нибудь можете заболеть.

-- Ну и что же?

-- Вы сочтете неудобным для себя прибегать к моим услугам, если будете

считать меня своим недругом.

-- Разве вы единственный врач в Бриджтауне?

-- Зато я самый безвредный из них!

Арабелла уловила в тоне Питера Блада нотку насмешки. Окинув его

надменным взглядом, она раздраженно заметила:

-- Не кажется ли вам, что вы ведете себя слишком свободно?

-- Возможно, -- согласился Блад. -- Но доктор имеет на это право.

Его спокойный ответ еще больше рассердил Арабеллу.

-- Но я не ваша пациентка! -- с возмущением воскликнула она. --

Запомните это раз и навсегда!

Не попрощавшись, Арабелла круто повернулась и быстро пошла вдоль

пристани.

Блад долго смотрел ей вслед, затем сокрушенно развел руками и

воскликнул:

-- Что же это такое?! Либо она мегера, либо я болван! Пожалуй, и то и

другое справедливо...

И, придя к такому заключению, он вошел в барак.

Этому утру суждено было стать утром волнений. Примерно через час после

ухода Арабеллы, когда Блад покидал барак, к нему подошел Вакер -- как помнит

читатель, один из двух других врачей Бриджтауна.

Блад очень удивился этому, ибо до сих пор врачи старались не замечать

его, лишь изредка снисходя до сухого приветствия.

-- Если вы идете к полковнику Бишопу, то, с вашего согласия, я немного

провожу вас, -- любезно сказал Вакер, приземистый, широкоплечий человек лет

сорока пяти, с обвислыми щеками и тусклыми голубыми глазами.

Предложение Вакера удивило Блада еще более, но внешне он не показал

этого.

-- Я иду в дом губернатора, -- ответил он.

-- Да?! Вернее, к супруге губернатора? -- многозначительно хихикнул

Вакер. -- Я слыхал, что она отнимает у вас уйму времени. Что ж, молодость и

привлекательная внешность, доктор Блад! Молодость и красота! Это дает врачу

огромное преимущество, особенно когда он лечит дам!

Питер пристально взглянул на Вакера:

-- Мне кажется, я угадываю вашу мысль. Поделитесь ею не со мной, а с

губернатором Стидом. Быть может, это его позабавит.

-- Вы неправильно поняли меня, дорогой! -- поторопился исправить свои

неосторожные слова Вакер. -- У меня вовсе не было таких мыслей.

-- Надеюсь, что так! -- усмехнулся Блад.

-- Не будьте так вспыльчивы, мой друг, -- вкрадчиво заговорил Вакер и

доверительно взял Питера под руку. -- Я хочу помочь вам! -- Голос доктора

понизился почти до шепота. -- Ведь рабство должно быть очень неприятно для

такого талантливого человека, как вы.

-- Какая проницательность! -- насмешливо воскликнул Блад.

Однако доктор не заметил этой насмешки или не счел нужным ее заметить.

-- Я не дурак, дорогой коллега, -- продолжал он. -- Я вижу человека

насквозь и могу даже сказать, что он думает.

-- Вы убедите меня в этом, если скажете, о чем думаю я, -- заметил

Блад.

Доктор Вакер окинул взглядом пустынную пристань, вдоль которой они шли

в этот момент, и, еще ближе придвинувшись к Бладу, сказал вкрадчивым

голосом:

-- Не раз наблюдал я за вами, когда вы тоскливо всматривались в морскую

даль. И вы полагаете, что я не знаю ваших мыслей? Если бы вам удалось

спастись из этого ада, вы могли бы, как свободный человек, с удовольствием и

выгодой для себя всецело отдаться своей профессии, украшением которой вы

являетесь. Мир велик, и, кроме Англии, есть еще много стран, где такого

человека, как вы, всегда тепло встретят. Помимо английских колоний, есть и

другие. -- Вакер оглянулся по сторонам и продолжал тоном заговорщика: --

Отсюда совсем недалеко до голландской колонии Кюрасао. В это время года туда

вполне можно добраться даже в небольшой лодке. Кюрасао может стать мостиком

в огромный мир. Он откроется перед вами, как только вы освободитесь от

цепей.

Доктор Вакер умолк и выжидающе уставился на своего невозмутимого

спутника. Но Блад молчал.

-- Что вы на это скажете? -- с нетерпением спросил Вакер.

Блад ответил не сразу. Ему нужно было время, чтобы хладнокровно

разобраться в потоке мыслей, нахлынувших на него при этом неожиданном

предложении. Подумав, он начал с того, чем другой бы кончил:

-- У меня нет денег, а ведь для такого путешествия их потребуется

немало.

-- Разве я не сказал, что хочу быть вашим другом? -- воскликнул Вакер.

-- Почему? -- в упор спросил Блад, хотя в ответе на свой вопрос он не

нуждался.

Доктор Вакер стал пространно объяснять, как обливается кровью его

сердце при виде коллеги, изнывающего в рабстве и лишенного возможности

применить на деле свои чудесные способности. Но Питер Блад сразу понял

истинную причину: любым способом врачи стремились отделаться от конкурента,

присутствие которого разоряло их.

Медлительность в принятии решений не являлась недостатком Блада. До сих

пор он даже не помышлял о бегстве, понимая, что всякая попытка бежать без

посторонней помощи окончилась бы провалом. Сейчас же, когда он мог

рассчитывать на помощь Вакера и, в чем Блад не сомневался, его друга

Бронсона, побег уже не казался ему безнадежным предприятием. И мысленно он

уже сказал Вакеру: "Да! "

Выслушав длинные разглагольствования Вакера, Блад сделал вид, что

искренне верит в дружеские побуждения своего коллеги.

-- Это очень благородно с вашей стороны, коллега, -- сказал он. --

Именно так поступил бы и я, если бы мне представился подобный случай.

В глазах Вакера мелькнула радость, и он поспешно, даже слишком поспешно

спросил:

-- Значит, вы согласны?

-- Согласен? -- улыбнулся Блад. -- А если меня поймают и приведут

обратно, то мой лоб на всю жизнь украсится клеймом!

-- Риск, конечно, велик, -- согласился Вакер. -- Но подумайте -- в

случае успеха вас ждет свобода, перед вами откроется весь мир!

Блад кивнул головой:

-- Все это так. Однако для побега, помимо мужества, нужны и деньги.

Шлюпка обойдется, вероятно, фунтов в двадцать.

-- Деньги вы получите! -- поторопился заверить Вакер. -- Это будет

заем, который вы нам вернете... вернете мне, когда сможете.

Это предательское "нам" и столь же быстрая поправка оговорки лишний раз

подтвердили правильность предположения Блада. Сейчас у него не было и тени

сомнения в том, что Вакер действовал вкупе с Бронсоном.

Навстречу им стали все чаще попадаться люди, что заставило собеседников

прекратить разговор. Блад выразил Вакеру свою благодарность, хотя понимал,

что благодарить его, в сущности, не за что.

-- Завтра мы продолжим нашу беседу, -- сказал он. -- Вы приоткрыли мне

двери надежды, коллега!

Блад говорил правду: он чувствовал себя, как узник, перед которым

внезапно приоткрылись двери темницы.

Распрощавшись с Вакером, Блад прежде всего решил посоветоваться с

Джереми Питтом. Вряд ли можно было сомневаться, чтобы Питт отказался

разделить с ним опасности задуманного побега. К тому же Питт был штурманом,

а пускаться в неведомое плавание без опытного штурмана было бы по меньшей

мере неразумно.

Задолго до наступления вечера Блад был уже на территории, огороженной

высоким частоколом, за которым находились хижины рабов и большой белый дом

надсмотрщика.

-- Когда все уснут, приходи ко мне, -- шепнул Блад Питту. -- Я должен

кое-что сообщить тебе...

Молодой человек удивленно посмотрел на Блада. Его слова, казалось,

пробудили Питта от оцепенения, в которое его вогнала жизнь, мало похожая на

человеческую. Он кивнул головой, и они разошлись.

Полгода жизни на плантациях Барбадоса ввергли молодого моряка в

состояние полной безнадежности. Он уже не был прежним спокойным, энергичным

и уверенным в себе человеком, а передвигался крадучись, как забитая собака.

Его лицо, утратив былые краски, стало безжизненным, глаза потускнели. Он

выжил, несмотря на постоянный голод, изнуряющую работу под жестокими лучами

тропического солнца и плети надсмотрщика. Отчаяние притупило в нем все

чувства, и он медленно превращался в животное. Лишь чувство человеческого

достоинства еще не совсем угасло в Питте. Ночью, когда Блад изложил план

бегства, молодой человек словно обезумел.

-- Бегство! О боже! -- задыхаясь, -- сказал он и, схватившись за

голову, зарыдал, как ребенок.

-- Тише! -- прошептал Блад. Его рука слегка сжала плечо Питта. -- Держи

себя в руках. Нас запорют насмерть, если подслушают, о чем говорим.

Одна из привилегий, которыми пользовался Блад, состояла также в том,

что он жил теперь в отдельной хижине. Она была сплетена из прутьев и

свободно пропускала каждый звук. И хотя лагерь осужденных давно уже

погрузился в глубокий сон, поблизости мог оказаться какой-нибудь слишком

бдительный надсмотрщик, а это грозило непоправимой бедой. Питт постарался

взять себя в руки.

В течение часа в хижине слышался едва внятный шепот. Надежда на

освобождение вернула Питту его прежнюю сообразительность. Друзья решили, что

для участия в задуманном предприятии следует привлечь человек восемь-девять,

не больше. Из двух десятков еще оставшихся в живых повстанцев, которых купил

полковник Бишоп, предстояло выбрать наиболее подходящих. Было бы хорошо,

если бы все они знали море, но таких людей насчитывалось всего лишь двое --

Хагторп, служивший в королевском военно-морском флоте, и младший офицер

Николае Дайк. И еще один -- артиллерист, по имени Огл, знакомый с морем, --

также мог стать полезным спутником. Договорились, что Питт начнет с этих

трех, а затем завербует еще человек шесть -- восемь. Блад советовал Питту

действовать осторожно: выяснить сначала настроение людей, а потом уж

говорить с ними более или менее откровенно.

-- Помни, -- говорил Блад, -- что, выдав себя, ты погубишь все: ведь ты

-- единственный штурман среди нас, и без тебя бегство невозможно.

Заверив Блада, что он все понял, Питт прокрался в свою хижину и

бросился на соломенную подстилку, служившую ему постелью.

На следующее утро Блад встретился на пристани с доктором Вакером.

Доктор соглашался дать взаймы тридцать фунтов стерлингов, необходимые для

приобретения шлюпки. Блад почтительно поблагодарил его и сказал:

-- Мне нужны не деньги, а шлюпка. Но я не знаю, кто осмелится продать

мне ее после угроз наказаний, перечисленных в приказе губернатора Стида. Вы,

конечно, знаете его?

Доктор Вакер в раздумье потер подбородок:

-- Да, я читал это объявление... Однако, согласитесь, не мне же

приобретать для вас шлюпку! Это станет сразу же известно всем. Мое участие

повлечет за собой тюремное заключение и штраф в двести фунтов... вы

понимаете?

Надежда, горевшая в душе Блада, потускнела, и тень отчаяния пробежала

по его лицу.

-- Да, но тогда... -- пробормотал он, -- к чему же мне ваши деньги?

-- Отчаиваться рано, -- сказал Вакер, и по тонким его губам скользнула

улыбка. -- Я об этом думал. Пусть человек, который купит шлюпку, уедет с

вами. Здесь не должно остаться никого, кому пришлось бы впоследствии

отвечать.

-- Но кто же согласится бежать отсюда, кроме людей, влачащих такую же

участь, как и я? -- с сомнением спросил Блад.

-- На острове есть не только невольники, но и ссыльные, -- пояснил

Вакер. -- Люди, отбывающие ссылку за долги, будут счастливы расправить свои

крылья. Я знаю одного корабельного плотника, по фамилии Нэтталл, и мне

известно, что он с радостью воспользуется возможностью уехать.

-- Но если он явится к кому-то покупать шлюпку, то, естественно,

возникнет вопрос, откуда он взял деньги.

-- Конечно, такой вопрос может возникнуть, но надо сделать так, чтобы

на острове не осталось никого, кому можно было бы задать такой вопрос.

Блад понимающе кивнул головой, и Вакер подробно изложил свой план:

-- Берите деньги и сразу же забудьте, что вам их дал я. Если же вас

спросят о них, то вы скажете, что ваши друзья или родственники прислали вам

эти деньги из Англии через одного из ваших пациентов, имя которого вы, как

честный человек, ни в коем случае не можете назвать.

Он умолк и вопросительно посмотрел на Блада, и, когда тот ответил

утвердительным взглядом, доктор, облегченно вздохнув, продолжал:

-- Если действовать осторожно, то никаких вопросов не последует. Вам

следует договориться с Нэтталлом, потому что плотник может быть очень

полезным членом вашей команды. Он подыщет подходящую шлюпку и купит ее. Всю

подготовку к бегству нужно закончить до приобретения шлюпки и, не теряя ни

минуты, исчезнуть. Понимаете?

Блад понимал его так хорошо, что уже через час повидал Нэтталла и

выяснил, что он действительно согласен участвовать в побеге. Они

договорились, что плотник немедленно начнет поиски шлюпки, а когда она будет

найдена, Блад сразу же передаст ему необходимую сумму.

Поиски, однако, заняли гораздо больше времени, нежели предполагал Блад.

Лишь недели через три Нэтталл, с которым Блад встречался почти ежедневно,

сообщил, что нашел подходящее суденышко и что его согласны продать за

двадцать два фунта. В тот же вечер, вдали от любопытных глаз, Блад вручил

ему деньги, и Нэтталл ушел, чтобы совершить покупку в конце следующего дня.

Он должен был доставить шлюпку к пристани, откуда под покровом ночи Блад и

его товарищи отправятся навстречу свободе.

Наконец все приготовления к побегу были закончены. В пустом бараке, где

еще недавно помещались раненые пленники, Нэтталл спрятал центнер [17] хлеба,

несколько кругов сыра, бочонок воды, десяток бутылок вина, компас, квадрант

[18], карту, песочные часы, лаг [19], фонарь и свечи.

За палисадом, окружавшим лагерь осужденных, также все были готовы.

Хагторп, Дайк и Огл согласились бежать, как и восемь других людей, тщательно

отобранных из бывших повстанцев. В хижине Питта, где он жил вместе с пятью

заключенными, согласившимися участвовать в смелой попытке Блада, в течение

этих томительных ночей ожидания была сплетена лестница, чтобы с ее помощью

перебраться через палисад.

Со страхом и нетерпением ожидали участники побега наступления

следующего дня, который должен был стать последним днем их страшной жизни на

Барбадосе.

Вечером, перед закатом солнца, убедившись, что Нэтталл отправился за

лодкой, Блад медленно подошел к лагерю, куда надсмотрщики загоняли

невольников, только что возвратившихся с плантаций. Он молча стоял у ворот,

пропуская мимо себя изможденных, смертельно уставших людей, но посвященным

был понятен огонек надежды, горевший в его глазах. Войдя в ворота вслед за

невольниками, тащившимися к своим убогим хижинам, он увидел полковника

Бишопа. Плантатор с тростью в руках разговаривал с надсмотрщиком Кентом,

стоя около колодок, предназначенных для наказания провинившихся рабов.

Заметив Блада, он мрачно взглянул на него.

-- Где ты шлялся? -- закричал он, и, хотя угрожающий тон, звучавший в

голосе полковника, был для него обычным, Блад почувствовал, как его сердце

болезненно сжалось.

-- Я был в городе, -- ответил он. -- У госпожи Патч лихорадка, а

господин Деккер вывихнул ногу.

-- За тобой ходили к Деккеру, но тебя там не нашли. Мне придется

кое-что предпринять, красавец, чтобы ты не лодырничал и не злоупотреблял

предоставленной тебе свободой. Не забывай, что ты осужденный бунтовщик!

-- Мне все время об этом напоминают, -- ответил Блад, так и не

научившийся сдерживать свой язык.

-- Черт возьми! -- заорал взбешенный Бишоп. -- Ты еще осмеливаешься

говорить мне дерзости?

Вспомнив, как много поставлено им сегодня на карту и живо представив

себе тот страх, с каким прислушиваются к его разговору с Бишопом товарищи в

окружающих хижинах, Блад с необычным смирением ответил:

-- О нет, сэр! Я далек от мысли говорить вам дерзости. Я... чувствую

себя виноватым, что вам пришлось искать меня...

Бишоп внезапно остыл:

-- Да? Ну ладно, сейчас ты почувствуешь себя еще больше виноватым. У

губернатора приступ подагры, он визжит, как недорезанная свинья, а тебя

нигде нельзя найти. Немедленно отправляйся в губернаторский дом. Тебя там

ждут... Кент, дай ему лошадь, а то этот олух будет добираться туда всю ночь.

У Блада не было времени раздумывать. Он сознавал свое бессилие

устранить эту неожиданную помеху. Но бегство было назначено на полночь. В

надежде вернуться к этому времени доктор вскочил на подведенную Кентом

лошадь.

-- А как я вернусь назад? -- спросил он. -- Ведь ворота палисада будут

закрыты.

-- Об этом не беспокойся. До утра ты сюда не вернешься, -- ответил

Бишоп. -- Они найдут для тебя какую-нибудь конуру в губернаторском доме, где

ты и переспишь.

Сердце Питера Блада упало.

-- Но... -- начал он.

-- Отправляйся без разговоров! Ты, кажется, намерен болтать до темноты.

Губернатор ждет тебя! -- И Бишоп с такой силой ударил лошадь Блада своей

тростью, что она рванулась вперед, едва не выбросив из седла всадника.

Питер Блад уехал с настроением, близким к отчаянию. Бегство приходилось

откладывать до следующей ночи, а это грозило осложнениями: сделка Нэтталла

могла получить огласку, к нему могли обратиться с вопросами, на которые

трудно было ответить, не возбудив подозрения.

Блад рассчитывал, что после визита в губернаторский дом ему удастся под

покровом темноты незаметно прокрасться к частоколу и дать знать Питту и

другим о своем возвращении. Тогда бегство еще могло бы состояться. Однако и

эти расчеты сорвал губернатор, у которого он нашел свирепый приступ подагры

и не менее свирепый приступ гнева, вызванный длительным отсутствием Блада.

Губернатор задержал доктора до глубокой ночи. Блад надеялся уйти после

того, как ему удалось при помощи кровопускания несколько успокоить боли,

мучившие губернатора, но Стид не хотел и слышать об отъезде Блада. Доктор

должен был остаться на ночь здесь же, в губернаторской спальне. Судьба,

казалось, издевалась над Бладом. Бегство в эту ночь окончательно срывалось.

Только рано утром Питер Блад, заявив, что ему необходимо побывать в

аптеке, смог выбраться из губернаторского дома.

Он поспешил к Нэтталлу и застал его в ужасном состоянии. Несчастный

плотник, прождавший на пристани всю ночь, был убежден, что все уже открыто и

он погиб. Питер Блад как мог успокоил его.

-- Мы бежим сегодня ночью, -- сказал он с уверенностью, которой на

самом деле не испытывал. -- Бежим, если даже для этого мне придется

выпустить у губернатора всю его кровь. Будьте готовы сегодня ночью.

-- Ну, а если днем у меня спросят, откуда я взял деньги? -- проблеял

Нэтталл. Это был щуплый человечек с мелкими чертами лица и бесцветными,

отчаянно моргающими глазами.

-- Придумайте что-нибудь. Но не трусьте. Держитесь уверенней. Я не могу

больше здесь задерживаться. -- И с этими словами Блад расстался с плотником.

Через час после его ухода в жалкую лачугу Нэтталла явился чиновник из

канцелярии губернатора. С тех пор как на острове появились осужденные

повстанцы, губернатор установил правило, по которому каждый, продавший

шлюпку, обязан был сообщить об этом властям, после чего имел право на

получение обратно залога в десять фунтов стерлингов, который вносил каждый

владелец шлюпки. Однако губернаторская канцелярия отложила выплату залога

человеку, продавшему Нэтталлу шлюпку, чтобы проверить, действительно ли была

совершена эта сделка.

-- Нам стало известно, что ты купил лодку у Роберта Фаррела, -- сказал

чиновник.

-- Да, -- ответил Нэтталл, убежденный, что для него уже наступил конец.

-- Не кажется ли тебе, что ты вовсе не торопишься сообщить об этой

покупке в канцелярию губернатора? -- Это было сказано таким тоном, что

бесцветные глазки Нэтталла замигали еще быстрее.

-- С... сообщить об этом?

-- Ты знаешь, что это требуется по закону.

-- Если вы позволите... я... я не знал!

-- Но об этом было объявлено еще в январе.

-- Я... я... не умею читать.

Чиновник посмотрел на него с нескрываемым презрением.

-- Теперь ты об этом знаешь. Потрудись до двенадцати часов дня внести в

канцелярию губернатора залог -- десять фунтов стерлингов.

Чиновник удалился, оставив Нэтталла в холодном поту, хотя утро было

очень жаркое. Несчастный плотник был рад, что ему не задали самого

неприятного вопроса: откуда у человека, сосланного на остров за неуплату

долгов, оказались деньги для покупки шлюпки? Он понимал, конечно, что это

была только временная отсрочка, что этот вопрос ему все равно зададут, и

тогда ему придет конец.

Нэтталл проклинал ту минуту, когда он согласился принять участие в

бегстве. Ему казалось, что все их планы раскрыты, что его, наверно, повесят

или по крайней мере заклеймят каленым железом и продадут в рабство, как и

тех арестантов, с которыми он имел безумие связаться. Если бы только в его

руках были эти злосчастные десять фунтов для внесения залога, тогда он мог

бы сейчас же закончить все формальности, и это отсрочило бы необходимость

отвечать на вопросы. Ведь чиновник не обратил внимания на то, что Нэтталл

был должником. Следовательно, его коллеги тоже могли оказаться такими же

рассеянными хотя бы на один-два дня. А за это время Нэтталл надеялся

оказаться вне пределов их досягаемости.

Нужно было что-то немедленно предпринять и во что бы то ни стало найти

деньги до двенадцати часов дня.

Схватив шляпу, Нэтталл отправился на поиски Питера Блада. Но где мог

быть сейчас доктор? Где его искать? Он осмелился спросить у одно-двух

прохожих, не видели ли они доктора Блада, делая вид, будто чувствует себя

плохо, что, впрочем, весьма походило на истину. Но никто не мог ответить ему

на этот вопрос, а поскольку Блад никогда не говорил плотнику о роли Вакера в

предполагаемом побеге, то Нэтталл прошел мимо дома единственного человека на

Барбадосе, который охотно помог бы ему найти Блада.

В конце концов Нэтталл отправился на плантацию полковника Бишопа,

решив, что если Блада не окажется и там, то он повидает Питта -- о его

участии в бегстве ему было известно -- и через него передаст Бладу обо всем,

что с ним произошло.

Встревоженный Нэтталл, не замечая ужасной жары, вышел из города и

отправился на холмы к северу от города, где находилась плантация.

В это же самое время Блад, снабдив губернатора лекарством, получил

разрешение отправиться по своим делам. Он выехал из губернаторского дома,

намереваясь отправиться на плантацию, и попал бы туда, конечно, гораздо

раньше Нэтталла, если бы непредвиденная задержка не повлекла за собой

несколько неприятных событий. А причиной задержки оказалась Арабелла Бишоп.

Они встретились у ворот пышного сада, окружавшего губернаторский дом.

На этот раз Питер Блад был в хорошем настроении. Здоровье знатного

пациента улучшилось настолько, что Блад приобрел наконец свободу

передвижения, и это сразу же вывело его из состояния мрачной подавленности,

в котором он находился последние двенадцать часов. Ртуть в термометре его

настроения подскочила вверх. Он смотрел на будущее оптимистически: ну что ж,

не удалось прошлой ночью -- удастся нынешней; один день, в конце концов,

ничего не решает. Конечно, губернаторская канцелярия -- малоприятное

учреждение, но от ее внимания они избавлены по меньшей мере на сутки, а к

этому времени их суденышко будет уже далеко отсюда.

Его уверенность в успехе была первой причиной несчастья. Вторая же

заключалась в том, что и у Арабеллы Бишоп в этот день было такое же хорошее

настроение, и она не испытывала к Бладу никакой вражды. Эти два

обстоятельства и явились причиной его задержки, приведшей к печальным

последствиям.

Увидев Блада, Арабелла с милой улыбкой поздоровалась с ним и заметила:

-- Кажется, уже целый месяц прошел со дня нашей последней встречи.

-- Точнее говоря, двадцать один день. Я считал их.

-- А я уже начала думать, что вы умерли.

-- В таком случае благодарю вас за венок.

-- Какой венок?

-- Венок на мою могилу.

-- Почему вы всегда шутите? -- спросила Арабелла, вспомнив, что именно

его насмешливость во время последней встречи оттолкнула ее от Блада.

-- Человек должен уметь иногда посмеяться над собой, иначе он сойдет с

ума, -- ответил Блад. -- Об этом, к сожалению, знают очень немногие, и

поэтому в мире так много сумасшедших.

-- Над собой вы можете смеяться сколько угодно. Но, мне кажется, что вы

смеетесь и надо мной, а это ведь невежливо.

-- Честное слово, вы ошибаетесь. Я смеюсь только над смешным, а вы

совсем не смешны.

-- Какая же я тогда? -- улыбнулась Арабелла.

Он с восхищением глядел на нее -- такую очаровательную, доверчивую и

искреннюю.

-- Вы -- племянница человека, которому я принадлежу как невольник. --

Он сказал это мягко, без озлобления.

-- Нет, нет, это не ответ! -- настаивала она. -- Сегодня вы должны

отвечать мне искренне.

-- Искренне? -- переспросил Блад. -- На ваши вопросы вообще отвечать

трудно, а отвечать искренне... Ну хорошо. Я скажу, что тот человек, другом

которого вы станете, может считать себя счастливцем... -- Он, видимо, хотел

еще что-то сказать, но сдержался.

-- Это даже более чем вежливо! -- рассмеялась Арабелла. -- Оказывается,

вы умеете говорить комплименты! Другой на вашем месте...

-- Вы думаете, я не знаю, что сказал бы другой на моем месте? --

перебил ее Блад. -- Вы, очевидно, полагаете, что я не знаю мужчин?

-- Возможно, мужчин вы знаете, но в женщинах вы совершенно не способны

разбираться, и инцидент в госпитале лишь подтверждает это.

-- Неужели вы никогда не забудете о нем?

-- Никогда!

-- Какая память! Разве у меня нет каких-либо хороших качеств, о которых

можно было бы говорить?

-- Почему же, таких качеств у вас несколько.

-- Какие же, например? -- поспешно спросил Блад.

-- Вы прекрасно говорите по-испански.

-- И это все? -- уныло протянул Блад.

Но девушка словно не заметила его огорчения.

-- Где вы изучили этот язык? Вы были в Испании? -- спросила она.

-- Да, я два года просидел в испанской тюрьме.

-- В тюрьме? -- переспросила Арабелла, и в ее тоне прозвучало

замешательство, не укрывшееся от Блада.

-- Как военнопленный, -- пояснил он. -- Я был взят в плен, находясь в

рядах французской армии.

-- Но ведь вы врач!

-- Полагаю все-таки, что это мое побочное занятие. По профессии я

солдат. По крайней мере, этому я отдал десять лет жизни. Большого богатства

эта профессия мне не принесла, но служила она мне лучше, чем медицина, по

милости которой, как видите, я стал рабом. Очевидно, бог предпочитает, чтобы

люди не лечили друг друга, а убивали.

-- Но почему вы стали солдатом и оказались во французской армии?

-- Я -- ирландец и получил медицинское образование, но мы, ирландцы,

очень своеобразный народ и поэтому... О, это очень длинная история, а

полковник уже ждет меня.

Однако Арабелла не хотела отказаться от возможности послушать

интересную историю. Если Блад немного подождет, то обратно они поедут

вместе, после того как по просьбе дяди она справится о состоянии здоровья

губернатора.

Блад, конечно, согласился подождать, и вскоре, не торопя лошадей, они

возвращались к дому полковника Бишопа. Кое-кто из встречных не скрывал

своего удивления при виде раба-доктора, столь непринужденно беседующего с

племянницей своего хозяина. Нашлись и такие, которые дали себе слово

намекнуть об этом полковнику. Что касается Питера и Арабеллы, то в это утро

они совершенно не замечали окружающего. Он поведал ей о своей бурной юности

и более подробно, чем раньше" рассказал о том, как его арестовали и судили.

Он уже заканчивал свой рассказ, когда они сошли с лошадей у дверей ее

дома и задержались здесь еще на несколько минут, узнав от грума, что

полковник еще не вернулся с плантации. Арабелла явно не хотела отпускать

Блада.

-- Сожалею, что не знала всего этого раньше, -- сказала девушка, и в ее

карих глазах блеснули слезы. На прощание она по-дружески протянула Бладу

руку.

-- Почему? Разве это что-либо изменило бы? -- спросил он.

-- Думаю, что да. Жизнь очень сурово обошлась с вами.

-- Могло быть и хуже, -- сказал он и взглянул на нее так пылко, что на

щеках Арабеллы вспыхнул румянец и она опустила глаза.

Прощаясь, Блад поцеловал ее руку. Затем он медленно направился к

палисаду, находившемуся в полумиле от дома. Перед его глазами все еще стояло

ее лицо с краской смущения и необычным для нее выражением робости. В это

мгновение он уже не помнил, что был невольником, осужденным на десять лет

каторги, и что в эту ночь над планом его бегства нависла серьезная угроза.

Поиск по сайту: