Глава XI. СЫНОВНЯЯ ПОЧТИТЕЛЬНОСТЬ

После того как дон Диего де Эспиноса дал слово привести корабль в

Кюрасао, ему были переданы обязанности штурмана и предоставлена полная

свобода передвижения на его бывшем корабле. Все повстанцы относились к

испанскому гранду с уважением в ответ на его изысканную учтивость. Это

вызывалось не только тем, что никто, кроме него, не мог вывести корабль из

опасных вод, омывавших берега Мэйна [37], но также и тем, что рабы Бишопа,

увлеченные собственным спасением, не видели всех ужасов и несчастий,

перенесенных Бриджтауном, иначе они к любому испанскому пирату относились бы

как к злому и коварному зверю, которого нужно убивать на месте. Дон Диего

обедал в большой каюте вместе с Бладом и тремя его офицерами: Хагторпом,

Волверстоном и Дайком.

В лице дона Диего они нашли приятного и интересного собеседника, и

расположение их к нему подкреплялось выдержкой и невозмутимостью, с какими

он переносил постигшее его несчастье.

Нельзя было даже заподозрить, чтобы дон Диего вел нечестную игру. Он

сразу же указал им на их ошибку: отойдя от Барбадоса, они пошли по ветру, в

то время как, направляясь от архипелага в Карибское море, должны были

оставить остров Барбадос с подветренной стороны. Исправляя ошибку, они

вынуждены были вновь пересечь архипелаг, чтобы идти в Кюрасао. Перед тем как

лечь на этот курс, он предупредил, что такой маневр связан с некоторым

риском. В любой точке между островами они могли встретиться с таким же или

более мощным кораблем, и, независимо от того, будет ли он испанским или

английским, им грозила одинаковая опасность: при нехватке людей, ощущаемой

на "Синко Льягас", они не могли бы дать бой. Стремясь предельно уменьшить

этот риск, дон Диего повел корабль вначале на юг, а затем повернул на запад.

Они счастливо прошли между островами Тобаго и Гренада, миновали опасную зону

и выбрались в относительно спокойные воды Карибского моря.

-- Если ветер не переменится, -- сказал дон Диего, определив

местонахождение корабля, -- мы через три дня будем в Кюрасао.

Ветер стойко держался в течение этих трех дней, а на второй день даже

несколько посвежел, и все же, когда наступила третья ночь, никаких признаков

суши не было. Рассекая волны, "Синко Льягас" шел быстрым ходом, но, кроме

моря и голубого неба, ничего не было видно. Встревоженный капитан Блад

сказал об этом дону Диего.

-- Земля покажется завтра утром, -- невозмутимо ответил испанец.

-- Клянусь всеми святыми, но у вас, испанцев все завтра, а это "завтра"

никогда не наступает, мой друг.

-- Не беспокойтесь, на этот раз "завтра" наступит. Как бы рано вы ни

встали, перед вами уже будет земля, дон Педро.

Успокоенный капитан Блад отправился навестить своего пациента --

Джереми Питта, болезненному состоянию которого дон Диего был обязан своей

жизнью. Вот уже второй день, как у Питта не было жара и раны на спине начали

подживать. Он чувствовал себя настолько лучше, что пожаловался на свое

пребывание в душной каюте. Уступая его просьбам, Блад разрешил больному

подышать свежим воздухом, и вечером, с наступлением сумерек, опираясь на

руку капитана, Джереми Питт вышел на палубу.

Сидя на крышке люка, он с наслаждением вдыхал свежий ночной воздух,

любовался морем и по привычке моряка с интересом разглядывал темно-синий

свод неба, усыпанный мириадами звезд. Некоторое время он был спокоен и

счастлив, но потом стал тревожно озираться и всматриваться в яркие

созвездия, сиявшие над безбрежным океаном. Прошло еще несколько минут, и

Питт перевел взгляд на капитана Блада.

-- Ты что-нибудь понимаешь в астрономии, Питер? -- спросил он.

-- В астрономии? К сожалению, я не могу отличить пояс Ориона от пояса

Венеры [38].

-- Жаль. И все остальные члены нашей разношерстной команды, должно

быть, так же невежественны в этом, как и ты?

-- Ты будешь ближе к истине, если предположишь, что они знают еще

меньше меня.

Джереми показал на светлую точку в небе справа, по носу корабля, и

сказал:

-- Это Полярная звезда. Видишь?

-- Разумеется, вижу, -- ленивым голосом ответил Блад.

-- А Полярная звезда, если она висит перед нами, почти над правым

бортом, означает, что мы идем курсом норд-норд-вест или, может быть,

норд-вест, так как я сомневаюсь, чтобы мы находились более чем в десяти

градусах к западу.

-- Ну и что же? -- удивился капитан Блад.

-- Ты говорил мне, что, пройдя между островами Тобаго и Гренада, мы

пошли в Кюрасао к западу от архипелага. Но если бы мы шли таким курсом, то

Полярная звезда должна была бы быть у нас на траверсе [39] -- вон там.

Состояние лени, владевшее Бладом, исчезло мгновенно. Он сжался от

какого-то мрачного предчувствия и только хотел что-то сказать, как луч света

из двери каюты на корме прорезал темноту у них над головой. Дверь закрылась,

и они услыхали шаги по трапу. Это был дон Диего. Капитан Блад

многозначительно сжал пальцами плечо Джереми и, подозвав испанца, обратился

к нему по-английски, как обычно делал в присутствии людей, не знавших

испанского языка.

-- Разрешите наш маленький спор, дон Диего, -- шутливо сказал он. -- Мы

здесь спорим с Питтом, какая из этих звезд -- Полярная.

-- И это все? -- спокойно спросил испанец. В его тоне звучала явная

ирония. -- Если мне не изменяет память, вы говорили, что господин Питт --

ваш штурман.

-- Да, за неимением лучшего, -- с шутливым пренебрежением заметил

капитан. -- Но я сейчас был готов спорить с ним на сто песо, что искомая

звезда -- вот эта. -- И он небрежно указал рукой на первую попавшуюся

светлую точку в небе.

Блад потом признался Питту, что, если бы дон Диего с ним согласился, он

убил бы его на месте. Однако испанец откровенно выразил свое презрение к

астрономическим познаниям Блада.

-- Ваше убеждение основано на невежестве, дон Педро. Вы проиграли:

Полярная звезда -- вот эта, -- сказал он, указывая на нее.

-- А вы убеждены в этом?

-- Мой дорогой дон Педро! -- запротестовал испанец, которого начал

забавлять этот разговор. -- Ну мыслимо ли, чтобы я ошибся? Да и у нас есть,

наконец, такое доказательство, как компас. Пойдемте взглянуть, каким курсом

мы идем.

Его полная откровенность и спокойствие человека, которому нечего

скрывать, сразу же рассеяли подозрения Блада. Однако убедить Питта было не

так легко.

-- В таком случае, дон Диего, -- спросил он, -- почему же мы идем в

Кюрасао таким странным курсом?

-- У вас есть все основания задать мне такой вопрос, -- без малейшего

замешательства ответил дон Диего и вздохнул. -- Я надеялся, что допущенная

мной небрежность не будет замечена. Обычно я не веду астрономических

наблюдений, так как всецело полагаюсь на навигационное счисление пути. Но,

увы, никогда нельзя быть слишком уверенным в себе. Сегодня, взяв в руки

квадрант, я, к своему стыду, обнаружил, что уклонился на полградуса к югу, а

поэтому Кюрасао находится сейчас от нас почти прямо к северу. Именно эта

ошибка и вызвала задержку в пути. Но теперь все в порядке, и мы придем туда

к утру.

Объяснение это было настолько прямым и откровенным, что не оставляло

сомнений в честности дона Диего. И когда испанец ушел, Блад заметил, что

вообще нелепо подозревать его в чем-либо, ибо он доказал свою честность,

открыто заявив о своем согласии скорее умереть, чем взять на себя какие-либо

обязательства, несовместимые с его честью.

Впервые попав в Карибское море и не зная повадок здешних авантюристов,

капитан Блад все еще питал по отношению к ним некоторые иллюзии.

Однако события следующего дня грубо их развеяли.

Выйдя на палубу до восхода солнца, он увидел перед собой туманную

полоску земли, обещанную им испанцем накануне. Примерно в десяти милях от

корабля тянулась длинная береговая линия, простираясь по горизонту далеко на

восток и запад. Прямо перед ними лежал большой мыс. Очертания берегов

смутили Блада, он нахмурился, так как никогда не думал, что остров Кюрасао

может быть так велик. То, что находилось перед ним, скорее походило не на

остров, а на материк.

Справа по борту, в трех-четырех милях от них, шел большой корабль,

водоизмещением не меньшим, если не большим, чем "Синко Льягас". Пока Блад

наблюдал за ним, корабль изменил курс, развернулся и в крутом бейдевинде

пошел на сближение.

Человек двенадцать из команды Блада, встревоженные, бросились на бак,

нетерпеливо посматривая на сушу.

-- Вот это и есть обещанная земля, дон Педро, -- услышал он позади себя

чей-то голос, говоривший поиспански.

Нотка скрытого торжества, прозвучавшая в этом голосе, сразу же

разбудила в Бладе все его подозрения. Он так круто повернулся к дону Диего,

что увидел ироническую улыбку, не успевшую исчезнуть с лица испанца.

-- Ваша радость при виде этой земли по меньшей мере непонятна, --

сказал Блад.

-- Да, конечно! -- Испанец потер руки, и Блад заметил, что они дрожали.

-- Это радость моряка.

-- Или предателя, что вернее, -- спокойно сказал Блад. Когда испанец

попятился от него с внезапно изменившимся выражением лица, которое полностью

уничтожило все сомнения Блада, он указал рукой на сушу и резко спросил: --

Хватит ли у вас наглости и сейчас утверждать, что это берег Кюрасао? -- Он

решительно наступал на дона Диего, который шаг за шагом отходил назад. --

Может быть, вы хотите, чтобы я сказал вам, что это за земля? Вы хотите

этого?

Уверенность, с которой говорил Блад, казалось, ошеломила испанца; он

молчал. И здесь капитан Блад наугад, а быть может, и не совсем наугад,

рискнул высказать свою догадку. Если эта береговая линия не принадлежала

Мэйну, что было не совсем невероятно, то она могла принадлежать либо Кубе,

либо Гаити. Но остров Куба, несомненно, лежал дальше к северо-западу, и Блад

тут же сообразил, что дон Диего, замыслив предательство, мог привести их к

берегам ближайшей из этих испанских территорий.

-- Эта земля, предатель и клятвопреступник, -- остров Гаити!

Он пристально всматривался в смуглое и сразу же побледневшее лицо

испанца, чтобы убедиться, как он будет реагировать на его слова. Но сейчас

отступавший испанец дошел уже до середины шканцев [40], где бизань [41]

мешала стоявшим внизу англичанам видеть Блада и дона Диего. Губы испанца

скривились в презрительной улыбке.

-- Ты слишком много знаешь, английская собака! -- тяжело дыша, сказал

он и, бросившись на Блада, схватил его за горло.

Они отчаянно боролись, крепко обхватив друг друга. Блад подставил

испанцу ногу и вместе с ним упал на палубу. Испанец, слишком понадеявшись на

свои силы, рассчитывал, что сумеет задушить Блада и выиграет полчаса,

необходимые для подхода того прекрасного судна, которое уже направлялось к

ним. То, что судно было испанским, не вызывало никаких сомнений, так как ни

один корабль другой национальности не мог бы так смело крейсировать в

испанских водах у берегов Гаити. Однако расчеты дона Диего не оправдались, и

он сообразил это слишком поздно, когда стальные мускулы сжали его клещами.

Прижав испанца к палубе коленом, Блад криками сзывал своих людей, которые,

топая по трапу, поднимались наверх.

-- Не пора ли тебе помолиться за свою грязную душу? -- в ярости спросил

Блад.

Однако дон Диего, положение которого было совершенно безнадежным,

заставил себя улыбнуться и ответил издевательски:

-- А кто помолится за твою душу, когда вот этот галион возьмет вас на

абордаж?!

-- Вот этот галион? -- переспросил Блад, мучительно осознав, что уже

было нельзя избежать последствий предательства дона Диего.

-- Да, этот галион! Ты знаешь, что это за корабль? Это "Энкарнасион" --

флагманский корабль главнокомандующего испанским флотом в здешних водах --

адмирала дона Мигеля де Эспиноса, моего брата. Это очень удачная встреча.

Всевышний, как видишь, блюдет интересы католической Испании.

Светлые глаза капитана Блада блеснули, а лицо приняло суровое

выражение.

-- Связать ему руки и ноги! -- приказал Блад своим людям и добавил: --

Чтобы ни один волосок не упал с драгоценной головы этого мерзавца!

Такое предупреждение было отнюдь не лишним, так как его люди,

рассвирепев от мысли, что им угрожает рабство более страшное, чем то, из

которого они только что вырвались, были готовы разорвать испанца в клочья. И

если сейчас они подчинились своему капитану и удержались от этого, то только

потому, что стальная нотка в голосе Блада обещала дону Диего де

Эспиноса-и-Вальдес не обычную смерть, а нечто более изощренное.

-- Грязный пират! -- презрительно бросил Блад. -- Где же твое честное

слово, подлец!

Дон Диего взглянул на него и засмеялся.

-- Ты недооцениваешь меня, -- сказал он по-английски, чтобы все его

поняли. -- Да, я говорил, что не боюсь смерти, и докажу это! Понятно,

английская собака?!

-- Ирландская, с твоего разрешения, -- поправил его Блад. -- А где же

твое честное слово, испанская скотина?

-- Неужели ты мог допустить, чтобы я оставил в ваших грязных лапах

прекрасный корабль, на котором вы сражались бы с испанцами? Ха-ха-ха! --

злорадно засмеялся дон Диего. -- Идиоты! Можете меня убить, но я умру с

сознанием выполненного долга. Не пройдет и часа, как всех вас закуют в

кандалы, а "Синко Льягас" будет возвращен Испании.

Капитан Блад, спокойное лицо которого побледнело, несмотря на густой

загар, испытующе взглянул на пленника. Разъяренные повстанцы стояли над ним,

готовые его растерзать. Они жаждали крови.

-- Не смейте его трогать! -- властно скомандовал капитан Блад,

повернулся на каблуках, подошел к борту и застыл в глубоком раздумье.

К нему подошли Хагторп, Волверстон и канонир Огл. Молчаливо

всматривались они в приближавшийся корабль. Сейчас он шел наперерез курсу

"Синко Льягас".

-- Через полчаса он сблизится с нами, и его пушки сметут все с нашей

палубы, -- заметил Блад.

-- Мы будем драться! -- с проклятием закричал одноглазый гигант.

-- Драться? -- насмешливо улыбнулся Блад. -- Разве мы можем драться,

если у нас на борту всего двадцать человек? Нет, у нас только один выход:

убедить капитана этого корабля в том, что мы испанцы, что на борту у нас все

в порядке, а затем продолжать наш путь.

-- Но как это сделать? -- спросил Хагторп.

-- Как это сделать? -- повторил Блад. -- Конечно, если бы... -- Он

смолк и задумчиво стал всматриваться в зеленую воду.

Огл, склонный к сарказму, предложил:

-- Конечно, мы могли бы послать дона Диего де Эспиноса с испанскими

гребцами заверить его братаадмирала, что все мы являемся верноподданными его

католического величества, короля Испании...

Капитан вскипел и резко повернулся к нему, с явным намерением осадить

насмешника. Но внезапно выражение его лица изменилось, а в глазах вспыхнуло

вдохновение.

-- Черт возьми, а ведь ты прав! Проклятый пират не боится смерти, но у

его сына может быть другое мнение. Сыновняя почтительность у испанцев --

весьма распространенное и сильное чувство... Эй, вы! -- обратился он к

людям, стоявшим возле пленника. -- Тащите его сюда!

И, показывая дорогу, Блад спустился через люк в полумрак трюма, где

воздух был пропитан запахом смолы и снастей, затем направился к корме и,

широко распахнув дверь, вошел в просторную кают-компанию.

Несколько человек волокли за ним связанного испанца.

Все, кто остался на борту, готовы были примчаться сюда, чтобы узнать,

как Блад расправится с предателем, но капитан приказал им не покидать

палубы.

В кают-компании стояли три заряженные кормовые пушки. Их дула

высовывались в открытые амбразуры.

-- За работу, Огл! -- приказал Блад, обращаясь к коренастому канониру,

указав ему на среднюю пушку. -- Откати ее назад.

Огл тотчас же выполнил распоряжение капитана. Блад кивнул головой

людям, державшим дона Диего.

-- Привяжите его к жерлу пушки! -- приказал он и, пока они торопливо

выполняли его приказ, сказал, обратясь к остальным: -- Отправляйтесь в

кормовую рубку и приведите сюда испанских пленных. А ты, Дайк, беги наверх и

прикажи поднять испанский флаг.

Дон Диего, привязанный к жерлу пушки, неистово вращал глазами,

проклиная капитана Блада. Руки испанца были заведены за спину и туго стянуты

веревками, а ноги привязаны к станинам лафета. Даже бесстрашный человек,

смело глядевший в лицо смерти, может ужаснуться, точно узнав, какой именно

смертью ему придется умирать.

На губах у испанца выступила пена, но он не переставал проклинать и

оскорблять своего мучителя:

-- Варвар! Дикарь! Проклятый еретик! Неужели ты не можешь прикончить

меня как-нибудь похристиански?

Капитан Блад, не удостоив его даже словом, повернулся к шестнадцати

закованным в кандалы испанским пленникам, спешно согнанным в кают-компанию.

Уже по пути сюда они слышали крики дона Диего, а сейчас с ужасом

увидели, в каком положении он находится. Миловидный подросток с кожей

оливкового цвета, выделявшийся среди пленников своим костюмом и манерой

держаться, рванулся вперед и крикнул:

-- Отец!

Извиваясь в руках тех, кто с силой удерживал его, он призывал небо и ад

отвратить этот кошмар, а затем обратился к капитану с мольбой о милосердии,

причем эта мольба в одно и то же время была и неистовой и жалобной. Взглянув

на молодого испанца, капитан Блад с удовлетворением подумал, что отпрыск

дона Диего в достаточной степени обладает чувством сыновней привязанности.

Позже Блад признавался, что на мгновение его разум возмутился против

выработанного им жестокого плана. И для того чтобы прогнать это чувство, он

вызвал в себе воспоминание о злодействах испанцев в Бриджтауне. Он припомнил

побледневшее личико Мэри Трэйл, когда она в ужасе спасалась от

насильника-головореза, которого он убил; он вспомнил и другие, не

поддающиеся описанию картины этого кошмарного дня, и это укрепило угасавшую

в нем твердость. Бесчувственные, кровожадные испанцы, со своим религиозным

фанатизмом, не имели в себе даже искры той христианской веры, символ которой

был водружен на мачте приближавшегося к ним корабля. Еще минуту назад

мстительный и злобный дон Диего утверждал, будто господь бог благоволит к

католической Испании. Ну что ж, дон Диего будет сурово наказан за это

заблуждение.

Почувствовав, что твердость вернулась в его сердце, Блад приказал Оглу

зажечь фитиль и снять свинцовый фартук с запального отверстия пушки, к жерлу

которой был привязан дон Диего. И когда Эспиноса-младший разразился новыми

проклятиями, перемешанными с мольбой, Блад круто повернулся к нему.

-- Молчи! -- гневно бросил он. -- Молчи и слушай! Я вовсе не имею

намерения отправить твоего отца в ад, как он этого заслуживает. Я не хочу

убивать его, понимаешь?

Удивленный таким заявлением, сын дона Диего сразу же замолчал, и

капитан Блад заговорил на том безупречном испанском языке, которым он так

блестяще владел, к счастью как для дона Диего, так и для себя:

-- Из-за подлого предательства твоего отца мы попали в тяжкое

положение. У нас есть все основания опасаться, что этот испанский корабль

захватит "Синко Льягас". И тогда нас ждет гибель. Так же как твой отец

опознал флагманский корабль своего брата, так и его брат, конечно, уже узнал

"Синко Льягас". Когда "Энкарнасион" приблизится к нам, то твой дядя поймет,

что именно здесь произошло. Нас обстреляют или возьмут на абордаж. Твой отец

знал, что мы не в состоянии драться, потому что нас слишком мало, но мы не

сдадимся без боя, а будем драться! -- Он положил руку на лафет пушки, к

которой был привязан дон Диего. -- Ты должен ясно представить себе одно: на

первый же выстрел с "Энкарнасиона" ответит вот эта пушка. Надеюсь, ты понял

меня?

Дрожащий от страха Эспиноса-младший взглянул в беспощадные глаза Блада,

и его оливковое лицо посерело.

-- Понял ли я? -- запинаясь, пробормотал юноша. -- Но что я должен

понять? Если есть возможность избежать боя и я могу помочь вам, скажите мне

об этом.

-- Боя могло бы и не быть, если бы дон Диего де Эспиноса лично прибыл

на борт корабля своего брата и заверил его, что "Синко Льягас" по-прежнему

принадлежит Испании, как об этом свидетельствует его флаг, и что на борту

корабля все в порядке. Но дон Диего не может отправиться лично к брату, так

как он... занят другим делом. Ну, допустим, у него легкий приступ лихорадки

и он вынужден оставаться в своей каюте. Как его сын ты можешь передать все

это своему дяде и засвидетельствовать ему свое почтение. Ты поедешь с шестью

гребцами-испанцами, из которых сам отберешь наименее -- болтливых, а я,

знатный испанец, освобожденный вами на Барбадосе из английского плена, буду

сопровождать тебя. Если я вернусь живым и если ничто не помешает нам

беспрепятственно отплыть отсюда, дон Диего останется жить, так же как и все

вы. Но если случится какая-либо неприятность, то бой с нашей стороны, как я

уже сказал, начнется выстрелом вот из этой пушки, и твой отец станет первой

жертвой схватки.

Он умолк. Из толпы его товарищей послышались возгласы одобрения, а

испанские пленники заволновались. Эспиноса-младший, тяжело дыша, ожидал, что

отец даст ему какие-то указания, но дон Диего молчал. Видимо, мужество

покинуло его в этом жестоком испытании, и он предоставлял решение сыну, так

как, возможно, не рискнул советовать ему отвергнуть предложение Блада или,

по всей вероятности, посчитал для себя унизительным убеждать сына

согласиться с ним.

-- Ну, хватит! -- сказал Блад. -- Теперь тебе все понятно. Что ты

скажешь?

Дон Эстебан провел языком по сухим губам и дрожащей рукой вытер пот,

выступивший у него на лбу. Он в отчаянии взглянул на отца, словно умоляя его

сказать что-нибудь, но дон Диего продолжал молчать. Юноша всхлипнул, и из

его горла вырвался звук, похожий на рыдание.

-- Я... согласен, -- ответил он наконец и повернулся к испанцам. -- И

вы... вы тоже согласны! -- с волнением и настойчивостью произнес он. -- Ради

дона Диего, ради меня, ради всех нас. Если вы не согласитесь, то с нами

расправятся без всякой пощады.

Поскольку дон Эстебан дал согласие, а их командир не приказывал им

сопротивляться, то зачем же им было проявлять какой-то бесполезный героизм?

Не раздумывая, они ответили, что сделают все, как нужно.

Блад отвернулся от них и подошел к дону Диего:

-- Очень сожалею, что я вынужден оставить вас на некоторое время в

таком неудобном положении... -- Тут он на секунду прервал себя, нахмурился,

внимательно поглядел на своего пленника и после этой едва заметной паузы

продолжал: -- Но я думаю, что вам уже нечего опасаться. Надеюсь, худшее не

случится.

Дон Диего продолжал молчать.

Питер Блад еще раз внимательно поглядел на бывшего командира "Синко

Льягас" и затем, поклонившись ему, отошел.

Глава XII. ДОН ПЕДРО САНГРЕ [42]

Обменявшись приветственными сигналами, "Синко Льягас" и "Энкарнасион"

легли в дрейф на расстоянии четверти мили друг от друга. Через это

пространство покрытого рябью и залитого солнцем моря от "Синко Льягас" к

"Энкарнасиону" направилась шлюпка с шестью гребцами-испанцами. На корме с

доном Эстебаном де Эспиноса сидел капитан Блад.

На дне шлюпки стояли два железных ящика, хранивших пятьдесят тысяч

песо. Золото во все времена было отличным доказательством добросовестности,

а Блад считал необходимым произвести самое благоприятное впечатление.

Правда, люди Блада пытались доказать ему, что он слишком уж усердствовал в

обеспечении обмана, однако он сумел настоять на своем. Он взял с собой также

объемистую посылку с многочисленными печатями герба де Эспиноса-и-Вальдес,

адресованную испанскому гранду, -- еще одно "доказательство", поспешно

сфабрикованное на "Синко Льягас".

В немногие минуты, оставшиеся до прибытия на "Энкарнасион", Блад давал

последние указания своему молодому спутнику -- дону Эстебану, который,

видимо, все еще колебался в чем-то и не мог решиться высказать вслух свои

сомнения.

Блад внимательно взглянул на юношу.

-- А что, если вы сами выдадите себя? -- воскликнул тот.

-- Тогда все закончится крайне печально для... всех. Я просил твоего

отца молиться за наш успех, а от тебя жду помощи, -- сказал Блад.

-- Я сделаю все, что смогу. Клянусь богом, я сделаю все! -- с юношеской

горячностью воскликнул дон Эстебан.

Блад задумчиво кивнул головой, и никто уже не произнес ни слова до тех

пор, пока шлюпка не коснулась обшивки плавучей громады "Энкарнасиона". Дон

Эстебан в сопровождении Блада поднялся по веревочному трапу. На шкафуте в

ожидании гостей стоял сам адмирал -- высокий, надменный человек, весьма

похожий на дона Диего, но немного старше его и с сединой на висках. Рядом с

ним стояли четыре офицера и монах в черно-белой сутане доминиканского

ордена.

Испанский адмирал прижал к груди своего племянника, объяснив себе его

трепет, бледность и прерывистое дыхание волнением от встречи с дядей. Затем,

повернувшись, он приветствовал спутника дона Эстебана.

Питер Блад отвесил изящный поклон, вполне владея собой, если судить

только по его внешнему виду.

-- Я -- дон Педро Сангре, -- объявил он, переводя буквально свою

фамилию на испанский язык, -- несчастный кабальеро из Леона, освобожденный

из плена храбрейшим отцом дона Эстебана. -- И в нескольких словах он изложил

те воображаемые обстоятельства, при которых он якобы попал в плен к

проклятым еретикам с острова Барбадос и как его освободил дон Диего.

-- Benedicticamus Domino [43], -- сказал монах, выслушав эту краткую

историю.

-- Ex hoc nunc et usque in seculum [44], -- скромно опустив глаза,

ответил Блад, который всегда, когда это было ему нужно, вспоминал о том, что

он католик.

Адмирал и офицеры, сочувственно выслушав рассказ кабальеро, сердечно

его приветствовали. Но вот наконец был задан давно уже ожидаемый вопрос:

-- А где же мой брат? Почему он не прибыл на корабль, чтобы лично

приветствовать меня?

Эспиноса-младший ответил так:

-- Мой отец с огорчением вынужден был лишить себя этой чести и

удовольствия. К сожалению, дорогой дядя, он немного нездоров, и это

заставляет его не покидать своей каюты... О нет, нет, ничего серьезного! У

него легкая лихорадка от небольшой раны, полученной им во время недавнего

нападения на остров Барбадос, когда, к счастью, был освобожден из неволи и

этот кабальеро.

-- Позволь, племянник, позволь! -- с притворной суровостью

запротестовал дон Мигель. -- Какое нападение? Мне ничего не известно обо

всем этом. Я имею честь представлять здесь его католическое величество

короля Испании, а он находится в мире с английским королем. Ты уже и так

сообщил мне больше, чем следовало бы... Я попытаюсь забыть все это, о чем

попрошу и вас, господа, -- добавил он, обращаясь к своим офицерам. При этом

он подмигнул улыбающемуся капитану Бладу и добавил: -- Ну что ж! Если брат

не может приехать ко мне, я сам поеду к нему.

Дон Эстебан побледнел, словно мертвец, с лица Блада сбежала улыбка, но

он не потерял присутствия духа и конфиденциальным тоном, в котором

восхитительно смешивались почтительность, убеждение и ирония, сказал:

-- С вашего позволения, дон Мигель, осмеливаюсь заметить, что вот

именно этого вам не следует делать. И в данном случае я высказываю точку

зрения дона Диего. Вы не должны встречаться с ним, пока не заживут его раны.

Это не только его желание, но и главная причина, объясняющая его отсутствие

на борту "Энкарнасиона". Говоря по правде, раны вашего брата, дон Мигель, не

настолько уж серьезны, чтобы помешать его прибытию сюда. Дона Диего гораздо

больше тревожит не его здоровье, а опасность поставить вас в ложное

положение, если вы непосредственно от него услышите о том, что произошло

несколько дней назад. Как вы изволили сказать, ваше

высокопревосходительство, между его католическим величеством королем Испании

и английским королем -- мир, а дон Диего, ваш брат... -- Блад на мгновение

запнулся. -- Полагаю, у меня нет необходимости что-либо добавлять. То, что

вы услыхали о каком-то нападении, только слухи, вздорные слухи, не больше.

Ваше высокопревосходительство прекрасно понимает это, не правда ли?

Его высокопревосходительство адмирал нахмурился.

-- Да, я понимаю, но... не все, -- сказал он задумчиво.

На какую-то долю секунды Бладом овладело беспокойство. Не вызвала ли

его личность сомнений у этого испанца? Но разве по одежде и по языку

кабальеро Педро Сангре не был настоящим испанцем и разве не стоял рядом с

ним дон Эстебан, готовый подтвердить его историю? И прежде чем адмирал успел

вымолвить хотя бы слово, Блад поспешил дать дополнительное подтверждение:

-- А вот здесь в лодке два сундука с пятьюдесятью тысячами песо,

которые нам поручено доставить вашему высокопревосходительству.

Его высокопревосходительство даже подпрыгнул от восторга, а офицеры его

внезапно заволновались.

-- Это выкуп, полученный доном Диего от губернатора Барба...

-- Ради бога, ни слова больше! -- воскликнул адмирал. -- Я ничего не

слышал... Мой брат желает, чтобы я доставил для него эти деньги в Испанию?

Хорошо! Но это дело семейное. Оно касается только моего брата и меня.

Сделать это, конечно, можно. Но я не должен знать... -- Он смолк. -- Гм!

Пока будут поднимать на борт эти сундуки, прошу ко мне на стаканчик малаги,

господа. И адмирал в сопровождении четырех офицеров и монаха, специально

приглашенных для этого случая, направился в свою каюту, убранную с

королевской роскошью.

Слуга, разлив по стаканам коричневатое вино, удалился. Дон Мигель,

усевшись за стол, погладил свою курчавую острую бородку и, улыбаясь, сказал:

-- Пресвятая дева! У моего брата, господа, предусмотрительнейший ум.

Ведь я мог бы неосторожно посетить его на корабле и увидеть там такие вещи,

которые мне, как адмиралу Испании, было бы трудно не заметить.

Эстебан и Блад тут же с ним согласились. Затем Блад, подняв стакан,

выпил за процветание Испании и за гибель идиота Якова, сидящего на

английском престоле. Вторая половина его тоста была вполне искренней.

Адмирал рассмеялся:

-- Синьор! Синьор! Жаль, нет моего брата. Он обуздал бы ваше

неблагоразумие. Не забывайте, что его католическое величество и король Яков

-- добрые друзья, и, следовательно, тосты, подобные вашим, в этой каюте,

согласитесь, неуместны, но, поскольку такой тост уже произнесен человеком, у

которого есть особые причины ненавидеть этих английских собак, мы, конечно,

можем выпить, господа, но... неофициально.

Все громко рассмеялись и выпили за гибель короля Якова с еще большим

энтузиазмом, поскольку тост был неофициальным. Затем дон Эстебан, беспокоясь

за судьбу отца и помня, что страдания его затягивались по мере их задержки

здесь, поднялся и объявил, что им пора возвращаться.

-- Мой отец торопится в Сан-Доминго, -- объяснил юноша. -- Он просил

меня прибыть сюда только для того, чтобы обнять вас, дорогой дядя. Поэтому

прошу вашего разрешения откланяться.

Адмирал, разумеется, не счел возможным их задерживать.

Подходя к веревочному трапу, Блад тревожно взглянул на матросов

"Энкарнасиона", которые, перегнувшись через борт, болтали с гребцами шлюпки,

качавшейся на волнах глубоко внизу. Поведение гребцов, однако, не вызывало

оснований для беспокойства. Люди из команды "Синко Льягас", к счастью для

себя, держали язык за зубами.

Адмирал попрощался с Эстебаном нежно, а с Бладом церемонно:

-- Весьма сожалею, что нам приходится расставаться с вами так скоро,

дон Педро. Мне хотелось бы, чтобы вы провели больше времени на

"Энкарнасионе".

-- Мне, как всегда, не везет, -- вежливо ответил Блад.

-- Но льщу себя надеждой, что мы вскоре встретимся, кабальеро.

-- Вы оказываете мне высокую честь, дон Мигель, -- церемонно ответил

Блад. -- Она превышает мои скромные заслуги.

Они спустились в шлюпку и, оставляя за собой огромный корабль, с

гакаборта которого адмирал махал им рукой, услыхали пронзительный свисток

боцмана, приказывающий команде занять свои места. Еще не дойдя до "Синко

Льягас", они увидели, что "Энкарнасион", подняв паруса и делая поворот

оверштаг [45], приспустил в знак прощания флаг и отсалютовал им пушечным

выстрелом.

На борту "Синко Льягас" у кого-то (позже выяснилось, что у Хагторпа)

хватило ума ответить тем же. Комедия заканчивалась, но финал ее был

неожиданно окрашен мрачной краской.

Когда они поднялись на борт "Синко Льягас", их встретил Хагторп. Блад

обратил внимание на какоето застывшее, почти испуганное выражение его лица.

-- Я вижу, что ты уже это заметил, -- тихо сказал Блад.

Хагторп понимающе взглянул на него и тут же отбросил мелькнувшую в его

мозгу мысль: капитан Блад явно не мог знать о том, что он хотел ему сказать.

-- Дон Диего... -- начал было Хагторп, но затем остановился и как-то

странно посмотрел на Блада.

Дон Эстебан перехватил взгляды, какими обменялись Хагторп и Блад,

побледнел как полотно и бросился к ним.

-- Вы не сдержали слова, собаки? Что вы сделали с отцом? -- закричал

он, а шестеро испанцев, стоявших позади него, громко зароптали.

-- Мы не нарушали обещания, -- решительно ответил Хагторп, и ропот

сразу умолк. -- В этом не было никакой необходимости. Дон Диего умер еще до

того, как вы подошли к "Энкарнасиону".

Питер Блад продолжал молчать.

-- Умер? -- рыдая, спросил Эстебан. -- Ты хочешь сказать, что вы убили

его! Отчего он умер?

Хагторп посмотрел на юношу.

-- Насколько я могу судить, -- сказал он, -- он умер от страха.

Услышав такой оскорбительный ответ, дон Эстебан влепил Хагторпу

пощечину, и тот, конечно, ответил бы ему тем же, если бы Блад не стал меж

ними и если бы его люди не схватили молодого испанца.

-- Перестань, -- сказал Блад. -- Ты сам вызвал мальчишку на это,

оскорбив его отца.

-- Я думаю не об оскорблении, -- ответил Хагторп, потирая щеку, -- а о

том, что произошло. Пойдем посмотрим.

-- Мне нечего смотреть, -- сказал Блад. -- Он умер еще до того, как мы

сошли с борта "Синко Льягас", и уже мертвый висел на веревках, когда я с ним

разговаривал.

-- Что вы говорите? -- закричал Эстебан.

Блад печально взглянул на него, чуть-чуть улыбнулся и спокойно спросил:

-- Ты сожалеешь о том, что не знал об этом раньше? Не так ли?

Эстебан недоверчиво смотрел на него широко открытыми глазами.

-- Я вам не верю, -- наконец сказал он.

-- Это твое дело, но я врач и не могу ошибиться, когда вижу перед собой

умершего.

Снова наступила пауза, и юноша медленно начал сознавать, что случилось.

-- Знай я об этом раньше, ты уже висел бы на нок-рее "Энкарнасиона! "

-- Несомненно. Вот поэтому я сейчас и думаю о той выгоде, какую человек

может извлечь из того, что знает он и чего не знают другие.

-- Но ты еще будешь там болтаться! -- бушевал Эспиноса-младший.

Капитан Блад пожал плечами и отвернулся. Однако слова эти он запомнил,

так же как запомнил их Хагторп и все, кто стоял на палубе. Это выяснилось на

совете, состоявшемся вечером. Совет собрался для решения дальнейшей судьбы

испанских пленников. Всем было ясно, что они не смогут добраться до Кюрасао,

так как запасы воды и продовольствия были уже на исходе, а Питт еще не мог

приступить к своим штурманским обязанностям. Обсудив все это, они решили

направиться к востоку от острова Гаити и, пройдя вдоль его северного

побережья, добраться до острова Тортуга.

Там, в порту, принадлежавшем французской ВестИндской компании, им по

крайней мере не угрожала опасность захвата.

Сейчас возникал вопрос, должны ли они тащить с собой испанских

пленников или же, посадив их в лодку, дать им возможность самим добираться

до земли, находившейся всего лишь в десяти милях. Именно это предлагал

сделать Блад.

-- У нас нет иного выхода, -- настойчиво доказывал он. -- На Тортуге их

сожгут живьем.

-- Эти свиньи заслуживают и худшего! -- проворчал Волверстон.

-- Вспомни, Питер, -- вмешался Хагторп, -- чем тебе сегодня угрожал

мальчишка. Если он спасется и расскажет дяде-адмиралу о том, что случилось,

осуществление его угрозы станет более чем возможным.

-- Я не боюсь его угроз.

-- А напрасно, -- заметил Волверстон. -- Разумнее было бы повесить его

вместе с остальными.

-- Гуманность проявляется не только в разумных поступках, -- сказал

Блад, размышляя вслух. -- Иногда лучше ошибаться во имя гуманности, даже

если эта ошибка, пусть даже в виде исключения, объясняется состраданием. Мы

пойдем на такое исключение. Я не могу согласиться с таким хладнокровным

убийством. На рассвете дайте испанцам шлюпку, бочонок воды, несколько

лепешек, и пусть они убираются к дьяволу!

Это было его последнее слово. Люди, наделившие Блада властью,

согласились с его решением, и на рассвете дон Эстебан и его соотечественники

покинули корабль.

Два дня спустя "Синко Льягас" вошел в окруженную скалами Кайонскую

бухту. Эта бухта, созданная природой, представляла собой неприступную

цитадель для тех, кому посчастливилось ее захватить.

Поиск по сайту: