ДВОЙНОЙ СЧЕТ

На уровне построения повествования основным принципом яв­ляется двойная (и множественная) организация повествовательных звеньев. Почти каждый сюжетный ход имеет альтернативу — дру­гую реализацию того или иного поворота сюжета, другую интерпре­тацию события, другую мотивацию поступка героя. Вместо пози­тивного утверждения или описания события читателю зачастую предлагается набор возможностей, не все из которых реализуются.

Рассмотрим, к примеру, планы будущей жизни, которые Лопу­хов обсуждает с Верой Павловной. Так же, как Чернышевский, кото­рый старался учесть в дневнике, посвященном женитьбе, все вари­анты возможного развития событий, Лопухов обдумывает разные возможности: что если Вера Павловна будет тяготиться мыслью о том, что, женившись на ней, Лопухов жертвует собой, или, что если он не сможет обеспечить все ее потребности? Автор спешит предуп­редить читателя, что в монологе Лопухова нет никаких намеков на истинную природу будущих событий романа: жизнь героев пойдет по другому руслу. Однако автор принимает во внимание и эти воз­можности, и они вплетены в повествование. Далее в романе Рахме­тов в разговоре с Верой Павловной упрекает Лопухова в том, что он не учел еще одну возможность — жена может полюбить другого (сам Чернышевский ее учел): «Он все-таки должен был на всякий случай приготовить вас к чему-нибудь подобному, просто как к делу случайности, которой нельзя желать, которой не за чем ждать, но которая все-таки может представиться: ведь за будущее нельзя ру­чаться, какие случайности может привести оно» (225).

«За будущее нельзя ручаться» — Чернышевский не мог ручаться и за настоящее. Событие существует в романе как дерево возможно­стей, которые порой сосуществуют, противореча одно другому. Пример такого повествовательного приема — реакция толпы на «са-

моубийство» неизвестного (Лопухова). Тут же предлагаются два ва­рианта события: (1) неизвестный застрелился, и (2) не застрелился. Возможности эти развиваются дальше. Если неизвестный застре­лился, он мог так поступить по разным причинам: (1 А) застрелил­ся, потому что был пьян; (1.В) застрелился, потому что промотался; (1.С) застрелился, потому что просто дурак. Второй вариант (не за­стрелился) разветвляется в три подварианта: (2А) выстрелил ка­кой-то пьяный; (2.В) выстрелил какой-то озорник; (2.С) выстрелил какой-то дурак. Вторая ветка, в свою очередь, дает два ответвления: (2.В.1) кто-то выстрелил и убежал; (2.В.2) кто-то выстрелил, поду­рачился, скрылся в толпе и сейчас смеется над тревогою, какую на­делал. Подвариант 2.С амбивалентен, и все возможные варианты исходного события включены в него: «На этом "просто дурак" со­шлись все, даже и те, которые отвергали, что он застрелился. Дейст­вительно ли, пьяный ли, промотавшийся ли застрелился, или озор­ник, вовсе не застрелился, а только выкинул штуку, — все равно, глупая, дурацкая штука» (8).

Этот вариант становится исходным пунктом для нового дерева возможностей. Дурак, что стрелялся на мосту, — кто же стреляется на мосту. Следовательно, не застрелился. Если же он застрелился, то дурак, что стрелялся на мосту, либо умно, что на мосту («от всякой раны свалится в воду и захлебнется»).

Спор о самоубийстве создает сложную систему возможностей, противоречащих одна другой, относительно и самого события, и его оценки. Этот спор кончается на чрезвычайно двусмысленной ноте: «теперь уже ничего нельзя было разобрать — и дурак, и умно!» (9). Реальность события так и не устанавливается. Для романа в целом самоубийство Лопухова продолжает существовать в двух, казалось бы, исключающих друг друга вариантах. С одной стороны, развитие сюжета основано на предположении, что Лопухов мертв. С другой стороны, для всего смысла романа важно, что он на самом деле не убивал себя. После «самоубийства» Лопухов одновременно и жив и мертв.

Этот пример является крайностью. Приведенный как пролог к роману, он наглядно демонстрирует структурные принципы всего повествования; эта модель последовательно применяется на протя­жении всего текста. Так, многие важные повороты сюжета, как и мелкие его ходы излагаются, как парадигмы возможностей. Таким образом представлена женитьба Веры Павловны и Лопухова (важ­ный идеологический пункт). Кроме описанных выше ходов, в рома­не также обсуждаются (устами Рахметова) возможные последствия несовпадения характеров мужа и жены и возможной неудовлетво­ренности жены:

«В какую форму должно было развиться это недовольство? Если бы вы и он, оба, или хоть один из вас, были люди не развитые, не

деликатные или дурные, оно развилось бы в обыкновенную свою форму — вражда между мужем и женой, вы бы грызлись между со­бою, если бы вы оба были дурны, или один из вас грыз бы другого, а другой был бы сгрызаем» (223).

По тому же принципу построена решающая сцена в начале ро­мана, когда Жюли объявляет Сторешникову ультиматум:

«Если вы имеет возразить что-нибудь, я жду [...] если предлагае­мое мною пособие кажется вам достаточно, я выскажу условия, на которых согласна оказать его [...] Вы можете принять или не при­нять их, вы принимаете их— я отправляю письмо, вы отвергаете их — я жгу письмо, и т. д., все в этой же бесконечной манере» (32-33).

Этот принцип используется и как риторический прием. Один из второстепенных персонажей, домохозяйка Лопухова (которая пыта­ется истолковать визит Сержа и Жюли), нечаянно роняет: «Либо наш, либо наша приходятся либо братом, либо сестрой, либо гене­ралу, либо генеральше» (121).

Общий принцип получает аллегорическую репрезентацию в фи­нансовых операциях откупа и залога. Залог— это основное дело Марьи Алексеевны; откуп — дело ее мечты, карьера, которую она предрекает зятю. Марья Алексеевна— ростовщица; она ссужает деньги под залог. Суть этой операции в том, что ценность заклады­ваемого предмета определяется двумя различными суммами. Пер­вая сумма выдается сдатчику вещи, вторую — получает ростовщик, когда предмет выкупается. Тот же принцип стоит за системой отку­па: частное лицо получает лицензию на сбор налогов (например, на продажу спиртного), но сумма, сдаваемая государству, меньше той, которая собрана в действительности. Обе финансовые операции да­ют возможность определить один и тот же объект через два количе­ственных выражения.

Эта аналогия из области финансов и экономики (к которым час­то прибегал Чернышевский, чтобы развить абстрактные модели разрешения жизненных конфликтов) указывает на двойное бытова­ние предмета с помощью математической формулы и численно вы­ражает его двойственность. Такие двойные ценности часто встреча­ются в романе. К примеру, двойственной природой отличаются по­дарки, которые Марья Алексеевна делает дочери. Порой это зало­женные и невыкупленные вещи, которые обошлись ей гораздо де­шевле своей истинной стоимости. Даже когда она покупает подарки, они существуют в двух разных системах стоимости: «Оба платья обошлись 174 рубля; по крайней мере так сказала Мария Алексеев­на мужу, а Верочка знала, что всех денег вышло на них меньше 100 рублей» (18). Таким же способом делает подарки хозяйка дома, у ко­торой служит муж Марьи Алексеевны; она говорит ему: «Это [платье] я дарю вашей жене. Оно стоит 150 руб. (85 руб.). Я его толь­ко два раза (гораздо более 20) надевала» (42).

Принципом двойного счета пользуется Чернышевский и при

подсчете экономической выгоды от кооперативной организации труда в мастерской Веры Павловны. Главная выгода проживания в коммуне состоит в том, что индивидуальному владельцу плата об­ходится в одну сумму, а каждому из членов кооператива — в другую, меньшую. Квартира, которая обходится индивидуальному жильцу в 1675 рублей, каждому из членов кооператива, при найме коммуной, обходится в 1250 рублей с человека. Такая же трансформация про­исходит со стоимостью обеда и различных хозяйственных принад­лежностей. Плохой обед, который обходится одному человеку в 30 копеек, становится хорошим обедом за 16 копеек, если его готовят на 37 жильцов коммуны. Еще более сложная трансформация проис­ходит с ценой и качеством зонтиков, которыми совместно пользу­ются члены коммуны. Простой хлопчатобумажный зонтик, сооб­щает повествователь, стоит 2 рубля; 25 человек, живущие отдельно, потратят 50 рублей на свои зонтики, но живя вместе, они могут обойтись лишь 5 зонтиками, находящимися в коллективной собст­венности, и тогда цена одного зонтика для одного человека снизится до 40 копеек, благодаря чему коммуна сможет себе позволить более дорогие шелковые зонтики, стоящие по 5 рублей штука. Комму­нальное владение и коммунальное проживание превращает владель­ца хлопчатобумажного зонтика, стоящего 2 рубля, во владельца шелкового зонтика, стоящего 1 рубль. Эта и другие, подобные опе­рации можно рассматривать как числовое выражение принципа двойственной организации повествования.

Итак, каждое событие представлено как дерево тщательно ис­численных возможностей; такая процедура, подтверждаемая число­выми аналогиями, создает иллюзию научного метода, гарантию на­дежности окончательного вывода об истинной природе события. Однако в конечном счете вывод оказывается противоположным: действительность предстает как множество сосуществующих воз­можностей и, таким образом, не требует окончательного суждения и определения.

Поиск по сайту: