Глава XXII. ССОРА

"Арабелла" стояла в огромной гавани Порт-Ройяла, достаточно

вместительной, чтобы дать пристанище кораблям всех военных флотов мира. По

существу, корабль был в плену, так как примерно в четверти мили от правого

борта вздымалась тяжелая громада круглой башни форта, а не более чем в двух

кабельтовых за кормой и с левого борта "Арабеллу" стерегли шесть военных

судов ямайской эскадры, стоявших на якоре.

Прямо перед "Арабеллой", на противоположном берегу гавани, белели

плоские фасады зданий довольно большого города, спускавшегося почти к самой

воде. За этими зданиями подобно террасам поднимались красные крыши,

обозначая отлогий склон берега, на котором был расположен город. На фоне

далеких зеленых холмов, под небом, напоминавшим купол из полированной стали,

местами возвышались среди крыш остроконечные башенки и шпили.

Лежа на плетеной кушетке, прикрытой для защиты от жгучего солнца

самодельным тентом из бурой парусины, на квартердеке скучал Питер Блад. В

руках его была истрепанная книга -- "Оды" Горация в переплете из телячьей

кожи.

С нижней палубы доносилось шарканье швабр и журчание воды в шпигатах

[68].

Было еще очень рано, и моряки под командой боцмана Хэйтона работали на

шкафуте и баке, а один из моряков хриплым голосом напевал корсарскую

песенку:

В борт ударились бортом,

Перебили всех потом,

И отправили притом на дно морское!

Дружнее, хо! Смелей, йо-хо!

Кто теперь на чертов Мэйн пойдет со мною?

Блад вздохнул, и по его энергичному загорелому лицу пробежало что-то

вроде улыбки, а затем, забыв обо всем окружающем, он погрузился в

размышления.

Последние две недели со дня получения им офицерского патента дела его

шли отвратительно. Сразу же после прибытия на Ямайку начались неприятности с

Бишопом. Едва лишь Блад и лорд Джулиан сошли на берег, как их встретил

человек, даже не пытавшийся скрыть величайшей своей досады по поводу такого

нежданного поворота событий и своей решимости изменить положение. Вместе с

группой офицеров Бишоп ждал их на молу.

-- Насколько я догадываюсь, вы лорд Джулиан Уэйд? -- грубо спросил он,

бросив злобный взгляд на капитана Блада.

Лорд Джулиан поклонился.

-- Как мне кажется, я имею честь разговаривать с губернатором Ямайки

полковником Бишопом? -- спросил лорд с изысканной вежливостью, и его слова

прозвучали так, как если бы его светлость давал полковнику Бишопу урок

хорошего тона.

Сообразив это, полковник, хотя и с опозданием, сняв свою широкополую

шляпу, отвесил церемонный поклон, а затем сразу же приступил к делу:

-- Мне сказали, что вы выдали этому человеку королевский офицерский

патент. -- В его голосе чувствовалось раздраженное ожесточение. -- Ваши

мотивы были, несомненно, благородны... вы были признательны за освобождение

из рук испанцев. Но патент должен быть немедленно аннулирован. Это

недопустимая оплошность, милорд.

-- Я вас не понимаю, -- холодно заметил лорд Джулиан.

-- Конечно, не понимаете, иначе вы никогда бы так не поступили. Этот

человек обманул вас. Вначале он был бунтовщиком, потом стал беглым рабом, а

сейчас это кровожадный пират. Весь прошлый год я за ним охотился.

-- Мне все это хорошо известно, сэр. Я не так легко раздаю королевские

патенты.

-- Да? А как же тогда назвать то, что вы сделали? Но ничего, я как

губернатор Ямайки, назначенный его величеством королем Англии, исправлю вашу

ошибку по-своему.

-- Каким же образом?

-- Этого мерзавца ждет виселица в Порт-Ройяле.

Блад хотел вмешаться, но лорд Джулиан предупредил его:

-- Я вижу, сударь, что вы не можете понять сути дела. Если патент выдан

по ошибке, то эта ошибка не моя. Я действую в соответствии с инструкциями

лорда Сэндерленда. Его светлость, хорошо зная обо всех этих фактах, поручил

мне передать патент капитану Бладу, если капитан Блад согласится его

принять.

От испуга полковник Бишоп разинул рот:

-- Лорд Сэндерленд дал такое указание?

-- Да.

Не дождавшись ответа губернатора, который окончательно потерял дар

речи, лорд Джулиан спросил:

-- Осмелитесь ли вы сейчас настаивать на том, что я ошибся? Берете ли

вы на себя ответственность исправить мою ошибку?

-- Я... я... не думал...

-- Это я понимаю, сэр. Разрешите представить вам капитана Блада.

Волей-неволей полковник Бишоп вынужден был сделать самое любезное

выражение лица, на какое только был способен. Однако все понимали, что под

этой маской он скрывал лютую ярость.

А вслед за таким сомнительным началом положение дел не только не

улучшилось, но, пожалуй, ухудшилось.

Лежа на кушетке, Блад думал еще и о другом. Он уже две недели находился

в Порт-Ройяле, так как его корабль фактически вошел в состав ямайской

эскадры. Когда весть об этом дойдет до острова Тортуга и корсаров, ожидающих

его возвращения, имя капитана Блада, до сих пор пользовавшееся таким

уважением "берегового братства", теперь будет упоминаться с омерзением.

Недавние друзья будут рассматривать его поступок как предательство, как

переход на сторону врага. Пройдет еще немного времени, и может случиться,

что он поплатится за это своей жизнью. Ради чего ему нужно было ставить себя

в такое положение? Ради девушки, которая все время упорно не замечает его?

Он считал, что Арабелла по-прежнему питает к нему отвращение. За эти две

недели она едва удостаивала его взглядом. А ведь именно для этого он

ежедневно торчал в резиденции ее дяди, не обращая внимания на нескрываемую

враждебность полковника. Но и это еще было не самое худшее. Он видел, что

все свое время и внимание Арабелла уделяет только лорду Джулиану -- молодому

и элегантному вельможе из числа бездельников Сент-Джеймского двора. Какие же

надежды имелись у него, отъявленного авантюриста, изгнанного из общества,

против такого соперника, который вдобавок ко всему был еще и несомненно

способным человеком?

Нетрудно вообразить себе, какой горечью наполнилась его душа. Капитан

Блад сравнивал себя с той собакой из басни, что выпустила из пасти кость,

погнавшись за ее отражением.

Он попытался найти утешение в двух строках на странице открытой им

книги:

Люби не то, что хочется любить,

А то, что можешь, то, чем обладаешь...

Но и любимый Гораций не мог утешить капитана Блада.

Его мрачные раздумья прервал приход шлюпки, которая, незаметно подойдя

с берега, ударилась о высокий красный корпус "Арабеллы"; потом послышался

чей-то хриплый голос, судовой колокол отчетливо и резко пробил две склянки,

и вслед за ними раздался длинный, пронзительный свисток боцмана.

Эти звуки окончательно привели в себя капитана Блада, и он поднялся с

кушетки. Его красивый красный мундир, расшитый золотом, свидетельствовал о

новом звании капитана. Сунув в карман книгу, он подошел к резным перилам

квартердека и увидел Питта, поднимавшегося по трапу.

-- Записка от губернатора, -- сказал шкипер, протягивая ему сложенный

лист бумаги.

Капитан сломал печать и пробежал глазами записку. Питт, в просторной

рубахе и бриджах, облокотясь на перила, наблюдал за ним, и его честное,

открытое лицо выражало явную озабоченность и тревогу.

Блад, взглянув на Питта, засмеялся, но сразу же умолк, скривив губы.

-- Весьма повелительный вызов, -- сказал он, передавая своему другу

записку.

Молодой шкипер прочел ее, а затем задумчиво погладил свою золотистую

бородку.

-- Ты, конечно, не поедешь?! -- сказал он полувопросительно,

полуутвердительно.

-- А почему бы и нет? Разве я не бываю ежедневно в форту?..

-- Но он хочет вести разговор о нашем старом волке. Эта история дает

ему повод для недовольства. Ты ведь знаешь, Питер, что только лорд Джулиан

мешает Бишопу расправиться с тобой. Если сейчас он сможет доказать, что...

-- Ну, а если даже он сможет? -- беззаботно прервал его Блад. -- Разве

на берегу я буду в большей опасности, чем здесь, когда у нас осталось не

более пятидесяти равнодушных мерзавцев, которые так же будут служить королю,

как и мне? Клянусь богом, дорогой Джереми, "Арабелла" здесь в плену, под

охраной форта и вот этой эскадры. Не забывай этого.

Питт сжал кулаки и, не скрывая недовольства, спросил:

-- Но почему же в таком случае ты разрешил уйти Волверстону и другим?

Ведь можно же было предвидеть...

-- Перестань, Джереми! -- перебил его Блад. -- Ну, скажи по совести,

как я мог удержать их? Ведь мы так договорились. Да и чем они помогли бы

мне, если бы даже остались с нами?

Питт ничего не ответил, и капитан Блад, опустив руку на плечо друга,

сказал:

-- Вижу, что сам понимаешь. Я возьму шляпу, трость и шпагу и отправлюсь

на берег. Прикажи готовить шлюпку.

-- Ты отдаешь себя в лапы Бишопа! -- предупредил его Питт.

-- Ну, это мы еще посмотрим. Может быть, меня не так-то легко взять,

как ему кажется. Я еще могу кусаться! -- И, засмеявшись, Блад ушел в свою

каюту.

На этот смех Джереми Питт ответил ругательством. Несколько минут он

стоял в нерешительности, а затем нехотя спустился по трапу, чтобы отдать

распоряжение гребцам.

-- Если с тобой что-нибудь случится, Питер, -- сказал он, когда Блад

спускался с борта корабля, -- то пусть Бишоп пеняет на себя. Эти пятьдесят

парней сейчас, может быть, и равнодушны, но если нас обманут, то от их

равнодушия и следа не останется.

-- Ну что со мной может случиться, Джереми? Не волнуйся! Обещаю тебе,

что буду обратно к обеду.

Блад спустился в ожидавшую его шлюпку, хорошо понимая, что, отправляясь

сегодня на берег, подвергает себя очень большому риску. Может быть, поэтому,

ступив на узкий мол у невысокой стены форта, из амбразур которого торчали

черные жерла пушек, он приказал гребцам ждать его здесь. Ведь могло

случиться, что ему придется немедля возвращаться на корабль.

Он не спеша обогнул зубчатую стену и через большие ворота вошел во

внутренний двор. Здесь бездельничало с полдюжины солдат, а в тени стены

медленно прогуливался комендант форта майор Мэллэрд. Заметив капитана Блада,

он остановился и отдал ему честь, как полагалось по уставу, но улыбка,

ощетинившая его жесткие усы, была мрачнонасмешливой. Однако внимание Питера

Блада было поглощено совсем другим.

Справа от него простирался большой сад, в глубине которого находился

белый дом губернатора. На главной аллее сада, обрамленной пальмами и

сандаловыми деревьями, он увидел Арабеллу Бишоп. Быстрыми шагами Блад

пересек внутренний двор и догнал ее.

-- Доброе утро, сударыня! -- поздоровался он, снимая шляпу, и тут же

протестующе добавил: -- Честное слово, безжалостно заставлять меня гнаться

за вами в такую жару!

-- Зачем же вы тогда гнались? -- холодно спросила она и торопливо

добавила: -- Я спешу, и, надеюсь, вы извините меня, что я не могу

задержаться.

-- Вы совсем не спешили до моего появления, -- шутливо запротестовал

он, и, хотя его губы улыбались, в глазах его появилось какое-то странное,

жесткое выражение.

-- Но если вы заметили это, сэр, то меня удивляет ваша настойчивость.

Их шпаги скрестились. И не в привычках Блада было уклоняться от

схватки.

-- Честное слово, вы могли бы как-то объясниться, -- заметил он. --

Ведь только ради вас я нацепил этот королевский мундир, и вам должно быть

неприятно, что его носит вор и пират.

Она пожала плечами и отвернулась, чувствуя одновременно и обиду и

раскаяние. Однако, опасаясь выдать свое раскаяние, она решила прикрыться

обидой и заметила:

-- Я делаю все от меня зависящее.

-- Чтобы время от времени заниматься благотворительностью. -- И он

попытался улыбнуться. -- Слава богу, признателен вам и за это. Я, может

быть, беру на себя слишком много, но не могу забыть, что, когда я был только

рабом на плантациях вашего дяди, вы относились ко мне с большей добротой.

-- Тогда вы имели основание на нее рассчитывать. В то время вы были

просто несчастным человеком.

-- Ну, а кем же вы можете назвать меня сейчас?

-- Едва ли несчастным. Ваше счастье на морях стало пословицей. Были

слухи и еще кое о чем: о вашем счастье и ваших успехах в других делах.

Она сказала это, вспомнив о мадемуазель д'Ожерон, и, если бы могла, тут

же взяла бы свои слова обратно. Но Питер Блад и не придал им значения,

совсем не поняв ее намека.

-- Да? Все это ложь, черт побери, и я могу это доказать вам.

-- Я даже не понимаю, к чему вам утруждать себя доказательствами, --

заметила она, чтобы выбить оружие у него из рук.

-- Для того, чтобы вы думали обо мне лучше.

-- То, что я думаю, сэр, должно очень мало вас трогать.

Это был обезоруживающий удар, и он, отказавшись от боя, принялся ее

уговаривать:

-- Как вы можете говорить так, видя на мне мундир королевской службы,

которую я ненавижу? Разве не вы сказали мне, что я могу искупить свою вину?

Мне хочется только восстановить свое доброе имя в ваших глазах. Ведь в

прошлом я не сделал ничего такого, чего мне следовало бы стыдиться.

Она не выдержала его пристального взгляда и опустила глаза.

-- Я... я не понимаю, почему вы так говорите со мной, -- сказала она

уже не с той уверенностью, как раньше.

-- Ах так! Теперь вы не понимаете! -- воскликнул он. -- Тогда я скажу

вам.

-- О нет, не нужно! -- В ее голосе прозвучала подлинная тревога. -- Я

сознаю все, что вы сделали, и понимаю, что вы хоть немного, но беспокоились

за меня. Верьте мне, я очень признательна. Я всегда буду признательна вам...

-- Но если вы будете всегда думать обо мне, как о воре и пирате, то,

честное слово, оставьте вашу признательность при себе. Мне она ни к чему.

На щеках Арабеллы вспыхнул яркий румянец, и Блад заметил, как ее грудь

под белым шелком стала чаще вздыматься. Если даже ее и возмутили слова Блада

и тон, каким они были произнесены, она все же подавила в себе возмущение,

поняв, что сама была причиной его гнева. Арабелла честно попыталась

исправить свою оплошность.

-- Вы ошибаетесь, -- начала она. -- Это не так.

Но им не суждено было понять друг друга. Ревность -- дурной спутник

благоразумия, а она шла рядом с каждым из них.

-- Но в таком случае что же так... или, вернее, кто? -- спросил он и

тут же добавил: -- Лорд Джулиан?

Она взглянула на него с возмущением.

-- О, будьте откровенны со мной! -- безжалостно настаивал он. --

Сделайте мне милость, скажите прямо.

Несколько минут Арабелла стояла молча. Она прерывисто дышала, и румянец

на ее щеках то появлялся, то исчезал.

-- Вы... вы совершенно невыносимы, -- сказала она, отводя глаза. --

Разрешите мне пройти.

Он отступил и своей широкополой шляпой, которую все еще держал в руке,

сделал жест в сторону дома.

-- Я больше не задерживаю вас, сударыня. В конце концов, я могу еще

исправить свой отвратительный поступок. Потом вы припомните, что меня

вынудила это сделать ваша жестокость.

Она тут же остановилась и взглянула ему прямо в лицо. Теперь она уже

защищалась, и голос ее дрожал от негодования.

-- Вы говорите со мной таким тоном! Вы осмеливаетесь разговаривать со

мной подобным образом! -- воскликнула она, поражая его своей страстностью.

-- Вы имеете дерзость укорять меня за то, что я не хочу касаться ваших рук,

когда мне известно, что они обагрены кровью, когда я знаю вас не только как

убийцу...

Он глядел на нее, приоткрыв рот от удивления.

-- Убийца? Я? -- выговорил он наконец.

-- Назвать вам ваши жертвы? Да? Разве не вы убили Левасера?

-- Левасер? -- Он даже чуть-чуть улыбнулся. -- Значит, вам и это

сказали?!

-- А вы отрицаете это?

-- К чему? Вы правы -- я убил его. Но я могу припомнить еще одно

убийство другого человека при аналогичных обстоятельствах. Это произошло в

Бриджтауне в ночь, когда на город напали испанцы. Мэри Трэйл может

рассказать вам все подробности. Она была при этом.

Он яростно нахлобучил шляпу и сердито ушел, до того как она успела

что-либо ответить ему или хотя бы уразуметь смысл всего, что он ей сказал.

Поиск по сайту: