Глава XXIV. ВОЙНА

Милях в пяти от Порт-Ройяла в открытом море, когда очертания побережья

Ямайки стали затягиваться дымкой, "Арабелла" легла в дрейф, и к ее борту был

подтянут шлюп, который она тащила за кормой.

Капитан Блад проводил своего невольного гостя к веревочному трапу.

Полковник Бишоп, пребывавший в течение нескольких часов в состоянии

смертельной тревоги, наконец вздохнул свободно. И по мере того как

рассеивался его страх, к нему возвращалась его ненависть к дерзкому корсару.

Но держался он осторожно. Если мысленно Бишоп и клялся не щадить по

возвращении в Порт-Ройял ни усилий, ни нервов, чтобы захватить Питера Блада

и доставить его к месту вечной стоянки на пирсе казней, то внешне он этого

не показывал и старательно прятал свои чувства.

Питер Блад не питал никаких иллюзий в отношении Бишопа, но вел себя с

ним так только потому, что настоящим пиратом он не был и никогда не хотел

быть. В Карибском море вряд ли нашелся бы такой корсар, который отказал бы

себе в удовольствии вздернуть мстительного и жестокого губернатора на

нок-рее. Однако Питер Блад, во-первых, не принадлежал к корсарам такого

типа, а во-вторых, он не мог забыть, что Бишоп был дядей Арабеллы.

Поэтому-то капитан и улыбнулся, глядя на пожелтевшее, одутловатое лицо

Бишопа с маленькими глазками, уставившимися на него с нескрываемой

враждебностью.

-- Желаю вам счастливого пути, дорогой полковник! -- любезно сказал он

на прощание, и, судя по его спокойному виду, никто не догадался бы о

сомнениях, раздиравших его сердце. -- Вы второй раз оказываете мне услугу в

качестве заложника. Советую вам не делать этого в третий раз. Пора уж

понять, что я приношу вам несчастье, полковник!

Шкипер Джереми Питт, стоя рядом с Бладом, мрачно наблюдал за отъездом

губернатора. Позади них с суровыми и загорелыми лицами толпились дюжие

пираты, и только железная воля их капитана мешала им раздавить Бишопа, как

мерзкого клопа. Еще в Порт-Ройяле узнали они об опасности, грозившей Питеру

Бладу, и хотя корсары, так же как и он, были рады развязаться с королевской

службой, их все же глубоко возмутили обстоятельства, сделавшие эту развязку

неизбежной. Они поражались сдержанности своего капитана в отношении этого

мерзавца Бишопа. Губернатора со всех сторон встречали яростные взгляды

пиратов, и чувство самосохранения подсказывало ему, что любое необдуманное

слово, вырвавшееся у него, могло вызвать такой взрыв ненависти, от которой

его не спасла бы уже никакая сила. Поэтому, оставляя корабль, он, не говоря

ни слова, поспешно кивнул головой капитану и неуклюже спустился в шлюп.

Негры-гребцы, оттолкнувшись от красного корпуса "Арабеллы", согнулись

над длинными веслами и, подняв паруса, направились в Порт-Ройял, рассчитывая

добраться туда до наступления темноты. Грузный Бишоп, поджав толстые губы и

скорчившись, как вареный краб, понуро сидел на корме. Злоба и жажда мщения

овладели им сейчас с такой силой, что он забыл обо всем: и о своем страхе и

о том, что он чудом спасся от петли.

На молу в Порт-Ройяле, около низкой зубчатой стены, его ожидали майор

Мэллэрд и лорд Джулиан. С чувством огромного облегчения они помогли ему

выбраться из шлюпа.

Майор Мэллэрд сразу же начал с извинений.

-- Рад вас видеть в добром здравии, сэр! -- сказал он. -- Я должен бы

потопить корабль Блада, но этому помешал ваш собственный приказ, переданный

мне лордом Джулианом. Его светлость заверила меня, что Блад дал слово не

причинять вам никакого вреда, если ему будет разрешено беспрепятственно

уйти. Признаюсь, я свитал, что его светлость поступил опрометчиво, волагаясь

на слово презренного пирата...

-- Он держит слово не хуже, чем другие, -- прервал красноречие майора

его светловсть.

Он произнес эти слова с ледяным достоинством, которое весьма умело

напускал на себя. У его светлости к тому же было омерзительное настроение.

сообщив министру иностранных дел о блесчтящем успехе своей миссии, он был

поставлен сейчас перед необходимостью послать дополнительное сообщение с

признанием, что успех этот оказался эфемерным. И так как губы майора

Мэллэрда кривились насмешкой над таким доверием к слову пирата, его

светлость еще более резко добавил:

-- Мои действия оправданы благополучным возвращением полковника Бишопа.

По сравнению с этим, сэр, ваше мнение не стоит и фартинга [71]. Вы должны

отдавать себе отчет в этом!

-- О, как вам угодно, ваша светлость! -- с иронией процедил майор

Мэллэрд. -- Конечно, полковник вернулся живым и невридимым, но вот там в

море такой же живой и невридимый капитан Блад снова начнет свои пиратские

разбои.

-- Сейчас я не намерен обсуждать этот вопрос, майор Мэллэрд.

-- Ничего! Это долго не протянется! -- зарычал полковник, к которому

наконец вернулся дар речи. -- Я истрачу все сове состояние до последнего

шиллинга, я не пожалею всех кораблей ячмайской эскадры, но не успокоюсь до

тех пор, пока не поймаю этого мерзавца и не повешу ему на шею пеньковый

галстук! -- От бешеной злобы он побагровел так, что у него на лбу вздулись

вены. Слегка отдышавшись, он обратился к майору: -- Вы хорошо сделали,

выполнив указания лорда Джулиана! -- И, похвалив Мэллэрда, он взял Уэйда за

руку: -- Пойдемте, милорд. Нам нужно все это обсудить.

Они направились к дому, где с большим беспокойством их ждала Арабелла.

Увидев дядю, она почувствовала огромное облегчение не только за него, но

также и за капитана Блада.

-- Вы очень рисковали, сэр, -- серьезно сказала она лорду Джулиану,

после того как они обменялись обычными приветствиями.

Но лорд Джулиан ответил ей так же, как и майору Мэллэрду, что никакого

риска в этом не было.

Она взглянула на него с некоторым удивлением. Его длинное

аристократическое лицо было более задумчивым, чем обычно, и, чувствуя в ее

взгляде вопрос, он ответил:

-- Мы разрешили Бладу беспрепятственно пройти мимо форта при условии,

что полковнику Бишопу не будет причинено вреда. Блад дал мне в этом слово.

По ее печальному лицу скользнула мимолетная улыбка, а на щеках выступил

слабый румянец. Она продолжила бы разговор на эту тему, но у губернатора

было совсем другое настроение. Он пыхтел и негодовал при одном лишь

упоминании о том, что вообще можно верить слову Блада, забыв, что Блад

сдержал свое слово и что только благодаря этому сам он остался жив.

За ужином и еще долго после ужина Бишоп говорил только о своих планах

захвата капитана Блада и о том, каким ужасным пыткам он его подвергнет.

Полковник пил вино без удержу, и речь его становилась все грубее и грубее, а

угрозы все ужаснее и ужаснее. В конце концов Арабелла не выдержала и

поспешно вышла из-за стола, стараясь лишь не разрыдаться. Бишоп не так уж

часто открывал перед своей племянницей истинную свою сущность, но в этот

вечер излишне выпитое вино развязало язык жестокому плантатору.

Лорд Джулиан с трудом выносил омерзительное поведение Бишопа.

Извинившись, он ушел вслед за Арабеллой. Он искал ее, чтобы передать просьбу

капитана Блада, и, как ему казалось, нынешний вечер представлял для этого

благоприятную возможность. Но Арабелла уже ушла к себе на покой, и лорд

Джулиан вынужден был, несмотря на свое нетерпение, отложить объяснение до

утра.

На следующий день, еще до того как жара стала невыносимой, он из своего

окна заметил Арабеллу в саду, среди цветущих азалий. Они служили прекрасным

обрамлением для той, которая своей прелестью выделялась среди всех женщин,

так же как азалия среди цветов. Уэйд поспешил присоединиться к ней, и,

когда, пробудившись от своей задумчивости, Арабелла с улыбкой пожелала ему

доброго утра, он заявил, что у него есть к ней поручение от капитана Блада.

Уэйд заметил, как она встрепенулась, насторожилась и как слегка

вздрогнули ее губы. Он обратил внимание и на ее бледность, и на темные круги

под глазами, на необычно печальное выражение ее глаз, не замеченное им вчера

вечером.

Они перешли с открытой территории сада в тенистую аллею, обсаженную

благоухающими апельсиновыми деревьями. Лорд Джулиан, восхищенно любуясь ею,

удивлялся, почему ему понадобилось так много времени, чтобы заметить ее

тонкую своеобразную грацию и то, что для него она была именно той милой и

желанной женщиной, которая могла озарить его банальную жизнь и превратить ее

в сказку.

Он заметил и нежный блеск ее мягких каштановых волос и как изящно

лежали на ее молочно-белой шее длинные шелковистые локоны. На ней было

платье из тонкой блестящей ткани, а на груди, как кровь, пламенела только

что сорванная пунцовая роза. И много позже, вспоминая об Арабелле, он

представлял себе ее именно такой, какой она была в это удивительное утро и

какой он раньше ее никогда не видел.

Так, молча, они углубились в тень зеленой аллеи.

-- Вы сказали что-то о вашем поручении, сэр, -- напомнила она, выдавая

свое нетерпение.

Он в замешательстве перебирал кудри своего парика, несколько смущаясь

предстоящим объяснением и обдумывая, с чего бы ему начать.

-- Он просил меня, -- сказал он наконец, -- передать вам, что в нем все

же сохранилось еще кое-что от того джентльмена... которого вы когда-то

знали.

-- Сейчас в этом уже нет необходимости, -- печально сказала она.

Он не понял ее, так как не знал, что еще вчера ей все казалось в другом

свете.

-- Я думаю... нет, я знаю, что вы были несправедливы к нему.

Арабелла не спускала с лорда Джулиана своих карих глаз.

-- Если вы передадите мне то, о чем он вас просил, может быть, я сумею

лучше разобраться...

Лорд Джулиан смешался. Дело было весьма деликатным и требовало очень

осторожного подхода; впрочем, его не столько заботило то, как выполнить

поручение капитана Блада, сколько то, как использовать его в своих

собственных интересах. Его светлость, весьма опытный в искусстве обращения с

женским полом и всегда чувствовавший себя непринужденно в обществе светских

дам, испытывал сейчас странную неловкость перед этой прямой и бесхитростной

девушкой -- племянницей колониального плантатора.

Они шли молча к освещенному ярким солнцем перекрестку, где аллею

пересекала дорожка, ведущая по направлению к дому. Здесь в солнечных лучах

порхала красивая, величиной с ладонь бабочка, шелковистые крылышки которой

отливали пурпурными тонами. Блуждающий взгляд его светлости следил за

бабочкой до тех пор, пока она не скрылась из виду, и только после этого он

ответил:

-- Мне нелегко говорить, разрази меня гром! Этот человек заслуживает

лучшего к себе отношения. И говоря между нами, мы все мешали ему стать иным:

ваш дядя -- тем, что не мог расстаться со своим озлоблением, а вы... вы,

сказав ему, что королевской службой он искупит свое прошлое, не захотели

признать за ним этого искупления, когда он перешел на службу королю. И вы

так поступили, несмотря на то что только забота о вашем спасении была

единственной причиной, заставившей его принять такое решение.

Она отвернулась от него, чтобы лорд Уэйд не увидел ее лица.

-- Я знаю, теперь я знаю! -- мягко сказала она и после небольшой паузы

задала вопрос: -- А вы? Какую роль сыграли в этом вы? Почему вам нужно было

вместе с нами портить ему жизнь?

-- Моя роль? -- Он снова заколебался, а затем отчаянно ринулся вперед,

как обычно поступают люди, решившись поскорей сделать то, чего они боятся.

-- Если я понял его правильно, то мое, хотя и пассивное, участие тем не

менее было очень активным... Умоляю вас не забывать, мисс Арабелла, что я

только передаю его собственные слова. От себя я ничего не добавляю... Он

сказал, что мое присутствие затруднило ему восстановить свое доброе имя в

ваших глазах. А без этого ни о каком искуплении для него не могло быть и

речи.

Она тревожно посмотрела ему прямо в глаза и в недоумении нахмурилась.

-- Он считал, что ваше присутствие помешало ему восстановить свое

доброе имя?.. -- повторила она. Было ясно, что она просит разъяснить

значение этих слов.

И он, краснея и волнуясь, стал путанно и сбивчиво объяснять ей:

-- Да, он сообщил мне это в таких выражениях... я понял из них то, на

что хочу очень надеяться... но не осмеливаюсь верить... богу известно, что я

не фат, Арабелла. Он сказал... Прежде всего позвольте мне рассказать вам с

самого начала -- вы поймете мое положение. Я явился к нему на корабль, чтобы

потребовать немедленной выдачи вашего дяди. Блад рассмеялся мне в лицо. Ведь

полковник Бишоп был заложником его безопасности. Приехав на корабль, я сам,

в своем лице, дал ему еще одного заложника, по меньшей мере столь же

ценного, как и полковник Бишоп. И все же капитан попросил меня уехать. Он

сделал это совсем не из страха перед последствиями -- нет, он вообще ничего

не боится. Он поступил так и не из какого-то личного уважения ко мне.

Напротив, он признался, что ненавидит меня по той же причине, которая

вынуждает его беспокоиться о моей безопасности...

-- Я не понимаю, -- сказала она, когда лорд Джулиан запнулся на

мгновение. -- Все это как-то противоречиво...

-- Это так только кажется... а дело в том, Арабелла, что этот

несчастный осмелился... полюбить вас.

Она вскрикнула и схватилась рукой за грудь. Сердце у нее учащенно

забилось. В изумлении она смотрела на лорда Джулиана.

-- Я... я напугал вас? -- озабоченно спросил он. -- Я опасался этого,

но все же должен был вам рассказать, чтобы вы наконец знали все.

-- Продолжайте, -- попросила она.

-- Хорошо. Он видел во мне человека, мешавшего ему, как он сказал,

добиться вашей взаимности. Он с удовольствием расправился бы со мной, убив

меня на дуэли. Но, поскольку моя смерть могла бы причинить вам боль и

поскольку ваше счастье для него драгоценнее всего на свете, он добровольно

отказался задержать меня как заложника. Если бы ему помешали отплыть и я мог

бы погибнуть во время боя, то возможно, что... вы стали бы оплакивать меня.

На это он также не соглашался. Он сказал -- я точно передаю его слова, --

что вы назвали его вором и пиратом и если из нас двоих вы предпочли меня, то

ваш выбор, по его мнению, был сделан правильно. Поэтому он предложил мне

покинуть корабль и приказал своим людям доставить меня на берег.

Глазами, полными слез, она взглянула на него.

Затаив дыхание, он сделал шаг по направлению к ней и протянул ей руку:

-- Был ли он прав, Арабелла? Мое счастье зависит от вашего ответа.

Но она молча продолжала смотреть на него. В глазах ее стояли слезы.

Пока она молчала, он не решался подойти к ней ближе.

Сомнения, мучительные сомнения овладели им. А когда она заговорила, он

сразу же почувствовал, насколько верными были эти сомнения.

Своим ответом Арабелла сразу дала понять ему, что из всего сказанного

им до ее сознания дошла и осталась в нем только та часть его сообщения,

которая касалась чувств Блада к ней.

-- Он так сказал?! -- воскликнула она. -- О боже мой!

Она отвернулась от него и сквозь листву апельсиновых деревьев,

окаймлявших аллею, стала смотреть на блестящую гладь огромной бухты и холмы,

видневшиеся вдали. Прошло несколько минут. Уэйд стоял, со страхом ожидая,

что она скажет дальше. И вот Арабелла наконец заговорила снова -- медленно,

словно размышляла вслух:

-- Вчера вечером, когда мой дядя полыхал таким бешенством и такой

злобой, я начала понимать, что безумная мстительность -- это свойство тех

людей, которые поступают дурно и неправильно. Они доводят себя до безумия,

чтобы оправдать любые свои поступки. Я слишком легко верила всем ужасам,

которые приписывали Питеру Бладу. Вчера он сам объяснил мне эту историю с

Левасером, которую вы слыхали в Сен-Никола. А сейчас вы... вы сами

подтверждаете его правдивость и порядочность... Только очень хороший человек

мог поступить так благородно...

-- Я такого же мнения, -- мягко сказал лорд Джулиан.

Арабелла тяжело вздохнула.

-- А что сегодня стоит ваше или мое мнение? -- сказала она, вздохнув

еще раз. -- Как тяжело и горько думать о том, что, если бы я не оттолкнула

его вчера своими словами, он мог бы быть спасен! Если бы мне удалось

переговорить с ним до его ухода! Я ждала, но он возвратился не один, с ним

был мой дядя, и я даже не подозревала, что не увижу его больше. А сейчас он

снова изгнанник, снова пират... Ведь когда-нибудь его все равно поймают и

повесят. И виновата в этом я, одна я!

-- Ну что вы говорите! Единственный виновник -- это ваш дядя с его

дикой злобой и упрямством. Не обвиняйте себя ни в чем.

Арабелла нетерпеливо обернулась к нему, и глаза ее по-прежнему были

полны слез.

-- Как вы можете так говорить? -- воскликнула она. -- Он же сам

рассказал вам, что виновата именно я. Он же сам говорил вам о том, как я

оскорбляла его, как была к нему несправедлива, и я знаю теперь, как это

верно.

-- Не огорчайтесь, Арабелла, -- успокаивал ее лорд Джулиан. -- Поверьте

мне, я сделаю все возможное, чтобы спасти его.

От волнения у нее перехватило дыхание.

-- Правда? -- воскликнула она со страстной надеждой. -- Вы обещаете? --

Она порывисто протянула ему руку, и он сжал ее в своих руках.

-- Клянусь вам! Все, что от меня будет зависеть, -- ответил он и, не

выпуская ее руки, тихо сказал: -- Но вы не ответили на мой вопрос,

Арабелла...

-- Какой вопрос? -- Она изумленно взглянула на него, как на

сумасшедшего. Что могли значить сейчас какие-то вопросы, когда речь шла о

судьбе Питера?

-- Вопрос, касающийся лично меня, "всего моего будущего, -- сказал лорд

Джулиан. -- Я хочу знать... То, чему верил Блад, что заставило его... правда

ли... что я вам не безразличен?

Он заметил, как мгновенно изменилось выражение ее лица.

-- Не безразличны? -- переспросила она его. -- Ну конечно, нет. Мы --

добрые друзья, и я надеюсь, лорд Джулиан, что мы останемся добрыми друзьями.

-- Друзья! Добрые друзья? -- произнес он не то с отчаянием, не то с

горечью. -- Я прошу не только вашей дружбы, Арабелла! Неужели вы скажете

мне, что Питер Блад ошибся?

Выражение ее лица стало тревожным. Она мягко попыталась высвободить

свою руку. Вначале он хотел удержать ее, но, сообразив, что этим совершает

насилие, выпустил из своих пальцев.

-- Арабелла! -- воскликнул он с болью в голосе.

-- Я останусь вашим другом, лорд Джулиан. Только другом.

Воздушный замок рухнул, и его светлость почувствовал, будто на него

нежданно свалилось несчастье. Он не был самонадеянным человеком, в чем и сам

признавался себе. И все же чего-то он не мог понять. Она обещала ему дружбу,

а ведь он мог бы обеспечить ей такое положение, которое племяннице

колониального плантатора даже и во сне не могло привидеться. Она

отказывается и вместо этого говорит о дружбе. Значит, Питер Блад ошибся. Но

тогда... тогда выходит, что Арабелла... его размышления оборвались. К чему

гадать дальше? Зачем бередить свою рану? Нет! Ему нужен точный ответ. И он с

суровой прямотой спросил ее:

-- Это Питер Блад?

-- Питер Блад? -- повторила она, не поняв смысла его вопроса. А когда

поняла, то ее лицо покрылось густым румянцем. -- Н-не знаю, -- запинаясь,

сказала она.

Вряд ли этот ответ был правдивым. Произошло так, словно сегодня утром с

ее глаз спала пелена и наконец она увидела, как Питер Блад относился к

людям. И это ощущение, запоздавшее на целые сутки, наполнило ее жалостью и

тоской.

Лорд Джулиан достаточно хорошо знал женщин, чтобы продолжать

сомневаться. Он склонил голову, чтобы скрыть гнев, сверкнувший в его глазах,

ибо, будучи порядочным человеком, стыдился его и вместе с тем не мог его все

же подавить.

И поскольку природа в нем была сильнее воспитания -- впрочем, как и у

большинства из нас, -- лорд Джулиан с этого времени, почти вопреки своему

желанию, начал заниматься тем, что весьма походило на подлость. Мне

неприятно отмечать это в человеке, к которому вы, по-видимому, уже начали

относиться с некоторым уважением. Однако истина заключалась в том, что

желание уничтожить своего соперника и занять его место вытеснило в нем

остаток расположения к Питеру Бладу. Он пообещал Арабелле использовать все

свое влияние в защиту Блада. К сожалению, мне приходится сообщить, что он не

только забыл о своем обещании, но втайне от Арабеллы стал подстрекать ее

дядю и содействовать ему в составлении планов поимки и казни корсара. Если

бы лорда Уйэда обвинили в этом, то, вполне возможно, он принялся бы

доказывать, что он только выполняет свой долг, на что вполне резонно можно

было бы ответить, что в этом деле его долг находится в плену у ревности.

Несколько дней спустя, когда ямайская эскадра вышла в море, в каюте

флагманского корабля вицеадмирала Крофорда вместе с полковником Бишопом

отплыл и лорд Джулиан Уэйд. В их поездке не было никакой необходимости.

Более того, обязанности губернатора требовали, чтобы Бишоп оставался на

берегу, а лорд Джулиан, как мы знаем, вообще не мог принести пользы на

корабле. И все же они оба отправились на охоту за капитаном Бладом, причем

каждый из них использовал свое положение в качестве предлога для

удовлетворения личных целей. Эта общая задача как-то связала их между собой

и создала какое-то подобие дружбы, которая при других обстоятельствах была

бы невозможной между людьми, столь отличавшимися друг от друга по своему

воспитанию и по своим стремлениям.

И вот охота началась. Они крейсировали у берегов острова Гаити, ведя

наблюдение за Наветренным проливом и страдая от лишений, связанных с

наступлением дождливого сезона. Но охота была безрезультатной, и месяц

спустя они вернулись с пустыми руками в Порт-Ройял, где их ожидали крайне

неприятные известия из Старого Света.

Мания величия Людовика XIV зажгла в Европе пожар войны. Французские

легионеры опустошили рейнские провинции, а Испания присоединилась к

государствам, объединившимся для своей защиты от неистовых притязаний короля

Франции. И это еще было не самое худшее: из Англии, где народ изнемогал от

изуверской тирании короля Якова, ползли слухи о гражданской войне.

Сообщалось, что Вильгельм Оранский получил приглашение прибыть в Англию. Шли

недели, и каждый прибывающий из Англии корабль доставлял в Порт-Ройял новые

известия. Вильгельм прибыл в Англию, и в марте 1689 года на Ямайке узнали,

что он вступил на английский престол и что Яков бежал во Францию,

пообещавшую оказать ему помощь в борьбе с новым королем.

Родственника Сэндерленда не могли радовать такие известия. А вскоре

было получено письмо от министра иностранных дел короля Вильгельма. Министр

сообщал полковнику Бишопу о начале войны с Францией, что должно было

отразиться и на колониях. В связи с этим в Вест-Индию направлялся

генерал-губернатор лорд Уиллогби, и с ним для усиления ямайской эскадры, на

всякий случай, следовала эскадра под командованием адмирала ван дер Кэйлена.

Полковник Бишоп понял, что его безраздельной власти в Порт-Ройяле

пришел конец, даже если бы он и остался губернатором. Лорд Джулиан не

получал никаких известий лично для себя и не имел понятия, что ему следует

делать. Поэтому он устанавливал с полковником Бишопом более близкие и

дружественные отношения, связанные с надеждами получить Арабеллу. Полковник

же, опасаясь, что политические события вынудят его уйти в отставку, еще

сильнее, чем прежде, мечтал породниться с лордом Джулианом, так как отдавал

себе ясный отчет, что такой аристократ, как Уэйд, всегда будет занимать

высокое положение.

Короче говоря, между ними установилось полное взаимопонимание, и лорд

Джулиан сообщил полковнику все, что он знал о Бладе и Арабелле.

-- Единственное наше препятствие -- капитан Блад, -- сказал он. --

Девушка любит его.

-- Вы сошли с ума! -- воскликнул Бишоп.

-- У вас, конечно, есть все основания прийти к такому выводу, --

меланхолически заметил его светлость, -- но я в здравом уме и говорю так

потому, что знаю об этом.

-- Знаете?

-- Совершенно точно. Арабелла сама мне в этом призналась.

-- Какое бесстыдство! Клянусь богом, я с ней разделаюсь по-своему!

-- Не будьте идиотом, Бишоп! -- Презрение, с каким лорд Джулиан

произнес эти слова, охладило пыл работорговца гораздо скорее, чем любые

доводы. -- Девушку с таким характером нельзя убедить угрозами. Она ничего не

боится. Вы должны сдерживать свой язык и не вмешиваться в это дело, если не

хотите навсегда погубить мои планы.

-- Не вмешиваться? Боже мой, но что же делать?

-- Послушайте! У Арабеллы твердый характер. Я полагаю, что вы еще не

знаете своей племянницы. До тех пор, пока Питер Блад жив, она будет ждать

его.

-- А если Блад исчезнет, то она образумится?

-- Ну, вот теперь вы, кажется, начинаете рассуждать здраво! -- похвалил

его Джулиан. -- Это первый важный шаг на пути к нашей цели.

-- И у нас есть возможность сделать его! -- воскликнул Бишоп с

энтузиазмом. -- Война с Францией аннулирует все запреты по отношению к

Тортуге. Исходя из государственных интересов, нам следует напасть на

Тортугу. А одержав победу, мы не плохо зарекомендуем себя перед новым

правительством.

-- Гм! -- пробурчал его светлость и, задумавшись, потянул себя за губу.

-- Я вижу, вам все ясно! -- грубо захохотал Бишоп. -- Нечего тут долго

и думать: мы сразу убьем двух зайцев, а? Отправимся к этому мерзавцу прямо в

его берлогу, превратим Тортугу в груду развалин и захватим проклятого

пирата.

Два дня спустя, то есть примерно через три месяца после ухода Блада из

Порт-Ройяла, они снова отправились охотиться за неуловимым корсаром, взяв с

собой всю эскадру и несколько вспомогательных кораблей. Арабелле и другим

дано было понять, что они намерены совершить налет на французскую часть

острова Гаити, поскольку только такая экспедиция могла послужить удобным

предлогом для отъезда Бишопа с Ямайки. Чувство долга, особенно ответственное

в такое время, должно было бы прочно удерживать полковника в Порт-Ройяле. Но

чувство это потонуло в ненависти -- наиболее бесполезном и разлагающем

чувстве из всех человеческих эмоций. В первую же ночь огромная каюта

"Императора", флагманского корабля эскадры вице-адмирала Крофорда,

превратилась в кабак. Бишоп был мертвецки пьян и в своих подогретых винными

парами мечтах предвкушал скорый конец карьеры капитана Блада.

Поиск по сайту: